– Есть знающие много больше тебя, и число их велико в Вечности, но испытавших больше – нет.
– К чему мне это знание о знании, извини за дурацкую формулировку, если я, каждый раз попадая в Вечность, как бы заново рождаюсь – как младенец с чистой памятью. И второе: даже если б я что-то помнил, истинного понимания-то нет, ты прав, к сожалению. И, похоже, не предвидится. По крохотному краешку Истины нельзя судить о том, какая она… Одна умная женщина у нас в России написала о море… ты знаешь, что такое море?.. ага, знаешь… но вот эти слова: «Мне только самый край его подола концами пальцев тронуть довелось». Как точно сказано, да? Разве она представляет себе, какое оно на самом деле – море?.. Так и я… Бог играет в кости, говоришь?.. Я пошел дальше того ученого, Кормчий. Я предполагал многие игры. Но не думаю, что Истина – в игре. Ты противопоставил два глагола: «знать» и «понимать». Я продолжу. Есть у нас поговорка: человек предполагает, а Бог располагает. Тоже, видишь ли, неравноценные понятия… Поэтому, что бы я ни предположил, ухватив пальцами свой краешек Истины, все будет зыбким и скорее всего неверным.
Кормчий слазил пальцами в туман, который по-прежнему стоял (или висел, или стелился…) в тех же параметрах, и достал сигару. Спросил Чернова:
– Будешь?
– Не курю, – машинально ответил Чернов.
– А я курю, – сообщил Кормчий. Щелкнул пальцами, как добрый джинн Омар Юсуф ибн Хоттаб из великой книги детства Чернова, высек огонь, прикурил, вкусно набрал в рот дым, пополоскал им там, выпустил, добавил чуток туману. – Ты вот что… – сказал, точно как тренер Чернова, когда тот бегал за сборную. Не вешай нос: все не так плохо, как тебе снится, – ну, прямо те же слова, что и у тренера! – Начнем с памяти. Ты же не станешь утверждать, будто в смертной жизни ты – некий Иван, ничего не помнящий?.. Не станешь. Твоей земной памяти любой позавидует. И ведь завидуют, верно?.. Но заслуга в том не папина и не мамина. Накопление памяти в Вечном идет постепенно, а у Бегуна – еще и скачкообразно, от Пути к Пути. Это, понятно, – в Вечности. А в твоем случае это накопление прорвалось и в смертное воплощение. Как сие понимать? Я бы понял как сигнал. О чем сигнал? Не знаю, как объяснить… Ну, о твоей большей готовности, что ли… Как плод зреет…
– К чему готовности?
– К прорыву в Знание.
– То есть я созрел, так?
– Не знаю, Бегун. Это не моя компетенция… – Он поднял палец вверх, пошевелил им, описывая, вероятно, некий круг посвященных в тайну Бегуна – там, наверху. – Я уже объяснил тебе, что ты все в нынешнем Пути вспоминал сам. Ты многое вспомнил и это многое и разрозненное сумел увязать в одно. Твой краешек, конечно же, мал, но он и вправду – край Истины. А из малого складывается целое, рано или поздно, но складывается. Это серьезно. Бегун, поверь мне: я все же Кормчий. У тебя впереди – Вечность…
– И позади – Вечность. – Чернов не разделил оптимизма Кормчего.
– Кто измерит, что длиннее: Путь пройденный или Путь оставшийся? Только не я, Бегун, только не я… Но не о мерах длины идет речь, Бегун, – о твоей памяти. Ты вспомнил малое – значит пришло время вспоминать большое. Что потом, Бегун, догадайся с трех раз?
– Откуда я знаю? Время вспоминать большое, время забывать большое…
– Дурак ты, Бегун! Уж и не знаю, почему тебя всунули в такую примитивную смертную оболочку. Спортсмен, одно слово… За временем вспоминать идет время знать. А еще дальше – время понимать узнанное. Цепочка: вспоминать – знать – понимать. Пусть все эти глаголы – о краешке Истины, который у каждого из нас – свой и своего размера. Я не знаю, что останется тебе, когда ты вернешься в свою Москву, но что-то из вспомнившегося – наверняка. А уж что сверх того – воля сам знаешь чья.
– А когда я вернусь?
– Хочешь – прямо сейчас.
– Это в твоих силах?
– Я – Кормчий. Я многое могу в Вечности.
– И конечно, не скажешь, что именно можешь.
– Не скажу. Я сообщаю тебе лишь то, что тебе положено знать. Будет воля Сущего – встретимся с тобой на следующем твоем Пути. Тогда и получишь очередные ответы, если все славно сложится.
– Не сложится. Я тогда все вопросы забуду. И тебя, Кормчий, тоже. Вспоминать – знать – понимать… Красиво, конечно, но трудно верится.
– Поживем – увидим, Бегун.
– Где поживем?
– Кто где. Твоя же поговорка… К слову: не стоило бы, но узнай. ПВ, где проходят наши с тобой смертные жизни, весьма похожи друг на друга, коллега Чернов…
Он, оказывается, знал, как зовут Бегуна в его смертной жизни, он слишком много знал – Кормчий. Если следовать сюжету известного Чернову анекдота про ковбоя, ответившего на скаку, сколько будет дважды два, Чернов должен был выхватить кольт и пристрелить Кормчего. Прямо-таки жгучий детектив – «Убийство в Вечности»… Ах мечты, мечты, детские радости смертных…
– Я хочу проститься со своими. Можно?
– Отчего нет? Простись… Только зачем?
– Ну, не знаю… Хочу… Свыкся я с ними… И еще: скажи, что мне делать с Силой?
– С какой?
– С той, которую они мне отдали – всем миром?
Кормчий засмеялся заразительно, громко.
– Бегун, Бегун, какая Сила? Ее у тебя и осталось-то лишь на Сдвиг в твое ПВ с Сокольниками и парком для джоггинга. Нечего отдавать. Ты, к месту будет помянуто, уже вернул немалую часть ее, когда возвращал к жизни умирающих. Ты за своих спутников не волнуйся: они новую накопят, у них иного выхода нет. Но не сразу, не сразу… А пока у них, кажется, – проблемы?.. Они решат их сами или ты хочешь помочь?
– А чем я могу помочь?
– Многим, Бегун. Но раз ты не помнишь – чем и как, то иди себе с миром. Вряд ли стоит по-дилетантски вмешиваться в ход событий. Твой Путь завершен. Прощай… Хотя нет, подожди, я хочу оставить тебе кое-что – на память, Бегун. Почему-то я верю в твою память…
Кормчий в очередной раз опустил руки в туман и будто забегал по клавишам – то ли фортепиано, то ли компьютерной «клавы». Судя по характерным щелчкам, то была именно «клава». При этом Кормчий внимательно смотрел в туман, якобы читая набираемое. А может, и впрямь читал… Притормозил, еще разок щелкнул клавишей, и через положенные несколько секунд невесть где зашкворчал невидимый принтер. Прямо из тумана полезла обычная страничка формата «А-четыре». Кормчий выхватил ее, сложил вчетверо и протянул Чернову:
– Держи.
– Что это?
– Сказал же: кое-что на память.
– Куда я это дену? Заберу с собой в Москву?
– Почитаешь на досуге. Потом можешь порвать. Что запомнишь, то запомнишь. Это ответ на твой вопрос: почему Сущий вынужден наказывать смертных.
– Заповеди, что ли?
Кормчий уже допыхтел сигарой, пока они разговаривали, пыхнул напоследок, швырнул окурок в туман. Намусорил на вершине горы Синал. Или где-то там имело место мусорное ведро?..
– Прямо спать тебе не дают твои аналогии!.. – заявил раздраженно. – Я всего лишь Кормчий, Бегун, да и ты нынче – не Моисей. И теперешний Путь твой не сорок лет длился, а много менее… Книга Пути, как и Книга Книг, – это всего лишь книги. Сказки. Мифы. Легенды. Фантазии. Но раз уж ты процитировал одну умную женщину – про море, то я процитирую одного умного мужчину – про книги: «Сказка – ложь, но в ней намек, добру молодцу – урок…» Как ты объяснишь цитату, Бегун?
– С позиции Чернова или Бегуна?
– Хороший вопрос. Давай с позиции Бегуна, а то позиция Чернова мне скучна: уж больно она приземленная, зубы ломит.
– Не знаю, Кормчий. Я хоть и Бегун-на-все-времена, как меня называет Книга Пути, но для себя я – просто Бегун. Ну с прописной буквы, только что это дает?.. Объяснить, говоришь?.. Сказка – ложь, а намек – это краешек Истины, так?
– Горячо, Бегун.
– А значит, сказки – или книги, что точнее, – пишут знающие, так? Или понимающие?
– Не угадал. Ни те, ни другие. Слышащие. А знающим и понимающим – не до сказок.
– Слышащие? Есть и такие? Тоже вечные?
– Не-е-ет! – Кормчий почему-то был слишком экспансивен в отрицании. – Простые смертные. Но несомненно – добры молодцы, потому что умеют слышать намеки. Ты, я понял, расстроен, что не прочитал Книгу Пути. Не беда. Вернешься – сядь за компьютер и сочини ее сам urbi et orbi: намеков ты набрал – добры молодцы, коли таковые найдутся, мозгами шевелить устанут… – Он встал, показывая, что аудиенция псевдо-Моисея у псевдо-Бога подошла к концу. – Тебе пора. Бегун. Времени тебе на прощание с твоими вефильцами – кот наплакал, а зверь этот… что?.. как ты выражаешься?..
– Скуп на слезы, – ответил любимым Чернов и тоже встал. Он все знал про него, этот чертов Кормчий, неизвестно чем рулящий. – Куда бежать-то?
– А куда ни беги, финиш всегда – в назначенном месте. Или ты до такого вывода здесь не дотумкал?
– Это тоже намек?
– Это тоже – краешек Истины, Бегун. Помни: все предопределено в Вечности. Твое право – корректировать частное. Пользуйся им, вечный.
И исчез. Сразу и целиком, как здесь и полагается.
– А на кой хрен тогда все эти прибамбасы? – неизвестно кого спросил Чернов. Себя и спросил, наверно. – Туман, трубный звук… Он же – не Бог, я тоже – не Моисей, тут он прав, зуб даю…
И услышал из ниоткуда – с небес, наверно? – знакомый голос:
– Уж очень тебе хотелось сказку сделать былью. Я и помог, как сумел. Не обижайся, Бегун, держи хвост морковкой. Все будет, как должно быть…
Тихо было кругом – как на кладбище. Чернов сунул сложенный вчетверо листок в карман, пришитый изнутри рубахи на груди, и споро пошустрил вниз. Полагал: его ждали.


Глава двадцать восьмая.
ИТОГ

К утру в Вефиль вернулся Кармель из Асора, а с ним прибыло посольство царя Базара, состоящее из двух всадников, один из коих был стар, седобород и преисполнен уважения к самому себе, а второй, напротив, – молод, безус и безбород и преисполнен восторгом от того, что видит собственными глазами город-легенду, что может потрогать (Кармель обещал) собственными руками тоже легендарную, пропавшую и вновь обретшую свое место Книгу Путей, что – не исключено! – успеет познакомиться (Кармель протрепался) с самим Бегуном – прежде чем тот уйдет в свой следующий Путь.
Как ни забавно, молодой и восторженный оказался начальником, то есть полномочным представителем царя Базара в Вефиле, а старый и гордый – его помощником. Они не собирались селиться в Вефиле навсегда: неделя-другая, вряд ли дольше. Надо выслушать и зафиксировать для царя историю города-странника, насладиться чеканными строками из Книги. Надо переписать население Вефиля, отметить всех, кто жил в нем и умер с тех пор, как город исчез с земли Гананской – канцелярская служба в здешних местах поставлена была отменно, деятели из Сокольнического РЭУ могли бы поучиться у коллег. Кармель определил их на временный постой в своем доме, а сам решил перебраться в дом к горшечнику Моше.
Чернов не стал интересоваться, куда лично он денется из дома Кармеля с появлением высоких чиновников. Кармель поспешил объяснить ему ситуацию с непосредственностью ребенка:
– Им же надо где-то жить, пока они станут писать свои свитки, а ты все равно уходишь… Ведь уходишь, Бегун, да?
–Ухожу, – согласился Чернов.
Он отлично, хотя и не без грусти, осознавал собственную теперешнюю ненужность вефильцам: мавр сделал свое дело, мавру пора сматывать удочки и освобождать жилплощадь. Да и если честно: часто ли он общался с народом? Часто ли беседовал, пил вино, работал?.. Увы, нет. Все его общение – в коротких, несколько фраз, разговорах, бессловесных проходах по улочкам, ну вот еще в «субботнике» по уборке улиц, разбитых смерчем, участвовал… Да, еще лечил он их от непонятной эпидемии, но это тоже – не общение… И в итоге: кто он для них? А так – некто, сошедший с картины в Храме. Даже не совсем человек – оживший миф-функция…
Он хотел уйти, но тянул, потому что страшился не самого ухода (бег в никуда, вход в Сдвиг – привычно…), а его результата: куда попадет. Он страшился оказаться не в любимых Сокольниках, а в каком-нибудь тридевятом царстве, тридесятом, естественно, государстве, куда зашлет его нелегкая в лице Сущего. Впрочем, формулировка сия всего лишь – фигура речи: вряд ли у Него есть лицо…
Кармель своим возвращением с послами поставил точку в колебаниях Чернова. Впрочем, раз уж колебания, то не точка, конечно, а некая фиксация в положении более-менее устойчивого равновесия или покоя: нечего ждать, ничего не убудет и не прибудет, а жить в Вефиле негде. Как сказали бы современники и соплеменники Чернова: нечего ловить.
Они сидели с Кармелем в Храме – аккурат под портретом Бегуна и напротив саркофага с десятью птицами на каменном боку. Не пили и не ели: в Храме это не полагалось. Просто сидели на двух каменных скамьях друг против друга и молчали. Каждый – о своем. Чернов молчал, если позволено так выразиться, о том, что он теряет. По сути – навсегда теряет, поскольку вечная жизнь Бегуна никак не коррелировалась со смертным бытием Чернова. Вот он вернется, допустим, домой, и что останется от пережитого? Вдрызг заношенный рибоковский костюмчик и потерявшие товарный вид кроссовки? Так и это еще предстоит объяснить самому себе; память, оставшаяся в Вечности, не подскажет лингвисту и спортсмену, где и когда он успел так завозить одежонку. И другое: сколько времени пролетит в его, Чернова, мире? Час? День? Год?.. Как он объяснит свое отсутствие опять же себе, не говоря уж о близких и дальних?.. В принципе, может возникнуть немало поводов, чтоб усомниться в психическом здоровье лингвиста и бегуна. Лучший диагноз – амнезия. А на философо-исторический вопрос: «Где шлялся, убогий, пока в амнезию не впал?» – отвечать будет некому. Органы правопорядка вряд ли захотят загружать себя поисками ответа…
Впрочем, оставалась надежда на Сущего: кому, как не Ему, предусмотреть все! Но Чернов понимал предельно четко: плевать Сущему на Бегуна, который даже и на-все-времена. Путь пройден, функция выполнена, а что там происходит в очередном смертном воплощении Вечного – это не царское дело. Пусть смертный сам выкручивается, на то он и смертный, чтоб ему сверху не помогали. Исторический ярчайший пример «верхнего» равнодушия – библейский мученик Иов.
– Не увидимся больше, – сказал Кармель.
– Не увидимся, – подтвердил Чернов.
– Спасибо тебе за все, – сказал Кармель.
– Не за что, – не согласился Чернов.
– Мы же дома благодаря тебе, – сказал Кармель.
– Работа у меня такая, – поскромничал Чернов. Как там принято говорить: уходя уходи. – Пора мне, – заявил он, вздохнув тяжко, и поднялся.
И Кармель поднялся.
Постояли. Потом Кармель порывисто обнял Чернова, уткнулся носом куда-то в воротник спортивной куртки, надетой Черновым в дорогу, произнес глухо:
– Не обижайся на нас, Бегун. Мы – просто люди. Со своими заботами, со своими мыслями… Они тебе мелкими кажутся, но сам пойми: мы – дома, а дел у нас – невпроворот. По сути, все сначала приходится строить, всю жизнь…
– Я понимаю, – улыбнулся Чернов. Отодвинул Кармеля, держал ладони на его плечах. – Не трать слов, Хранитель. Вспомни Книгу: «И когда соберется в новый Путь Бегун, не провожайте его и не лейте ненужных слез. У каждого – свое предназначение. Бегуну – торить Пути, смертным – жить и ждать смерти. Пусть расставание будет легким, а грядущая встреча – ожидаемой».
– Ожидаемой? – удивленно спросил Кармель. – Я не помню таких слов в Книге.
– Они появились в ней только что, – ответил Чернов, сам удивляясь смыслу всплывшего в сознании текста: это о какой такой ожидаемой встрече речь пошла?..
– Значит, ты вернешься и нас снова ждет Путь? – В голосе Кармеля отчетливо звучал ужас.
– Сказано в Книге: «Только избранный Мною народ может собрать разрозненное – от начала Света до прихода Тьмы, ибо народ тот, как нитка, сшивающая разорванное». Уж эти-то слова ты знаешь.
– Знаю, – сказал Кармель. – Значит, прощай?
– Значит, прощай.
– Когда снова придешь к моему народу, вспомни обо мне. А мы, поверь, о тебе будем помнить всегда.
– У вас нет другого выхода, – Чернов намеренно понизил высокий прощальный пафос: не терпел соплей, – обо мне в Книге написано, а Хранители обязаны нести ее слово своему народу. Плюс портрет… – Он кивнул на стену. И совсем не к месту и не ко времени спросил: – А почему птиц десять?
– Святое число, – тоже неизвестно почему понизил голос Кармель. – Когда-то у нас было десять заповедей.
– Было?
– Они стерты из Книги.
– Зачем? – удивился Чернов.
Его не интересовало – кем стерты, он догадывался – кем.
– «Что дано Им, то может быть отнято Им, и доброе и злое, и нужное и лишнее, – цитатой ответил Кармель. – И не спрашивай, почему к тебе немилость или милость Его, но лишь радуйся тому, что Он помнит о тебе». А заповеди… Это было очень давно, никто не помнит. Вероятно, о том – запись в Книге: «Ему решать, что ты можешь знать, а что нет, и Ему определять, каким знанием наделить смертного, ибо лишний груз в Пути может надорвать силы идущего, а идти надо…»
– Это точно, – подтвердил Чернов, – идти надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45