Раз уж пошли сравнения с театром, то к месту вспомнить когда-то читанные строки: «Но я этой пьесы не знаю и роли не помню своей… Не знаю, не слышал, не помню. В глаза никогда не видал. Ну разве что в детстве когда-то подобное что-то читал».
Верно, читал. И не только в детстве. Фантастика называется. По большому литературному счету – вранье. И для осуществления сего вранья Великий Режиссер (или Главный Конструктор, или все-таки Сущий – кому что нравится…) выбрал из тьмы земных бегунов его, Чернова, пнул коленом в зад, и Чернов вывалился на сцену, абсолютно не готовый к роли Бегуна (почувствуйте разницу). Более того, не желающий роль исполнять. Он даже согласился бы понаблюдать за процессом со стороны, лучше – из Сокольников, но участвовать…
Однако кто его спрашивает?..
Вино, превратившееся в пот, заливало глаза, рубаха промокла, бежать было паскудно и тяжко. Что-то с ним происходило, что-то непривычное и непонятное. Он почти терял сознание. Ему бы остановиться, упасть на обочину, отлежаться, отдышаться, но какая-то сволочная сила влекла его вперед, заставляла еле передвигать ноги. Скажи ему сейчас кто-то, что в данный беговой момент он испытывает очередной «сладкий взрыв», он нашел бы в себе силы рассмеяться над идиотом. Однако ведь случилось в какой-то миг: вырубился, в башке взорвалась маленькая бомба, больно не было, скорее – никак. Да и в себя пришел тут же. Совсем пришел, окончательно: усталость исчезла, как не появлялась, как будто взорвавшаяся бомба вывела все вздорные и вредные вещества, отравившие измотанный нагрузками организм. Вот такая случилась загогулина, как говаривал один политдеятель, и Чернов даже не сразу заметил, что пейзаж вдоль дороги изменился. А когда, в очередной раз протерев рукавом рубахи глаза, заметил-таки, то, как и предлагается в таких случаях классической литературой, встал столбом в который уж раз. И не от изумления либо оторопи, а по вполне здравой причине: туда ли он бежит, не перепутал ли дороги?
По времени он уже должен был выбежать из виноградного рая Панкарбо и войти в красно-желтую парилку окрестностей Вефиля. Из рая он точно выбежал, но вот куда вошел? То, что в парилку – однозначно, но ничего общего с красными холмами, постепенно переходящими в такие красные поначалу, а потом, выше, зеленые от сочной травы пологие склоны гор, где вефильцы пасли своих коз и овец, – ничего общего с привычным глазу пейзажем он не обнаружил.
Он стоял столбом на переломе высот. Позади, если память или реальность не изменяет, – виноградники, уже невидные отсюда, лишь предполагаемые, впереди – такая же грунтовка, укатанная и утоптанная, спускающаяся вниз, в долину, в ослепительно зеленую, местами желтую и красную, сиреневую и оранжевую от травы, деревьев, цветов, а еще дальше, где-то у горизонта – солнечно-синюю, бескрайнюю, неуловимо сливающуюся с тоже синим и бескрайним небом, посреди которого висел огненный шар солнца. Хоть оно-то не изменилось, шпарило огнем по-прежнему.
Но хватит метафорических соплей, вернемся к суровой прозе: впереди у горизонта лежало море, да, да, настоящее синее море, mar по-испански, – ровное и спокойное, как земля.
Чернов на всякий случай обернулся, повертел головой: горы тоже имели законное место. Но куда более величественные, чем полчаса назад, с белыми снежными шапками, с острыми вершинами, настоящие Пиренеи, или Альпы, или Кордильеры с Андами – в зависимости от того, куда он попал на непредсказуемом маршруте своего Пути.
То, что все это – штучки Пути, прихотливые забавы Верховного Станиславского, креативные игры нового ПВ, сомнений не было. И жалость к себе мгновенно улетучилась, появились любопытство (нормальное чувство – к случаю) и почему-то злость. А почему «почему-то»? Тоже нормальное чувство к случаю: им, Черновым, играют, а он – терпи. Приятно ли?.. Тем более что сопутствующий переходу «сладкий взрыв» оказался вовсе не сладким, скорее – горьким, если это был «взрыв». Но с другой стороны – что это могло быть? Не обморок же? Во-первых, Чернов не красна девица, чтоб в обмороки брякаться. А во-вторых, вокруг – иное ПВ, факт, просто Главный Психолог на сей раз решил сыграть в другую игру и сделать переход мерзопакостным по ощущениям… И ведь как подойти к этим играм? Можно сказать: он – крыса в лабиринте. Можно: он все-таки – в роли… Тот же поэт, имевший милую страсть к театральным аллюзиям, заметил: «И над собственною ролью плачу я и хохочу, то, что вижу, с тем, что видел, я в одно связать хочу»… И Чернов хотел. Удавалось скверно. Пока.
Но наличествовало нечто, все же связывающее «то, что вижу, с тем, что видел»: Вефиль.
Такой же махонький, белый, игрушечный, уютный. Но, главное, – до боли, до дрожи, до спазмов в животе знакомый и – вот парадоксы человеческой сволочной натуры! – домашний, родной.
И Чернов рванул к нему, как принято выражаться, со всех ног, а «всех»-то у него было – две, но работали они за четыре, а то и шесть, в предвкушении счастья: увидеть знакомые улочки, знакомый дом, знакомый Храм, знакомую рожу Кармеля-Хранителя…
Так и вышло. Знакомая и сияющая неизвестно почему рожа встретилась ему прямо у городских ворот, вернее, у их полного отсутствия. Кармель стоял и явно дожидался Чернова, а вместе с ним – сбоку, позади, на стене, под стеной, на ближних и дальних крышах – дожидались Чернова братья-вефильцы, тоже сияющие, как начищенные пятаки или какие тут монеты имели хождение.
И ни удивления, ни, тем более, страха на этих рожах написано не было, словно перемещение из земли красных холмов в район синего моря и буйной разноцветной растительности если и не являлось привычным народу Гананскому, то по крайней мере ожидалось оным сознательно.
Кармель сразу это и подтвердил. Шагнул вперед, поймал уже тормозящего Чернова в объятия, прижал его к себе, сказал счастливо:
– С началом Пути тебя, Бегун. Пусть он станет для нас не слишком тяжким и не слишком длинным. А если все же он положен нам в постоянном борении и преодолении тягот и опасностей, то пусть у нас хватит сил на то. И слава Сущему!
Чернов, глубоко дыша, отходя все же от трудной – и физически, и психологически – нагрузки, поинтересовался:
– Что ж выходит: вы все знали?
– О том, что ты встал на Путь? – спросил Кармель. – Нет, Бегун, о том знал только Сущий, но он не ставит смертных в известность о своем знании. Мы всего лишь – ждали, Бегун, и верили…
– С какой такой стати ждали? Откуда вера?
– Потому что известно из Книги: «Если Бегун начал бег свой, то оставшимся следует ждать Сдвига. Его может не случиться, что означит неудачу Бегуна в поисках Пути, но никто на земле не в силах предвидеть: найдет ли Бегун Путь или вернется ни с чем, а значит, каждый должен терпеливо ждать, и верить, и готовиться, потому что не бывает у Бегуна короткого Пути, но только долгий, а на долгий Путь быстро не встать».
– Круто завернуто… – Чернов отдышался, отмахал свое руками, приводя сердце в нормальный – небеговой – ритм. – А если б я сегодня не нашел Путь, то что? Кстати, я и понятия не имел, что встану, как ты говоришь, на него уже сегодня, сразу…
– Это естественно: ты ж не помнишь… Ты все постигаешь, как новорожденное дитя – заново… А если б ты не нашел Путь… Мы бы остались в земле бастарос. До того момента, когда ты побежишь вновь. Завтра. Послезавтра. Когда почувствуешь тягу…
– Я встал на Путь, это и слепому видно. Даже мне, новорожденному… – усмехнулся. – Но как вы к нему готовились, следуя заветам Книги?
– Как всегда. Обыкновенно. Путь – это, прежде всего, долгая дорога в неизвестность. А в дорогу путник всегда готовится. Пастухи привели в город весь скот. Люди собрали – насколько хватило сил – урожай овощей и фруктов… Но это мимолетное, сегодняшнее. На самом деле мы всегда наготове. Наши предки вместе с тобой шли твоим Путем. Мы знаем из Книги, что на Пути случается всякое: и лютый холод, и невыносимая жара, и страшные ураганы, и даже такое странное явление, как снегопад, – он использовал испанское понятие «esta nevando» – «снег падает», – но у нас есть и очень теплая одежда для этого, мы специально ткали ее и обшивали шкурами овец. Мы знаем, что на Пути нам могут встретиться голодные края, но мы специально для этого храним и пополняем запасы пищи, которая не портится от времени… Единственное, что страшно, – это отсутствие воды, а ею на долгий срок не запасешься. Но здесь, слава Сущему, воды вдоволь… Ты взгляни… – Он протянул руку в сторону моря. – Вот точная примета Сдвига: другая природа, хотя и похожая на ту, что была нашей еще сегодня. А это, наверно, и есть «великая вода», или «мар», как ее называют бастарос, я прав?.. Они – те, кто доходил, – утверждали, что у «мар» нет второго края? Ты согласен?.. – Он спрашивал, но не ждал ответа. Ему просто хотелось говорить, произносить слова, его распирали радость, восторг, удивление, надежда, десятки чувств варились в нем и требовали выхода, а тут к месту вернулся Бегун, которого ждали до этого три столетия, и вот вам награда: ожидание оказалось ненапрасным. «Map» перед взором, чудо-то какое!.. – Но мы ведь недалеко ушли по Пути, так? – осторожно спросил Кармель.
– Почему ты так считаешь?
Чернов понятия не имел, далеко они провалились или близко, переместились только в пространстве или во времени тоже, в том же ПВ они обретаются ныне или их унесло черт-те куда по четвертой, десятой, сто-невесть-какой координате. Хотя логика в вопросе Кармеля была: Испания горная и Испания приморская – это и впрямь недалеко. Более того: то, что они видели сейчас, вполне походило на Испанию приморскую, по природе походило. Если только перед ними лежало Средиземное море либо Атлантический океан…
Кармель руководствовался той же логикой.
– Все то же самое, – сказал он. – Не нужны ни припасы, ни другая одежда.
Чернов, прошедший за несколько дней путь от недоверчивого прагматика-землянина до недоверчивого прагматика-Бегуна по ПВ, не слишком верил в близкие перемещения по оным ПВ. Похоже – не значит то же самое. Но на кой ляд развозить теоретические сопли? Вот отдохнем, решил Чернов, оглядимся по сторонам и побежим проверять, где мы. И нет ли неподалеку нового Зрячего…
– Вина я уже напился, – сказал он Кармелю, – а вот насчет перекусить – это было бы в самый раз.
– Конечно, конечно, – засуетился Кармель, подхватывая Чернова под локоток и ведя его в город, опять «сквозь строй», но только дружелюбный: Чернов прямо чувствовал, как люди излучают приязнь, хотя это и ненаучно. Но что здесь научно? Нет ответа… А Кармель вдруг спросил: – Ты пил вино у Зрячего?
Вот вам и раз! Откуда он знает про кузнеца?..
– Откуда ты знаешь про кузнеца?
– Все-таки кузнец… – удовлетворенно сказал Кармель. – Я подозревал… А знаю откуда? Из Книги. «Нет Пути без Зрячего, и нет Зрячего вне Пути». Так написано.
– Давно написано?
Кузнец, оказывается, тоже цитировал Книгу. Хотя вряд ли он знал о ее существовании. Сам же сказал: мне надо вспомнить слова для Бегуна. А слова эти рождаются у него в мозгу как бы свыше. Как, кстати, и у Бегуна. То есть у Чернова.
– Всегда было написано.
– И ты намеренно искал того, к кому может обратиться Бегун?
– Мне было любопытно, – засмущался Кармель. И ощетинился вдруг: – Но никто не знает о Зрячих! Никто, кроме тех, кто допущен к Книге, кроме Хранителей. – Повторил, словно боялся, что Бегун ему не верит: – Никто!
– Кроме тех, кто написал о них в Книге, – добавил Чернов.
И получил очередной странный ответ с «никто»:
– Никто о них не писал.
– Не понял? – Чернов действительно ничего не понял.
– Никто не пишет Книгу.
Понятнее не стало.
– А как она пополняется? Сама собой?
Вроде пошутил без цели, а ведь попал!
– Сама собой, – подтвердил Кармель.
– Как это может быть?!
– Не знаю. Так было всегда. Книга Пути – Книга Сущего. Его промысел…
– А есть в ней уже запись о том, что вновь появился Бегун, что он, то есть я, встал на Путь?..
– Пока нет. История твоего с нами Пути появится в Книге по мере того, как он станет длиться. По этапам: от Шэвэр к Шэвэр. Если, конечно, все пойдет благополучно… Так было и с твоим прошлым Путем с нашим народом.
– А если неблагополучно?
– Тогда мы не узнаем, что появится в Книге. Кто-то другой поднимет ее – не я…
– Ладно, не будем о грустном. Вернемся к истории о нашем Пути. Получается, она так прямо возьмет и появится? Только что был чистый лист, и на тебе – весь наш Путь в подробностях, так?
– Как все и всегда. Это – Книга… – Последние слова Кармель произнес с таким отчетливо звучащим в голосе пиететом, словно Книга для него являлась частью Сущего.
А может, кстати, и являлась. Кто-то же материализовывал на ее листах историю народа Гананского! Как на пиру Валтасара – самопроизвольно возникшая на стене надпись… Происки Высшей Силы, однозначно.
Они уже подходили к дому Кармеля, когда сзади – от городских ворот – раздались крики. Звали Хранителя, звали Бегуна, особенно ясно слышалось еврейское слово «сакана» – «опасность».
– Что-то случилось, – с надеждой на обратное сказал Чернов: ему очень хотелось добраться до дома, плюхнуться на лавку и поесть – пусть даже жесткую холодную баранину.
Не обломилось.
Кармель резко и бесцеремонно развернул Чернова вспять и что твой спринтер помчался к воротам. Волей-неволей Чернов не отставал. Когда они оказались у городской стены, еще не понимая, что происходит, плотный чернобородый мужик вынырнул из действительно гудящей тревогой толпы и крикнул Кармелю:
– Там всадники! Их много…
Еще далековатые, но все же отчетливо различимые конные – не менее двадцати! – скакали к Вефилю по дороге, по которой прибежал Чернов из пропавшего в прошлом ПВ Панкарбо. В Панкарбо он никаких всадников не заметил. Значит, на знакомой дорожке теперь лежал другой населенный пункт, жителям которого явно не понравилось явление некоего чужого поселения на знакомых до боли местах. Кто его знает: может, здесь ранее сады цвели или поля колосились, а теперь в момент вырос город. Чудо? Бесспорно. Но нежелательное. А нежелательное чудо – уже не совсем чудо, а помеха. Что там у них на уме – у этих всадников?..
Кармель зычно провозгласил:
– Женщины и дети – по домам. Мужчины – взять оружие.
Интересно, подумал Чернов, что он имеет в виду под этим термином? Вилы и топоры? Булыжник – орудие пролетариата? Или есть в Вефиле некий арсенал, Чернову не представленный?..
Однако он тоже – мужчина. Стоять и наблюдать – это не по нему.
– Обо мне не забудь, захвати что-нибудь острое, – бросил Кармелю на ходу и пошел вперед – навстречу конным.
Зачем он так поступил, Чернов не понимал. Более того, уже сделав, как говорится, шаг, он тут же понял, что поступок его хоть и эффектен (легендарный Бегун всегда впереди), но абсолютно бессмыслен. Что может один – даже самый разлегендарный! – человечек против десятка или двух – нелегендарных, но, как уже было отчетливо видно, вооруженных? Единица – вздор, сказал некогда классик.
А всадники быстро приближались, и пики у них вставлены были в стремена, и мечи били на скаку по крупам вороных лошадок, и лица их не лучились приязнью, а, скорее, выглядели мрачно и даже угрожающе. Чернов упрямо шел им навстречу и видел их лица: черные длинные, как у запорожцев, усы, раскосые узкие, как у детей Востока, глаза, смуглый цвет кожи, какой вполне мог быть и у местных приморских поселенцев. Шлемы – как у богатырей с картины Васнецова. Плащи, короткими парусами летящие за спинами, – как у мушкетеров, только черные. Сапоги – кожаные, видимо, но сплошь покрытые золотыми узорами. Да еще на плече у всадника, скачущего первым, цепко сидела птица, похожая то ли на ястреба, то ли на сокола, то ли на еще какого-то пернатого хищника, Чернов не силен был в орнитологии.
Этакий микст из времен и народов, не имеющий, по разумению Чернова, ничего общего с внешностью и одеянием народов, в разные периоды населяющих Пиренейский полуостров. Разве что смуглость и черный цвет волос – так это не примета!.. Поймал себя на забавном: а не передалось ли и ему желание Кармеля, чтобы Сдвиг оказался близким?..
Кармель сказал: «Шэвэр». Точный перевод: Перелом, Слом. Почему-то Чернов предпочел иное – «Сдвиг». Так он сам для себя воспринял случившееся с ним и с городом – как некий сдвиг параметров или координат пространства и времени…
Вопреки подспудному ожиданию опасности, она пока не проявлялась. Всадники – а их и вправду оказалось двадцать – осадили коней около Чернова, и первый всадник (с птичкой на плече) спросил довольно спокойно:
– Кто вы такие, люди? Откуда взялись?
Он говорил на скверном испанском, тем самым подтверждая вышеназванное желание Хранителя, но внешность его выдавала типичного монголоида, а одеяние и оружие, как уже отмечалось, было собрано у разных народов – с бору по сосенке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Верно, читал. И не только в детстве. Фантастика называется. По большому литературному счету – вранье. И для осуществления сего вранья Великий Режиссер (или Главный Конструктор, или все-таки Сущий – кому что нравится…) выбрал из тьмы земных бегунов его, Чернова, пнул коленом в зад, и Чернов вывалился на сцену, абсолютно не готовый к роли Бегуна (почувствуйте разницу). Более того, не желающий роль исполнять. Он даже согласился бы понаблюдать за процессом со стороны, лучше – из Сокольников, но участвовать…
Однако кто его спрашивает?..
Вино, превратившееся в пот, заливало глаза, рубаха промокла, бежать было паскудно и тяжко. Что-то с ним происходило, что-то непривычное и непонятное. Он почти терял сознание. Ему бы остановиться, упасть на обочину, отлежаться, отдышаться, но какая-то сволочная сила влекла его вперед, заставляла еле передвигать ноги. Скажи ему сейчас кто-то, что в данный беговой момент он испытывает очередной «сладкий взрыв», он нашел бы в себе силы рассмеяться над идиотом. Однако ведь случилось в какой-то миг: вырубился, в башке взорвалась маленькая бомба, больно не было, скорее – никак. Да и в себя пришел тут же. Совсем пришел, окончательно: усталость исчезла, как не появлялась, как будто взорвавшаяся бомба вывела все вздорные и вредные вещества, отравившие измотанный нагрузками организм. Вот такая случилась загогулина, как говаривал один политдеятель, и Чернов даже не сразу заметил, что пейзаж вдоль дороги изменился. А когда, в очередной раз протерев рукавом рубахи глаза, заметил-таки, то, как и предлагается в таких случаях классической литературой, встал столбом в который уж раз. И не от изумления либо оторопи, а по вполне здравой причине: туда ли он бежит, не перепутал ли дороги?
По времени он уже должен был выбежать из виноградного рая Панкарбо и войти в красно-желтую парилку окрестностей Вефиля. Из рая он точно выбежал, но вот куда вошел? То, что в парилку – однозначно, но ничего общего с красными холмами, постепенно переходящими в такие красные поначалу, а потом, выше, зеленые от сочной травы пологие склоны гор, где вефильцы пасли своих коз и овец, – ничего общего с привычным глазу пейзажем он не обнаружил.
Он стоял столбом на переломе высот. Позади, если память или реальность не изменяет, – виноградники, уже невидные отсюда, лишь предполагаемые, впереди – такая же грунтовка, укатанная и утоптанная, спускающаяся вниз, в долину, в ослепительно зеленую, местами желтую и красную, сиреневую и оранжевую от травы, деревьев, цветов, а еще дальше, где-то у горизонта – солнечно-синюю, бескрайнюю, неуловимо сливающуюся с тоже синим и бескрайним небом, посреди которого висел огненный шар солнца. Хоть оно-то не изменилось, шпарило огнем по-прежнему.
Но хватит метафорических соплей, вернемся к суровой прозе: впереди у горизонта лежало море, да, да, настоящее синее море, mar по-испански, – ровное и спокойное, как земля.
Чернов на всякий случай обернулся, повертел головой: горы тоже имели законное место. Но куда более величественные, чем полчаса назад, с белыми снежными шапками, с острыми вершинами, настоящие Пиренеи, или Альпы, или Кордильеры с Андами – в зависимости от того, куда он попал на непредсказуемом маршруте своего Пути.
То, что все это – штучки Пути, прихотливые забавы Верховного Станиславского, креативные игры нового ПВ, сомнений не было. И жалость к себе мгновенно улетучилась, появились любопытство (нормальное чувство – к случаю) и почему-то злость. А почему «почему-то»? Тоже нормальное чувство к случаю: им, Черновым, играют, а он – терпи. Приятно ли?.. Тем более что сопутствующий переходу «сладкий взрыв» оказался вовсе не сладким, скорее – горьким, если это был «взрыв». Но с другой стороны – что это могло быть? Не обморок же? Во-первых, Чернов не красна девица, чтоб в обмороки брякаться. А во-вторых, вокруг – иное ПВ, факт, просто Главный Психолог на сей раз решил сыграть в другую игру и сделать переход мерзопакостным по ощущениям… И ведь как подойти к этим играм? Можно сказать: он – крыса в лабиринте. Можно: он все-таки – в роли… Тот же поэт, имевший милую страсть к театральным аллюзиям, заметил: «И над собственною ролью плачу я и хохочу, то, что вижу, с тем, что видел, я в одно связать хочу»… И Чернов хотел. Удавалось скверно. Пока.
Но наличествовало нечто, все же связывающее «то, что вижу, с тем, что видел»: Вефиль.
Такой же махонький, белый, игрушечный, уютный. Но, главное, – до боли, до дрожи, до спазмов в животе знакомый и – вот парадоксы человеческой сволочной натуры! – домашний, родной.
И Чернов рванул к нему, как принято выражаться, со всех ног, а «всех»-то у него было – две, но работали они за четыре, а то и шесть, в предвкушении счастья: увидеть знакомые улочки, знакомый дом, знакомый Храм, знакомую рожу Кармеля-Хранителя…
Так и вышло. Знакомая и сияющая неизвестно почему рожа встретилась ему прямо у городских ворот, вернее, у их полного отсутствия. Кармель стоял и явно дожидался Чернова, а вместе с ним – сбоку, позади, на стене, под стеной, на ближних и дальних крышах – дожидались Чернова братья-вефильцы, тоже сияющие, как начищенные пятаки или какие тут монеты имели хождение.
И ни удивления, ни, тем более, страха на этих рожах написано не было, словно перемещение из земли красных холмов в район синего моря и буйной разноцветной растительности если и не являлось привычным народу Гананскому, то по крайней мере ожидалось оным сознательно.
Кармель сразу это и подтвердил. Шагнул вперед, поймал уже тормозящего Чернова в объятия, прижал его к себе, сказал счастливо:
– С началом Пути тебя, Бегун. Пусть он станет для нас не слишком тяжким и не слишком длинным. А если все же он положен нам в постоянном борении и преодолении тягот и опасностей, то пусть у нас хватит сил на то. И слава Сущему!
Чернов, глубоко дыша, отходя все же от трудной – и физически, и психологически – нагрузки, поинтересовался:
– Что ж выходит: вы все знали?
– О том, что ты встал на Путь? – спросил Кармель. – Нет, Бегун, о том знал только Сущий, но он не ставит смертных в известность о своем знании. Мы всего лишь – ждали, Бегун, и верили…
– С какой такой стати ждали? Откуда вера?
– Потому что известно из Книги: «Если Бегун начал бег свой, то оставшимся следует ждать Сдвига. Его может не случиться, что означит неудачу Бегуна в поисках Пути, но никто на земле не в силах предвидеть: найдет ли Бегун Путь или вернется ни с чем, а значит, каждый должен терпеливо ждать, и верить, и готовиться, потому что не бывает у Бегуна короткого Пути, но только долгий, а на долгий Путь быстро не встать».
– Круто завернуто… – Чернов отдышался, отмахал свое руками, приводя сердце в нормальный – небеговой – ритм. – А если б я сегодня не нашел Путь, то что? Кстати, я и понятия не имел, что встану, как ты говоришь, на него уже сегодня, сразу…
– Это естественно: ты ж не помнишь… Ты все постигаешь, как новорожденное дитя – заново… А если б ты не нашел Путь… Мы бы остались в земле бастарос. До того момента, когда ты побежишь вновь. Завтра. Послезавтра. Когда почувствуешь тягу…
– Я встал на Путь, это и слепому видно. Даже мне, новорожденному… – усмехнулся. – Но как вы к нему готовились, следуя заветам Книги?
– Как всегда. Обыкновенно. Путь – это, прежде всего, долгая дорога в неизвестность. А в дорогу путник всегда готовится. Пастухи привели в город весь скот. Люди собрали – насколько хватило сил – урожай овощей и фруктов… Но это мимолетное, сегодняшнее. На самом деле мы всегда наготове. Наши предки вместе с тобой шли твоим Путем. Мы знаем из Книги, что на Пути случается всякое: и лютый холод, и невыносимая жара, и страшные ураганы, и даже такое странное явление, как снегопад, – он использовал испанское понятие «esta nevando» – «снег падает», – но у нас есть и очень теплая одежда для этого, мы специально ткали ее и обшивали шкурами овец. Мы знаем, что на Пути нам могут встретиться голодные края, но мы специально для этого храним и пополняем запасы пищи, которая не портится от времени… Единственное, что страшно, – это отсутствие воды, а ею на долгий срок не запасешься. Но здесь, слава Сущему, воды вдоволь… Ты взгляни… – Он протянул руку в сторону моря. – Вот точная примета Сдвига: другая природа, хотя и похожая на ту, что была нашей еще сегодня. А это, наверно, и есть «великая вода», или «мар», как ее называют бастарос, я прав?.. Они – те, кто доходил, – утверждали, что у «мар» нет второго края? Ты согласен?.. – Он спрашивал, но не ждал ответа. Ему просто хотелось говорить, произносить слова, его распирали радость, восторг, удивление, надежда, десятки чувств варились в нем и требовали выхода, а тут к месту вернулся Бегун, которого ждали до этого три столетия, и вот вам награда: ожидание оказалось ненапрасным. «Map» перед взором, чудо-то какое!.. – Но мы ведь недалеко ушли по Пути, так? – осторожно спросил Кармель.
– Почему ты так считаешь?
Чернов понятия не имел, далеко они провалились или близко, переместились только в пространстве или во времени тоже, в том же ПВ они обретаются ныне или их унесло черт-те куда по четвертой, десятой, сто-невесть-какой координате. Хотя логика в вопросе Кармеля была: Испания горная и Испания приморская – это и впрямь недалеко. Более того: то, что они видели сейчас, вполне походило на Испанию приморскую, по природе походило. Если только перед ними лежало Средиземное море либо Атлантический океан…
Кармель руководствовался той же логикой.
– Все то же самое, – сказал он. – Не нужны ни припасы, ни другая одежда.
Чернов, прошедший за несколько дней путь от недоверчивого прагматика-землянина до недоверчивого прагматика-Бегуна по ПВ, не слишком верил в близкие перемещения по оным ПВ. Похоже – не значит то же самое. Но на кой ляд развозить теоретические сопли? Вот отдохнем, решил Чернов, оглядимся по сторонам и побежим проверять, где мы. И нет ли неподалеку нового Зрячего…
– Вина я уже напился, – сказал он Кармелю, – а вот насчет перекусить – это было бы в самый раз.
– Конечно, конечно, – засуетился Кармель, подхватывая Чернова под локоток и ведя его в город, опять «сквозь строй», но только дружелюбный: Чернов прямо чувствовал, как люди излучают приязнь, хотя это и ненаучно. Но что здесь научно? Нет ответа… А Кармель вдруг спросил: – Ты пил вино у Зрячего?
Вот вам и раз! Откуда он знает про кузнеца?..
– Откуда ты знаешь про кузнеца?
– Все-таки кузнец… – удовлетворенно сказал Кармель. – Я подозревал… А знаю откуда? Из Книги. «Нет Пути без Зрячего, и нет Зрячего вне Пути». Так написано.
– Давно написано?
Кузнец, оказывается, тоже цитировал Книгу. Хотя вряд ли он знал о ее существовании. Сам же сказал: мне надо вспомнить слова для Бегуна. А слова эти рождаются у него в мозгу как бы свыше. Как, кстати, и у Бегуна. То есть у Чернова.
– Всегда было написано.
– И ты намеренно искал того, к кому может обратиться Бегун?
– Мне было любопытно, – засмущался Кармель. И ощетинился вдруг: – Но никто не знает о Зрячих! Никто, кроме тех, кто допущен к Книге, кроме Хранителей. – Повторил, словно боялся, что Бегун ему не верит: – Никто!
– Кроме тех, кто написал о них в Книге, – добавил Чернов.
И получил очередной странный ответ с «никто»:
– Никто о них не писал.
– Не понял? – Чернов действительно ничего не понял.
– Никто не пишет Книгу.
Понятнее не стало.
– А как она пополняется? Сама собой?
Вроде пошутил без цели, а ведь попал!
– Сама собой, – подтвердил Кармель.
– Как это может быть?!
– Не знаю. Так было всегда. Книга Пути – Книга Сущего. Его промысел…
– А есть в ней уже запись о том, что вновь появился Бегун, что он, то есть я, встал на Путь?..
– Пока нет. История твоего с нами Пути появится в Книге по мере того, как он станет длиться. По этапам: от Шэвэр к Шэвэр. Если, конечно, все пойдет благополучно… Так было и с твоим прошлым Путем с нашим народом.
– А если неблагополучно?
– Тогда мы не узнаем, что появится в Книге. Кто-то другой поднимет ее – не я…
– Ладно, не будем о грустном. Вернемся к истории о нашем Пути. Получается, она так прямо возьмет и появится? Только что был чистый лист, и на тебе – весь наш Путь в подробностях, так?
– Как все и всегда. Это – Книга… – Последние слова Кармель произнес с таким отчетливо звучащим в голосе пиететом, словно Книга для него являлась частью Сущего.
А может, кстати, и являлась. Кто-то же материализовывал на ее листах историю народа Гананского! Как на пиру Валтасара – самопроизвольно возникшая на стене надпись… Происки Высшей Силы, однозначно.
Они уже подходили к дому Кармеля, когда сзади – от городских ворот – раздались крики. Звали Хранителя, звали Бегуна, особенно ясно слышалось еврейское слово «сакана» – «опасность».
– Что-то случилось, – с надеждой на обратное сказал Чернов: ему очень хотелось добраться до дома, плюхнуться на лавку и поесть – пусть даже жесткую холодную баранину.
Не обломилось.
Кармель резко и бесцеремонно развернул Чернова вспять и что твой спринтер помчался к воротам. Волей-неволей Чернов не отставал. Когда они оказались у городской стены, еще не понимая, что происходит, плотный чернобородый мужик вынырнул из действительно гудящей тревогой толпы и крикнул Кармелю:
– Там всадники! Их много…
Еще далековатые, но все же отчетливо различимые конные – не менее двадцати! – скакали к Вефилю по дороге, по которой прибежал Чернов из пропавшего в прошлом ПВ Панкарбо. В Панкарбо он никаких всадников не заметил. Значит, на знакомой дорожке теперь лежал другой населенный пункт, жителям которого явно не понравилось явление некоего чужого поселения на знакомых до боли местах. Кто его знает: может, здесь ранее сады цвели или поля колосились, а теперь в момент вырос город. Чудо? Бесспорно. Но нежелательное. А нежелательное чудо – уже не совсем чудо, а помеха. Что там у них на уме – у этих всадников?..
Кармель зычно провозгласил:
– Женщины и дети – по домам. Мужчины – взять оружие.
Интересно, подумал Чернов, что он имеет в виду под этим термином? Вилы и топоры? Булыжник – орудие пролетариата? Или есть в Вефиле некий арсенал, Чернову не представленный?..
Однако он тоже – мужчина. Стоять и наблюдать – это не по нему.
– Обо мне не забудь, захвати что-нибудь острое, – бросил Кармелю на ходу и пошел вперед – навстречу конным.
Зачем он так поступил, Чернов не понимал. Более того, уже сделав, как говорится, шаг, он тут же понял, что поступок его хоть и эффектен (легендарный Бегун всегда впереди), но абсолютно бессмыслен. Что может один – даже самый разлегендарный! – человечек против десятка или двух – нелегендарных, но, как уже было отчетливо видно, вооруженных? Единица – вздор, сказал некогда классик.
А всадники быстро приближались, и пики у них вставлены были в стремена, и мечи били на скаку по крупам вороных лошадок, и лица их не лучились приязнью, а, скорее, выглядели мрачно и даже угрожающе. Чернов упрямо шел им навстречу и видел их лица: черные длинные, как у запорожцев, усы, раскосые узкие, как у детей Востока, глаза, смуглый цвет кожи, какой вполне мог быть и у местных приморских поселенцев. Шлемы – как у богатырей с картины Васнецова. Плащи, короткими парусами летящие за спинами, – как у мушкетеров, только черные. Сапоги – кожаные, видимо, но сплошь покрытые золотыми узорами. Да еще на плече у всадника, скачущего первым, цепко сидела птица, похожая то ли на ястреба, то ли на сокола, то ли на еще какого-то пернатого хищника, Чернов не силен был в орнитологии.
Этакий микст из времен и народов, не имеющий, по разумению Чернова, ничего общего с внешностью и одеянием народов, в разные периоды населяющих Пиренейский полуостров. Разве что смуглость и черный цвет волос – так это не примета!.. Поймал себя на забавном: а не передалось ли и ему желание Кармеля, чтобы Сдвиг оказался близким?..
Кармель сказал: «Шэвэр». Точный перевод: Перелом, Слом. Почему-то Чернов предпочел иное – «Сдвиг». Так он сам для себя воспринял случившееся с ним и с городом – как некий сдвиг параметров или координат пространства и времени…
Вопреки подспудному ожиданию опасности, она пока не проявлялась. Всадники – а их и вправду оказалось двадцать – осадили коней около Чернова, и первый всадник (с птичкой на плече) спросил довольно спокойно:
– Кто вы такие, люди? Откуда взялись?
Он говорил на скверном испанском, тем самым подтверждая вышеназванное желание Хранителя, но внешность его выдавала типичного монголоида, а одеяние и оружие, как уже отмечалось, было собрано у разных народов – с бору по сосенке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45