— Я должен встать и поцеловать тебе ручку… Понимаешь, у меня плохие манеры.— Не нужно ручки целовать, — сказала Нонна.Она сидела рядом, положив ногу на ногу. На губах непонятная усмешка.— Чаще всего, Андрей, в жизни бывает так: если он ей нравится, она ему нет. И наоборот. Может быть, ты думаешь иначе?Я повернулся к ней, обнял за узкие плечи и придвинул к себе. Глаза ее были совсем близко. И в них все та же непонятная усмешка.— Хочешь, я тебя возьму на руки и унесу в поле? Туда, где эти большие камни… Я позову Сашку Шурупа, и он будет играть. Луна, поле, камни и мы. Мы будем танцевать до утра… Хочешь?Она осторожно высвободилась из моих рук. Поднялась. Высокая, тоненькая. Ее талию можно двумя ладонями обхватить. Волосы короткие и прямые, как у мальчишки.— У тебя нехорошие глаза, Андрей, — сказала она.— Иди на танцы.Нонна подошла к калитке, остановилась. Покачиваясь на каблуках, посмотрела на меня.— Ты лучше иди в поле один, — сказала она. — Может быть, их там встретишь…— Говори, говори… — сказал я.— Я сказала, что мне нравятся такие мужчины, как ты, но это не значит, что именно ты мне нравишься.Рассмеялась, стукнула калиткой и легкой тенью исчезла в лунных сумерках. У клуба под Сашкину гитару затянули песню… Какой-то бедолага-жук, увлекшийся погоней за своей жучихой, шлепнулся о дерево и свалился мне на голову. Я снял его и подбросил вверх. Жук включил мотор и полетел за первой попавшейся жучихой.
Я все-таки дождался ее. На этой самой покосившейся скамейке. Старуха давным-давно заснула, и ее переливчатый храп тревожил тишину старого дома. Гармошка перекочевала к речке. А гитара умолкла. Нонна и ее подружки еще не вернулись. Из темноты теплой ночи доносился девичий смех, свист, дробный топот.Береза шумела надо мной, но гроза так и не собралась. Тучи прошли мимо, и в звездном небе величаво засияла луна. Она облила голубовато-серебристым светом крытые дранкой крыши домов, пронизала насквозь листву. Луна выкупалась в речке, вышла на берег и поочередно заглянула во все глубокие колодцы.Первым пришел из леса он. Если бы я не смотрел в ту сторону, то ни за что не увидел бы его. Он был в плаще, как испанский идальго, и лишь лицо смутно белело. Он остановился, взглянул в ту сторону, где играла гармонь, и отворил калитку председательского дома. Глухо стукнула в сенях дверь, и все затихло.А потом пришла она. Сначала из тени вымахнула кошка. Два зеленых светофора одновременно зажглись и погасли. Ольга шла быстро и легко. Она была в брюках и куртке с большими металлическими пуговицами. На каждой пуговице — маленькая луна.Увидев меня, она села на скамейку и, откинувшись назад, долго смотрела на луну. Из леса донесся тоскливый крик.— Как человек, — сказала она.Я молчал. По лицу было видно, что она счастлива: глаза сияют, как звезды первой величины, губы улыбаются.— Андрей, ты заметил, что деревья в лесу ночью кажутся в два раза толще?— Ты даже это заметила?Она взглянула на меня, улыбнулась.— Почему бы тебе не поухаживать за Нонной? Ты ей нравишься…— Мне нравишься ты, — сказал я.— Я тебе очень сочувствую, Андрей… Мне тоже нравится один человек, а вот нравлюсь ли я ему — не убеждена.— Нравишься.— Ты добрый, — улыбнулась она.На душе у меня было пусто. И этот теплый весенний вечер, майские жуки, шумящая береза — все это показалось неестественным, как декорации в театре. А я актер, с треском проваливший свою роль.Снова в лесу крикнул филин. И как мне послышалось, очень сочувственно. А Оля сидела рядом, смотрела на звезды и улыбалась. Я понимал, что мне лучше всего встать и уйти. На старый сеновал. Закутаться с головой в тулуп и лежать. Можно пойти в клуб. Ребята найдут выпить, позову Нонну и буду бродить с ней по темным улицам и изливать свою горечь…— Ты целовалась с ним? — спросил я.— Не говори глупости… Посмотри, какая удивительная луна сегодня. А звезды смеются…— Надо мной, — сказал я.— Хочешь, поцелую?— Как сестра или как мать?— Напрасно стараешься — сегодня ты меня не разозлишь.— А что, если я дам ему в морду?— Вот что: уходи!— Ладно, — сказал я, поднимаясь.Она тоже встала. Я приблизился к ней и стал смотреть в глаза. Она спокойно выдержала мой взгляд. Припухлые губы чуть улыбались. Я вдруг вспомнил азиатскую пустыню, которую исколесил с экспедицией. Возьмешь в ладонь желтый песок, сожмешь кулак — и песок, просачиваясь сквозь пальцы, медленно уходит. Нечто подобное я испытывал сейчас, глядя в Олины глаза.— Ты мне нравишься, Андрей, — сказала она. — Если бы ты стал ухаживать за Нонной, я, наверное, ревновала бы… Ну, поцелуй же меня!Я ошеломлен. С минуту стою как чурбан.— А как же он? — задаю я глупый вопрос.Обеими руками она отталкивает меня и говорит:— Этот мир населен мужчинами-дураками… Ты ведь любишь меня. Ну вот, я рядом. Я хочу, чтобы ты меня поцеловал… Не спрашивал ни о чем, а поцеловал!Мне показалось, что она сейчас заплачет. Но я не мог ее поцеловать. Какой-то бес сидел во мне.— Ты ведь была с ним, — хриплым, незнакомым голосом сказал я.— Я люблю его, — шепотом сказала она. — Тысячу лет!Я все-таки разозлил ее. Она метнула на меня полный презрения взгляд и побежала по тропинке к крыльцу. Отворив дверь, обернулась.— Но я с ним еще не целовалась, дурак, — сказала она. — Ни разу.Хлопнула дверь, и стало тихо. Звезды над головой смеялись. Хохотали до упаду. Послышался негромкий треск. Или жук стукнулся о ствол, или вылупился на свет божий запоздалый березовый лист.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Лунный свет нашел щель в крыше. Голубоватый луч блуждал по темному сеновалу. Где-то в углу, под полом, попискивали мыши. Сашка уже давно спал, а ко мне сон не приходил.Послышались чьи-то шаги, голоса. Один певучий, девичий, другой медлительный, басовитый. Настя со своим кавалером. Гришка называл его Длинным.Они сели на доски. Это совсем близко от сеновала. Парень кашлянул, потом спросил:— Отелилась твоя Машка-то?Настя засмеялась.— Опять про коров? Эх ты, Вася…Помолчав, парень обиженно сказал:— Про коров нельзя, про трактор тоже… Про что же говорить?— Ты лучше помолчи.Парень долго молчал, потом сказал:— Опять приходил Тимофеич… Зовет в колхоз. Может, согласиться?— У самого голова на плечах.— У вас, Насть, много не заработаешь… А на мелиоративной станции я больше сотни заколачиваю.— То про коров, то про деньги…Парень кашлянул и снова замолчал. Послышался шорох, скрипнула доска.— Убери ручищу-то! — сказала Настя.— Уж и обнять нельзя?— Шел бы ты, Вася, домой…— Городских-то много понаехало… Приглянулся небось кто-нибудь?— Потише не можешь? — зашептала Настя. — На сеновале двое спят…— Насть, пойдем за амбары, а?— Чего я там потеряла?— Неласковая ты стала… Настюха!— Не лапай, говорю!Но Вася, очевидно, не внял ее словам, потому что скоро раздалась звонкая затрещина. После чего парень обиженно заметил:— Что за привычка драться?— Видал, как ихние девчонки танцуют? — сказала она. — По-стильному. А наряды какие?— Ты все равно красивее… Насть, пойдем, а?— Ты на чем прикатил-то?— На велосипеде…— Садись на него и — до свидания! Пусти, говорю!— Насть?— Ну, что Насть? Что?Доски заскрипели, зашуршала трава. Настя убежала домой. Я слышал, как щелкнула щеколда, потом скрипнула дверь в сенях. Ушла и не попрощалась. Да-а, плохи Васины дела!Парень с минуту подождал, но ничто не нарушало ночную тишину. Он выругался и затопал по тропинке к калитке. Звякнул велосипедный звонок, скрежетнула цепь. А потом стало тихо. И я наконец уснул.День стоял жаркий. Пока разгружали машину, железная кабина нагревалась. Крепыш, Малыш и Долговязый обливались потом, ворочали тяжелые мешки с зерном. Я принимал их внизу и сваливал на краю поля. Неподалеку тарахтел трактор с сеялкой. К блестящим гусеницам пристали коричневые комья земли. Желтое пшеничное зерно текло в узкие бороздки и тут же засыпалось землей.Трактористу тоже жарко. Он разделся до пояса, а голову прикрыл носовым платком, завязанным по краям в узелки. Лицо у тракториста сонное, на лбу слиплись волосы.Разгрузив машину, я мчался к складу, где меня ждали ребята с приготовленными мешками отсортированной пшеницы. Я обслуживал сегодня три бригады. Иногда по пустынной лесной дороге мы встречались с ЗИЛом. Шофер, белобрысый парнишка лет восемнадцати, широко улыбался и приветливо поднимал руку. У нас все еще не было времени остановиться и поболтать, как это делают настоящие шоферы, работающие на одной трассе.Студентки перебирали картофель у овощехранилища. Проезжая мимо, я увидел Олю. Она была в синей косынке. Смуглые, красивые руки до локтей испачканы в земле.На небе ни облака. Деревья стоят неподвижные, ни один лист не шелохнется. Посредине дороги замешкалась ворона. Большая и нахальная. Я подъехал вплотную, и только тогда, несколько раз подпрыгнув, она лениво взлетела. В черном клюве что-то белое. Уж не кусок ли сыра послал вороне бог?До Бодалова шесть километров. Я чуть не уснул за рулем. Дорога однообразная, жарко. Пожалел, что не захватил транзистор. Включил бы и слушал себе музыку и последние известия. И мой друг Гришка что-то не появляется.Я бы с ним не заснул. Он заменил бы и музыку, и последние известия. Наверное, пропадает на речке.У околицы я нагнал Биндо и Клима. Они отступили на обочину и посмотрели на меня. Когда успели познакомиться?Я посмотрел в зеркало: они, оживленно разговаривая, шагали по дороге. Молчаливый бородач Клим даже руками размахивал.У правления меня встретил Венька. Он только что вернулся из бригады с председателем, которого студенты прозвали Клевер Тимофеевич. Венька загорел, клетчатая рубашка потемнела под мышками.— Ты сейчас умрешь, — сказал он, размахивая свернутой в трубку газетой.Я вылез из раскаленной кабины, поднял капот. Надо воды в радиатор залить.— Я думал, тебе интересно, — сказал Венька и повернулся ко мне спиной.— Что-нибудь про нас? — спросил я.Венька улыбнулся и протянул газету. Я бросил ее на сиденье, — потом почитаю. Но Венька смотрел на меня и ухмылялся.— Ты хоть разверни, — сказал он.Я развернул газету, и, мой рот сам по себе открылся: на третьей полосе — портрет Марины. Она улыбается как кинозвезда. Очерк Г. Кащеева «Женщина в белом халате».— Твоя Марина теперь знаменитость, — сказал Венька.Я сложил газету и запихал в карман. Признаться, мне было не очень приятно. По-видимому, Марина заслуживает, чтобы о ней писали. Она хороший врач, я это знаю. Но пусть бы кто-нибудь другой, а не Глеб.— А этот Кащеев — парень не промах, — сказал Венька.— Зарабатывает на моих знакомых… Про Диму написал, теперь вот про Марину.— Я не об этом, — сказал Венька.— Хочешь, попрошу, про тебя напишет? Молодой, энергичный инженер внедрил одно рационализаторское предложение…— Два, — сказал Венька. — Еще съемник маховика.— Напишет, — сказал я.— Я согласен, — улыбаясь, сказал Венька. — Пускай зарабатывает и на мне…
Это был сегодня мой последний рейс. Сгрузив мешки с зерном, я порожняком возвращался в Крякушино.Он отступил с дороги и помахал рукой. Я остановился. После нескольких неловких попыток он отворил железную дверцу и забрался в кабину.— Денек-то какой сегодня, а? — сказал он.От него пахло хорошим одеколоном. Щеки гладко выбриты. Щурясь от солнца, он смотрел на дорогу.— Жарко, — согласился я.— Я, кажется, начинаю понимать рыбаков, — сказал он. — Такая природа, воздух, вода… По-моему, не важно, ловится рыба или нет, но сам факт, что человек наедине с природой, — это замечательно.— Станьте рыбаком, — сказал я.— Не хватает терпения! — засмеялся он. — Как-то прошлым летом ездил на озеро с ректором нашего института. Это настоящий фанатик. Он забывает все на свете, когда садится в лодку. Может сутки просидеть с удочкой и не вспомнит про обед. А я так и не проникся почтением к этому благородному занятию.Я вспомнил, что в первый раз здесь, в Крякушине, увидел его в шерстяном тренировочном костюме, и спросил:— Вы спортсмен?— Когда-то серьезно занимался легкой атлетикой… — ответил он. — А сейчас тренирую институтскую команду гимнасток.— Оля тоже в вашей команде? — спросил я.Он взглянул на меня и, чуть помедлив, ответил:— Вы имеете в виду Олю Мороз? Она способная спортсменка. Уже в этом году получит первый разряд. Разумеется, если будет систематически тренироваться. А вы ее знаете?Я сбоку посмотрел на него: симпатичное лицо, нос с горбинкой. Такие носы римскими называют. Руки тонкие и белые, но сильные. Этими руками он подхватывает девушек, упражняющихся на снарядах. И Олю подхватывает. И ей это приятно. Под его руководством она и мастером спорта станет…— Вы бы посмотрели, как она выполняет вольные упражнения с обручем, — сказал он. — Это великолепно.— Не видел, — сказал я.— Вы Олю давно знаете? — помолчав, снова спросил он.— Мы вместе росли, — почему-то соврал я. А почему, и сам не знаю.— Друзья детства, — улыбнулся он.— Я, чего доброго, женюсь на ней, — сказал я. — Вот вы, ее преподаватель, тренер… советуете на ней жениться или нет?Он сбоку посмотрел на меня.— Так уж и жениться… — сказал он. — Потом, она сейчас вряд ли захочет выйти замуж… Во-первых, ни к чему ей, студентке, эти пеленки-распашонки…— А во-вторых? — спросил я.— Вы не обидитесь?— Не стесняйтесь, — сказал я.— Оля умная, тонкая девушка… Я убежден, она станет прекрасным педагогом… У нее широкий круг интересов.— Спорт, например? — сказал я.— Не только спорт… Она играет на рояле, очень начитанна…— Мне такая жена подходит, — сказал я.— А вы подходите ей? — спросил он. — Все-таки вы шофер… Наверное, еще и десятилетку не закончили? Я, конечно, понимаю, это ничего не значит. Вы еще молодой человек и при желании тоже сможете получить высшее образование. Но вот этот разрыв в культуре и образовании… Она все-таки из интеллигентной семьи. Я убежден, что люди, желающие связать свою жизнь, должны интеллектуально соответствовать друг другу.— Я буду стараться, — сказал я. — Соответствовать…— У нее острый язык… Она вспыльчивая, немного экзальтированная. Очень тонко чувствует, ее легко обидеть одним неосторожным словом…— Вы всех своих студенток так хорошо знаете? — спросил я.— Такая уж у меня профессия, — сказал он. Но я по лицу видел, что он смутился.— Ей кто-то другой нравится, — доверительно сообщил я. — А кто — не говорит! Эх, если б я узнал…— Любопытно, — сказал он.— Я бы по-шоферски монтажкой отметелил! — сказал я. — Наверное, какой-нибудь паршивый женатик кружит голову девчонке… Попадись он мне — отбивную бы котлету из него сделал!— Опасный вы человек, — улыбнулся он.— Вы не знаете случайно, кто там в институте может за ней ухлестывать? Я бы его по-шоферски… Монтажкой!— Не знаю, — сказал он. — Вот уж чего не знаю…До деревни мы доехали молча.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Над Крякушином прошла гроза. Первая весенняя гроза с молнией и громом. Когда жара растопила беловато-мутную смолу на соснах и сделала дорожную пыль горячей как зола, горизонт стал наливаться синевой. Стало тихо и тревожно. Казалось, остановилось время. Птицы умолкли. Перестали трещать кузнечики, муравьи наперегонки бросились к своему дому. Небольшое розоватое облако на миг остановилось над деревней, а потом будто пришпоренное унеслось прочь. И эту напряженную тишину вдруг прорезал тягучий удар в колокол. Это мой приятель Гришка, забравшись на пожарную каланчу, ни с того ни с сего дернул за веревку. Когда дребезжащий звук замер, вдалеке слабо громыхнуло. Синева все сгущалась, заволакивала горизонт, и вот уже стали заметны зеленоватые трещины молний.И будто после шока вдруг все живое засуетилось, забеспокоилось. Над избами низко пролетели две сороки. Они громко верещали. Курицы суетливо собрались вокруг петуха. Вдоль изгороди галопом промчался розовый поросенок. За ним с хворостиной гналась девочка в коротеньком платье.Вот уже туча заняла полнеба. Громовые раскаты все громче и яростнее. Деревья встрепенулись, отряхнули пыль с листвы и с нарастающей силой зашумели. По улице прокатилась гремучая пустая консервная банка. Рыжий щенок, что забился под крыльцо, проводил ее взглядом, но догонять не стал. Банка, подпрыгнув, нырнула в крапиву и затихла. Порыв ветра взъерошил на крыше большой риги солому. Погас в небе последний солнечный луч, и стало темно.Огромная зеленоватая молния расколола небо сразу в нескольких местах. На мгновение стало тихо, затем оглушительно грохнуло. Первые капли косо стеганули по речке и уткам, которые, не испугавшись грозы, остались в воде. Когда еще сильнее грохнуло, утки как по команде нырнули. Огнистые стрелы, вылетая из черного брюха тучи, жалили землю. Я видел, как стрела коснулась вершины дерева и ствол, вспыхнув, раскололся. С крыши хлынули тугие струи воды. Капли с шумом ударялись в широкие лопушины и отскакивали. На дорогах и тропинках зазмеились, запенились ручьи.Пронеслась шальная гроза над деревней, сорвала крышу с амбара, опрокинула ветхий плетень и свалила в лесу огромную ель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40