Прильнув, мы молча стояли несколько минут. Потом мое внимание привлек ящик, стоявший невдалеке. В нем были цепи.
Эти цепи для бытовых нужд неизвестно зачем привез на Кумарх снабженец Фернер. Кладовщица Нина Суслановна сменяла их в кишлаке на несколько килограммов молодой баранины. И, вот, они дождались своего часа.
Рядом с ящиком лежали метровый кусок рельса, которому, видимо, предстояло служить наковальней, и браслеты, сделанные из мягкого железа – наверняка, весь вчерашний вечер и всю ночь, кишлачный кузнец гремел железом в своей допотопной кузне.
– Смотри, смотри! – закричал вдруг Бабек, указывая пальцем в сторону родника.
У родника, связанный по рукам и ногам, лежал Юрка. Мы подошли к нему и увидели, что собак хватило и на его долю.
– Что уставились? Если бы мы все вместе побежали, кто-нибудь и убежал бы... – сказал он нам, пряча покрасневшие глаза.
– Если бы, да кабы... Положили б нас в гробы, – буркнул Сергей, осматривая раны Житника.
– Засохло уже все... – пробурчал он. – Догнали они меня, покусали немного, но я вовремя успел на скалу залезть. До утра они меня сторожили, пока Нур не пришел... Давай, развязывай, что смотришь?
С Сергеем мы развязали Юру, затем уселись подле и принялись осматривать собственные раны.
– Ничево, ничево! – сказал Нур, подойдя. – Завтра все заживает. Пошли тепер, железо будем вас одевать...
Начали они с Сергея. Сковали на совесть – намертво заклепали браслеты, ручные и ножные цепи соединили перемычкой. Затем взялись за меня. Когда дело дошло до ножных цепей, я хотел сострить насчет целесообразности прикрепления к ним пушечных ядер, но сдержался, убоявшись гнева товарищей.
Через полчаса мы, за исключением Лейлы и Наташи, бренчали цепями. Доцент, страстный поборник правосудия, пощадил женщин, но через Нура, исполнявшего, видимо, обязанности начальника каторги, передал нам, что не закованы они условно, и что любое нарушение ими режима скажется на нашем самочувствии и рационе.
Еще Нур сообщил, что дневная норма руды на шесть человек определена в пятьсот килограммов. Кроме того, в кратчайший срок нам предписано наладить и ввести в действие процесс обогащения золота. При этом любые нарушения каторжного режима и падение производительности труда будет наказываться урезанием пищевого довольствия. Напоследок он сказал, что через час ждет от нас устного перечня материалов, необходимых для организации добычных и обогатительных работ.
– Предлагаю назвать нашу контору « Артель имени Крушения светлых надежд», – рассмеялся я, когда мы уселись в кружок. – Нет, слишком длинно. Кто предложит короче?
– Если “светлых” поменять на “чистых”, то в сокращении получится “Кручина”, – откликнулся Сергей. – Артель “Кручина”. Или, как сейчас модно, ЗАО “Кручина”. Закрытое акционерное общество, ха-ха... По-моему, неплохо.
– Ну вас! И чего только вы резвитесь? – занервничала осунувшаяся за ночь Наташа. – Как в лагере пионерском...
– Понимаешь, не могу все это всерьез принять, хоть убей, – ответил я, продолжая улыбаться. – Истерический невроз у меня, понимаешь...
– Я тоже не могу...
Наташа сидела, бездумно перебирая звенья Юркиной цепи.
– Как будто кинофильм смотрю... – продолжила она, посмотрев на меня. – Тарковского или Сокурова. Меня один хахаль, студент филфака, водил на них, чтобы груди полапать... Герои в них ходят, бродят, что-то делают, говорят... Омара варят в аквариуме. Или омар их варит за аквариумом... И все непонятно зачем. Так и я варюсь... И мыслей в голове нет...
– Потерпи, пройдет все! А груди под Сокурова лапать – это мне в голову не приходило... Даже в гениальном студенчестве.
– Шел бы ты... Лейлу успокаивать... – нехотя повернул ко мне голову Житник.
Я привлек к себе Лейлу:
– Смотри, как насупилась! Как туча... И дождик из глаз вот-вот хлынет. Ты что, не знаешь, что согласно твоей религии это волшебное утро снизошло на нас по божественному сценарию? И в Книге жизни описано? И потому не надо кукситься. Ты заметила, что постоянного персонала здесь всего трое? – продолжил я, делая вид, что говорю с ней одной. – Нур и два стражника? И стражники, похоже, штатные, не вчерашние чабаны-совместители. Один сидит на скале, там над штольней. Видит все, как на ладони. У всех автоматы. Но, судя по овечьим глазам, служили в стройбате, и командир настрого приказывал не допускать их к оружию даже в случае атомной войны...
Я не договорил. Заподозрив неладное (или телепатически почувствовав оскорбление), ко мне подбежал дюжий напарник Нура. Больно ткнув дулом автомата в плечо, он закричал:
– Работать нада! Давай, говори, что нада с Дехтколон привозить! У нас с Кумархский разведка много запас есть!
– Отвали, гад! – огрызнулся я и обратился Нуру: Иди сюда!
Нур подошел и, как обычно, услужливо улыбаясь, взглянул в глаза.
– Слушай, ты! Женевские соглашения знаешь? По военнопленным?
– Какой женский соглашения? Учитель ничего не говорила...
– Короче, если кто будет по-хамски к нам привязываться, я лично тебе голову оторву. Ты меня знаешь. Под пули пойду, но оторву! Понял?
Нур меня знал. Знал, что в молодые годы, если задевали хоть словом, я, не раздумывая, лез в драку, а потом уже разбирался, и мало было на разведке людей, желавших со мной столкнуться. Да и видел, наверное, как я однажды таскал по промплощадке упитанного блатного студента, таскал палец ему за щеку запустив, таскал, уча уважению к советской интеллигенции. Буром на меня пошел, сопляк, а потом сопли по лицу размазывал...
Видимо, вспомнив все это, Нур подошел к напарнику и сказал ему пару фраз по-таджикски. Тот затараторил что-то – муаллим, муаллим – но потом махнул рукой и отошел в сторону.
– Давайте, что ли и в правду работать? – предложил тут благоразумный Сергей. – Начнем, как говориться, вживаться в образ. Тем более за ударный труд кормить обещали. Предлагаю начать с промывочного агрегата. Вода тут есть и много. Надо досок для бутары им заказать, осьмушки куба хватит. Для нее же шкур овечьих пару. Ну, конечно, инструмент всякий, гвоздей. Но бутара – это просто. Вот как породу крошить будем? Пусть, что ли мельницу внизу, на реке, ставят? Вручную много не надробишь... Полтонны в день мало не покажется...
– Заставят долбить. Никуда не денешься – каторжники мы, не забывай, – покачал головой я.
– Ну, тогда пусть снимают топливную емкость с компрессора. Там, на Кумархе, наверняка есть. Сталь толстая, если ее разрезать надвое, две ступы получится. И пусть подберут что-нибудь тяжелое для пестов.
– А как будем порода ломать? Аммонит пол-ящик остался... – начал Бабек. – Вручной трудно будет.
– И ты забыл, где находишься? На каторге, дорогой, на каторге! – похлопал я его по плечу. – Помнишь фильмы о фашистских концлагерях? Представь, изможденные люди-скелеты в полосатой черно-белой униформе долбят крепчайший камень... Вот один из них, сгибаясь от тяжести и роняя каждый метр, тащит обломок мрамора размером с портсигар... Но силы оставляют его... И он падает в мокрый снег. К нему подходит брезгливый эсэсовец в черном мундире, и, презрительно затушив сигарету о бледный, вспотевший лоб узника, равнодушно стреляет в висок...
– Хорошо говоришь! Вот бы тебя... – начал говорить Житник, но его прервал Нур.
– Готово план? Скажи, что надо!
Мы ему обстоятельно рассказали, что нам потребуется для добычи и обогащения золотой руды. Когда он заверил нас, что все понял, я поинтересовался, почему нет учителя.
– Он кишлак сидит. У него очень много важный вопрос. Днем придет – важно ответил Нур, явно копируя манеры босса.
В это время снизу появился четвертый вольный член старательской артели. Он привел с собой трех наших ишаков с поклажей и одного нам незнакомого, тащившего два нетолстых бревна. Мы, спотыкаясь о непривычные еще цепи, быстро разгрузили их. Все наши пожитки были на месте, за исключением, конечно, Юркиных двустволок, канистры со спиртом и мешков с золотом. Ишакогон, попив чаю, погнал подопечных в кишлак за нашими заказами. Проводив его, я попросил девушек приготовить что-нибудь поесть, Бабека отправил в рассечку посмотреть, сколько осталось взрывчатки, и привести в порядок зубила и кувалду, а сам с Сергеем и Юркой позвенел к ручью делать водовод для бутары.
Девушки приготовили рисовую кашу со свежей бараниной. Поев, мы с Сергеем побрели в штольню выгребать остатки золотоносной руды. Юрка решил расчистить устье штольни – ему надоело ходить на четвереньках.
До обеда он значительно расширил лаз сквозь устьевой завал, а мы, не спеша, вынесли из рассечки полтонны рудной мелочи.
Когда я в очередной раз вылез из штольни с обломком, в котором весело сверкали чешуйки золота, передо мной предстал Доцент. Он был строг и непроницаем. Не внимая нашим вопросам, он без сопровождения сходил в штольню. Вернувшись, приказал переделать устье лаза в нечто подобное колодцу, так, чтобы по ночам можно было бы легко накрывать выход прочным деревянным щитом. По его задумчиво-брезгливому виду было ясно, что он побывал и в занавешенном забое штольни.
Приказ Юрке, конечно же, не понравился и он зло и просто сказал Доценту:
– Когда коту делать нечего, он яйца лижет.
Доцент и бровью не повел. Он отошел к Нуру и что-то тихо ему сказал. Тот засуетился. Через полчаса в центре промплощадки были вкопаны рядом два привезенных снизу бревна. Затем к Юрке подошли четверо. Взяв под руки, они повели его к лобному, как мы догадались, месту.
Почувствовав неладное, Житник забрыкался и замахал цепями. Удар прикладом автомата в голову привел его в кондиционное для стражников состояние, и они поволокли обмякшую жертву к столбу и подвесили головой вниз за ножные цепи.
Все это время девушки стояли безмолвно, но когда с повисших волос Юрки на камни закапала кровь, Наташа подбежала к Юре и приложила к ране отороченный кружевами платочек. Брезгливо рассмотрев эту сцену, Доцент подошел ко мне и с каменным лицом сказал:
– Вы также вели себя сегодня неадекватно ситуации и проявили неуважение к охране. Да и за попытку побега кто-то из вас должен ответить. Поэтому, для вашего же блага, вы будете подвергнуты наказанию. Идите к свободному столбу. Его врыли для вас.
“Во, ублюдок” – сказал я себе вполголоса и, подмигнув насторожившейся Лейле, побрел к лобному месту.
Меня подвесили так же, как и Юрку, за ножные цепи. Несмотря на непривычное положение в пространстве, все происходящее по-прежнему продолжало казаться мне фарсом, точнее, одним из рядовых действий бесконечного фарса, которое вот-вот закончится – максимум через час привезут доски для бутары, и нас снимут, ибо простоя практичный Доцент, без сомнения, не потерпит.
– Серый, дай закурить! – крикнул я Кивелиди, решив покуражится над сценаристом.
Глазами испросив разрешения у последнего, и, получив знак согласия в виде кивка, преисполненного глубоким презрением, Сергей подошел, хромая, опустился на корточки, прикурил сигарету, сунул ее мне в губы и участливо спросил, заглядывая в глаза.
– Дым из задницы не пойдет?
– Не должен... Я не затягиваюсь...
– Идите в штольню, если не хотите повиснуть рядом с ними, – сказал Доцент, обращаясь к Сергею и Бабеку.
Сергей пожал плечами, Бабек вздохнул. Они ушли.
Лейла, проводив их глазами, подбежала к Доценту, заговорила. Он, посмотрев, на часы, ответил ей короткой фразой и отвернулся. Девушка постояла со сжатыми кулачками за его спиной и направилась ко мне. Присев, поднесла к моим губам свою розовые пальчики, вынула и выбросила сигарету, утерла выступившие от дыма слезы.
– Ты не беспокойся за меня. Я люблю тебя. Не нервничай, пожалуйста. I am OK! Он сказал, что через час вас снимут. Я пойду готовить обед. Ты, наверное, есть хочешь...
– Конечно, хочу... Ты тоже... за меня не беспокойся. После Хушона здесь даже... несколько скучновато...
Пройдясь ладошкой по моему вспотевшему лбу, она поднялась, подошла к всхлипывающей Наташе, обняла ее за плечи, помогла встать. Вдвоем они направились к очагу, и скоро там загремела посуда.
Минут через десять Юрка пришел в себя и, напоказ зевая, сказал:
– А... ты... почему... не спишь? Солдат... спит, а служба идет...
Услышав его голос, или, скорее, почувствовав его желание видеть ее, Наташа бросилась к нему и, опустившись на колени, поцеловала в губы.
– Вот... это... другое дело. Так... жить можно. Ты приходи... ко мне почаще... И передачки... приноси. Булочки... послаще... Что... там... у нас на обед?
– Пока вот только это! – поцеловав, ответила Наташа.
– Слушай, Юр, хочешь... анекдот на злободневную тему? – завидуя Житнику, встрял я в идиллию. – Классный анекдот... Ухохочешься... Как-то поймал Заяц Лису на кладбище и к кресту потащил. “Ты что, косой, хочешь меня распять? – взволнованно спросила рыжая. “Нет, раз десять!” – ответил Заяц, деловито расстегивая ширинку...
Но Юрка не слышал, он опять “спал”.
Глазевшие на эту сцену подручные Доцента вдруг загалдели и побежали вниз. Через несколько минут они вернулись с караваном ишаков, груженных лесом и железом.
– Во, дают! – придя в себя, восхитился Житник. – За... три часа...туда – обратно. И ведь... все это... надо было собрать по дощечке... навьючить. Стахановцы, вашу мать!
– Торопятся... Непонятно.
– Надо делать... ноги, пока... непонятно. Как ты?
– Нормально...
– А я ног уже не чувствую. Ступни – как отрезало. И голова сейчас лопнет.
– Вряд ли... Она же чугунная.
– Довыпендриваешься...
– Уже похоже...
Я не договорил. По знаку Доцента к нам бросились люди, сняли со столбов, бросили на землю.
– Ну вот, “и как Христа, его сняли с креста”. Давай полежим, отдохнем; обедом, вроде, еще не пахнет, – проговорил я, повернув к Юрке гудящую голову. – Ты не злись на меня... Если бы я не уважал тебя, ну, некоторые твои качества, я бы в сторону твою и не посмотрел ...
– А мне твое уважение на хрен не нужно. Ты меня по-своему переделать хочешь, а я собой доволен. Понял? – тихо ответил он, отчужденно глядя в небесную синеву.
– Понял... Что доволен... Только не знаю почему...
– Слушай, Чернов... Давно хотел тебя спросить, как там твоя Ксения поживает?
– Да никак... В 91-ом замуж, наконец, вышла и уехала с мужем на родину, на Алтай. В село. “В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов”. Дочку родила. Потом запила на всю катушку. Она ведь, ты знаешь, всегда с нами, мужиками, наравне употребляла. И ушла от мужа, мягко говоря. Сын к ней ездит каждый год и черный от горя приезжает...
– Радуешься, небось?
– А чего радоваться? Рядом с ней все горит... Она мне жизнь покурочила, теперь сын с ней мается. Сестренке его семь лет, в школу не ходит...
– Радуешься... Не любила она тебя. И вышла замуж за твою квартиру, факт. И всегда хотела сама по себе быть. Она ведь тебе... Я-то все знаю... С Мишкой, студентом кучерявым из Львова, на виду у всех крутила. Один ты не замечал... Карандаши грыз, над картами корпел, весь тушью цветной измазанный. А она ему у родника... из голубеньких незабудок веночки плела... А потом с ним в город уехала... Провожать... Ты сам ее отпустил. И три дня они из постели не вылезали. Я к тебе на квартиру тогда приходил. И идиллию ихнюю видел... А потом с дружком твоим закадычным и собутыльником любимым Игорьком Кормушиным... Прямо в маршруте в траве некошеной... Их Федька Муборакшоев видел... В бинокль с другого борта ущелья... Говорил потом... зенками блестя... слюну... сглатывая: “Высший класс! В кино такого трах-трах-тарарах не увидишь... Чуть окулярами себе глаза не выдавил! Жаль она памирских таджиков не любит!”
– Слушай, Юр! Мне, конечно, больно все это слушать. Не вспоминать, а слушать... Но чуть-чуть больно. И знаешь почему? Ты думаешь, что с нормальным человеком говоришь... А я перегорел. И с рогами своими хоть и сроднился, но давно их не ношу... Храню, как память. Их у меня от Ксении несколько пар осталось. И не все ты, наверное, видел. А ты что, собственно, так неравнодушен? В тюрьму хотел посадить... Развода нашего требовал... Не давала что ли?
– Давала, не давала... – огрызнулся Юрка. – Кончай болтать, вон Наташка идет.
– Опять бодаетесь? – улыбнулась Наташа, присев на корточки. Всем своим видом она пыталась показать, что взяла себя в руки.
– Да так... В меру сил... – ответил я. – Просто вспомнили, как в былые годы Юрик твой проказничал. Понимаешь, дурная привычка у меня была – я в задумчивости карандаши грыз, скрипя мозгами над картами... А он, паразит мелкий, издевался: для смеху обглоданные концы перцем красным натирал... Втихаря... Потом вся камералка ржала, гримасы мои наблюдая... – сказал я, ностальгически улыбаясь.
Из штольни вылезли Бабек с Сергеем.
– Как жизнь? Бьет ключом и все по голове? – похлопав меня по плечу, спросил Кивелиди.
– Ты и не представляешь, как жизнь прекрасна и удивительна, – сказал я, растирая появившиеся на голенях багрово-красные, сочащиеся кровью рубцы.
– Он еще сможет насладиться жизнью. Если захочет. И, может быть, не раз... Следующие нарушение режима и неуставные отношения будут караться строже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Эти цепи для бытовых нужд неизвестно зачем привез на Кумарх снабженец Фернер. Кладовщица Нина Суслановна сменяла их в кишлаке на несколько килограммов молодой баранины. И, вот, они дождались своего часа.
Рядом с ящиком лежали метровый кусок рельса, которому, видимо, предстояло служить наковальней, и браслеты, сделанные из мягкого железа – наверняка, весь вчерашний вечер и всю ночь, кишлачный кузнец гремел железом в своей допотопной кузне.
– Смотри, смотри! – закричал вдруг Бабек, указывая пальцем в сторону родника.
У родника, связанный по рукам и ногам, лежал Юрка. Мы подошли к нему и увидели, что собак хватило и на его долю.
– Что уставились? Если бы мы все вместе побежали, кто-нибудь и убежал бы... – сказал он нам, пряча покрасневшие глаза.
– Если бы, да кабы... Положили б нас в гробы, – буркнул Сергей, осматривая раны Житника.
– Засохло уже все... – пробурчал он. – Догнали они меня, покусали немного, но я вовремя успел на скалу залезть. До утра они меня сторожили, пока Нур не пришел... Давай, развязывай, что смотришь?
С Сергеем мы развязали Юру, затем уселись подле и принялись осматривать собственные раны.
– Ничево, ничево! – сказал Нур, подойдя. – Завтра все заживает. Пошли тепер, железо будем вас одевать...
Начали они с Сергея. Сковали на совесть – намертво заклепали браслеты, ручные и ножные цепи соединили перемычкой. Затем взялись за меня. Когда дело дошло до ножных цепей, я хотел сострить насчет целесообразности прикрепления к ним пушечных ядер, но сдержался, убоявшись гнева товарищей.
Через полчаса мы, за исключением Лейлы и Наташи, бренчали цепями. Доцент, страстный поборник правосудия, пощадил женщин, но через Нура, исполнявшего, видимо, обязанности начальника каторги, передал нам, что не закованы они условно, и что любое нарушение ими режима скажется на нашем самочувствии и рационе.
Еще Нур сообщил, что дневная норма руды на шесть человек определена в пятьсот килограммов. Кроме того, в кратчайший срок нам предписано наладить и ввести в действие процесс обогащения золота. При этом любые нарушения каторжного режима и падение производительности труда будет наказываться урезанием пищевого довольствия. Напоследок он сказал, что через час ждет от нас устного перечня материалов, необходимых для организации добычных и обогатительных работ.
– Предлагаю назвать нашу контору « Артель имени Крушения светлых надежд», – рассмеялся я, когда мы уселись в кружок. – Нет, слишком длинно. Кто предложит короче?
– Если “светлых” поменять на “чистых”, то в сокращении получится “Кручина”, – откликнулся Сергей. – Артель “Кручина”. Или, как сейчас модно, ЗАО “Кручина”. Закрытое акционерное общество, ха-ха... По-моему, неплохо.
– Ну вас! И чего только вы резвитесь? – занервничала осунувшаяся за ночь Наташа. – Как в лагере пионерском...
– Понимаешь, не могу все это всерьез принять, хоть убей, – ответил я, продолжая улыбаться. – Истерический невроз у меня, понимаешь...
– Я тоже не могу...
Наташа сидела, бездумно перебирая звенья Юркиной цепи.
– Как будто кинофильм смотрю... – продолжила она, посмотрев на меня. – Тарковского или Сокурова. Меня один хахаль, студент филфака, водил на них, чтобы груди полапать... Герои в них ходят, бродят, что-то делают, говорят... Омара варят в аквариуме. Или омар их варит за аквариумом... И все непонятно зачем. Так и я варюсь... И мыслей в голове нет...
– Потерпи, пройдет все! А груди под Сокурова лапать – это мне в голову не приходило... Даже в гениальном студенчестве.
– Шел бы ты... Лейлу успокаивать... – нехотя повернул ко мне голову Житник.
Я привлек к себе Лейлу:
– Смотри, как насупилась! Как туча... И дождик из глаз вот-вот хлынет. Ты что, не знаешь, что согласно твоей религии это волшебное утро снизошло на нас по божественному сценарию? И в Книге жизни описано? И потому не надо кукситься. Ты заметила, что постоянного персонала здесь всего трое? – продолжил я, делая вид, что говорю с ней одной. – Нур и два стражника? И стражники, похоже, штатные, не вчерашние чабаны-совместители. Один сидит на скале, там над штольней. Видит все, как на ладони. У всех автоматы. Но, судя по овечьим глазам, служили в стройбате, и командир настрого приказывал не допускать их к оружию даже в случае атомной войны...
Я не договорил. Заподозрив неладное (или телепатически почувствовав оскорбление), ко мне подбежал дюжий напарник Нура. Больно ткнув дулом автомата в плечо, он закричал:
– Работать нада! Давай, говори, что нада с Дехтколон привозить! У нас с Кумархский разведка много запас есть!
– Отвали, гад! – огрызнулся я и обратился Нуру: Иди сюда!
Нур подошел и, как обычно, услужливо улыбаясь, взглянул в глаза.
– Слушай, ты! Женевские соглашения знаешь? По военнопленным?
– Какой женский соглашения? Учитель ничего не говорила...
– Короче, если кто будет по-хамски к нам привязываться, я лично тебе голову оторву. Ты меня знаешь. Под пули пойду, но оторву! Понял?
Нур меня знал. Знал, что в молодые годы, если задевали хоть словом, я, не раздумывая, лез в драку, а потом уже разбирался, и мало было на разведке людей, желавших со мной столкнуться. Да и видел, наверное, как я однажды таскал по промплощадке упитанного блатного студента, таскал палец ему за щеку запустив, таскал, уча уважению к советской интеллигенции. Буром на меня пошел, сопляк, а потом сопли по лицу размазывал...
Видимо, вспомнив все это, Нур подошел к напарнику и сказал ему пару фраз по-таджикски. Тот затараторил что-то – муаллим, муаллим – но потом махнул рукой и отошел в сторону.
– Давайте, что ли и в правду работать? – предложил тут благоразумный Сергей. – Начнем, как говориться, вживаться в образ. Тем более за ударный труд кормить обещали. Предлагаю начать с промывочного агрегата. Вода тут есть и много. Надо досок для бутары им заказать, осьмушки куба хватит. Для нее же шкур овечьих пару. Ну, конечно, инструмент всякий, гвоздей. Но бутара – это просто. Вот как породу крошить будем? Пусть, что ли мельницу внизу, на реке, ставят? Вручную много не надробишь... Полтонны в день мало не покажется...
– Заставят долбить. Никуда не денешься – каторжники мы, не забывай, – покачал головой я.
– Ну, тогда пусть снимают топливную емкость с компрессора. Там, на Кумархе, наверняка есть. Сталь толстая, если ее разрезать надвое, две ступы получится. И пусть подберут что-нибудь тяжелое для пестов.
– А как будем порода ломать? Аммонит пол-ящик остался... – начал Бабек. – Вручной трудно будет.
– И ты забыл, где находишься? На каторге, дорогой, на каторге! – похлопал я его по плечу. – Помнишь фильмы о фашистских концлагерях? Представь, изможденные люди-скелеты в полосатой черно-белой униформе долбят крепчайший камень... Вот один из них, сгибаясь от тяжести и роняя каждый метр, тащит обломок мрамора размером с портсигар... Но силы оставляют его... И он падает в мокрый снег. К нему подходит брезгливый эсэсовец в черном мундире, и, презрительно затушив сигарету о бледный, вспотевший лоб узника, равнодушно стреляет в висок...
– Хорошо говоришь! Вот бы тебя... – начал говорить Житник, но его прервал Нур.
– Готово план? Скажи, что надо!
Мы ему обстоятельно рассказали, что нам потребуется для добычи и обогащения золотой руды. Когда он заверил нас, что все понял, я поинтересовался, почему нет учителя.
– Он кишлак сидит. У него очень много важный вопрос. Днем придет – важно ответил Нур, явно копируя манеры босса.
В это время снизу появился четвертый вольный член старательской артели. Он привел с собой трех наших ишаков с поклажей и одного нам незнакомого, тащившего два нетолстых бревна. Мы, спотыкаясь о непривычные еще цепи, быстро разгрузили их. Все наши пожитки были на месте, за исключением, конечно, Юркиных двустволок, канистры со спиртом и мешков с золотом. Ишакогон, попив чаю, погнал подопечных в кишлак за нашими заказами. Проводив его, я попросил девушек приготовить что-нибудь поесть, Бабека отправил в рассечку посмотреть, сколько осталось взрывчатки, и привести в порядок зубила и кувалду, а сам с Сергеем и Юркой позвенел к ручью делать водовод для бутары.
Девушки приготовили рисовую кашу со свежей бараниной. Поев, мы с Сергеем побрели в штольню выгребать остатки золотоносной руды. Юрка решил расчистить устье штольни – ему надоело ходить на четвереньках.
До обеда он значительно расширил лаз сквозь устьевой завал, а мы, не спеша, вынесли из рассечки полтонны рудной мелочи.
Когда я в очередной раз вылез из штольни с обломком, в котором весело сверкали чешуйки золота, передо мной предстал Доцент. Он был строг и непроницаем. Не внимая нашим вопросам, он без сопровождения сходил в штольню. Вернувшись, приказал переделать устье лаза в нечто подобное колодцу, так, чтобы по ночам можно было бы легко накрывать выход прочным деревянным щитом. По его задумчиво-брезгливому виду было ясно, что он побывал и в занавешенном забое штольни.
Приказ Юрке, конечно же, не понравился и он зло и просто сказал Доценту:
– Когда коту делать нечего, он яйца лижет.
Доцент и бровью не повел. Он отошел к Нуру и что-то тихо ему сказал. Тот засуетился. Через полчаса в центре промплощадки были вкопаны рядом два привезенных снизу бревна. Затем к Юрке подошли четверо. Взяв под руки, они повели его к лобному, как мы догадались, месту.
Почувствовав неладное, Житник забрыкался и замахал цепями. Удар прикладом автомата в голову привел его в кондиционное для стражников состояние, и они поволокли обмякшую жертву к столбу и подвесили головой вниз за ножные цепи.
Все это время девушки стояли безмолвно, но когда с повисших волос Юрки на камни закапала кровь, Наташа подбежала к Юре и приложила к ране отороченный кружевами платочек. Брезгливо рассмотрев эту сцену, Доцент подошел ко мне и с каменным лицом сказал:
– Вы также вели себя сегодня неадекватно ситуации и проявили неуважение к охране. Да и за попытку побега кто-то из вас должен ответить. Поэтому, для вашего же блага, вы будете подвергнуты наказанию. Идите к свободному столбу. Его врыли для вас.
“Во, ублюдок” – сказал я себе вполголоса и, подмигнув насторожившейся Лейле, побрел к лобному месту.
Меня подвесили так же, как и Юрку, за ножные цепи. Несмотря на непривычное положение в пространстве, все происходящее по-прежнему продолжало казаться мне фарсом, точнее, одним из рядовых действий бесконечного фарса, которое вот-вот закончится – максимум через час привезут доски для бутары, и нас снимут, ибо простоя практичный Доцент, без сомнения, не потерпит.
– Серый, дай закурить! – крикнул я Кивелиди, решив покуражится над сценаристом.
Глазами испросив разрешения у последнего, и, получив знак согласия в виде кивка, преисполненного глубоким презрением, Сергей подошел, хромая, опустился на корточки, прикурил сигарету, сунул ее мне в губы и участливо спросил, заглядывая в глаза.
– Дым из задницы не пойдет?
– Не должен... Я не затягиваюсь...
– Идите в штольню, если не хотите повиснуть рядом с ними, – сказал Доцент, обращаясь к Сергею и Бабеку.
Сергей пожал плечами, Бабек вздохнул. Они ушли.
Лейла, проводив их глазами, подбежала к Доценту, заговорила. Он, посмотрев, на часы, ответил ей короткой фразой и отвернулся. Девушка постояла со сжатыми кулачками за его спиной и направилась ко мне. Присев, поднесла к моим губам свою розовые пальчики, вынула и выбросила сигарету, утерла выступившие от дыма слезы.
– Ты не беспокойся за меня. Я люблю тебя. Не нервничай, пожалуйста. I am OK! Он сказал, что через час вас снимут. Я пойду готовить обед. Ты, наверное, есть хочешь...
– Конечно, хочу... Ты тоже... за меня не беспокойся. После Хушона здесь даже... несколько скучновато...
Пройдясь ладошкой по моему вспотевшему лбу, она поднялась, подошла к всхлипывающей Наташе, обняла ее за плечи, помогла встать. Вдвоем они направились к очагу, и скоро там загремела посуда.
Минут через десять Юрка пришел в себя и, напоказ зевая, сказал:
– А... ты... почему... не спишь? Солдат... спит, а служба идет...
Услышав его голос, или, скорее, почувствовав его желание видеть ее, Наташа бросилась к нему и, опустившись на колени, поцеловала в губы.
– Вот... это... другое дело. Так... жить можно. Ты приходи... ко мне почаще... И передачки... приноси. Булочки... послаще... Что... там... у нас на обед?
– Пока вот только это! – поцеловав, ответила Наташа.
– Слушай, Юр, хочешь... анекдот на злободневную тему? – завидуя Житнику, встрял я в идиллию. – Классный анекдот... Ухохочешься... Как-то поймал Заяц Лису на кладбище и к кресту потащил. “Ты что, косой, хочешь меня распять? – взволнованно спросила рыжая. “Нет, раз десять!” – ответил Заяц, деловито расстегивая ширинку...
Но Юрка не слышал, он опять “спал”.
Глазевшие на эту сцену подручные Доцента вдруг загалдели и побежали вниз. Через несколько минут они вернулись с караваном ишаков, груженных лесом и железом.
– Во, дают! – придя в себя, восхитился Житник. – За... три часа...туда – обратно. И ведь... все это... надо было собрать по дощечке... навьючить. Стахановцы, вашу мать!
– Торопятся... Непонятно.
– Надо делать... ноги, пока... непонятно. Как ты?
– Нормально...
– А я ног уже не чувствую. Ступни – как отрезало. И голова сейчас лопнет.
– Вряд ли... Она же чугунная.
– Довыпендриваешься...
– Уже похоже...
Я не договорил. По знаку Доцента к нам бросились люди, сняли со столбов, бросили на землю.
– Ну вот, “и как Христа, его сняли с креста”. Давай полежим, отдохнем; обедом, вроде, еще не пахнет, – проговорил я, повернув к Юрке гудящую голову. – Ты не злись на меня... Если бы я не уважал тебя, ну, некоторые твои качества, я бы в сторону твою и не посмотрел ...
– А мне твое уважение на хрен не нужно. Ты меня по-своему переделать хочешь, а я собой доволен. Понял? – тихо ответил он, отчужденно глядя в небесную синеву.
– Понял... Что доволен... Только не знаю почему...
– Слушай, Чернов... Давно хотел тебя спросить, как там твоя Ксения поживает?
– Да никак... В 91-ом замуж, наконец, вышла и уехала с мужем на родину, на Алтай. В село. “В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов”. Дочку родила. Потом запила на всю катушку. Она ведь, ты знаешь, всегда с нами, мужиками, наравне употребляла. И ушла от мужа, мягко говоря. Сын к ней ездит каждый год и черный от горя приезжает...
– Радуешься, небось?
– А чего радоваться? Рядом с ней все горит... Она мне жизнь покурочила, теперь сын с ней мается. Сестренке его семь лет, в школу не ходит...
– Радуешься... Не любила она тебя. И вышла замуж за твою квартиру, факт. И всегда хотела сама по себе быть. Она ведь тебе... Я-то все знаю... С Мишкой, студентом кучерявым из Львова, на виду у всех крутила. Один ты не замечал... Карандаши грыз, над картами корпел, весь тушью цветной измазанный. А она ему у родника... из голубеньких незабудок веночки плела... А потом с ним в город уехала... Провожать... Ты сам ее отпустил. И три дня они из постели не вылезали. Я к тебе на квартиру тогда приходил. И идиллию ихнюю видел... А потом с дружком твоим закадычным и собутыльником любимым Игорьком Кормушиным... Прямо в маршруте в траве некошеной... Их Федька Муборакшоев видел... В бинокль с другого борта ущелья... Говорил потом... зенками блестя... слюну... сглатывая: “Высший класс! В кино такого трах-трах-тарарах не увидишь... Чуть окулярами себе глаза не выдавил! Жаль она памирских таджиков не любит!”
– Слушай, Юр! Мне, конечно, больно все это слушать. Не вспоминать, а слушать... Но чуть-чуть больно. И знаешь почему? Ты думаешь, что с нормальным человеком говоришь... А я перегорел. И с рогами своими хоть и сроднился, но давно их не ношу... Храню, как память. Их у меня от Ксении несколько пар осталось. И не все ты, наверное, видел. А ты что, собственно, так неравнодушен? В тюрьму хотел посадить... Развода нашего требовал... Не давала что ли?
– Давала, не давала... – огрызнулся Юрка. – Кончай болтать, вон Наташка идет.
– Опять бодаетесь? – улыбнулась Наташа, присев на корточки. Всем своим видом она пыталась показать, что взяла себя в руки.
– Да так... В меру сил... – ответил я. – Просто вспомнили, как в былые годы Юрик твой проказничал. Понимаешь, дурная привычка у меня была – я в задумчивости карандаши грыз, скрипя мозгами над картами... А он, паразит мелкий, издевался: для смеху обглоданные концы перцем красным натирал... Втихаря... Потом вся камералка ржала, гримасы мои наблюдая... – сказал я, ностальгически улыбаясь.
Из штольни вылезли Бабек с Сергеем.
– Как жизнь? Бьет ключом и все по голове? – похлопав меня по плечу, спросил Кивелиди.
– Ты и не представляешь, как жизнь прекрасна и удивительна, – сказал я, растирая появившиеся на голенях багрово-красные, сочащиеся кровью рубцы.
– Он еще сможет насладиться жизнью. Если захочет. И, может быть, не раз... Следующие нарушение режима и неуставные отношения будут караться строже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40