не будь твердокаменным. Твердокаменность — дорога к тупости.— Что верно, то верно, — поддакнул я. Но Сашка не клюнул на мою удочку. Не расчувствовался. Только поглядел, который час.На перроне обычная суета. Носильщики в белых фартуках катят тележки с чемоданами и узлами. И в этой суетливой и орущей толпе обращает на себя внимание невозмутимая и олимпийски спокойная фигура милиционера. Он не спеша шагает по перрону, и пассажиры обтекают его, как скалу в море. Углубленный в себя, он не смотрит на толпу. Возможно, он и не замечает ее. Он привык к этому шуму, как и голуби привыкли к паровозным гудкам и не пугаются, когда во всю мощь своей чугунной глотки заревет паровоз.Я смотрю на милиционера и думаю: уж не потому ли он такой равнодушный, что ему обидно? Ведь он никого не встречает, не провожает. И никуда не поедет. Поезда приходят и уходят… А он все так же будет ходить по перрону, пока не кончится смена.Сашка стоит у седьмого вагона и смотрит в тамбур. Когда мы повернули к вокзалу, я наконец сообразил, что мы едем встречать Семенову Л. Н. Из тамбура один за другим спускаются пассажиры. Что-то дрогнуло в Сашкином лице, и я с любопытством воззрился на тамбур. На ступеньке с округлым рябым чемоданом появилась девушка. Высокая, ростом, наверное, с Сашку. Это первое, что бросилось в глаза.— Ну, где же ты? — сказала она, протягивая Шурупу чемодан. Потом обернулась: бравый капитан подал ей из тамбура большую картонную коробку, перевязанную шпагатом.— Спасибо, — сказала она.Капитан улыбался и с любопытством рассматривал нарядного Шурупа, который, впрочем, не обращал на него внимания. Сашка во все глаза смотрел на свою Семенову Л. Н.— Это Андрей… — наконец догадался он представить меня.— Мила, — сказала она и протянула руку.Сашка взглянул на часы:— Мы можем опоздать.Я взял картонку, она была довольно увесистой, Сашка — чемодан, у Милы осталась белая сумочка. Весь этот багаж мы погрузили в такси. Мила уселась рядом с Шурупом, я впереди.— Мне нравится ваш город, — сказала она, глядя в окно. — Я думала, это настоящая дыра… Какая милая аллейка! Я никогда не видела таких толстых лип.Сашка улыбался, а я вежливо молчал.— У вас речка есть? — продолжала она. — И пляж? Как жаль, что уже нельзя купаться. Я так люблю плавать…— Вы надолго к нам? — спросил я.Она с улыбкой посмотрела на Сашку. Мой приятель потерся щекой об ее плечо.— Я думаю, что надолго, — вместо нее ответил он, глядя на дорогу.Мы проскочили под железнодорожным мостом и выехали на главную улицу. Я думал, повернем к общежитию, но шофер поехал в город.Такси остановилось у загса. Я понял, что затевается серьезное дело, но пока в моей голове еще не укладывалось, что Сашка вот сейчас, на моих глазах женится.Шуруп и Мила впереди, а я, ошарашенный, сзади, вошли в светлую комнату. Молодой человек в черном костюме с треугольным кончиком безукоризненного носового платка подошел ко мне и, наклонив голову набок, сказал:— Мы рады приветствовать вас в этих стенах.Я что-то промямлил в ответ. Молодой человек улыбнулся и осторожно взял меня под руку.— В этот ответственный для вас день…— Почему для меня? — попятился я. — Для него… — кивнул я на Сашку.Молодой человек шарахнулся к Шурупу, пробормотав: «Вот черт, обознался!»— Бывает, приятель, — сказал я. С какой стати он принял меня за жениха?Пока Мила прихорашивалась, я потянул Шурупа за рукав в угол.— Ты что, спятил? — спросил я шепотом.— Когда-нибудь надо, — сказал он.— Я тебе задам наивный вопрос: ты ее любишь?— А как же? — удивился Сашка. — Неужели не заметно?— А она тебя?— Раз приехала — любит… Еще вопросы будут?— Вопросов нет, — сказал я. — Есть совет.В этот момент раздался бархатный голос заведующей:— Молодые, подойдите, пожалуйста, ко мне.В руке у женщины авторучка, перед ней — заполненные на гербовой бумаге бланки. Молодой человек в строгом костюме держал в руках букет оранжевых цветов. Он радостно улыбался и старался не смотреть в мою сторону.— Какой совет? — шепотом спросил Шуруп.— Вот сейчас, не сходя с этого места, заори петухом…— Что?— Тебя примут за сумасшедшего и не зарегистрируют брак.— Ну, знаешь… — сказал Сашка и поспешно зашагал к письменному столу, где его ждали будущая жена, толстая улыбающаяся женщина и молодой человек с оранжевыми цветами.Я принимать участие в этой церемонии не пожелал. Впрочем, меня и не пригласили. Это был современный загс. Товарищи из горсовета учли критические замечания прессы и создали для желающих вступить в брак приличные условия.Все это хорошо, но скоропалительная женитьба Сашки не внушала мне доверия. Ничего не скажешь, Мила смазливая и держится хорошо. Но ведь им обоим и сорока лет не будет. Нет, эта женитьба мне совсем не нравилась.Когда мы вышли из загса, сияющая Мила, прижимая к груди цветы, сказала:— Андрей, вы нас не поздравили?— Поздравляю, — сказал я.Через десять дней Мила должна возвратиться в Москву. Она учится в финансово-экономическом институте. Пятнадцатого октября у нее начало занятий. Молодым предстоит жить в разлуке три года. Ничего себе, веселенькая будет жизнь у Шурупа! А он, дурень, идет и радуется…Они шли впереди, я на шаг сзади. Мне хотелось поскорее смыться.— Когда же ты меня познакомишь со своим дедом? — спросила Мила.— Дед будет в восторге, — сказал Сашка.Я знал его деда и не разделял Сашкиного оптимизма.— А вдруг я ему не понравлюсь? — кокетливо спросила Мила.— Сегодняшний день будет самым радостным для деда, — сказал Сашка. — Автобус отправляется через два часа…Значит, Сашка решил первую свадебную ночь провести в доме деда.Я подумал, что сейчас самый подходящий момент оставить их вдвоем. Шуруп предложил пойти в ресторан, пообедать. Мила особенно не уговаривала. Мы решили отметить это торжество послезавтра, когда они вернутся в город, а сегодня, сказал я, у меня важные дела.Когда молодожены, взявшись за руки, затерялись в толпе прохожих, я стал думать, как убить сегодняшний вечер.
Я проснулся от стука. Кто-то негромко, но настойчиво барабанил в окно. Луна заглядывала в комнату. Квадратный стол голубовато мерцал, блестела новенькая пепельница. Я взял с тумбочки часы и взглянул на циферблат: что-то около трех ночи. Кого это принесло в такое время?Я подошел к окну и отодвинул занавеску. К своему удивлению, за стеклом я увидел бледное лицо Шурупа. Под деревом маячила еще одна фигура. Я бросился открывать и только в коридоре вспомнил, что на мне одни трусы. Отворил дверь и, увидев за Сашкиной спиной расстроенное лицо Милы, припустил по длинному коридору.Когда они вошли, я был наспех одет. Даже успел на койку натянуть одеяло.— Ты уже спишь? — спросил Сашка.— Я уже не сплю, — ответил я, все еще не понимая, почему они здесь.— Я замерзла, — сказала Мила. Она села на стул, вид у нее был несчастный.— Что стряслось? — спросил я.— Нас прогнали, — сказала Мила.— Понимаешь, старина, — сказал Сашка, — придется первую брачную ночь провести в этом проклятом общежитии.— В гостинице нет мест, — прибавила Мила.— В старика будто черт вселился…— Я никогда не думала, что он такой сердитый, — сказала Мила.— Вообще-то он добряк, — ответил Сашка.— У него было такое лицо! — сказала Мила.— Он, понимаешь, вспыльчивый, — сказал Сашка. — И потом, оказывается, ярый противник всяких браков.— Он сказал, что снимет с Саши брюки и покажет ему такую женитьбу…— Старый человек, сам не знает, что говорит, — сказал Шуруп.— И даже палку схватил…— Кочергу, — поправил Сашка. — Вообще-то он бы не ударил… Надо было его, наверное, предупредить, а мы как снег на голову…— И ночевать не оставил? — удивился я.— Он с палкой за Сашей по улице погнался…— С кочергой, — сказал Шуруп.— А меня не тронул, — сказала Мила. — Только обозвал дурочкой…— Свирепый у тебя дед! — сказал я.— Хорошо, что попутная машина попалась, — сказала Мила. — А то пришлось бы ночевать на улице…— Будет что вспомнить, — сказал я.Мила с трудом подавила зевок и выразительно посмотрела на незадачливого супруга.— Сейчас сооружу ширму, — спохватился я.С грохотом мы развернули тяжелый шкаф и отгородили Сашкину койку от моей.— Спокойной ночи, — сказал я и выключил свет.Мила ответила, Сашка промолчал. Мы никогда не говорили друг другу «спокойной ночи». Шуруп что-то шепотом говорил, она тоже шепотом отвечала.Лунный свет плавал в комнате. На стене сияли струны гитары. Легкие тени суетились на потолке. За шкафом шептались. Чувствительная к малейшему движению пружинная кровать молчала. Я натянул на голову одеяло, крепко зажмурил глаза и стал считать до ста…
ГЛАВА ВТОРАЯ Я медленно поднимаюсь на четвертый этаж. В руке небольшой чемодан. Новый дом уже обжит, и на лестничных площадках специфический запах. У некоторых хозяйственных жильцов двери обиты черным и коричневым дерматином. На розовых стенах первые царапины и надписи: «Дима+Надя=Любовь», «Гошка — дурак…» Нецензурные тщательно затерты. Я несколько раз нажимаю кнопку звонка. Квартира молчит. Тогда вставляю ключ в замочную скважину и поворачиваю. Я на время решил перебраться к Игорю. У Сашки и Милы «медовая неделя». В следующее воскресенье молодая жена возвращается в Москву.Я поставил в прихожей чемодан и вошел в комнату. Игорь понемногу обживался: появились диван-кровать с шерстяным пледом, книжный шкаф, тонконогое мягкое кресло. На стене картина в рамке: «Осенний пейзаж» — подарок Уткина.В комнате было душно, и я открыл окно. Из кухни донесся негромкий кашель. Там, на маленькой круглой табуретке, вытянув длиннющие ноги, сидел Игорь. Он рассеянно смотрел на меня и даже не улыбнулся.— Почему ты не открыл? — спросил я.— У тебя же ключ есть, — ответил он.— Это у меня…— А других я не хочу видеть.Я сел за маленький белый стол рядом с ним. Окно было раскрыто, и желтоватые занавески с голубыми чайниками шевелились. Этих занавесок я тоже раньше не видел.— В каких облаках витает твой разум? — спросил я. — Разум, подогретый красным вином…— Ты прав, — сказал Игорь. — Я витаю в облаках… Но еще Эйнштейн сказал, что разум слаб по сравнению с бесконечным объектом своих поисков, он безусловно слаб в борьбе с безумствами, которые управляют судьбами людей… Все, мой друг, в нашей жизни относительно…— Опять Эйнштейн? — спросил я.— Сегодня рано утром я вскрывал труп молоденькой девушки. Для того, чтобы попасть ко мне в прозекторскую, ей нужно было в институте получить направление именно в наш город, сесть на скорый, который вчера днем отправился из Москвы, и приехать сюда именно в два часа ночи. И опоздай поезд хотя бы на минуту, катастрофы могло бы не произойти… Что это — цепь случайностей или закономерность? Впрочем, ты на этот вопрос не ответишь… потому что даже теория относительности Эйнштейна мне ничего не объяснила.— Вот что, дружище, — сказал я. — Бери поскорее отпуск и поезжай в деревню. На целый месяц.— Ты попал в самую точку, — сказал Игорь. — Хотя и не читал Эйнштейна… А ты почему не в форме?— Выговор схлопотал, понимаешь…— Выговор, говоришь… — усмехнулся Игорь.Этот, как и Мамонт, насквозь видит.— Оля на практику уехала… На две недели.В Печорах Игорь почти не разговаривал с Олей. В машине, когда мы назад возвращались, она попробовала его растормошить, но из этого ничего не получилось. С женщинами Игорь неразговорчив. Разве что с Иванной… И то, по-моему, больше молчит, а трещит она. Уж не поссорились ли они?Мы еще были на кухне, когда раздался длинный уверенный звонок. Игорь все так же сидел на табуретке. Я думал, он встанет и откроет, но мой друг даже не пошевелился.— Кто это? — спросил я.Игорь пожал плечами.— Я открою?— Как хочешь, — сказал он.Пришли Кащеев с Мариной и Вениамин с Нонной. Я отступил от дверей, пропуская их. На пороге некоторое замешательство: веселая компания не ожидала меня увидеть.Марина отшатнулась и покраснела. Казалось, она хочет повернуть назад. Глеб заморгал своими маленькими глазами под стеклами очков, а физиономия у Тихомирова стала кислой. Одна Нонна искренне обрадовалась, увидев меня.— Мы с тобой тысячу лет не виделись, — улыбнулась она, протягивая узкую ладонь.— Привет, бродяга! — загремел и Глеб, бросив быстрый взгляд на Марину, которая все еще нерешительно стояла в дверях.— А-а, это вы… — довольно равнодушно сказал Игорь, появившись в прихожей.— Пошли в кино — такая мура, — сказал Глеб. — Решили к тебе завернуть. Как поживаешь, старина?— Проходите в комнату, — сказал Игорь. — Стульев теперь на всех хватит…Марина и Глеб остались в прихожей. Я слышал, она сказала, что ей лучше уйти. Глеб что-то забубнил в ответ. Как бы там ни было, она осталась. Уселась в кресло в углу и оттуда изредка бросала на меня любопытные взгляды. Нонна присела рядом со мной на диван-кровать и сразу стала рассказывать, как ей хорошо жилось на юге. Она вобрала в себя крымское солнце на всю зиму. Загар типично южный, и это видно за километр.Нонна та и не та. Как-то по-новому вскидывает черную, как у галки, голову, появился какой-то томный взгляд, плавные движения. Она, улыбаясь, смотрит на меня и рассказывает:— Стоит мне закрыть глаза, и я вижу красный железный буек и зеленые волны… Буек то скрывается под водой, то снова появляется. Я часто отдыхала на этом ржавом в пупырышках поплавке, а мальчики держались за трос. И все мы качались вверх-вниз… Море — вот что осталось у меня от юга.И разговор у нее медлительный. Заметив, что Вениамин бросил на нее ревнивый взгляд, я громко спрашиваю:— А мальчики? Которые держались за трос?Нонна улыбается.— Мы с подругой жили у очень симпатичной женщины. Она сдала нам роскошную веранду. Чудесный вид на пристань… Представляешь, огромные белые пароходы, огни, музыка… По утрам мы умывались в море. А через два дома снимали комнату физики из Дубны… У меня, кажется, с собой несколько фотографий…Нонна нагибается за сумочкой и достает пачку фотоснимков. Голые тела в плавках и купальниках. По колено в море, по грудь, одни головы… И даже красный буек, на котором отдыхала Нонна, и трос, за который держались довольно тщедушные физики из Дубны. У одного из них, который пасется возле Нонны, влюбленный вид. А вот фотография у вагона. Глаза у парня, который рядом с Нонной, грустные.— Это перед отъездом? — спросил я.— Мы договорились на будущий год опять всем вместе встретиться, — сказала Нонна.Тихомиров не выдержал и подошел к нам. Взглянув на фотографии, сказал:— Крымские? Я их уже видел…Я поднял голову и встретился взглядом с Мариной. Она как-то неуверенно улыбнулась. Марина… После той встречи у виадука я ее видел всего один раз, на улице. Вместе с Глебом. Огромный лохматый Кащеев и красивая Марина. Они совсем не напоминали влюбленных: Глеб размахивал руками и что-то говорил, Марина, упрямо наклонив голову, молчала. Я свернул в магазин «Детский мир», хотя мне там решительно нечего было делать…Мужчины вышли на кухню и позвали меня.— Давай три рубля, — сказал Тихомиров. — На цветы для наших женщин.Я без звука отдал. Вениамин передал деньги Кащееву.— А кто пойдет? — спросил Глеб, моргая.— Андрей сходит, — безапелляционно заявил Вениамин.— А что, инженерам сегодня не продают цветы? — спросил я.Венька вспыхнул, но ответить не успел, его опередил Кащеев:— Ладно, я схожу…Пока шел разговор, Игорь достал из коробка четыре спички, одну обломил и, зажав пальцами, предложил тянуть жребий. Короткую вытащил Тихомиров.— Морской обычай, — сказал Игорь ухмыляясь.Вениамин взял деньги и, бросив на меня сердитый взгляд, ушел.— Мы откроем здесь свой мужской клуб… — сказал Глеб. — Снимем пиджаки, к черту галстуки!Нонна и Марина в комнате о чем-то оживленно разговаривали.— Не ладите с Тихомировым? — спросил Глеб.— Наоборот, — сказал я, — жить друг без друга не можем…— Он, по-моему, хороший парень, — сказал Глеб.— Когда спит, — ввернул Игорь. Ему с первого раза Венька не понравился.Хороший парень… Довольно часто приходится слышать такой отзыв о самых разных людях. Что входит в понятие «хороший парень»? В компании веселится наравне с другими, не кляузник, не трус… Пожалуй, и все. Этого вполне достаточно, чтобы прослыть хорошим парнем. Неужели вокруг нас столько плохих людей, что естественное, нормальное поведение человека в обществе расценивается как большое достижение и такого человека в один голос называют хорошим парнем?Когда из магазина вернулся Тихомиров, за нашим столом зашел разговор о кащеевском очерке. Я читал его. Глеб написал о молодом рабочем, которого мастер уговорил «обмыть» первую получку. Парнишка не посмел ослушаться и в результате оказался на скамье подсудимых. И тот же мастер на общем собрании сурово осуждал собутыльника…— Все правильно, — сказал Игорь. — И парнишке душу вывернул наизнанку и мастеру… Это ты умеешь, силен!— На доску лучших материалов вывесили, — сказал Глеб. — Чего доброго, редактор премию отвалит…— Чтобы так написать, нужно самому побывать в шкуре этого парнишки, — сказал Игорь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Я проснулся от стука. Кто-то негромко, но настойчиво барабанил в окно. Луна заглядывала в комнату. Квадратный стол голубовато мерцал, блестела новенькая пепельница. Я взял с тумбочки часы и взглянул на циферблат: что-то около трех ночи. Кого это принесло в такое время?Я подошел к окну и отодвинул занавеску. К своему удивлению, за стеклом я увидел бледное лицо Шурупа. Под деревом маячила еще одна фигура. Я бросился открывать и только в коридоре вспомнил, что на мне одни трусы. Отворил дверь и, увидев за Сашкиной спиной расстроенное лицо Милы, припустил по длинному коридору.Когда они вошли, я был наспех одет. Даже успел на койку натянуть одеяло.— Ты уже спишь? — спросил Сашка.— Я уже не сплю, — ответил я, все еще не понимая, почему они здесь.— Я замерзла, — сказала Мила. Она села на стул, вид у нее был несчастный.— Что стряслось? — спросил я.— Нас прогнали, — сказала Мила.— Понимаешь, старина, — сказал Сашка, — придется первую брачную ночь провести в этом проклятом общежитии.— В гостинице нет мест, — прибавила Мила.— В старика будто черт вселился…— Я никогда не думала, что он такой сердитый, — сказала Мила.— Вообще-то он добряк, — ответил Сашка.— У него было такое лицо! — сказала Мила.— Он, понимаешь, вспыльчивый, — сказал Сашка. — И потом, оказывается, ярый противник всяких браков.— Он сказал, что снимет с Саши брюки и покажет ему такую женитьбу…— Старый человек, сам не знает, что говорит, — сказал Шуруп.— И даже палку схватил…— Кочергу, — поправил Сашка. — Вообще-то он бы не ударил… Надо было его, наверное, предупредить, а мы как снег на голову…— И ночевать не оставил? — удивился я.— Он с палкой за Сашей по улице погнался…— С кочергой, — сказал Шуруп.— А меня не тронул, — сказала Мила. — Только обозвал дурочкой…— Свирепый у тебя дед! — сказал я.— Хорошо, что попутная машина попалась, — сказала Мила. — А то пришлось бы ночевать на улице…— Будет что вспомнить, — сказал я.Мила с трудом подавила зевок и выразительно посмотрела на незадачливого супруга.— Сейчас сооружу ширму, — спохватился я.С грохотом мы развернули тяжелый шкаф и отгородили Сашкину койку от моей.— Спокойной ночи, — сказал я и выключил свет.Мила ответила, Сашка промолчал. Мы никогда не говорили друг другу «спокойной ночи». Шуруп что-то шепотом говорил, она тоже шепотом отвечала.Лунный свет плавал в комнате. На стене сияли струны гитары. Легкие тени суетились на потолке. За шкафом шептались. Чувствительная к малейшему движению пружинная кровать молчала. Я натянул на голову одеяло, крепко зажмурил глаза и стал считать до ста…
ГЛАВА ВТОРАЯ Я медленно поднимаюсь на четвертый этаж. В руке небольшой чемодан. Новый дом уже обжит, и на лестничных площадках специфический запах. У некоторых хозяйственных жильцов двери обиты черным и коричневым дерматином. На розовых стенах первые царапины и надписи: «Дима+Надя=Любовь», «Гошка — дурак…» Нецензурные тщательно затерты. Я несколько раз нажимаю кнопку звонка. Квартира молчит. Тогда вставляю ключ в замочную скважину и поворачиваю. Я на время решил перебраться к Игорю. У Сашки и Милы «медовая неделя». В следующее воскресенье молодая жена возвращается в Москву.Я поставил в прихожей чемодан и вошел в комнату. Игорь понемногу обживался: появились диван-кровать с шерстяным пледом, книжный шкаф, тонконогое мягкое кресло. На стене картина в рамке: «Осенний пейзаж» — подарок Уткина.В комнате было душно, и я открыл окно. Из кухни донесся негромкий кашель. Там, на маленькой круглой табуретке, вытянув длиннющие ноги, сидел Игорь. Он рассеянно смотрел на меня и даже не улыбнулся.— Почему ты не открыл? — спросил я.— У тебя же ключ есть, — ответил он.— Это у меня…— А других я не хочу видеть.Я сел за маленький белый стол рядом с ним. Окно было раскрыто, и желтоватые занавески с голубыми чайниками шевелились. Этих занавесок я тоже раньше не видел.— В каких облаках витает твой разум? — спросил я. — Разум, подогретый красным вином…— Ты прав, — сказал Игорь. — Я витаю в облаках… Но еще Эйнштейн сказал, что разум слаб по сравнению с бесконечным объектом своих поисков, он безусловно слаб в борьбе с безумствами, которые управляют судьбами людей… Все, мой друг, в нашей жизни относительно…— Опять Эйнштейн? — спросил я.— Сегодня рано утром я вскрывал труп молоденькой девушки. Для того, чтобы попасть ко мне в прозекторскую, ей нужно было в институте получить направление именно в наш город, сесть на скорый, который вчера днем отправился из Москвы, и приехать сюда именно в два часа ночи. И опоздай поезд хотя бы на минуту, катастрофы могло бы не произойти… Что это — цепь случайностей или закономерность? Впрочем, ты на этот вопрос не ответишь… потому что даже теория относительности Эйнштейна мне ничего не объяснила.— Вот что, дружище, — сказал я. — Бери поскорее отпуск и поезжай в деревню. На целый месяц.— Ты попал в самую точку, — сказал Игорь. — Хотя и не читал Эйнштейна… А ты почему не в форме?— Выговор схлопотал, понимаешь…— Выговор, говоришь… — усмехнулся Игорь.Этот, как и Мамонт, насквозь видит.— Оля на практику уехала… На две недели.В Печорах Игорь почти не разговаривал с Олей. В машине, когда мы назад возвращались, она попробовала его растормошить, но из этого ничего не получилось. С женщинами Игорь неразговорчив. Разве что с Иванной… И то, по-моему, больше молчит, а трещит она. Уж не поссорились ли они?Мы еще были на кухне, когда раздался длинный уверенный звонок. Игорь все так же сидел на табуретке. Я думал, он встанет и откроет, но мой друг даже не пошевелился.— Кто это? — спросил я.Игорь пожал плечами.— Я открою?— Как хочешь, — сказал он.Пришли Кащеев с Мариной и Вениамин с Нонной. Я отступил от дверей, пропуская их. На пороге некоторое замешательство: веселая компания не ожидала меня увидеть.Марина отшатнулась и покраснела. Казалось, она хочет повернуть назад. Глеб заморгал своими маленькими глазами под стеклами очков, а физиономия у Тихомирова стала кислой. Одна Нонна искренне обрадовалась, увидев меня.— Мы с тобой тысячу лет не виделись, — улыбнулась она, протягивая узкую ладонь.— Привет, бродяга! — загремел и Глеб, бросив быстрый взгляд на Марину, которая все еще нерешительно стояла в дверях.— А-а, это вы… — довольно равнодушно сказал Игорь, появившись в прихожей.— Пошли в кино — такая мура, — сказал Глеб. — Решили к тебе завернуть. Как поживаешь, старина?— Проходите в комнату, — сказал Игорь. — Стульев теперь на всех хватит…Марина и Глеб остались в прихожей. Я слышал, она сказала, что ей лучше уйти. Глеб что-то забубнил в ответ. Как бы там ни было, она осталась. Уселась в кресло в углу и оттуда изредка бросала на меня любопытные взгляды. Нонна присела рядом со мной на диван-кровать и сразу стала рассказывать, как ей хорошо жилось на юге. Она вобрала в себя крымское солнце на всю зиму. Загар типично южный, и это видно за километр.Нонна та и не та. Как-то по-новому вскидывает черную, как у галки, голову, появился какой-то томный взгляд, плавные движения. Она, улыбаясь, смотрит на меня и рассказывает:— Стоит мне закрыть глаза, и я вижу красный железный буек и зеленые волны… Буек то скрывается под водой, то снова появляется. Я часто отдыхала на этом ржавом в пупырышках поплавке, а мальчики держались за трос. И все мы качались вверх-вниз… Море — вот что осталось у меня от юга.И разговор у нее медлительный. Заметив, что Вениамин бросил на нее ревнивый взгляд, я громко спрашиваю:— А мальчики? Которые держались за трос?Нонна улыбается.— Мы с подругой жили у очень симпатичной женщины. Она сдала нам роскошную веранду. Чудесный вид на пристань… Представляешь, огромные белые пароходы, огни, музыка… По утрам мы умывались в море. А через два дома снимали комнату физики из Дубны… У меня, кажется, с собой несколько фотографий…Нонна нагибается за сумочкой и достает пачку фотоснимков. Голые тела в плавках и купальниках. По колено в море, по грудь, одни головы… И даже красный буек, на котором отдыхала Нонна, и трос, за который держались довольно тщедушные физики из Дубны. У одного из них, который пасется возле Нонны, влюбленный вид. А вот фотография у вагона. Глаза у парня, который рядом с Нонной, грустные.— Это перед отъездом? — спросил я.— Мы договорились на будущий год опять всем вместе встретиться, — сказала Нонна.Тихомиров не выдержал и подошел к нам. Взглянув на фотографии, сказал:— Крымские? Я их уже видел…Я поднял голову и встретился взглядом с Мариной. Она как-то неуверенно улыбнулась. Марина… После той встречи у виадука я ее видел всего один раз, на улице. Вместе с Глебом. Огромный лохматый Кащеев и красивая Марина. Они совсем не напоминали влюбленных: Глеб размахивал руками и что-то говорил, Марина, упрямо наклонив голову, молчала. Я свернул в магазин «Детский мир», хотя мне там решительно нечего было делать…Мужчины вышли на кухню и позвали меня.— Давай три рубля, — сказал Тихомиров. — На цветы для наших женщин.Я без звука отдал. Вениамин передал деньги Кащееву.— А кто пойдет? — спросил Глеб, моргая.— Андрей сходит, — безапелляционно заявил Вениамин.— А что, инженерам сегодня не продают цветы? — спросил я.Венька вспыхнул, но ответить не успел, его опередил Кащеев:— Ладно, я схожу…Пока шел разговор, Игорь достал из коробка четыре спички, одну обломил и, зажав пальцами, предложил тянуть жребий. Короткую вытащил Тихомиров.— Морской обычай, — сказал Игорь ухмыляясь.Вениамин взял деньги и, бросив на меня сердитый взгляд, ушел.— Мы откроем здесь свой мужской клуб… — сказал Глеб. — Снимем пиджаки, к черту галстуки!Нонна и Марина в комнате о чем-то оживленно разговаривали.— Не ладите с Тихомировым? — спросил Глеб.— Наоборот, — сказал я, — жить друг без друга не можем…— Он, по-моему, хороший парень, — сказал Глеб.— Когда спит, — ввернул Игорь. Ему с первого раза Венька не понравился.Хороший парень… Довольно часто приходится слышать такой отзыв о самых разных людях. Что входит в понятие «хороший парень»? В компании веселится наравне с другими, не кляузник, не трус… Пожалуй, и все. Этого вполне достаточно, чтобы прослыть хорошим парнем. Неужели вокруг нас столько плохих людей, что естественное, нормальное поведение человека в обществе расценивается как большое достижение и такого человека в один голос называют хорошим парнем?Когда из магазина вернулся Тихомиров, за нашим столом зашел разговор о кащеевском очерке. Я читал его. Глеб написал о молодом рабочем, которого мастер уговорил «обмыть» первую получку. Парнишка не посмел ослушаться и в результате оказался на скамье подсудимых. И тот же мастер на общем собрании сурово осуждал собутыльника…— Все правильно, — сказал Игорь. — И парнишке душу вывернул наизнанку и мастеру… Это ты умеешь, силен!— На доску лучших материалов вывесили, — сказал Глеб. — Чего доброго, редактор премию отвалит…— Чтобы так написать, нужно самому побывать в шкуре этого парнишки, — сказал Игорь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40