– Чтобы совесть свою не мучить и боженьку не сердить в такой ответственный момент, довезем его до ближайшего кишлака и там оставим.
Погрузив Учителя на осла, мы начали свой путь домой. Бабек с автоматом на взводе шел в авангарде, внимательно озирая местность и следы на тропе. Я брел позади него с другим “Калашом”. Наташа с “ТТ” шла челноком то справа, то слева от нашего каравана. Инвалидная команда, возглавляемая Лейлой, шагала рядом с ишаком, везшим Учителя.
Через некоторое время справа, далеко вдали за Ягнобом, нашим взорам открылся Дехиколон. Улочки его были совершенно пусты.
“Что же там случилось? – подумал я, вспомнив идиллический вид, открывавшийся отсюда три дня назад. – Передрались и теперь сидят по домам, оплакивают покойников? Или спрятали женщин и детей, и ушли нас ловить?..
На подходе к крупноглыбовым развалам, в которых закончилась наша первая попытка уйти в город, мы договорились, что первым в них пойдет Бабек.
Его не было минут пятнадцать. Мы не знали, что и думать, пока из-за глыб не показался наш широко улыбающийся разведчик.
– Там есть два болшой сюриприз для вас! – радостно крикнул он и, не дожидаясь отклика, опять ушел за глыбы.
Войдя в развалы, мы остолбенели: под камнем, у которого нас пленили, сидели... Фатима и Фарида. В ногах у них лежали вещмешки, на коленях покоились ружья Житника.
– Ну-ну, сюрприз, так сюрприз! Ничего не скажешь, порадовал... Хоть плюй, – произнес я, глядя на женщин исподлобья.
– Они нас спасал, может быть, – сказал Бабек, уважительно поглядывая на женщин. – Эта хитрый Фатима, стрелба кишлак делал. Там все жител очень занят тепер! Они друг-друг драться стал! За нам не ходить тепер!
* * *
Оказывается, Фатима, очутившись в кишлаке, немедленно принялась “стрелять” глазами. Одному бедному дехканину породистая иностранка понравилась, и он начал слоняться вокруг дома учителя, в котором знойная женщина нашла с сестрой временное пристанище. Однако жена дехканина сумела настроить против нее всех женщин доселе спокойного горного селения, и Фатиме пришлось туго.
В любое другое время правоверные мужчины, без сомнения, пресекли бы несоответствующее шариату поведение своих женщин, но золото Уч-Кадо сделало свое дело – кишлак раскололся на две враждебные партии, жаждущие полновластного контроля над рудником и добытым металлом. Именно из-за этой поминутно усугублявшейся вражды, Учитель, тяжело раненный при попытке умиротворения сторон, решил до лучших времен спрятать золото вне кишлака.
Минувшей ночью после взрыва на Уч-Кадо в кишлаке возникла суматоха. Воспользовавшись ею, Фатима с сестрой схватили Юркины двустволки, спрятанные учителем в сундуке с учебниками, и, набив вещмешки кое-какой снедью, пошли из кишлака вон. И на окраине наткнулись на стражника. Фатима, вот женщина, не долго думая, выстрелила в него из вертикалки дуплетом! Что тут началось! Обе враждующие партии решили, что начались широкомасштабные вооруженные действия, и схватились за оружие!
– И чем все это кончилось? – спросил я, когда Бабек закончил свой рассказ.
– Они стрелял, пока патрон был.
– Так ты полагаешь, никто из кишлака за нами не погонится?
– Нет, не должный. Они учитель с тилло ищут совсем другой сторона. Кирайний случий штолна кто-нибудь жадный пойдет. И ище смотри туда, вон, на тот черный облако. Силный дождь будет скоро. Весь след моет, тропа жидкий будет, весь река большой будет – не пройдешь савсем...
– Да, ты прав! Если через пару часов дождя не будет – можете вечером оставить меня без закуски. Так что, я думаю, нам надо бежать до ближайшего ручья, чай пить, – обратился я к Сергею. – А то после глотка из канистры что-то аппетит у меня нещадно разгорелся... Есть, короче, хочу. А от дождя в Дагане спрячемся.
И мы пошли к зиддинскому перевалу Прошли немного, несколько сотен метров, и остановились – умер учитель. Бабек снял его с лошади, завалил тело камнями и начал молиться. Чтобы не тратить время зря, Сергей с Юркой решили перевьючить ишаков с расчетом на дальнюю дорогу.
Мне стало грустно. Я присел у могилы учителя и задумался. Естественно, о суете сует и бренности существования.
– Давно хотел тебя спросить, но не решался, – вернул меня на землю неожиданно воплотившийся перед глазами Федя. – А кто такой Вангоген?
– Никто, – улыбнулся я. – Это для хохмы имена двух художников – Ван Гога и Гогена – объединяют.
– А чем они прославились?
– А на фиг тебе все это? Если ты научишься сечь в искусстве, то разучишься сечь в жизни. Жить, Федя, надо просто. Без стихов и Вангогена.
– “Просто” – это я понимаю... Залил за воротник бормотухи пару банок – и все дела... Или на вокзале чувиху снял за десятку – тоже все очень просто и сердцу близко. Но иногда смотришь: в автобусе баба едет и стихи читает, уставится в три строки и балдеет, ничего не видит и не слышит... Хоть на голову ей наступи... А я на зоне пробовал их читать – ничего не понимаю, на фига все это? Ля-ля, тополя... Зачем они?
– Для доставания души... Вот, к примеру, два слова: Весна... и Ночь... Впусти их в себя и они, обнявшись, отзовутся ночной свежестью... Трепетным ожиданием земного... И эти же слова могут встать друг против друга, и Ночь станет... мраком... концом... безнадегой... И, наконец, это сочетание само по себе красиво. И знаешь почему?
– Похожи они чем-то... Эти слова...
– Точно! Слог “на” в слове Весна и “но” в слове Ночь. Эти слоги друг с другом перекликаются... На! Но... На! Но... Чувствуешь, тут есть еще и подсмысл! Весна: “На!!!” Ночь: “Но...” А еще вот японские стихи с этими словами:
Покоя не могу найти я и во сне,
С тревожной думой не могу расстаться...
Весна и ночь...
Но сниться нынче мне,
Что начали цветы повсюду осыпаться.
Красивые слова, да? В них все, о чем я тебе только что говорил. Прочитаешь их и... и чувствуешь себя бутылкой, в которой что-то было... Сухие стенки ее внутренние, чувствуешь. И чувствуешь, что на дне еще что-то осталось, плещется... Пошли, что ли? Развели тут лирику на могиле. Сергей, вон, злится, рукой нам машет.
– Заливаешь ты... Лагман на уши вешаешь... – минуты через две услышал я сзади задумчивый голос Феди. – Если стихи эти япошка написал, то Весна и Ночь по-японски наверняка по-другому звучат. Без “На” и “Но”...
– А какая тебе, дорогой, разница? В стихах читатель – соавтор. Будешь в японском оригинале читать – другое найдешь. Или придумаешь... Если ищешь что-то ...
– А чего искать-то? Ты, вот, многое нашел?
– Да ты прав... Но я понял – главное не останавливаться, надо бежать, чтобы не успеть разглядеть, привыкнуть, разочароваться... И не прав ты – нашел, и буду находить. Приемник в палатке крутишь – чушь собачья, и вдруг какая-нибудь музыка войдет и растворит все вокруг начисто. И тоску, и дым “Памира”. Или листаешь книжку от скуки, все так себе, и вдруг “прямо в душу грянет” несколько волшебных строк. И все в жизни похоже на такую книжку с единственной твоей строфой. Короче, Федя, надо идти куда-то. Жизнь надо измерять шагами... В разные стороны... Пошли...
* * *
Санитарный вертолет летел над перевалом Арху. Увидев обгоревшие обломки вертолета Ходжи Насретдина, Абдурахманов испытал чувства, близкие чувствам, испытанным нашими баскетболистами при завершении финального матча Мюнхенской олимпиады.
Одного же круга над Уч-Кадо было достаточно, чтобы чувства эти сменились чувствами сакраментально проигравших американцев – наметанным глазом Тимур углядел опрокинутые ступы, покосившуюся бутару, белые полоски кварцевого шлама, распространившиеся далеко вниз по ручью...
– Это Кивелиди с Черновым! – заревел он, ожесточенно ударяя головой по иллюминатору. – Они опередили, опередили меня!
Рискуя людьми, он заставил пилотов посадить вертолет на небольшой площадке над штольней. Выпрыгнув из еще не приземлившейся машины, он сбежал вниз и увидел, что штольня обрушена... И понял, что до оставшегося золота ему не добраться и все, что он может из своего «Золотого дела» выцедить, так это значок “Первооткрыватель недр” от благодарного правительства Таджикистана. Плача, он ходил по промплощадке и вокруг бутары и выискивал на земле крупицы золота. Когда драгоценного металла набралась полная пригоршня, он сел над ручьем и, уткнувшись лицом в золото, зарыдал...
Первый пилот и наемники нашли Тимура лежащим в ручье лицом вверх. Покрасневшие его глаза смотрели в голубое небо немигающим взглядом. Наемники вытащили хозяина из воды и посадили под бутарой. Когда Абдурахманов пришел в себя, вертолетчик, виновато улыбаясь, сказал ему:
– Тимурджон, мы должны лететь. В республике опять очень большой тарарам начался – по рации передали, что Оманкельдыев опять поднялся, и скоро будет на Анзобе. Очень много убитых и всем вертолетам приказано срочно возвращаться в Душанбе... Пошли в машину, дорогой...
– Нет! – спокойно и твердо ответил Абдурахманов. – Мы остаемся здесь и найдем этих шакалов!
* * *
Чуть не доходя до поворота на Зидды, мы нашли небольшой ручей, звонко булькавший в густой, не стриженной еще баранами траве. Двадцатью метрами ниже тропы он выбирался из зелени и, резво проскочив между двух желтых скал, каскадами небольших водопадиков устремлялся, вниз, к Ягнобу. Кругом, то там, то здесь, испуганно вертя головами, стояли у своих нор оранжевые сурки.
– Давайте остановимся у тех скал! – предложила Наташа, завороженная красотой и живым спокойствием этого райского уголка. – Здесь так мило!
– Ты это здорово придумала! Одобряю! – согласился я. – Попить чаю на этой чудненькой поляне под волшебные звуки горного потока... Вот только правая из этих рыжих скал выдает от 1500 до 2000 микрорентген в час... Это, конечно, совсем не опасно, но на самой верхушке левой скалы, вон там, где черное пятно, мой радиометр зашкаливало...
* * *
Массовые поиски – так в советские времена назывались тотальные поиски месторождений радиоактивного сырья. Каждый геолог Мингео СССР, чем бы он не занимался – цветными и редкими металлами, строительными материалами, любым минеральным сырьем, – обязан был в маршрутах таскать с собой радиометрический прибор СРП весом около четырех килограммов и с датчиком, размеры, которого лишь немного уступают размерам гранатомета “Муха”. Хорошо, если у вас есть маршрутный рабочий, и можно кинуть все это сокровище на дно его рюкзака. А если нет, то прибор, висящий на шее на грубом брезентовом ремне, будет совершать замысловатые движения вокруг вашей вертикальной оси, датчик станет в самые затруднительные моменты выскальзывать из рук, а его метровой длинны кабель примется обвивать все, что только можно обвить... Приборы эти было необходимо регулярно калибровать, для этого в полевых отрядах нужно было держать бездельников геофизиков и эталоны. Последние, хранившиеся в тяжелых свинцовых капсулах, легко прорывали днища вьючных сум и рюкзаков и постоянно терялись. И тогда весь персонал партии неделями занимался прочесыванием предполагаемого места или мест потери...
...А на это место я, по мере возможности, приводил студентов-практикантов. Лечить их от радиобоязни... Сунешь зеленому третьекурснику радиометр в руки и попросишь сделать профиль отсюда и до тех скал. Сначала шли, цветочками любовались. Потом радиометр начинал трещать, и шаги их становились все короче и короче. Обычно это кончалось тем, что студент, не решаясь вплотную приблизится к радиоактивной аномалии, становился на одну ногу и, откинув для равновесия другую, пытался дотянуться датчиком до того черного пятна... А некоторые юнцы, услышав треск, время от времени сливающийся в единый дребезжащий звук, в панике бросали прибор и убегали в лагерь, и уезжали потом от греха подальше с первой же вахтовкой...
* * *
– На какой шкале зашкаливало? – спросил Сергей, усомнившись в моих словах.
– На третьей СРП-68... – ответил я.
– Так надо бежать отсюда скорее! – забегав глазами по сторонам, встревожилась Наташа. – Мы же облучимся!
– Зачем? – пожал плечами я. – Рядом с теми скалами можно, не поднимая задницы, неделю чай пить. Через месяц, может, и наберешь какую-нибудь существенную дозу. Лишь бы внутрь ничего не попало. А так – чепуха.
– А мы туда и не пойдем, – решил Сергей. – Не будем пугать слабонервных девушек и присоединившихся к ним товарищей. Мы здесь перекусим. Там, конечно, интереснее было бы, острее, но времени на запоминающиеся экскурсии у нас нет.
Мы так и сделали – встали у тропы, быстро вскипятили чайник, разогрели тушенку, поели, не торопясь, и потопали дальше.
На развилке зиддинской и анзобской троп мы свернули влево, на Зидды, и вышли на правый борт Тагобикуля. Тропа, прямая как струнка, шла по пологим краевым частям широких конусов выноса, спускавшихся с высоко вознесенной Тагобикульской интрузии. Двадцать лет назад я, на протяжении нескольких месяцев, почти ежедневно поднимался туда. Каждый день – полтора-два километра вверх. В любую погоду. Это очень просто – надо лишь сказать себе, что ты ишак, и не останавливаться...
Самой реки Тагобикуль с тропы видно не было – водный поток скрывался высоким обрывистым берегом, и лишь изредка порывы ветра доносили до нас ее шум. Примерно через три километра тропа свернула к бревенчатому арочному мосту через речку, и с крутого берега мы увидели Дагану.
Кишлак был красив: на склоне, спускавшемся к голубой пенящейся реке, среди нескольких старых тальников с наполовину высохшими ветвями, прилепились друг к другу приземистые дома-сакли, крытые сланцевыми пластинами; вокруг них ярко зеленели клеверные поля. И над всем этим высились не выгоревшие еще от летнего зноя горы, горы, подпирающие невероятно голубое небо, небо, наполовину завешенное клубами грозовых туч!
В верховьях Ягнобской долины до сих пор живут в таких кишлаках... В полудомах, полуземлянках. Ребятишками набитых – младшие на старших висят, из дверей по пятеро выглядывают. Босые, чумазые... В сенях – бараны с коровами... Бронзовый век в разгаре. По черному топили, пока на Кумархе геологоразведочные работы не начались и сварщики в каждый дом буржуек не наварили. И потянулись потом от Кумарха во все стороны ночные караваны с краденой соляркой...
“Вот люди! – подумал я, разглядев на окраине кишлака неизвестно зачем привезенную железную вентиляционную трубу. – Десять лет крали у нас все подряд: солярку, бензин тоннами, рудостойку кубометрами, если не вагонами, рукава вентиляционные, взрывчатку, рельсы, профильное железо, кабели, рудничные фонари, и, что самое обидное – на канавах крали брезентовые пробные мешки (видите ли, кислое молоко, или катыг по-местному, в них удобно приготавливать)! А мы взяли у них золота немного и сразу – на каторгу!”
Правда, что говорить, мешки большей частью крали интеллигентно. Идешь с лошадьми на канаву за отобранными накануне бороздовыми пробами и надеешься, что и на этот раз интеллигент украл. И не надо будет заново опробовать стометровой длины канаву. Потому что геологически грамотный вор высыпает пробы из мешка в отдельные кучки и сверху этикетки с номерами и интервалами опробования кладет и камешками их придавливает, чтобы ветер не унес! Знает, что проба без этих этикетки – всего-навсего груда камней! И тебе остается просто-напросто их ссыпать в предусмотрительно захваченные с собой мешки. А невежда высыпает пробы в одну большую кучу и тебе опять надо брать в руки зубило и кувалдометр и снова потеть весь день до позднего вечера, отбирая десятки пудовых проб...
К счастью, кишлак оказался необитаемым. Хотя некоторые дома и казались жилыми, было ясно, что использовались они скотоводами лишь в качестве летовок. Высмотрев среди них убежище от дождя, мы прибавили шагу – позади нас, угрожающе близко, грозовые облака уже поглотили горные вершины и, спускаясь к самой реке, соединялись там в единый, быстро приближающийся фронт.
Ливень дождался вступления нашего каравана на хлипкий, покосившийся мост, высоко, метров на пять, вознесшийся над безумствующей рекой и лишь затем разразился вовсю. Он падал сплошной стеной. Внизу под мостом от брызг не стало видно реки, по тропе, только что покрытой толстым слоем пыли, потекли коричневые ручьи.
Вмиг промокнув до нитки, мы бросились к кишлаку. Неожиданно шедший за мной ишак (это был Сильный) поскользнулся на одной из выстилающих мост сланцевых пластин, вздыбился и, толкнув Наташу, упал в воду. Наташа несколько мгновений балансировала на бордюрном бревне. К ней бросилась шедшая следом Лейла, схватила за руку, но удержать не смогла, оступилась, и обе они скрылись под мостом... Сергей, ковылявший последним, стремительно бросился к середине моста и солдатиком прыгнул вниз.
“И напрасно, – подумал я, быстро сбегая с моста. – Не найдет он их в воде. Волны высокие, да и дождь стоит стеной”.
Мосты в горах всегда строят в теснинах, в которых, естественно, скорость течения и глубина больше, чем в других местах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Погрузив Учителя на осла, мы начали свой путь домой. Бабек с автоматом на взводе шел в авангарде, внимательно озирая местность и следы на тропе. Я брел позади него с другим “Калашом”. Наташа с “ТТ” шла челноком то справа, то слева от нашего каравана. Инвалидная команда, возглавляемая Лейлой, шагала рядом с ишаком, везшим Учителя.
Через некоторое время справа, далеко вдали за Ягнобом, нашим взорам открылся Дехиколон. Улочки его были совершенно пусты.
“Что же там случилось? – подумал я, вспомнив идиллический вид, открывавшийся отсюда три дня назад. – Передрались и теперь сидят по домам, оплакивают покойников? Или спрятали женщин и детей, и ушли нас ловить?..
На подходе к крупноглыбовым развалам, в которых закончилась наша первая попытка уйти в город, мы договорились, что первым в них пойдет Бабек.
Его не было минут пятнадцать. Мы не знали, что и думать, пока из-за глыб не показался наш широко улыбающийся разведчик.
– Там есть два болшой сюриприз для вас! – радостно крикнул он и, не дожидаясь отклика, опять ушел за глыбы.
Войдя в развалы, мы остолбенели: под камнем, у которого нас пленили, сидели... Фатима и Фарида. В ногах у них лежали вещмешки, на коленях покоились ружья Житника.
– Ну-ну, сюрприз, так сюрприз! Ничего не скажешь, порадовал... Хоть плюй, – произнес я, глядя на женщин исподлобья.
– Они нас спасал, может быть, – сказал Бабек, уважительно поглядывая на женщин. – Эта хитрый Фатима, стрелба кишлак делал. Там все жител очень занят тепер! Они друг-друг драться стал! За нам не ходить тепер!
* * *
Оказывается, Фатима, очутившись в кишлаке, немедленно принялась “стрелять” глазами. Одному бедному дехканину породистая иностранка понравилась, и он начал слоняться вокруг дома учителя, в котором знойная женщина нашла с сестрой временное пристанище. Однако жена дехканина сумела настроить против нее всех женщин доселе спокойного горного селения, и Фатиме пришлось туго.
В любое другое время правоверные мужчины, без сомнения, пресекли бы несоответствующее шариату поведение своих женщин, но золото Уч-Кадо сделало свое дело – кишлак раскололся на две враждебные партии, жаждущие полновластного контроля над рудником и добытым металлом. Именно из-за этой поминутно усугублявшейся вражды, Учитель, тяжело раненный при попытке умиротворения сторон, решил до лучших времен спрятать золото вне кишлака.
Минувшей ночью после взрыва на Уч-Кадо в кишлаке возникла суматоха. Воспользовавшись ею, Фатима с сестрой схватили Юркины двустволки, спрятанные учителем в сундуке с учебниками, и, набив вещмешки кое-какой снедью, пошли из кишлака вон. И на окраине наткнулись на стражника. Фатима, вот женщина, не долго думая, выстрелила в него из вертикалки дуплетом! Что тут началось! Обе враждующие партии решили, что начались широкомасштабные вооруженные действия, и схватились за оружие!
– И чем все это кончилось? – спросил я, когда Бабек закончил свой рассказ.
– Они стрелял, пока патрон был.
– Так ты полагаешь, никто из кишлака за нами не погонится?
– Нет, не должный. Они учитель с тилло ищут совсем другой сторона. Кирайний случий штолна кто-нибудь жадный пойдет. И ище смотри туда, вон, на тот черный облако. Силный дождь будет скоро. Весь след моет, тропа жидкий будет, весь река большой будет – не пройдешь савсем...
– Да, ты прав! Если через пару часов дождя не будет – можете вечером оставить меня без закуски. Так что, я думаю, нам надо бежать до ближайшего ручья, чай пить, – обратился я к Сергею. – А то после глотка из канистры что-то аппетит у меня нещадно разгорелся... Есть, короче, хочу. А от дождя в Дагане спрячемся.
И мы пошли к зиддинскому перевалу Прошли немного, несколько сотен метров, и остановились – умер учитель. Бабек снял его с лошади, завалил тело камнями и начал молиться. Чтобы не тратить время зря, Сергей с Юркой решили перевьючить ишаков с расчетом на дальнюю дорогу.
Мне стало грустно. Я присел у могилы учителя и задумался. Естественно, о суете сует и бренности существования.
– Давно хотел тебя спросить, но не решался, – вернул меня на землю неожиданно воплотившийся перед глазами Федя. – А кто такой Вангоген?
– Никто, – улыбнулся я. – Это для хохмы имена двух художников – Ван Гога и Гогена – объединяют.
– А чем они прославились?
– А на фиг тебе все это? Если ты научишься сечь в искусстве, то разучишься сечь в жизни. Жить, Федя, надо просто. Без стихов и Вангогена.
– “Просто” – это я понимаю... Залил за воротник бормотухи пару банок – и все дела... Или на вокзале чувиху снял за десятку – тоже все очень просто и сердцу близко. Но иногда смотришь: в автобусе баба едет и стихи читает, уставится в три строки и балдеет, ничего не видит и не слышит... Хоть на голову ей наступи... А я на зоне пробовал их читать – ничего не понимаю, на фига все это? Ля-ля, тополя... Зачем они?
– Для доставания души... Вот, к примеру, два слова: Весна... и Ночь... Впусти их в себя и они, обнявшись, отзовутся ночной свежестью... Трепетным ожиданием земного... И эти же слова могут встать друг против друга, и Ночь станет... мраком... концом... безнадегой... И, наконец, это сочетание само по себе красиво. И знаешь почему?
– Похожи они чем-то... Эти слова...
– Точно! Слог “на” в слове Весна и “но” в слове Ночь. Эти слоги друг с другом перекликаются... На! Но... На! Но... Чувствуешь, тут есть еще и подсмысл! Весна: “На!!!” Ночь: “Но...” А еще вот японские стихи с этими словами:
Покоя не могу найти я и во сне,
С тревожной думой не могу расстаться...
Весна и ночь...
Но сниться нынче мне,
Что начали цветы повсюду осыпаться.
Красивые слова, да? В них все, о чем я тебе только что говорил. Прочитаешь их и... и чувствуешь себя бутылкой, в которой что-то было... Сухие стенки ее внутренние, чувствуешь. И чувствуешь, что на дне еще что-то осталось, плещется... Пошли, что ли? Развели тут лирику на могиле. Сергей, вон, злится, рукой нам машет.
– Заливаешь ты... Лагман на уши вешаешь... – минуты через две услышал я сзади задумчивый голос Феди. – Если стихи эти япошка написал, то Весна и Ночь по-японски наверняка по-другому звучат. Без “На” и “Но”...
– А какая тебе, дорогой, разница? В стихах читатель – соавтор. Будешь в японском оригинале читать – другое найдешь. Или придумаешь... Если ищешь что-то ...
– А чего искать-то? Ты, вот, многое нашел?
– Да ты прав... Но я понял – главное не останавливаться, надо бежать, чтобы не успеть разглядеть, привыкнуть, разочароваться... И не прав ты – нашел, и буду находить. Приемник в палатке крутишь – чушь собачья, и вдруг какая-нибудь музыка войдет и растворит все вокруг начисто. И тоску, и дым “Памира”. Или листаешь книжку от скуки, все так себе, и вдруг “прямо в душу грянет” несколько волшебных строк. И все в жизни похоже на такую книжку с единственной твоей строфой. Короче, Федя, надо идти куда-то. Жизнь надо измерять шагами... В разные стороны... Пошли...
* * *
Санитарный вертолет летел над перевалом Арху. Увидев обгоревшие обломки вертолета Ходжи Насретдина, Абдурахманов испытал чувства, близкие чувствам, испытанным нашими баскетболистами при завершении финального матча Мюнхенской олимпиады.
Одного же круга над Уч-Кадо было достаточно, чтобы чувства эти сменились чувствами сакраментально проигравших американцев – наметанным глазом Тимур углядел опрокинутые ступы, покосившуюся бутару, белые полоски кварцевого шлама, распространившиеся далеко вниз по ручью...
– Это Кивелиди с Черновым! – заревел он, ожесточенно ударяя головой по иллюминатору. – Они опередили, опередили меня!
Рискуя людьми, он заставил пилотов посадить вертолет на небольшой площадке над штольней. Выпрыгнув из еще не приземлившейся машины, он сбежал вниз и увидел, что штольня обрушена... И понял, что до оставшегося золота ему не добраться и все, что он может из своего «Золотого дела» выцедить, так это значок “Первооткрыватель недр” от благодарного правительства Таджикистана. Плача, он ходил по промплощадке и вокруг бутары и выискивал на земле крупицы золота. Когда драгоценного металла набралась полная пригоршня, он сел над ручьем и, уткнувшись лицом в золото, зарыдал...
Первый пилот и наемники нашли Тимура лежащим в ручье лицом вверх. Покрасневшие его глаза смотрели в голубое небо немигающим взглядом. Наемники вытащили хозяина из воды и посадили под бутарой. Когда Абдурахманов пришел в себя, вертолетчик, виновато улыбаясь, сказал ему:
– Тимурджон, мы должны лететь. В республике опять очень большой тарарам начался – по рации передали, что Оманкельдыев опять поднялся, и скоро будет на Анзобе. Очень много убитых и всем вертолетам приказано срочно возвращаться в Душанбе... Пошли в машину, дорогой...
– Нет! – спокойно и твердо ответил Абдурахманов. – Мы остаемся здесь и найдем этих шакалов!
* * *
Чуть не доходя до поворота на Зидды, мы нашли небольшой ручей, звонко булькавший в густой, не стриженной еще баранами траве. Двадцатью метрами ниже тропы он выбирался из зелени и, резво проскочив между двух желтых скал, каскадами небольших водопадиков устремлялся, вниз, к Ягнобу. Кругом, то там, то здесь, испуганно вертя головами, стояли у своих нор оранжевые сурки.
– Давайте остановимся у тех скал! – предложила Наташа, завороженная красотой и живым спокойствием этого райского уголка. – Здесь так мило!
– Ты это здорово придумала! Одобряю! – согласился я. – Попить чаю на этой чудненькой поляне под волшебные звуки горного потока... Вот только правая из этих рыжих скал выдает от 1500 до 2000 микрорентген в час... Это, конечно, совсем не опасно, но на самой верхушке левой скалы, вон там, где черное пятно, мой радиометр зашкаливало...
* * *
Массовые поиски – так в советские времена назывались тотальные поиски месторождений радиоактивного сырья. Каждый геолог Мингео СССР, чем бы он не занимался – цветными и редкими металлами, строительными материалами, любым минеральным сырьем, – обязан был в маршрутах таскать с собой радиометрический прибор СРП весом около четырех килограммов и с датчиком, размеры, которого лишь немного уступают размерам гранатомета “Муха”. Хорошо, если у вас есть маршрутный рабочий, и можно кинуть все это сокровище на дно его рюкзака. А если нет, то прибор, висящий на шее на грубом брезентовом ремне, будет совершать замысловатые движения вокруг вашей вертикальной оси, датчик станет в самые затруднительные моменты выскальзывать из рук, а его метровой длинны кабель примется обвивать все, что только можно обвить... Приборы эти было необходимо регулярно калибровать, для этого в полевых отрядах нужно было держать бездельников геофизиков и эталоны. Последние, хранившиеся в тяжелых свинцовых капсулах, легко прорывали днища вьючных сум и рюкзаков и постоянно терялись. И тогда весь персонал партии неделями занимался прочесыванием предполагаемого места или мест потери...
...А на это место я, по мере возможности, приводил студентов-практикантов. Лечить их от радиобоязни... Сунешь зеленому третьекурснику радиометр в руки и попросишь сделать профиль отсюда и до тех скал. Сначала шли, цветочками любовались. Потом радиометр начинал трещать, и шаги их становились все короче и короче. Обычно это кончалось тем, что студент, не решаясь вплотную приблизится к радиоактивной аномалии, становился на одну ногу и, откинув для равновесия другую, пытался дотянуться датчиком до того черного пятна... А некоторые юнцы, услышав треск, время от времени сливающийся в единый дребезжащий звук, в панике бросали прибор и убегали в лагерь, и уезжали потом от греха подальше с первой же вахтовкой...
* * *
– На какой шкале зашкаливало? – спросил Сергей, усомнившись в моих словах.
– На третьей СРП-68... – ответил я.
– Так надо бежать отсюда скорее! – забегав глазами по сторонам, встревожилась Наташа. – Мы же облучимся!
– Зачем? – пожал плечами я. – Рядом с теми скалами можно, не поднимая задницы, неделю чай пить. Через месяц, может, и наберешь какую-нибудь существенную дозу. Лишь бы внутрь ничего не попало. А так – чепуха.
– А мы туда и не пойдем, – решил Сергей. – Не будем пугать слабонервных девушек и присоединившихся к ним товарищей. Мы здесь перекусим. Там, конечно, интереснее было бы, острее, но времени на запоминающиеся экскурсии у нас нет.
Мы так и сделали – встали у тропы, быстро вскипятили чайник, разогрели тушенку, поели, не торопясь, и потопали дальше.
На развилке зиддинской и анзобской троп мы свернули влево, на Зидды, и вышли на правый борт Тагобикуля. Тропа, прямая как струнка, шла по пологим краевым частям широких конусов выноса, спускавшихся с высоко вознесенной Тагобикульской интрузии. Двадцать лет назад я, на протяжении нескольких месяцев, почти ежедневно поднимался туда. Каждый день – полтора-два километра вверх. В любую погоду. Это очень просто – надо лишь сказать себе, что ты ишак, и не останавливаться...
Самой реки Тагобикуль с тропы видно не было – водный поток скрывался высоким обрывистым берегом, и лишь изредка порывы ветра доносили до нас ее шум. Примерно через три километра тропа свернула к бревенчатому арочному мосту через речку, и с крутого берега мы увидели Дагану.
Кишлак был красив: на склоне, спускавшемся к голубой пенящейся реке, среди нескольких старых тальников с наполовину высохшими ветвями, прилепились друг к другу приземистые дома-сакли, крытые сланцевыми пластинами; вокруг них ярко зеленели клеверные поля. И над всем этим высились не выгоревшие еще от летнего зноя горы, горы, подпирающие невероятно голубое небо, небо, наполовину завешенное клубами грозовых туч!
В верховьях Ягнобской долины до сих пор живут в таких кишлаках... В полудомах, полуземлянках. Ребятишками набитых – младшие на старших висят, из дверей по пятеро выглядывают. Босые, чумазые... В сенях – бараны с коровами... Бронзовый век в разгаре. По черному топили, пока на Кумархе геологоразведочные работы не начались и сварщики в каждый дом буржуек не наварили. И потянулись потом от Кумарха во все стороны ночные караваны с краденой соляркой...
“Вот люди! – подумал я, разглядев на окраине кишлака неизвестно зачем привезенную железную вентиляционную трубу. – Десять лет крали у нас все подряд: солярку, бензин тоннами, рудостойку кубометрами, если не вагонами, рукава вентиляционные, взрывчатку, рельсы, профильное железо, кабели, рудничные фонари, и, что самое обидное – на канавах крали брезентовые пробные мешки (видите ли, кислое молоко, или катыг по-местному, в них удобно приготавливать)! А мы взяли у них золота немного и сразу – на каторгу!”
Правда, что говорить, мешки большей частью крали интеллигентно. Идешь с лошадьми на канаву за отобранными накануне бороздовыми пробами и надеешься, что и на этот раз интеллигент украл. И не надо будет заново опробовать стометровой длины канаву. Потому что геологически грамотный вор высыпает пробы из мешка в отдельные кучки и сверху этикетки с номерами и интервалами опробования кладет и камешками их придавливает, чтобы ветер не унес! Знает, что проба без этих этикетки – всего-навсего груда камней! И тебе остается просто-напросто их ссыпать в предусмотрительно захваченные с собой мешки. А невежда высыпает пробы в одну большую кучу и тебе опять надо брать в руки зубило и кувалдометр и снова потеть весь день до позднего вечера, отбирая десятки пудовых проб...
К счастью, кишлак оказался необитаемым. Хотя некоторые дома и казались жилыми, было ясно, что использовались они скотоводами лишь в качестве летовок. Высмотрев среди них убежище от дождя, мы прибавили шагу – позади нас, угрожающе близко, грозовые облака уже поглотили горные вершины и, спускаясь к самой реке, соединялись там в единый, быстро приближающийся фронт.
Ливень дождался вступления нашего каравана на хлипкий, покосившийся мост, высоко, метров на пять, вознесшийся над безумствующей рекой и лишь затем разразился вовсю. Он падал сплошной стеной. Внизу под мостом от брызг не стало видно реки, по тропе, только что покрытой толстым слоем пыли, потекли коричневые ручьи.
Вмиг промокнув до нитки, мы бросились к кишлаку. Неожиданно шедший за мной ишак (это был Сильный) поскользнулся на одной из выстилающих мост сланцевых пластин, вздыбился и, толкнув Наташу, упал в воду. Наташа несколько мгновений балансировала на бордюрном бревне. К ней бросилась шедшая следом Лейла, схватила за руку, но удержать не смогла, оступилась, и обе они скрылись под мостом... Сергей, ковылявший последним, стремительно бросился к середине моста и солдатиком прыгнул вниз.
“И напрасно, – подумал я, быстро сбегая с моста. – Не найдет он их в воде. Волны высокие, да и дождь стоит стеной”.
Мосты в горах всегда строят в теснинах, в которых, естественно, скорость течения и глубина больше, чем в других местах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40