4. Обустраиваемся... – Я задумался о боге. – Попытка – не пытка? – Травля на свежем воздухе.
Через два часа мы, за исключением Фатимы и Фариды, отправленных Доцентом в Дехиколон, уже сидели в штольне. Снаружи осталась вооруженная стража из трех человек. Стражники, перед тем как завалить за нами лаз, передали нам подстилку (сгнившие в Федином складе спальные мешки и палатки) чайник с родниковой водой, несколько сухих лепешек и наши же консервы.
Конечно, это был “Завтрак Туриста”.
Привыкнув к полной темноте, мы занялись, так сказать, бытом. После недолгих прений обретать решили между завалами. Семь квадратных метров на шесть человек, конечно, маловато, но зато, как говорится с видом на устье, и, следовательно, на свежий воздух.
Место общего пользования было решено устроить в забое штольни. Для полного интима мы завесили его куском палаточного брезента.
После того как организация подземного лагеря завершилась, Лейла попросила предать земле покойников, и мы их похоронили в подножье внутреннего завала. Когда Житник укладывал Васю в братскую могилу, он сломался. У него отвалилась голова и вся правая нога. Уцелевшая левая в яму не поместилась, и ее пришлось отломить.
Закончив погребальные работы, мы занялись устройством лежбищ. Настроение у всех оставалось могильным.
– Ну, дела! Дожили! – проворчал Сергей, разворачивая спальный мешок, резко пахнущий плесенью. – В такую вонючую задницу я еще не попадал...
– Это воля Всевышнего, – проговорила Лейла, судя по голосу, готовая расплакаться. – Вы мало верите в Бога, и он воздает по заслугам...
Чтобы отвлечь ее от ненужных в нашем положении мыслей, я попытался затеять полемику.
– Мало верим! – вскричал я. – Это вы там верите. А у нас все по-другому... Ты знаешь, есть хорошая поговорка: “Ума в природе не бывает, бывают только разные количества глупости”. Так и у большинства из нас веры нет, есть разное количество неверия. А вообще, вопрос существования бога не главный для человека. Главный для него вопрос – это вполне шкурный вопрос существования загробной жизни...
– Хреномуть все это, – проворчал Житник.
– А ты не веришь в загробную жизнь? – спросила Наташа. Голос ее был пропитан безнадегой.
– Веришь – не веришь... Ля-ля-тополя это. Вот, например, что толку верить в наше освобождение? Я знаю, что каждый из нас все для этого сделает, а что из этого выйдет – не знаю. А загробная жизнь... В принципе, можно ее предположить...
– Короче, у тебя очень большое количество неверия, но не стопроцентное, – проговорил Сергей, протяжно зевнув.
– Совершенно верно. И еще, подумай, скоро люди при помощи генной инженерии научатся выводить в стеклянных пробирках разумных существ с необходимыми качествами. И расселят их, к примеру, на Марсе или даже на Венере. И кем мы, грешные, будем для них?
– Богами, твою мать, создателями! – весело загоготал Житник.
– Точно! Представьте: Житник – Бог! Гм... И, кстати, о Нем, – продолжил я, усмехнувшись своей мысли. – Если он существует, то между ним и нами такая же разница, как между мною и чугунным утюгом. Представьте: Житник – Бог бесчисленного множества утюгов. Они строят в его честь храмы, украшают их его изображениями, молятся ему, выпрашивая блага, он наказывает их за грехи ржавчиной, они воюют друг с другом за чистоту представлений о нем... И надеются на утюжью загробную жизнь... И идут в переплавку с его именем на устах...
– Зря ты Бога трогаешь... – проскрипел Житник. – В нашем положении он может пригодиться... Хотя бы в виде загробной жизни.
– Да не верю я в нее! И мне обидно, что можно верить в Бога, в Аллаха, в Сатану и все тебя поймут. А не верить становится все опаснее и опаснее. Иной раз чумным себя чувствуешь... Вот, к примеру, недавно в Иране попал я под суд, да, да – под суд: хозяева выбили в Министерстве труда разрешение на мою работу в течение полугода, а, вот, визу мою въездную, месячную, не продлили. Ну и загребли меня в Тегеранском аэропорту, когда в захеданский самолет грузился. Иранский босс пытался властям что-то объяснить, но напрасно. “Только через суд”, – говорят. Суд через неделю состоялся. Незабываемое, скажу, впечатление получил, спасибо господу за просроченную визу! Обыскали у входа солдатики с ног до головы, а короче – до трусов, документы проверили, а в здании – народу тьма-тьмущая, в основном бомжи ихние. И очень похожие на наших, хотя, как один, все трезвые. Потолкался среди них около часа, потом в зал заседаний повели. Там на возвышении судья строгий сидел, секретарь – вся в черном – рядом что-то писала. Со мной переводчик был из нашей компании. Но судья по-английски шпрехал и стал напрямую спрашивать. Возраст, пол, гражданство. Все было нормально, пока до вероисповедания не дошли... “Нету, – отвечаю, пожимая плечами. – Нету вероисповедания”. А он, подумав, видно, что я английский его не понял, сосредоточился и уже на очень неплохом инглише повторил вопрос. “Нету, – развожу руками. – Нету вероисповедания. Совсем нету”. Судья чуть покраснел от стыда и, явно решив сегодня же вечером засесть за учебник английского, попросил переводчика довести до моего сознания суть заданного вопроса. С переводчиком все повторилось – тоже дважды и тоже с круглыми глазами меня переспрашивал. И когда до судьи, наконец, дошло, он надолго, сверху вниз, вонзил в меня свои глаза. И все в них было: и испуг, и недоумение, и презрение, и еще что-то... Что именно, я понял, когда после минутной паузы он бросил брезгливо: “Ком-м-унист!” Вот так вот... Вышел оттуда, как оплеваный...
– Вечно ты во что-нибудь вляпаешься, – вздохнул Сергей, когда я закончил.
Я хотел продолжить дискуссию, но Лейла решила иначе.
– Не надо больше об этом, – проворковала она, прикрыв мой рот мяконькой ладошкой. Ею же нашла мой лоб, приподнялась, нежно поцеловала влажными горячими губами и прошептала:
– Бог милостив, он послал мне тебя. Он нам обязательно поможет...
Ей было не по себе, я чувствовал, и так же, как и я, она не могла до конца поверить в случившееся. Никто, конечно, не думал, что мы доедем до золота и обратно на мягких подушках белого “Мерседеса”. Но столько погонь, засад, смертельного риска смог вместить бы в несколько дней только Ян Флемминг, пьяненький папаша Джеймса Бонда...
– Вы будете смеяться, – начал я балагурить, устраивая лежбище для Лейлы, – но в глубине души я мечтал походить в кандалах. Наверное, это книжки, прочитанные в детстве, повлияли. Что-то в этом есть романтическое – каторга, цепи, кандалы, декабристы...
– А на галеры попасть ты не мечтал? – зло перебил меня Юрка. – На галеры бы тебя, романтика зачуханного! Лет на пять!
– А что? Посидеть за веслами я люблю, – ответил я. – Кстати, а не пойти ли нам посидеть, то бишь сортир опробовать? Пойдет кто со мной?
– А что? Посидеть рядом с золотишком – это романтично! Всю жизнь мечтал, – поддержал меня смеющийся Сережкин голос.
Через несколько минут мы с Сергеем сидели в забое штольни. Юрка, поклявшись, что назавтра все вычистит, сел в золотой рассечке.
– Жаль только света нет! Золота не видно! – послышался из рассечки его гулкий голос. – Тут до фига еще оставалось...
– Завтра увидишь... Когда экскременты свои убирать будешь, – кряхтя, ответил ему Сергей.
– Плевать. Вон, Черный, в кандалах мечтал ходить, а я – на золото! Жаль, не видно ничего...
– Да... Между прочим, за долгую свою полевую жизнь, как и где я только не ходил по большому... Особенно мне нравилось в тайге, в буреломе! – подхватил я. – Выберешь дерево, что поровнее легло, и с обзором чтобы, заберешься на ствол шершавый, штаны спустишь, обмажешь задницу и все остальное чем-нибудь от комарья и сидишь, природой любуешься. Сопки мохнатые вдалеке разлеглись, белочки по кедрам скачут, бабочки под ногами порхают, а сверху, руку только протяни, гроздь висит кроваво-спелого лимонника... Красота! Сплошная поэзия!
– Или на вершине повыше или хребтике... – подхватил тему Сергей. – Красота кругом – ледники, пикушки заснеженные... Сядешь на проталину, где подснежников поменьше – жалко цветочков, посидишь полчасика, и легко как на душе становится – не описать! А в полевой сумке мешочки пробные припасены для такого случая... Особенно я любил мягкие, байковые или ситцевые с меленькими цветочками...
– А в пустыне, когда ветер сильный, туго с этим делом, – вспомнил я недавно приобретенный горький опыт Дашти-Лута. – Не знаешь, куда и полетит...
* * *
Вернувшись на свои места, мы, решив поесть перед сном, достали из рюкзака консервы и сухари.
– А ножа-то нет! – сокрушенно протянул Сергей. – Чем консервы открывать будем?
– Сейчас что-нибудь придумаем... – откликнулся я. – Однажды я сгущенку молотком геологическим открывал, так это, скажу я вам, был очень смешной номер. Незабываемое зрелище. По всему текло, а в рот не попало!
Я, уже уверенно продвигаясь в полной темноте, прошел к Васиной ноге, откопал и снял с нее ботинок. К счастью, супинатор оказался на месте. Я вытащил его, разломил пополам и, вернувшись в камеру, стал открывать банки, ударяя камнем по получившемуся “зубилу”. В конце этого процесса заснувшие было девушки проснулись, а банки мало отличались от попавших под колеса автомобиля, но все же, кое-что из их содержимого сохранилось и, в конечном счете, попало нам в рот.
– А может быть, попытаемся через часик – другой выбраться отсюда? – закончив есть, предложил Сергей. – По крайней мере, проверим их на вшивость?
– Хочешь выход разобрать? – встрепенулся я.
– А что? Попытка – не пытка! Похоже, пока мы им нужны и не будут они в расход нас пускать. Пока не будут... Но как только учитель получит от нас то, что хочет, вероятно, это технология добычи, нас сразу же спишут в загробную жизнь.
И через пару часов, примерно в начале ночи, мы принялись разбирать выход. Я осторожно вынимал камни и передавал их Сергею, а он – Бабеку. Дело шло медленно, но верно и, главное – практически бесшумно. Только раз я не удержал в руках небольшой камень, и он со стуком упал мне под ноги. Мы застыли на мгновение, со страхом слушая доносившиеся извне звуки. Но, там, на воле, было тихо. Лишь откуда-то издалека раздавался едва различающийся лай собак.
– Кажется, там нет никого... – прошептал я.
– Спят, суки! Сейчас мы их замочим! – раздался сзади злорадный голос Житника.
– Не думаю... – засомневался Сергей. – Затаились, гады, с дрынами...
– Нет, не похоже, что там кто-то есть... – не согласился я, продолжая разбирать выход. – Если бы кто там был, то он уже давно бы присоединился к нашей беседе. Хватит болтать, короче.
Не прошло и пяти минут, как я выполз наружу, и затаился, напряженно вглядываясь в уже выцветавшую ночную тьму.
– Никого... Смотри ты, никого нет! – прошептал Сергей, выбравшись вслед за мной. – Что-то мне не по себе. Что делать будем?
– Не нравиться мне все это... – ответил я.
Из лаза вылез Житник. Секунду он лежал, озираясь, рядом с нами, затем быстро вскочил и опрометью рванул вниз по склону.
– Может быть, он и прав... – пробормотал Сергей, глядя ему вслед. – Похоже, что Юрка один продумал, что будет делать, когда выберется.
– Перестаем верить в удачу... – вздохнул я.
Лишь только Бабек выбрался из лаза, все встало на свои места – тишина со всех сторон окрасилась разноголосым лаем и спустя несколько секунд на нас набросилась стая разъяренных волкодавов. Их было около десятка.
Бабек, сын гор, тотчас метнулся в сторону и, натянув на голову ворот халата, упал ничком. Им занялись четверо собак. Впрочем, занялись индифферентно – волкодавы редко рвут лежащую на животе жертву – и было ясно, что, в отличие от нас, иголка понадобиться ему лишь для ремонта порванной одежды.
На меня бросились трое псов. Я успел протолкнуть самому крупному из них (без сомнения, это был вожак) руку в рот и схватил за язык. Он задергался. Вторая собака вцепилась мне в левое запястье, к счастью защищенное подвернутым обшлагом штормовки, и потянула на себя. Я упал на нее, придавил телом. Третья собака, видимо, была смущена визгом вожака, она лаяла мне в лицо, смотря людоедским взглядом. Нерешительность ее погубила – выскочившая из лаза Наташа, подобрала камень и молниеносным броском разбила ей голову. К новому противнику бросились две собаки, дравшие Бабека, но девушка успела схватить второй камень и стала замахиваться им то на одну, то на другую. Собаки замерли, но ненадолго. Не прошло и трех секунд, как они злобно рыча, шажок за шажком пошли к ней.
Сергею повело меньше всех. На его долю досталось две крупные собаки. Одна из них, прыгнув сзади на спину, опрокинула его на землю и вцепилась в ворот. Когда Кивелиди упал, в дело вступил второй волкодав – глухо рыча он начал раздирать тыльную часть простреленного Сережкиного бедра.
В это время к полю боя подошли трое охранников с автоматами в руках. По их глазам было видно, что явились они с целью не позволить разъяренным псам заполнить нами свои желудки. Когда волкодав, лежавший подо мной вырвался и, мстительно цапнув за ягодицу, отпрыгнул в сторону, чтобы приготовиться к новой атаке, охранники разогнали собак, тыкая в их головы дулами автоматов.
Пока мы приходили в себя, один из охранников сходил в лагерь и принес пластмассовую коробку с аптечкой и большую керосиновую лампу.
Первым делом мы осмотрели Сергея. Бедро его было изжевано: собака не смогла разодрать его крепких брезентовых штанов. Рана на моем запястье оказалась пустячной, но из укушенной ягодицы шла кровь. Появившаяся Лейла, быстро оценила ее состояние и, покопавшись в аптечке, вручила мне перевязочный пакет. Второй пакет Наташа истратила на Сергея.
«Зализав» раны, мы вернулись в штольню и принялись обсуждать Юркин побег. Придя к мнению, что Житник вряд ли будет рисковать ради нашего освобождения, мы улеглись спать. Потеплее укрыв Лейлу, я попытался заснуть, но не смог смирить своих мыслей...
“Надо непременно убедить ее уйти в кишлак, – думал я, ворочаясь. – Поживет там немного и с первым караваном уйдет в город. Потом переберется в Париж к папаше, найдет себе мужа. Кругом полно настоящих мужчин. Они зарабатывают деньги, говорят о передних осях и лопнувших картерах, читают от корки до корки “Спорт-Экспресс”, пьют пиво и приносят домой «бабе мороженое, детям цветы»... Почему я так не могу? Кто-то сидит во мне и гонит, гонит вперед, назад, в стороны... Наверное, все же были у меня и другие жизни, ныне спрессованные в моей, нынешней...
Я забылся. Мне привиделась стая рычащих волкодавов с вымазанными в крови мордами. А когда они растаяли в темени закрытых глаз, я увидел себя в бескрайней степи, среди покосившихся кибиток, загонов, полных блеющих овец и молчаливых лошадей... Привычность окружающего давит мне сердце, рождает негодование, перерастающее в злое недовольство... В неподвижности времени я незначителен, мал и жалок. В неподвижности я пытаюсь понять и проигрываю всем и себе...
...И я вливаюсь в стаю таких же, как я. Навсегда взлетев в седло, я оглянулся на мгновение на давший мне жизнь островок бездумного существования и, прочертив вздернутым подбородком небрежную кривую, ускакал прочь. Безразлично куда, как и коню, подстегнутому моей безжалостной плетью. А чья плеть рассекла мою душу, пустив в бешеную скачку вперед?
...Стая движется неостановимо. Редкие стоянки, вызванные обстоятельствами, лишь прибавляют бешенства движению. Застывшее пространство гнетет, требует в душе немедленного прекращения...
...Привальный костер горит, жадно пожирая сучья... Он торопится к своему концу. Он выгорит дотла и уйдет в себя, уйдет в ветер... Вокруг удивительный мир, и он движется. Растет береза, она жаждет стать как можно выше, жаждет покрыть собой соседние деревья. Звонкий ручей под березой брезгливо стремиться прочь от стоялой воды омута. Омут, стиснутый корнями, каждую секунду отрывает от них песчинку за песчинкой. Упавшая береза освободит омут от неподвижности существования и его воды, растворившись в ручье, умчатся прочь от постылого места.
И я мчусь... Бешенство скачки влечет возможностью вобрать в себя больше, больше пространства... Впереди, за вечно отступающим горизонтом – тайна грани! Вперед, вперед!
...Но вот, наконец, все позади... Сожженные города, истраченные женщины... Мой конь издох... Я один, в моей груди – меч. Я умираю, я пришел...
– Ты не спишь, милый? – услышал я сонный голос Лейлы. Из-за акцента слово “Милый” у нее не растворилось в вопросе, а получилось по особенному значимым. – Ты обними меня... Мне холодно... без тебя...
5. Кандалы и цепи. – Артель “Кручина”. – Доцент подтягивает гайки. – Строим бутару.
Наутро под дулами автоматов мы вылезли на промплощадку. Как только глаза привыкли к яркому свету, я приблизился к Лейле, отстранено взиравшей на пенящуюся далеко внизу речку, и поцеловал ее в затылок. Она обернулась и, увидев мои испачканные кровью штаны, вжалась мне в грудь и беззвучно заплакала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40