Покаяние всегда требует, прежде всего, глубинного осознания своего греха. Литературой, по главной сути, я занимаюсь всю жизнь, почувствовав эту сладкую магию слова с юных лет, если не говорить о младенческом возрасте. Хотя и на такое замечание я имею право: если ребенок не только ради усмирения голода треплет женскую грудь, то это уже встреча с поэзией. А я именно так и начинал формировать собственные ощущения и тягу к поэзии…
Итак, что же со мной происходит? Да я занимаюсь литературой, переплавляя ее руду в топках собственного эгоистического мировоззрения. Если угодно, я открыл для себя особую специальность, назвав ее «экспериментальное литературствование». Можно сказать и по-другому – «экспериментальное литературотворчество». Но все равно, и во втором случае, из меня прет эгоизм человека науки, а не поэта!..
Хоть слезами умывайся, но поэт я хреновый, поэзию воспринимаю только как потребитель. Сам же поэтом никогда не был, не чувствовал в себе способности к столь трудной работе и особому мировосприятию. Но и никогда не завидовал поэтам, потому что хорошо понимал, что у каждого «свои игрушки». Меня все же раздирали две страсти – всегда совместимые и почти равные по силе вовлечения в творчество: наука и беллетристика – обе пытающиеся дружить с поэзией. Отсюда создалось загадочное переплетение чувств и мыслей, взаимодействующих почти на грани нормы и патологии – что-то похожее на пограничную форму шизофрении, слегка приправленной алкоголизмом.
Руки с возрастом и в результате длительного колочения по клавиатурам печатных машинок, да компьютера стали мерно трястись – все это было ловко приправлено еще и тягой к стакану… Вот вам портрет современного русского интеллигента!
Понимая и принимая как должное свои пороки и недостатки, я все глубже уходил в эксперимент: во-первых, меня интересовало сколько лет самоистязаний я выдержу и на каком произведении сдохну, не дописав несколько строк до финала; во-вторых, я спешил перебрать все стили в литературе, пощупать собственными руками различные формы эпистолярного творчества. Но, как бы я не пытался перебирать приемы писательской техники, все равно в конце концов впадал в откровенный экзистенциализм, спотыкаясь о каверзы, так называемой, феноменолигии.
Да, я экспериментировал с собственными возможностями, как с писателем. Но при этом я мучил и слово тоже. Только относился я к нему, как к инструменту, дающему возможность создавать различные впечатления у читателя в ходе контактов с моими произведениями. Слава Богу, что в тех местах, где мне приходилось трудиться, паслось такое большое стадо чудаков – у некоторых из них имена явно начинались на букву "М". Я и стриг «литературный подшерсток» с таких грешников. Это тоже был эксперимент!.. Правильнее сказать – «острый опыт»!
Мои «бараны» мычали, бодались, но что они могли противопоставить острым волчьим зубам?! Ничего, кроме еще большей глупости, суть которой – подставить не жирный бок, а горло. Мне доставляло удовольствие провоцировать «стадо» на «откровение глупости». Не потехи ради, а только для выполнения «высоких литературных задач»! Переписав все на чистый лист бумаги, я отправлял свои «литературные доносы» на современное общество в типографию, там их тиражировали – и прямиков в библиотеки страны, да по книжным магазинам. Если не современники, то любопытные представители иных поколений доберутся до правды, насмеются вволю над самовлюбленными неучами, пытающимися рядиться в одежды гениев, тонких политиков, крутых администраторов…
Однако, сволочное это занятие – разоблачение! Сергей Владимирович Волков тоже разоблачал, но другую компанию: он раскрывал тайны трагедии русского офицерства. И мы с ним многократно обсуждали такие тайны. Сейчас, мчась в машине по территории еще одного «военного заповедника», моему творческому эгоизму захотелось пообщаться с тенями великой темы. Конечно, в том была и моя собственная корысть, иначе Бог не подтолкнул бы мою память, как надутый футбольный мяч, и он не покатился бы медленно, но настойчиво, неотвратимо в ворота какого-то еще неизвестного мне противника.
«Армия всегда была и останется еще долгое время столпом государственного развития. А интеллектуальной и волевой ее основой является офицерство. К началу Первой мировой войны в России офицерский корпус составлял более сорока тысяч человек. Война подтолкнула органы мобилизации и за короткое время к костяку офицерства прибавилось еще сорок тысяч различных чинов. Офицерские училища и школы прапорщиков в ускоренном режиме старались перекрывать дефицит потерь на фронте. В общей сложности за годы Первой мировой войны было произведено в офицеры около 220 тысяч человек, с основным корпусом, уже действующим, это составило более 300 тысяч человек. Боевые, так называемые, безвозвратные потери за годы войны среди офицеров составили 71298 человек, в том числе 208 генералов. Больше всего гибло, наверное, прапорщиков – 37392 человека»…
Я отвлекся от статистики и призадумался: почему для моего литературно-экспериментального труда требуются такие данные?.. Мысли разбегались… Они дичились друг друга и все вместе – надсмехались над формальной логикой… Они не хотели лечь на гибкую ленту транспортера, называемого сюжетом.
За окном мелькали деревья, на такой скорости они казались безликими, смазанными – они являли собой общую массу, называемую «лесом». Но тот лес жил по законам универсальной биологии, а не формальной логики… Вот, вот!.. Все постепенно становится на свои места: оказывается мне хотелось постичь психологические законы, управляющие офицерством во все века, среди всех народов…
«Довоенное офицерство типировалось по принципу „потомственный военный“. О том утверждал опять-таки писатель Волков. Как правило этот признак совпадал с другим социальным качеством – „потомственный дворянин“. Дети военных начинали носить погоны с десятилетнего возраста, обучаясь в кадетских корпусах. Там шло воспитание в духе беспрекословной преданности престолу, монарху. Универсальное правило выдерживалось подавляющим большинством офицеров. Октябрьский переворот 1917 года испоганил все святыни, в том числе и в душах офицерства. Временное правительство по существу предало офицерство, бросив его на растерзание тупоумной солдатне и матросне. Офицеры, дабы побудить нижние чины к наступлению шли в одиночку в бой и терпели колоссальный урон, но оставлись верны воинским традициям. Мало того, солдаты часто устраивали самосуд, убивая своих командиров. Выжили в основном те, кто принял на вооружение мимикрию, осквернив тем самым душу, но возведя ее в ранг Закона поведения. Достаточно вспомнить наших маршалов – хотя бы Тухачевского. Но столь податливыми были не представители кастового офицерства, в „выдвиженцы войны“. К началу революции офицерство уже настолько „пререлицевалось“, что вполне соответствовало качественному и количественному составу общего народонаселения. В офицеры тогда определяли практически всех более менее грамотных людей». Тухачевский был до революции всего лишь прапорщиком – а это что-то среднее между солдатом и офицером.
Опять обобщающие мысли стучались в кладовые и архивы интеллекта: «кастовость», «дворянство», «образованность» – канули в лета! Опорой престолу такой социальный фундамент уже быть не мог. И государство начинает разваливаться…
Однако большевики, кровь из носа, желают удержать власть: для них это уже проблема жизни и смерти! Спасти ситуацию может только тоталитарное государство, а значит нужна опора новой армии, иного офицерства и по духу и по социальным установкам…
«Офицеров в столице останавливали на улице, били, истязали, убивали, грабили: „Анархия – мать порядка“!.. Особенно бушевал Кронштадт. В апреле 1917 года в Петрограде усилиями барона генерала П.Н.Врангеля и графа А.П. Палена была создана тайная военная организация, имеющая возможность рассчитывать на военную поддержку ряда воинских частей, сохранивших боеспособность. Для быстрого реагирования был создан ряд офицерских дружин. В мае в Ставке образован Главный комитет Всероссийского союза офицеров. Но приходилось и отмежевываться от тех офицеров-перевертышей, что надумали принять революцию. Решительнее всех повел себя генерал Л.Г.Корнилов: он двинул на Петроград несколько эшелонов Кавказской Туземной кавалерийской дивизии. Марш-бросок „Дикой дивизии“ без должной поддержки захлебнулся. Виновниками тому были не только большевики во главе с Лениным, но и проститутка-Керенский»…
Прибегнув к несложным аналитическим функциям, можно было понять, что именно создание тайных организаций служило способом спасения от окончательного разгрома офицерства. Примечательно, что дворяне-офицеры пошли по существу по пути крестоносцев, масонов. В этой части все повторяло опыт в большей мере не отечественных традиций тайных обществ, а английских масонских лож. Началось некое соревнование: «белое движение» перетягивало на свою сторону лучшие офицерские кадры – кастовые, дворянские, умные; «красное движение» переманивало на свою сторону все остальное из наличного состава офицеров, вернувшихся с войны. Примечательно то, что ни те, ни другие офицеры не сумели сохранить жизнь: одни погибли в ходе Гражданской войны, другие – в результате чисток в ближайшие годы советской власти.
«Большевики быстро поняли бесперспективность надежд на „народную мудрость“, им потребовалось на переходном этапе прежнее офицерство. Уже с лета 1918 года пришлось спрятать ненависть и недоверие к офицерству и начинать вербовать штат „военных специалистов“. Только в Москве на 15 июня 1918 года было зарегистрировано около тридцати тысяч офицеров. Первый декрет о призыве офицеров, военных врачей, военных чиновников был издан большевиками 29 июля 1918 года. По докладу бывшего генерала, а ныне военного специалиста, перешедшего на службу в Красную армию, М.Д.Бонч-Бруевича, только десять процентов учтенных офицеров изъявило желание добровольно служить новому правительству. С апреля 1919 года начали действовать особые комиссии по учету бывших офицеров. Они почти насильно определяли бывших офицеров на службу в Красную армию. Осенью 1918 года удалось поставить в строй 160 бывших генералов, в 1919 году – 200 генералов и 400 полковников и подполковников»…
Машина притормозила, я открыл глаза: через переднее ветровое стекло увидел небольшой, аккуратно оборудованный пост, сержант в камуфляже проверял документы, представленные Владимиром. Нас не просили выходить из машины, класть руки на капот и раскорячивать ноги. Все было тихо и мирно, я бы даже сказал – деликатно. Мы снова тронулись в путь, но теперь уже по территории, заполненной чуть приметными бытовыми строениями – двухэтажными зданиями. Около одного из таких домиков машина остановилась, и Владимир, улыбнувшись, предложил всем выходить «на волю». Так он выразился во всяком случае…
Нам с Олегом отвели комнату на двоих с санитарным узлом и маленькой кухонькой. Какая-то разновидность спартанской гостиницы встретила нас, было дано время на обустройство, и я спокойно завалился прямо в одежде на койку, забив болт на всякий элементарный этикет. Мне было необходимо «доковыряться» в своей памяти, иначе «незавершенка» будет тяготить меня и отвлекать от других возможных дел…
"Крупнейшим центром офицерской эмиграции после Гражданской войны стали Балканские страны, особенно Югославия. Вот почему, наверное, так близка нам эта страна и по сей день, вот почему в конфликте с албанцами подавляющее большинство русских было на стороне югославов. Даже по себе я чувствовал ненависть к тем, кто запер в узилище Гааги Слободана Милошевича. Только крайне тугие материальные узлы связали руки нашей армии в деле помощи Югославии. Но я был уверен, что все естественное обязательно возвращается на свои места.
Хорошо известна и русская колония в Южной Америке, сложившаяся до Второй мировой войны под руководством генерала И.Т.Беляева. В Парагвае создался своеобразный центр русской военной организации, куда последовательно перебирались бывшие офицеры из Западной Европы, например, из Люксембурга, Франции. Опытные офицеры, еще в полном расцвете сил, принимали участие в военных действиях Парагвая и Боливии. Именами погибших русских офицеров были названы десять улиц в столице страны – Асунсьоне. Забавно, но в Парагвае как бы пересеклись после Второй мировой войны пути русских эмигрантов и немцев".
Меня опять швырнуло несколько в другую крайность: я оставил в покое дела былого офицерства, как такового, и решил приблизиться к масонству. Не трудно было заметить, что еще в 1917 году, неожиданно возникшее, как средство самозащиты, тайное сообщество офицеров потянуло за собой хвост через эмигрантские кордоны, главным образом, в Париж. Такое масонство категорически отмежевалось от русских масонов, ставших внутренним двигателем переворота семнадцатого года, свержения монархии в России. Честное общественное мнение прочно усадило на черную скамью суда чести членов временного правительства и особенно Сашку Керенского!
«До Второй мировой войны основной идеологической проблемой русского масонства за границей была, пожалуй, задача окончания борьбы за „возвращение“ и „невозвращения“ в Россию. Во время войны и, тем более после нее, возникла необходимость „чистки рядов“ – нужно было срочно выявить и отделить от себя тех, кто сотрудничал с немцами». Примеров таких направлений работы масонских лож много. Но я для начала втянул в разговор Олега по поводу ложи «Юпитер».
– Олежек, – начал я с места в карьер, – что тебе известно о деятельности масонов из ложи «Юпитер»?
Мой друг задумался не надолго, он уже порядком начитался моих «трудов» о русском масонстве и кое-что смыслил в этих вопросах.
– Мне помнится бессменным руководителем «Юпитера» еще с 1938 года был Б.Н.Ермолов. Именно в том году, 10 марта он был избран мастером ложи. Но, пожалуй, выступая на торжественном собрании 10 марта 1945 года мастер не был слишком оптимистичен. Это же именно Ермолов обратился к членам ложи с риторическим вопросом: «Урок, только что полученный человечеством, даст ли должные плоды в области духовного прогресса?»
– Ты прав, Олег, оптимизма было тогда очень мало, наверное, потому что всех основательно придавила страшная война, только что закончившаяся. Сильное смятение было в душах выживших. Представляешь, сколько энергии нужно было затратить, чтобы залечить душевные раны. Наверняка, не все выдержали испытание: кто-то из довольно близких людей погиб, некоторые сломались под тяжестью серьезных обстоятельств и связались особыми отношениями с фашистами (таких, кстати, было немного), кто-то попался на удочку КГБ. Всего-то ложа к тому времени насчитывала только двадцать девять человек. Но оставшимся на посту было непросто остудить память и горе по невинным жертвам и по тем, кто не выдержал испытания. Их пришлось вычеркивать из списков…
Мы удобно улеглись каждый на своей койке и совсем уже собрались, не спеша, со смаком и вкусом, пройтись по всем знакомым нам масонским ложам, имеющим тяготение к русскому офицерству. Кто из дворян не служил в России в армии до революции? Очень мало таких чудаков было. Но Олег пожелал выскочить из контекста нашего философско-публицистического разговора и задал неожиданный вопрос:
– Как ты относишься к писаниям старухи Шапокляк, то есть к Берберовой о масонстве?
Не скажу, чтобы такой вопрос меня «взорвал», но я не мог понять для чего Олегу необходимо в манную кашу мешать не сахарный, а обычный песок, да еще и набранный на пляжах другого континента. Все это варево потом будет невозможно слопать.
– Кажется, у Андрея Ивановича Серкова в свое время я наткнулся на очень точное определение «вклада» Берберовой в изучение масонства. Он называл ее «труды» журналистско-старческим скандализмом. Вот тут я с ним полностью солидарен. У меня к Берберовой приблизительно такое же отношение, как к масонской ложе «Гермес». Меня шокировал в ней пофамильный состав. Такое же удовольствие я получил от знакомства с составом женской ложи «Аврора». Но здесь меня смущал уже не национальный, а, естественно, половой и возрастной детерминизм. Мое твердое убеждение заключается в том, что носители ортодоксальных религий вообще не должны приближаться к масонской игре даже на пушечный выстрел. Это им противопоказано генетически, биологически, физиологически, если угодно. Но женщина – это всегда «Х2», и ее ортодоксальность обнимается с политической неустойчивостью так же лихо, как принципиальные половые пристрастия, подверженные возрастной коррозии. Молодежь до первого замужества изображает из себя феминисток, старухи, напрочь лишенные перспектив замужества, превращаются в моральных тиранов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Итак, что же со мной происходит? Да я занимаюсь литературой, переплавляя ее руду в топках собственного эгоистического мировоззрения. Если угодно, я открыл для себя особую специальность, назвав ее «экспериментальное литературствование». Можно сказать и по-другому – «экспериментальное литературотворчество». Но все равно, и во втором случае, из меня прет эгоизм человека науки, а не поэта!..
Хоть слезами умывайся, но поэт я хреновый, поэзию воспринимаю только как потребитель. Сам же поэтом никогда не был, не чувствовал в себе способности к столь трудной работе и особому мировосприятию. Но и никогда не завидовал поэтам, потому что хорошо понимал, что у каждого «свои игрушки». Меня все же раздирали две страсти – всегда совместимые и почти равные по силе вовлечения в творчество: наука и беллетристика – обе пытающиеся дружить с поэзией. Отсюда создалось загадочное переплетение чувств и мыслей, взаимодействующих почти на грани нормы и патологии – что-то похожее на пограничную форму шизофрении, слегка приправленной алкоголизмом.
Руки с возрастом и в результате длительного колочения по клавиатурам печатных машинок, да компьютера стали мерно трястись – все это было ловко приправлено еще и тягой к стакану… Вот вам портрет современного русского интеллигента!
Понимая и принимая как должное свои пороки и недостатки, я все глубже уходил в эксперимент: во-первых, меня интересовало сколько лет самоистязаний я выдержу и на каком произведении сдохну, не дописав несколько строк до финала; во-вторых, я спешил перебрать все стили в литературе, пощупать собственными руками различные формы эпистолярного творчества. Но, как бы я не пытался перебирать приемы писательской техники, все равно в конце концов впадал в откровенный экзистенциализм, спотыкаясь о каверзы, так называемой, феноменолигии.
Да, я экспериментировал с собственными возможностями, как с писателем. Но при этом я мучил и слово тоже. Только относился я к нему, как к инструменту, дающему возможность создавать различные впечатления у читателя в ходе контактов с моими произведениями. Слава Богу, что в тех местах, где мне приходилось трудиться, паслось такое большое стадо чудаков – у некоторых из них имена явно начинались на букву "М". Я и стриг «литературный подшерсток» с таких грешников. Это тоже был эксперимент!.. Правильнее сказать – «острый опыт»!
Мои «бараны» мычали, бодались, но что они могли противопоставить острым волчьим зубам?! Ничего, кроме еще большей глупости, суть которой – подставить не жирный бок, а горло. Мне доставляло удовольствие провоцировать «стадо» на «откровение глупости». Не потехи ради, а только для выполнения «высоких литературных задач»! Переписав все на чистый лист бумаги, я отправлял свои «литературные доносы» на современное общество в типографию, там их тиражировали – и прямиков в библиотеки страны, да по книжным магазинам. Если не современники, то любопытные представители иных поколений доберутся до правды, насмеются вволю над самовлюбленными неучами, пытающимися рядиться в одежды гениев, тонких политиков, крутых администраторов…
Однако, сволочное это занятие – разоблачение! Сергей Владимирович Волков тоже разоблачал, но другую компанию: он раскрывал тайны трагедии русского офицерства. И мы с ним многократно обсуждали такие тайны. Сейчас, мчась в машине по территории еще одного «военного заповедника», моему творческому эгоизму захотелось пообщаться с тенями великой темы. Конечно, в том была и моя собственная корысть, иначе Бог не подтолкнул бы мою память, как надутый футбольный мяч, и он не покатился бы медленно, но настойчиво, неотвратимо в ворота какого-то еще неизвестного мне противника.
«Армия всегда была и останется еще долгое время столпом государственного развития. А интеллектуальной и волевой ее основой является офицерство. К началу Первой мировой войны в России офицерский корпус составлял более сорока тысяч человек. Война подтолкнула органы мобилизации и за короткое время к костяку офицерства прибавилось еще сорок тысяч различных чинов. Офицерские училища и школы прапорщиков в ускоренном режиме старались перекрывать дефицит потерь на фронте. В общей сложности за годы Первой мировой войны было произведено в офицеры около 220 тысяч человек, с основным корпусом, уже действующим, это составило более 300 тысяч человек. Боевые, так называемые, безвозвратные потери за годы войны среди офицеров составили 71298 человек, в том числе 208 генералов. Больше всего гибло, наверное, прапорщиков – 37392 человека»…
Я отвлекся от статистики и призадумался: почему для моего литературно-экспериментального труда требуются такие данные?.. Мысли разбегались… Они дичились друг друга и все вместе – надсмехались над формальной логикой… Они не хотели лечь на гибкую ленту транспортера, называемого сюжетом.
За окном мелькали деревья, на такой скорости они казались безликими, смазанными – они являли собой общую массу, называемую «лесом». Но тот лес жил по законам универсальной биологии, а не формальной логики… Вот, вот!.. Все постепенно становится на свои места: оказывается мне хотелось постичь психологические законы, управляющие офицерством во все века, среди всех народов…
«Довоенное офицерство типировалось по принципу „потомственный военный“. О том утверждал опять-таки писатель Волков. Как правило этот признак совпадал с другим социальным качеством – „потомственный дворянин“. Дети военных начинали носить погоны с десятилетнего возраста, обучаясь в кадетских корпусах. Там шло воспитание в духе беспрекословной преданности престолу, монарху. Универсальное правило выдерживалось подавляющим большинством офицеров. Октябрьский переворот 1917 года испоганил все святыни, в том числе и в душах офицерства. Временное правительство по существу предало офицерство, бросив его на растерзание тупоумной солдатне и матросне. Офицеры, дабы побудить нижние чины к наступлению шли в одиночку в бой и терпели колоссальный урон, но оставлись верны воинским традициям. Мало того, солдаты часто устраивали самосуд, убивая своих командиров. Выжили в основном те, кто принял на вооружение мимикрию, осквернив тем самым душу, но возведя ее в ранг Закона поведения. Достаточно вспомнить наших маршалов – хотя бы Тухачевского. Но столь податливыми были не представители кастового офицерства, в „выдвиженцы войны“. К началу революции офицерство уже настолько „пререлицевалось“, что вполне соответствовало качественному и количественному составу общего народонаселения. В офицеры тогда определяли практически всех более менее грамотных людей». Тухачевский был до революции всего лишь прапорщиком – а это что-то среднее между солдатом и офицером.
Опять обобщающие мысли стучались в кладовые и архивы интеллекта: «кастовость», «дворянство», «образованность» – канули в лета! Опорой престолу такой социальный фундамент уже быть не мог. И государство начинает разваливаться…
Однако большевики, кровь из носа, желают удержать власть: для них это уже проблема жизни и смерти! Спасти ситуацию может только тоталитарное государство, а значит нужна опора новой армии, иного офицерства и по духу и по социальным установкам…
«Офицеров в столице останавливали на улице, били, истязали, убивали, грабили: „Анархия – мать порядка“!.. Особенно бушевал Кронштадт. В апреле 1917 года в Петрограде усилиями барона генерала П.Н.Врангеля и графа А.П. Палена была создана тайная военная организация, имеющая возможность рассчитывать на военную поддержку ряда воинских частей, сохранивших боеспособность. Для быстрого реагирования был создан ряд офицерских дружин. В мае в Ставке образован Главный комитет Всероссийского союза офицеров. Но приходилось и отмежевываться от тех офицеров-перевертышей, что надумали принять революцию. Решительнее всех повел себя генерал Л.Г.Корнилов: он двинул на Петроград несколько эшелонов Кавказской Туземной кавалерийской дивизии. Марш-бросок „Дикой дивизии“ без должной поддержки захлебнулся. Виновниками тому были не только большевики во главе с Лениным, но и проститутка-Керенский»…
Прибегнув к несложным аналитическим функциям, можно было понять, что именно создание тайных организаций служило способом спасения от окончательного разгрома офицерства. Примечательно, что дворяне-офицеры пошли по существу по пути крестоносцев, масонов. В этой части все повторяло опыт в большей мере не отечественных традиций тайных обществ, а английских масонских лож. Началось некое соревнование: «белое движение» перетягивало на свою сторону лучшие офицерские кадры – кастовые, дворянские, умные; «красное движение» переманивало на свою сторону все остальное из наличного состава офицеров, вернувшихся с войны. Примечательно то, что ни те, ни другие офицеры не сумели сохранить жизнь: одни погибли в ходе Гражданской войны, другие – в результате чисток в ближайшие годы советской власти.
«Большевики быстро поняли бесперспективность надежд на „народную мудрость“, им потребовалось на переходном этапе прежнее офицерство. Уже с лета 1918 года пришлось спрятать ненависть и недоверие к офицерству и начинать вербовать штат „военных специалистов“. Только в Москве на 15 июня 1918 года было зарегистрировано около тридцати тысяч офицеров. Первый декрет о призыве офицеров, военных врачей, военных чиновников был издан большевиками 29 июля 1918 года. По докладу бывшего генерала, а ныне военного специалиста, перешедшего на службу в Красную армию, М.Д.Бонч-Бруевича, только десять процентов учтенных офицеров изъявило желание добровольно служить новому правительству. С апреля 1919 года начали действовать особые комиссии по учету бывших офицеров. Они почти насильно определяли бывших офицеров на службу в Красную армию. Осенью 1918 года удалось поставить в строй 160 бывших генералов, в 1919 году – 200 генералов и 400 полковников и подполковников»…
Машина притормозила, я открыл глаза: через переднее ветровое стекло увидел небольшой, аккуратно оборудованный пост, сержант в камуфляже проверял документы, представленные Владимиром. Нас не просили выходить из машины, класть руки на капот и раскорячивать ноги. Все было тихо и мирно, я бы даже сказал – деликатно. Мы снова тронулись в путь, но теперь уже по территории, заполненной чуть приметными бытовыми строениями – двухэтажными зданиями. Около одного из таких домиков машина остановилась, и Владимир, улыбнувшись, предложил всем выходить «на волю». Так он выразился во всяком случае…
Нам с Олегом отвели комнату на двоих с санитарным узлом и маленькой кухонькой. Какая-то разновидность спартанской гостиницы встретила нас, было дано время на обустройство, и я спокойно завалился прямо в одежде на койку, забив болт на всякий элементарный этикет. Мне было необходимо «доковыряться» в своей памяти, иначе «незавершенка» будет тяготить меня и отвлекать от других возможных дел…
"Крупнейшим центром офицерской эмиграции после Гражданской войны стали Балканские страны, особенно Югославия. Вот почему, наверное, так близка нам эта страна и по сей день, вот почему в конфликте с албанцами подавляющее большинство русских было на стороне югославов. Даже по себе я чувствовал ненависть к тем, кто запер в узилище Гааги Слободана Милошевича. Только крайне тугие материальные узлы связали руки нашей армии в деле помощи Югославии. Но я был уверен, что все естественное обязательно возвращается на свои места.
Хорошо известна и русская колония в Южной Америке, сложившаяся до Второй мировой войны под руководством генерала И.Т.Беляева. В Парагвае создался своеобразный центр русской военной организации, куда последовательно перебирались бывшие офицеры из Западной Европы, например, из Люксембурга, Франции. Опытные офицеры, еще в полном расцвете сил, принимали участие в военных действиях Парагвая и Боливии. Именами погибших русских офицеров были названы десять улиц в столице страны – Асунсьоне. Забавно, но в Парагвае как бы пересеклись после Второй мировой войны пути русских эмигрантов и немцев".
Меня опять швырнуло несколько в другую крайность: я оставил в покое дела былого офицерства, как такового, и решил приблизиться к масонству. Не трудно было заметить, что еще в 1917 году, неожиданно возникшее, как средство самозащиты, тайное сообщество офицеров потянуло за собой хвост через эмигрантские кордоны, главным образом, в Париж. Такое масонство категорически отмежевалось от русских масонов, ставших внутренним двигателем переворота семнадцатого года, свержения монархии в России. Честное общественное мнение прочно усадило на черную скамью суда чести членов временного правительства и особенно Сашку Керенского!
«До Второй мировой войны основной идеологической проблемой русского масонства за границей была, пожалуй, задача окончания борьбы за „возвращение“ и „невозвращения“ в Россию. Во время войны и, тем более после нее, возникла необходимость „чистки рядов“ – нужно было срочно выявить и отделить от себя тех, кто сотрудничал с немцами». Примеров таких направлений работы масонских лож много. Но я для начала втянул в разговор Олега по поводу ложи «Юпитер».
– Олежек, – начал я с места в карьер, – что тебе известно о деятельности масонов из ложи «Юпитер»?
Мой друг задумался не надолго, он уже порядком начитался моих «трудов» о русском масонстве и кое-что смыслил в этих вопросах.
– Мне помнится бессменным руководителем «Юпитера» еще с 1938 года был Б.Н.Ермолов. Именно в том году, 10 марта он был избран мастером ложи. Но, пожалуй, выступая на торжественном собрании 10 марта 1945 года мастер не был слишком оптимистичен. Это же именно Ермолов обратился к членам ложи с риторическим вопросом: «Урок, только что полученный человечеством, даст ли должные плоды в области духовного прогресса?»
– Ты прав, Олег, оптимизма было тогда очень мало, наверное, потому что всех основательно придавила страшная война, только что закончившаяся. Сильное смятение было в душах выживших. Представляешь, сколько энергии нужно было затратить, чтобы залечить душевные раны. Наверняка, не все выдержали испытание: кто-то из довольно близких людей погиб, некоторые сломались под тяжестью серьезных обстоятельств и связались особыми отношениями с фашистами (таких, кстати, было немного), кто-то попался на удочку КГБ. Всего-то ложа к тому времени насчитывала только двадцать девять человек. Но оставшимся на посту было непросто остудить память и горе по невинным жертвам и по тем, кто не выдержал испытания. Их пришлось вычеркивать из списков…
Мы удобно улеглись каждый на своей койке и совсем уже собрались, не спеша, со смаком и вкусом, пройтись по всем знакомым нам масонским ложам, имеющим тяготение к русскому офицерству. Кто из дворян не служил в России в армии до революции? Очень мало таких чудаков было. Но Олег пожелал выскочить из контекста нашего философско-публицистического разговора и задал неожиданный вопрос:
– Как ты относишься к писаниям старухи Шапокляк, то есть к Берберовой о масонстве?
Не скажу, чтобы такой вопрос меня «взорвал», но я не мог понять для чего Олегу необходимо в манную кашу мешать не сахарный, а обычный песок, да еще и набранный на пляжах другого континента. Все это варево потом будет невозможно слопать.
– Кажется, у Андрея Ивановича Серкова в свое время я наткнулся на очень точное определение «вклада» Берберовой в изучение масонства. Он называл ее «труды» журналистско-старческим скандализмом. Вот тут я с ним полностью солидарен. У меня к Берберовой приблизительно такое же отношение, как к масонской ложе «Гермес». Меня шокировал в ней пофамильный состав. Такое же удовольствие я получил от знакомства с составом женской ложи «Аврора». Но здесь меня смущал уже не национальный, а, естественно, половой и возрастной детерминизм. Мое твердое убеждение заключается в том, что носители ортодоксальных религий вообще не должны приближаться к масонской игре даже на пушечный выстрел. Это им противопоказано генетически, биологически, физиологически, если угодно. Но женщина – это всегда «Х2», и ее ортодоксальность обнимается с политической неустойчивостью так же лихо, как принципиальные половые пристрастия, подверженные возрастной коррозии. Молодежь до первого замужества изображает из себя феминисток, старухи, напрочь лишенные перспектив замужества, превращаются в моральных тиранов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64