» Сержант продолжал сидеть спокойно, сосредоточенно рассматривая портрет президента страны, висевший напротив: небесно-голубые глаза народного избранника как бы напоминали, что разгула и юридической вакханалии высшая государственная власть не допустит. А в данном случае президент делегирует право использования «карающего меча правосудия» именно сержанту милиции. По виду молодого парня, по тому, как ловко он переложил руки на сталь АКМ, висевшего у него на шее, все поняли, что в этом кабинете в положенное время будет обеспечена защита обиженных и униженных… Старший лейтенант тоже все понял и притушил силу испепеляющего взгляда. Мы моментально воспрянули духом, почувствовав верный локоть масонства, и болт забили на все «толстомордые ухищрения» старшего лейтенанта и капитана…
Да, что ни говори, но лихой раскрутки у Елизаветы Генриховны не получилось…Но, пожалуй, мне уже не было никакого дела до «коричневых спрутов» – с женским половым органом вместо головы. Пусть даже они носят поверху "барабанной шкуры погоны капитана милиции. Я и Олег почувствовали себя аристократами высшей марки – можно сказать, венценосного уровня, и якшаться с «падалью» нам ужасно претило… Депрессия потянула меня за нос и кончик языка, скосила глаза вглубь замшелых столетий: я даже не предполагал, что так приятно в состоянии душевной опустошенности изучать историю средних веков. Текст моей книги тек сам, как сладкие слезы берез по весне, не требуя даже надреза по белоснежной коре.
"Карл I проиграл все сражения, да иначе и быть не могло: он был никудышным полководцем, хотя отличался храбростью и рыцарским достоинством. Короля, как водится, предали приближенные. А к тому времени армия нарождающейся буржуазной республики набрала силу. 30 января 1647 года за 400 тысяч фунтов, выделенных английским парламентом на подкуп шотландского войска, короля повязали и передали в руки врагов – индепендентов. Когда в августе 1647 года новая армия вошла в Лондон, короля заключили во дворце Хэмптон-корт. Оттуда Карлу I удалось бежать и скрыться на острове Уайт в замке Кэрисбрук. Призывы к друзьям возымели действие, но окрепшая революционная армия разгромила противника, продвигавшиеся на выручку к королю. Парламент принял закон, по которому любая попытка ведения войны против новой власти, является актом государственной измены. Суд над Карлом I начал свою работу в Вестминстер-холле 20 января 1649 года. Карл держался с достоинством: он оставался уверенным в том, что его власть от Бога, и она принадлежит ему по праву при любых обстоятельствах. Судьям и присяжным он дарил холодность и презрение, рассматривая судебный спектакль с высоты ощущений помазанника Божьего: чернь не имеет право судить короля.
Председатель суда Джон Бредшоу понимал степень опасности. Исполнение возложенной на него миссии было чревато местью. Он ходил в шляпе, подбитой стальными пластинами, дабы защитить жизнь от кары убийцы-фанатика. Заключительная речь Карла I была потрясающей. Несмотря на маленький рост и заикание, король сумел выступить с пламенной речью, впечатлившей многих. Взгляд короля метал молнии в обвинителей, испепелял врагов. Но так только казалось ему, на деле же большинство было на стороне революции. 27 января 1649 года королю был вынесен смертный приговор. День казни 30 января выдался морозным и снежным. Король оставался спокойным: он поддел под камзол еще одну рубашку, чтобы дрожь от мороза враги не приняли за проявление страха смерти. Карл отказался от завтрака, так как уже принял Святое Причастие и не хотел осквернять себя земной пищей перед встречей с Богом. По длинным переходам Уайтхолла король дошел до Бэнкетинг-хауса и через специально выставленное центральное окно первого этажа вышел на застланный черной тканью эшафот. Карл смело приклонил колени, положил голову на плаху, сам приподнял волосы, чтобы обнажить шею для удара скользкого лезвия топора. Палач, трусливо скрывая лицо под маской, точным взмахом рассек сперва воздух, а потом обрушил острое лезвие топора на королевскую шею. Голова была поднята дрожащей рукой исполнителя приговора. Раздался осипший, срывающийся от неуверенности в правоте голос палача: «Вот она голова предателя!»…
Народ рванулся к помосту не от радости, а только для того, чтобы смочить платки кровью казненного монарха. Совсем скоро англичане заговорят о Карле I уже не как о предателе, а как о мученике, герое и станут поклоняться его памяти. Казнь короля сплотит роялистов, почти всю знать и исподволь началось переосмысление случившегося. Финал такого процесса наступит через одиннадцать лет. Он пройдет в неустанной тайной и явной борьбе. И снова на престол будет возведен монарх – то будет новый король Карла II, являющийся старшим сыном не праведно казненного Карла I"…
Следователь что-то говорила мне и Олегу, но мы ее не слушали, спокойно погружаясь в свои мысли, окутываясь тревожностью, давая вовлечь себя в непонятное мистическое царство, называемое Депрессией. Мы, видимо, представляли собой в тот момент совершенно невменяемых субъектов, способных в любую минуту окочуриться, дать дуба, как говорят в народе. Елизавета Генриховна струхнула ни на шутку: только ей не хватало заполучить двух психов или покойников. Нашу кончину, конечно, «подвесят» на нее, сведя все к применению варварских методов допроса. Так будет погублена карьера удачливой выдвиженки. И тут распахнулась дверь: на пороге стоял Колесников Павел Олегович с грозно насупленными бровями, тяжелый, стальной взглядом вгонял Иванову в глубокий служебный транс…
– Товарищ капитан, – обратился Колесников к Ивановой чуть осипшим голосом, – вы что, действительно, решили спровоцировать жалобу на следственный отдел в прокуратуру?.. Объясните мне, вашему непосредственному начальнику, свои действия!..
Колесников выдержал паузу сверля злыми глазами следователя и старшего лейтенанта. Я его таким еще не видел, правда, и знакомы-то мы были не очень долго.
– Но вопрос согласован с заместителем начальника отделения подполковником Егоровым. – пробовала защищаться Иванова.
– А вы, товарищ капитан, под чьим непосредственным началом работаете? – вставил горячий фитиль Колесников дамочке в жерло. – Вы занимаетесь общими вопросами или все же следственной работой? А за нее, как вам известно, только я несу прямую ответственность?..
Колесников «гвоздил» и «размазывал» подчиненную свирепым взглядом. Я подумал: как все же много зависит от воли и разума начальника… Дураков-то инициативных в нашей стране очень много, а вот квалифицированных руководителей – намного меньше. Дай неучам с раздутым самомнением волю – они растащат всю страну по свалкам, да помойкам, разворуют все, что можно украсть… Если подсчитать потери, возникающие у нас в стране просто так, дури ради, то диву даешься. Ломают походя двери, скамейки, бьют стекла, любой заморыш из ЖЭКА своевольничает и способен натворить массу бед. Ни в одной стране мира так много денег не тратят на всевозможные «ремонты»… Наша страна в этом отношении – страна варваров!..
Вся эта каша быстро промелькнула в моей уже более-менее остуженной голове: вот и наша следователь туда же. Иванова спелась с олухом, занимающимся «общими вопросами», и задалась целью устроить пыточный класс в 127 отделении. А кого пытать-то собиралась? Два безобидных, занятых «философией жизни» маргинала, не способные даже мухи обидеть, попали на зубок следователю. Совести у этой бабы нет, а уж про милосердие и здравомыслие и говорить нечего. Если бы мы с Олегом не были на пути в глубокие недра депрессии, то точно бы всхлипнули и пустили слезу друг другу на лацкан пиджака. А пока мы только икнули призывно, как бы от возмущения неблаговидными поступками следователя…
И тут на столе Елизаветы Генриховны требовательно затрещал телефон. Она сняла трубку, назвалась и поначалу вроде бы надумала расплыться в чарующей улыбке. Так бывает, когда тебе неожиданно звонит твой «благоверный» или тот, кого называют «мохнатой лапой». Но разговор с покровителем, видимо, потек по иному руслу… Скоро улыбка сползла с лица Ивановой: было ясно, что ее основательно «сношают», причем настолько жестко, что пот выступил у дамы на лбу, она потеряла дар речи…
Я исподтишка взглянул на Колесникова и понял: тот звонок – его рук дело. Значит и наверху есть «наши люди», способные отличать чайник от кастрюли, правду от лжи, законные от противозаконных действий… Стало как-то легче и приятнее. Все же русскому человеку необходим чаще кнут, чем пряник: и то сказать, на пятьсот лет мы отстаем от цивилизованных стран. Однако важно, чтобы святой кнут не путал спины – проходился по болванам, а не по добропорядочным сынам отечества.
Капитан Иванова закончила телефонный разговор четким – «Слушаюсь!», даже пристукнула каблуками, вытягиваясь во фрунт – было ясно, что говорила она с генералом. Всегда приятно слышать о том, что еще одна женщина «узнала свое место»!.. Иванова, горько закручинившись, хлопнулась на стул и застыла, видимо, стараясь загнать слезы обиды обратно в слезный водопровод. Потом она подписала наши повестки, извинилась за «накладки», кривой улыбкой попробовала добиться «женского очарования»… Но нас с Олегом на мякине не проведешь: теперь уже и мы закусили удила и позванивали шпорами…
Мы вышли из кабинета, понимая, что в нем еще будет продолжаться «разбор полетов», причем в такой форме, когда необходимо добиться неукоснительной дисциплины. Вспомнилось: «Не умеешь – научим; не хочешь – заставим!» Но самое трудное для умного начальника – это отучить подчиненного навсегда прекратить слушаться советов дураков. Пусть те устраивают свою карьеру за счет исключительно самостоятельного лизоблюдством! Не стоит сколачивать коллектив «плакальщиц» или «прилипал». А карьера никуда от усердного и честного человека не денется. Каждому фрукту – свой сезон!..
Болвану Егорову тоже «свой сезон», только плыл он к нему под созвездием «мании». Я полагаю, что в этой части мог бы многое сказать старик Эмиль Крепелин, сделавший заявку еще в 1896 году на открытие и обоснование маниакально-депрессивных психозах. Но старый профессор психиатрии волок свои исследования по ухоженным дорогам Германии. А Егоров-то наверняка был простецким парнем из провинции, а потому его постоянно несло по бездорожью мысли, валило в грязные канавы. В силу своего малого роста и плохого воспитания, да травм, полученных во время родов, Егоров постоянно ощущал себя в состоянии стресса. Его несчастной матери не повезло, ибо роды принимала деревенская акушерка, привыкшая больше к обращению с лопатой и вилами для навоза, чем к манипуляциям с новорожденным ребенком. В этой связи я припомнил и того морального урода, тоже Егорова – труженика моего бывшего департамента: сперва он подлизался к директору – кстати, тоже отпетому болвану – а потом его же и посадил в лужу своими нелепыми действиями и «простецкими советами».
От всей этой колготни мне стало еще хуже: депрессия придавила, теперь уже словно колесо деревенской телеги!.. Надо было срочно разбираться в этой «черной немощи». Для начала было бы не худо определить, что у меня – униполярная или биполярная депрессия? Наверняка, я-то страдал сейчас униполярным расстройством настроения, то есть меня не раскачивало как маятник от маниакального счастья к абсолютному упадку душевных сил. Нет, во мне порой просто что-то ломалось под действием отвратительных гримас жизни, и я впадал в грех – начинал методично грустить, тогда на память шли печальные истории из моей жизни и чаще всего из клинической практики.
Мы с Олегом уже спустились на первый этаж и приближались к выходу из 127-го отделения милиции, – вырывались, можно сказать, на свободу, – когда перед глазами совершенно ясно прорисовалось лицо одного несчастного мальчишки, угробленного одной моей коллегой докторшей, практически, при моем полном попустительстве. То было виртуальное видение, явившееся из далекого прошлого. Я тогда передоверился ее опыту, точнее понту, который она сеяла вокруг себя частыми напоминаниями о том, что закончила клиническую ординатуру у очень авторитетного профессора-педиатра. Будучи главным врачом больницы, я оставил ее дежурить одну. Она же, вместо того чтобы хлопотать вокруг тяжелого больного, преспокойно улеглась спать, и ночью мальчик умер от остановке сердца, вызванной сильнейшей интоксикацией.
Среди ночи несчастный мальчик уплыл на «ладье смерти» туда, откуда не возвращаются снова. Меня поразило то, что рядом с ним была его мать, и она тоже не заметила критического состояния самого близкого и любимого существа. Мальчик был в сознании, но не позвал отчаянным криком на помощь. Вернее он не дождался помощи от родной матери и милосердного доктора. Это безгрешное существо – маленький мальчик, ощущавший холод приближающейся смерти, смотревший испуганными глазами на старуху с косой, – постеснялся позвать на помощь взрослых, сильных людей, обязанных его защищать. А, скорее всего, мальчик не мыслил себе, что здесь в больнице его могут оставить один на один со страшной, ледяной смертью. Он полагал, что врач и мать знают, что делает, им можно довериться, положиться на добрые и умные сердца.
Видимо, я уловил момент отрыва души пациента от тела: среди ночи что-то меня встряхнуло так, будто началось страшное землетрясение. Я как ошпаренный прибежал в больницу, но было уже поздно оживлять мальчишку – передо мной лежал уже безвозвратно простывший трупп. Душа ребенка, вырвавшись среди ночи из грудной клетки наружу, издала последний вопль отчаянья и величия. То был заключительный аккорд смерти, вызванный отрывом со скоростью ракеты души от земной поверхности. Близился вечный контакт с необозримым космосом: вернее, слияние с загадочными причиндалами вечности. Я снова и снова, вот уже более тридцати лет, вспоминаю печальные глаза того двенадцатилетнего мальчишки, питавшего к нам врачам надежду на спасение. Я видел эти глаза во время прощания с больным, покидая вечером его палату. Он, как все земное и живое цеплялся за жизнь, молил у Бога и у нас – жалких людишек, спрятавших свою совесть за чистоту белых халатов, – продления земного существования, потому что боялся неизвестности потустороннего мира. Его смущала загадочность «зазеркалья», хотя морфологически все в измученном организме было готово к переходу в небытие. Потом мне пришлось вскрывать труп мальчика, и бесперспективность лечения была очевидна. Но дело не в том! Врач обязан быть фанатиком клинического усердия: необходимо бороться за жизнь пациента, даже если надежды никакой нет. В том суть профессии врача, практическое свойство медицины, как области взаимоотношений, подчиняющихся формуле: «врач – болезнь – пациент». Врач обязан всеми силами и имеющимися в его распоряжении средствами выбивать из той формулы именно «болезнь», дабы перевести ее в другое качество: «врач – пациент»! И никак иначе…
Я продолжаю винить только себя в смерти мальчика, долго и упорно питавшего надежды на бесконечные возможности медицины, на совесть ее адептов – эскулапов, отряженных самим Богом для выполнения миссии первых защитников всех обездоленных и страждущих спасения. Ту самовлюбленную дуру в белом халате, завалившуюся спать, я давно вычеркнул из списка профессионалов в нашем деле. Но мне осталось только бесполезное занятие – кусать локти, наказывать себя всячески за то, что не разглядел вовремя «черную душу» коллеги. Я обязан был всю борьбу за жизнь того мальчишки взвалить на себя и только на одного себя!.. Именно в том смысл теперь уже моей функции – главного врача…
Сейчас, стоя в мрачном вестибюле отделения милиции, погружаясь в воспоминания, почему-то неожиданно на меня наплывшие, я не замечал слез, покатившихся по носовым ложбинкам. В душе скреблись кошки – именно те несчастные, брошенные и одинокие, питающиеся по воле жестоких людей из дворовых помоек… Бездомные кошки, как и мысли задним числом, вынуждены поедать уже гниющие отбросы. Однако и мысли и кошки свято выполняют миссию, которую не выбирают, а принимают от Богом. Все сводится к неравной борьбе с толпами явных или виртуальных крыс, несущими инфекции, тлен, эпидемии, безумие поступков. Кошки – недремлющие санитары, пограничники и таможенники нашего городского комфорта. Такое же предназначение в деле создания психологического комфорта и мыслей, отражающих осознание своего греха.
В жизни врачей многое повторяется: они совершают однотипные ошибки и переживают аналогичные страсти. Свои переживания я, например, сравнивал со страницами жизни моего былого друга Сергеева: все совпадало практически как зеркальное отражение. Тогда, на заре моей врачебной карьеры, мне пришлось испытать еще одну душевную пытку – я обязан был вскрывать трупп мальчика, дабы показать всем врачам больницы и прежде всего той бестолочи – выходцу из ординатуры титулованного профессора-педиатра – допущенные ошибки при ведении тяжелого больного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Да, что ни говори, но лихой раскрутки у Елизаветы Генриховны не получилось…Но, пожалуй, мне уже не было никакого дела до «коричневых спрутов» – с женским половым органом вместо головы. Пусть даже они носят поверху "барабанной шкуры погоны капитана милиции. Я и Олег почувствовали себя аристократами высшей марки – можно сказать, венценосного уровня, и якшаться с «падалью» нам ужасно претило… Депрессия потянула меня за нос и кончик языка, скосила глаза вглубь замшелых столетий: я даже не предполагал, что так приятно в состоянии душевной опустошенности изучать историю средних веков. Текст моей книги тек сам, как сладкие слезы берез по весне, не требуя даже надреза по белоснежной коре.
"Карл I проиграл все сражения, да иначе и быть не могло: он был никудышным полководцем, хотя отличался храбростью и рыцарским достоинством. Короля, как водится, предали приближенные. А к тому времени армия нарождающейся буржуазной республики набрала силу. 30 января 1647 года за 400 тысяч фунтов, выделенных английским парламентом на подкуп шотландского войска, короля повязали и передали в руки врагов – индепендентов. Когда в августе 1647 года новая армия вошла в Лондон, короля заключили во дворце Хэмптон-корт. Оттуда Карлу I удалось бежать и скрыться на острове Уайт в замке Кэрисбрук. Призывы к друзьям возымели действие, но окрепшая революционная армия разгромила противника, продвигавшиеся на выручку к королю. Парламент принял закон, по которому любая попытка ведения войны против новой власти, является актом государственной измены. Суд над Карлом I начал свою работу в Вестминстер-холле 20 января 1649 года. Карл держался с достоинством: он оставался уверенным в том, что его власть от Бога, и она принадлежит ему по праву при любых обстоятельствах. Судьям и присяжным он дарил холодность и презрение, рассматривая судебный спектакль с высоты ощущений помазанника Божьего: чернь не имеет право судить короля.
Председатель суда Джон Бредшоу понимал степень опасности. Исполнение возложенной на него миссии было чревато местью. Он ходил в шляпе, подбитой стальными пластинами, дабы защитить жизнь от кары убийцы-фанатика. Заключительная речь Карла I была потрясающей. Несмотря на маленький рост и заикание, король сумел выступить с пламенной речью, впечатлившей многих. Взгляд короля метал молнии в обвинителей, испепелял врагов. Но так только казалось ему, на деле же большинство было на стороне революции. 27 января 1649 года королю был вынесен смертный приговор. День казни 30 января выдался морозным и снежным. Король оставался спокойным: он поддел под камзол еще одну рубашку, чтобы дрожь от мороза враги не приняли за проявление страха смерти. Карл отказался от завтрака, так как уже принял Святое Причастие и не хотел осквернять себя земной пищей перед встречей с Богом. По длинным переходам Уайтхолла король дошел до Бэнкетинг-хауса и через специально выставленное центральное окно первого этажа вышел на застланный черной тканью эшафот. Карл смело приклонил колени, положил голову на плаху, сам приподнял волосы, чтобы обнажить шею для удара скользкого лезвия топора. Палач, трусливо скрывая лицо под маской, точным взмахом рассек сперва воздух, а потом обрушил острое лезвие топора на королевскую шею. Голова была поднята дрожащей рукой исполнителя приговора. Раздался осипший, срывающийся от неуверенности в правоте голос палача: «Вот она голова предателя!»…
Народ рванулся к помосту не от радости, а только для того, чтобы смочить платки кровью казненного монарха. Совсем скоро англичане заговорят о Карле I уже не как о предателе, а как о мученике, герое и станут поклоняться его памяти. Казнь короля сплотит роялистов, почти всю знать и исподволь началось переосмысление случившегося. Финал такого процесса наступит через одиннадцать лет. Он пройдет в неустанной тайной и явной борьбе. И снова на престол будет возведен монарх – то будет новый король Карла II, являющийся старшим сыном не праведно казненного Карла I"…
Следователь что-то говорила мне и Олегу, но мы ее не слушали, спокойно погружаясь в свои мысли, окутываясь тревожностью, давая вовлечь себя в непонятное мистическое царство, называемое Депрессией. Мы, видимо, представляли собой в тот момент совершенно невменяемых субъектов, способных в любую минуту окочуриться, дать дуба, как говорят в народе. Елизавета Генриховна струхнула ни на шутку: только ей не хватало заполучить двух психов или покойников. Нашу кончину, конечно, «подвесят» на нее, сведя все к применению варварских методов допроса. Так будет погублена карьера удачливой выдвиженки. И тут распахнулась дверь: на пороге стоял Колесников Павел Олегович с грозно насупленными бровями, тяжелый, стальной взглядом вгонял Иванову в глубокий служебный транс…
– Товарищ капитан, – обратился Колесников к Ивановой чуть осипшим голосом, – вы что, действительно, решили спровоцировать жалобу на следственный отдел в прокуратуру?.. Объясните мне, вашему непосредственному начальнику, свои действия!..
Колесников выдержал паузу сверля злыми глазами следователя и старшего лейтенанта. Я его таким еще не видел, правда, и знакомы-то мы были не очень долго.
– Но вопрос согласован с заместителем начальника отделения подполковником Егоровым. – пробовала защищаться Иванова.
– А вы, товарищ капитан, под чьим непосредственным началом работаете? – вставил горячий фитиль Колесников дамочке в жерло. – Вы занимаетесь общими вопросами или все же следственной работой? А за нее, как вам известно, только я несу прямую ответственность?..
Колесников «гвоздил» и «размазывал» подчиненную свирепым взглядом. Я подумал: как все же много зависит от воли и разума начальника… Дураков-то инициативных в нашей стране очень много, а вот квалифицированных руководителей – намного меньше. Дай неучам с раздутым самомнением волю – они растащат всю страну по свалкам, да помойкам, разворуют все, что можно украсть… Если подсчитать потери, возникающие у нас в стране просто так, дури ради, то диву даешься. Ломают походя двери, скамейки, бьют стекла, любой заморыш из ЖЭКА своевольничает и способен натворить массу бед. Ни в одной стране мира так много денег не тратят на всевозможные «ремонты»… Наша страна в этом отношении – страна варваров!..
Вся эта каша быстро промелькнула в моей уже более-менее остуженной голове: вот и наша следователь туда же. Иванова спелась с олухом, занимающимся «общими вопросами», и задалась целью устроить пыточный класс в 127 отделении. А кого пытать-то собиралась? Два безобидных, занятых «философией жизни» маргинала, не способные даже мухи обидеть, попали на зубок следователю. Совести у этой бабы нет, а уж про милосердие и здравомыслие и говорить нечего. Если бы мы с Олегом не были на пути в глубокие недра депрессии, то точно бы всхлипнули и пустили слезу друг другу на лацкан пиджака. А пока мы только икнули призывно, как бы от возмущения неблаговидными поступками следователя…
И тут на столе Елизаветы Генриховны требовательно затрещал телефон. Она сняла трубку, назвалась и поначалу вроде бы надумала расплыться в чарующей улыбке. Так бывает, когда тебе неожиданно звонит твой «благоверный» или тот, кого называют «мохнатой лапой». Но разговор с покровителем, видимо, потек по иному руслу… Скоро улыбка сползла с лица Ивановой: было ясно, что ее основательно «сношают», причем настолько жестко, что пот выступил у дамы на лбу, она потеряла дар речи…
Я исподтишка взглянул на Колесникова и понял: тот звонок – его рук дело. Значит и наверху есть «наши люди», способные отличать чайник от кастрюли, правду от лжи, законные от противозаконных действий… Стало как-то легче и приятнее. Все же русскому человеку необходим чаще кнут, чем пряник: и то сказать, на пятьсот лет мы отстаем от цивилизованных стран. Однако важно, чтобы святой кнут не путал спины – проходился по болванам, а не по добропорядочным сынам отечества.
Капитан Иванова закончила телефонный разговор четким – «Слушаюсь!», даже пристукнула каблуками, вытягиваясь во фрунт – было ясно, что говорила она с генералом. Всегда приятно слышать о том, что еще одна женщина «узнала свое место»!.. Иванова, горько закручинившись, хлопнулась на стул и застыла, видимо, стараясь загнать слезы обиды обратно в слезный водопровод. Потом она подписала наши повестки, извинилась за «накладки», кривой улыбкой попробовала добиться «женского очарования»… Но нас с Олегом на мякине не проведешь: теперь уже и мы закусили удила и позванивали шпорами…
Мы вышли из кабинета, понимая, что в нем еще будет продолжаться «разбор полетов», причем в такой форме, когда необходимо добиться неукоснительной дисциплины. Вспомнилось: «Не умеешь – научим; не хочешь – заставим!» Но самое трудное для умного начальника – это отучить подчиненного навсегда прекратить слушаться советов дураков. Пусть те устраивают свою карьеру за счет исключительно самостоятельного лизоблюдством! Не стоит сколачивать коллектив «плакальщиц» или «прилипал». А карьера никуда от усердного и честного человека не денется. Каждому фрукту – свой сезон!..
Болвану Егорову тоже «свой сезон», только плыл он к нему под созвездием «мании». Я полагаю, что в этой части мог бы многое сказать старик Эмиль Крепелин, сделавший заявку еще в 1896 году на открытие и обоснование маниакально-депрессивных психозах. Но старый профессор психиатрии волок свои исследования по ухоженным дорогам Германии. А Егоров-то наверняка был простецким парнем из провинции, а потому его постоянно несло по бездорожью мысли, валило в грязные канавы. В силу своего малого роста и плохого воспитания, да травм, полученных во время родов, Егоров постоянно ощущал себя в состоянии стресса. Его несчастной матери не повезло, ибо роды принимала деревенская акушерка, привыкшая больше к обращению с лопатой и вилами для навоза, чем к манипуляциям с новорожденным ребенком. В этой связи я припомнил и того морального урода, тоже Егорова – труженика моего бывшего департамента: сперва он подлизался к директору – кстати, тоже отпетому болвану – а потом его же и посадил в лужу своими нелепыми действиями и «простецкими советами».
От всей этой колготни мне стало еще хуже: депрессия придавила, теперь уже словно колесо деревенской телеги!.. Надо было срочно разбираться в этой «черной немощи». Для начала было бы не худо определить, что у меня – униполярная или биполярная депрессия? Наверняка, я-то страдал сейчас униполярным расстройством настроения, то есть меня не раскачивало как маятник от маниакального счастья к абсолютному упадку душевных сил. Нет, во мне порой просто что-то ломалось под действием отвратительных гримас жизни, и я впадал в грех – начинал методично грустить, тогда на память шли печальные истории из моей жизни и чаще всего из клинической практики.
Мы с Олегом уже спустились на первый этаж и приближались к выходу из 127-го отделения милиции, – вырывались, можно сказать, на свободу, – когда перед глазами совершенно ясно прорисовалось лицо одного несчастного мальчишки, угробленного одной моей коллегой докторшей, практически, при моем полном попустительстве. То было виртуальное видение, явившееся из далекого прошлого. Я тогда передоверился ее опыту, точнее понту, который она сеяла вокруг себя частыми напоминаниями о том, что закончила клиническую ординатуру у очень авторитетного профессора-педиатра. Будучи главным врачом больницы, я оставил ее дежурить одну. Она же, вместо того чтобы хлопотать вокруг тяжелого больного, преспокойно улеглась спать, и ночью мальчик умер от остановке сердца, вызванной сильнейшей интоксикацией.
Среди ночи несчастный мальчик уплыл на «ладье смерти» туда, откуда не возвращаются снова. Меня поразило то, что рядом с ним была его мать, и она тоже не заметила критического состояния самого близкого и любимого существа. Мальчик был в сознании, но не позвал отчаянным криком на помощь. Вернее он не дождался помощи от родной матери и милосердного доктора. Это безгрешное существо – маленький мальчик, ощущавший холод приближающейся смерти, смотревший испуганными глазами на старуху с косой, – постеснялся позвать на помощь взрослых, сильных людей, обязанных его защищать. А, скорее всего, мальчик не мыслил себе, что здесь в больнице его могут оставить один на один со страшной, ледяной смертью. Он полагал, что врач и мать знают, что делает, им можно довериться, положиться на добрые и умные сердца.
Видимо, я уловил момент отрыва души пациента от тела: среди ночи что-то меня встряхнуло так, будто началось страшное землетрясение. Я как ошпаренный прибежал в больницу, но было уже поздно оживлять мальчишку – передо мной лежал уже безвозвратно простывший трупп. Душа ребенка, вырвавшись среди ночи из грудной клетки наружу, издала последний вопль отчаянья и величия. То был заключительный аккорд смерти, вызванный отрывом со скоростью ракеты души от земной поверхности. Близился вечный контакт с необозримым космосом: вернее, слияние с загадочными причиндалами вечности. Я снова и снова, вот уже более тридцати лет, вспоминаю печальные глаза того двенадцатилетнего мальчишки, питавшего к нам врачам надежду на спасение. Я видел эти глаза во время прощания с больным, покидая вечером его палату. Он, как все земное и живое цеплялся за жизнь, молил у Бога и у нас – жалких людишек, спрятавших свою совесть за чистоту белых халатов, – продления земного существования, потому что боялся неизвестности потустороннего мира. Его смущала загадочность «зазеркалья», хотя морфологически все в измученном организме было готово к переходу в небытие. Потом мне пришлось вскрывать труп мальчика, и бесперспективность лечения была очевидна. Но дело не в том! Врач обязан быть фанатиком клинического усердия: необходимо бороться за жизнь пациента, даже если надежды никакой нет. В том суть профессии врача, практическое свойство медицины, как области взаимоотношений, подчиняющихся формуле: «врач – болезнь – пациент». Врач обязан всеми силами и имеющимися в его распоряжении средствами выбивать из той формулы именно «болезнь», дабы перевести ее в другое качество: «врач – пациент»! И никак иначе…
Я продолжаю винить только себя в смерти мальчика, долго и упорно питавшего надежды на бесконечные возможности медицины, на совесть ее адептов – эскулапов, отряженных самим Богом для выполнения миссии первых защитников всех обездоленных и страждущих спасения. Ту самовлюбленную дуру в белом халате, завалившуюся спать, я давно вычеркнул из списка профессионалов в нашем деле. Но мне осталось только бесполезное занятие – кусать локти, наказывать себя всячески за то, что не разглядел вовремя «черную душу» коллеги. Я обязан был всю борьбу за жизнь того мальчишки взвалить на себя и только на одного себя!.. Именно в том смысл теперь уже моей функции – главного врача…
Сейчас, стоя в мрачном вестибюле отделения милиции, погружаясь в воспоминания, почему-то неожиданно на меня наплывшие, я не замечал слез, покатившихся по носовым ложбинкам. В душе скреблись кошки – именно те несчастные, брошенные и одинокие, питающиеся по воле жестоких людей из дворовых помоек… Бездомные кошки, как и мысли задним числом, вынуждены поедать уже гниющие отбросы. Однако и мысли и кошки свято выполняют миссию, которую не выбирают, а принимают от Богом. Все сводится к неравной борьбе с толпами явных или виртуальных крыс, несущими инфекции, тлен, эпидемии, безумие поступков. Кошки – недремлющие санитары, пограничники и таможенники нашего городского комфорта. Такое же предназначение в деле создания психологического комфорта и мыслей, отражающих осознание своего греха.
В жизни врачей многое повторяется: они совершают однотипные ошибки и переживают аналогичные страсти. Свои переживания я, например, сравнивал со страницами жизни моего былого друга Сергеева: все совпадало практически как зеркальное отражение. Тогда, на заре моей врачебной карьеры, мне пришлось испытать еще одну душевную пытку – я обязан был вскрывать трупп мальчика, дабы показать всем врачам больницы и прежде всего той бестолочи – выходцу из ординатуры титулованного профессора-педиатра – допущенные ошибки при ведении тяжелого больного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64