Словом, изменилось все, что должно было измениться, а что не должно, то тоже изменилось, но по какой-то иной, чужой, не своей воле, и Сбыслав впервые в жизни ощутил полное одиночество. Ему бы ужаснуться вовремя, что-то изменить, шагнуть навстречу сердечному теплу, а он съёжился клубком и выбросил во все стороны колючки.
В ежедневных беседах, которые с удовольствием вёл Ярослав со своим боярином, Сбыслав участвовал только своим присутствием. Кратко отвечал, сухо улыбался, скованно кивал, никогда не проявляя ни желания вступать в разговор, ни даже показного интереса. Но великий князь умудрялся ничего не замечать.
Чаще всего Ярослав вспоминал родину, и чем дальше они уходили от неё, тем чаще и теплее вспоминал. Не проявляя особого беспокойства, он предавался добрым воспоминаниям, в которых непременно присутствовали его старшие сыновья Александр и Андрей. Он упивался этими воспоминаниями, детством и отрочеством любимых сыновей, их юной дерзостью и бесшабашностью, мог часами говорить о каких-то пустяках, не замечая, что терпение Сбы-слава уже исчерпано, что держится он одной волей своею, что пора заканчивать нудно затянувшуюся беседу.
— Каждый из братьев — на особинку, и ты, Сбыслав, тоже. Будто от разных отцов…
Даже таких оговорок, вылетавших из таявшей от любви души, не замечал Сбыслав. Впрочем, великий князь их тоже не замечал. То ли потому, что прошло время, то ли оттого, что удалились они от родимой Руси на бессчётные расстояния, то ли просто потому, что одряхлел вдруг от злого бесконечного скрипа тысяч незнакомых с дёгтем колёс, свиста бичей, стона волов и рабов.
Караван двигался теперь заметно быстрее: и солнце вставало пораньше и попозже садилось, и люди стали расторопнее, и скотина шагала веселее. Теперь останавливались ещё засветло, и рабы-погонщики, едва выпустив из ярем волов, чёрным скопом бросались вместе с ними на пастбище. Рвали съедобные травы прямо из-под копыт скотины, выкапывали коренья и, едва отерев их, с жадностью запихивали в рот и жевали, жевали. И никто не препятствовал: стража и сама собирала черемшу.
С каждым переходом приближался Каракорум.
Даже Гражина знала, как быстро он приближается, несмотря на то что судьбой и заботами есаула Кирдя-ша была надёжно изолирована от всех, кто мог что-либо сообщить ей. И в самом деле была одна, даже без привычной и некогда любимой наперсницы Ядвиги, с таким торжеством поднявшей когда-то мило предложенный хозяйкой малый серебряный кубок с венгерским вином. Но не бесилась, не сходила с ума от тоски и ровно ничего не обещающего одиночества. Она думала, холодно и спокойно раскладывая карты собственной судьбы.
Опасно оставлять тигрицу без внимания. Но об этом вспомнили потом, когда вспоминать было поздно. Да и вспомнил-то, собственно, один Кирдяш, так и умерший наедине с этими воспоминаниями.
Все мы умираем наедине с собственными воспоминаниями. В каком бы веке мы ни жили.
С каждым днём приближался Каракорум. Однако увидеть столицу огромной Монгольской империи было суждено далеко не всем спутникам скрипучего каравана. В неё были допущены только вольные и невольные русские мастеровые-переселенцы, чиновники, сопровождающие дары Бату, Гражина со своими служанками да рабы-погонщики. И хан Орду, который сам этого пожелал.
2
Гигантский обоз, доставлявший к хану Гуюку великого князя Ярослава, личного представителя Бату и драгоценные дары, был остановлен в трех поприщах от Каракорума. Отряд ханских гвардейцев, заведомо превышавший стражников Кирдяша, перекрыл все пути, и впервые за все время путешествия скрип несмазанных осей прекратился при ослепительном свете весеннего солнца.
— Мне хана Орду, — резко сказал выехавшему навстречу Кирдяшу Бури: он командовал этим отрядом. — Отправляйся за ним, есаул. Остальным не трогаться с места.
И наступило молчание, прерываемое лишь вздохами усталых волов. Молчала охрана, молчали переселенцы и рабы, слуги и погонщики, татары и русские. А Сбыслав на всякий случай укрыл Ярослава в его юрте, попросив не высовываться, пока обстановка не прояснится.
Кое— что все же сообразив, Орду надевал парадный халат, когда Кирдяш сообщил ехму о требовании командира монгольских гвардейцев. Требование не произвело на Орду никакого впечатления, если не считать, что он весьма недовольно засопел при этом. Он по-прежнему неторопливо подбирал оружие, соответствующее личному представителю Бату и -халату.
— Кто осмелился позвать меня?
— Не знаю, — пожал плечами Кирдяш. — Халат на нем дорогой.
— Я огрею его камчой за грубость, — проворчал Орду, садясь в седло.
Однако угроза так и осталась угрозой. Как только Орду и Кирдяш приблизились к монгольским гвардейцам, их командир спешился и направился к ним. Хан придержал коня, а Бури, подойдя, вдруг припал к его ноге:
— Великий хан Гуюк и весь Каракорум приветствуют тебя, мудрый и великодушный хан Орду!
Гуюк ещё не был избран великим ханом, но приветствие настолько оказалось лестным, что Орду не обратил внимания на весьма многозначительную оговорку.
— Здравствуй и ты, Бури, — суровое лицо хана расплылось в улыбке. — Хорошо ли перезимовали ваши стада и ладно ли чувствует себя хан Гуюк?
— Зима была суровой, хан Орду. Но весна пришла пораньше, и Гуюк решил отъехать на юг, к стадам. Русских мастеров, все дары и рабов решено оставить в Каракоруме.
— Со мною следует русский князь Ярослав, — важно сказал Орду. — Ему тоже ждать в Каракоруме, пока не иссохнет степь?
— Курултай состоится в летнем стане ханши Тура-кины Сыр-Орде. Там собирают всех гостей и послов, и для князя Ярослава поставлен достойный шатёр.
— А где должен быть я?
— Ты волен выбирать своё место сам, великодушный Орду, — Бури вежливо поклонился. — Ты — гость особого почёта.
Орду не смог сдержать самодовольной улыбки. Но, поулыбавшись, вдруг спохватился:
— С князем Ярославом едет боярин Федор, его толмач и советник. У него должна быть отдельная юрта.
— Ему поставят юрту, хан Орду.
— Да, мой брат в знак примирения прислал Гуюку рабыню, достойную его внимания.
— Гуюк примет этот дар от тебя в Каракоруме, как только русский князь будет размещён со всеми удобствами в Сыр-Орде.
— А где мой брат Бёрке, который сопровождал печальный караван Субедей-багатура?
— Гуюк отпустил его после похоронного обряда. Бёрке спешил на Кавказ.
Это известие Орду весьма обрадовало: рабски подчиняясь Бату, он вовсе не желал подпасть под влияние хана Бёрке, но чувствовал, что попадёт непременно. Бёрке был умен, расчётлив, умел выжидать и старался действовать неожиданно. Орду хорошо помнил общие детские игры, в которых он всегда проигрывал именно Бёрке: Бату иногда позволял себе великодушие, добровольно уступая старшему брату, но Бёрке не сделал этого ни разу.
— Я хочу как можно скорее увидеть Гуюка, чтобы лично вручить ему бесценный дар моего брата Бату.
Орду выехал в Каракорум вместе с бесценным даром, почётной стражей и Бури. Кирдяшу было приказано сопровождать русских мастеровых и остальные дары в столицу, а гвардейцы хана Гуюка препроводили князя Ярослава, Сбыслава и челядь в отведённое им место в летней ставке ханши Туракины. Впрочем, по повелению Гуюка гвардейцев вскоре сменил Кирдяш со своими стражниками. Так закончился суровый переход через Великую Степь, и все были довольны. Кроме боярина Сбыслава.
Ни Бури, ни тем более Гуюк не обратили на русского боярина никакого внимания. С чисто монгольским высокомерием они его просто не замечали, а если их взгляды когда-либо случайно останавливались на нем, то холодно и отрешённо смотрели сквозь, будто молодого советника и толмача князя Ярослава вообще не существовало на свете. Для тайного повеления Бату в этом заключалось огромное преимущество, но Сбыслав был ещё очень неопытен, по-юношески обидчив и безмерно раздут собственными представлениями о себе самом. О своих достоинствах, своей прозорливости и своём особом месте в большой ханской игре. Бесспорно, искорки всего этого были в действительности, но он самолюбиво раздувал их, стремясь к огню, способному ярко высветить лично его в будничных сумерках, в которых замечали только облечённых почти божественной властью, не задумываясь над тем, что если это ему и удастся, то он и окажется первым, кто сгорит в его пламени.
Но пока он был отрезан от высшей власти и понятия не имел о том, что там происходило.
Орду представил Гражину Гуюку столь же эффектно, как когда-то представил её хану Бату: дар внесли в ковре и выкатили из него к ногам Гуюка.
— Эта кобылка ещё необъезжена, — с удовольствием отметил Орду. — Но строптива.
— Я сделаю её покорной после курултая, — самодовольно улыбнулся Гуюк. — Добрая камча любит нежную кожу.
Он сказал эти слова, не зная, что Гражина уже достаточно понимает монгольский язык. Впрочем, если бы и знал, то сказал бы то же самое, потому что никогда не утруждал себя подбором слов в разговорах с рабынями. Но беда, как выяснилось, заключалась в том, что гордая полячка, с детских лет считавшая себя дорогим подарком, никогда не ощущала при этом рабской сущности подобного положения. Жёлтый ад Азии отличался от разноцветного ада Европы прежде всего тем, что называл вещи своими именами.
3
Летняя резиденция ханши Туракины Сыр-Орда ещё только строилась, а точнее — росла вширь, поскольку приглашённые как на грядущий курултай, так и на жительство просто ставили юрты на свободном месте или разбивали шатры. Прибывавшие военачальники жили в отдельных поселениях вместе с охраной, для иностранных гостей и послов выделили особую часть степного города, и только князь Ярослав пользовался особой привилегией. Во-первых, он имел право на личную охрану, которой командовал Кирдяш, а во-вторых, его просторный шатёр стоял в непосредственной близости от ставки хана Гуюка.
Это обстоятельство переполнило его гордостью. Поделиться было не с кем, и он едва ли не ежедневно напоминал об этом особом почёте Сбыславу.
— Рядом поселили. Плетень к плетню. Стало быть, ценят меня тут
Сбыслав прекрасно понимал причину особого внимания Гуюка к старому князю, с трудом терпел самодовольные признания, но в конце концов не выдержал и стал сбегать под любыми предлогами. Бродил с Кирдяшом по Сыр-Орде, которая росла на глазах, бессистемно застраиваясь юртами и шатрами. Кирдяш подмечал все новое, необычное, удивлялся, много говорил, но Сбыслав отвечал коротко, зачастую невпопад. Он думал, что ему, пожалуй, так и не удастся выполнить возложенную на него судьбой тайную задачу, потому что Орду все ещё оставался в Каракоруме вместе с Гуюком.
— Гляди, боярин, торговлишка зашевелилась!
Летнее стойбище росло неудержимо, что вполне естественно привело к возникновению торговых рядов. Сбыслав на это почти не обратил внимания, но Кирдяш очень оживился:
— Пойдём по рядам потолкаемся, а? Говорили мне, шелка тут дешёвые. И вообще любопытно.
Сбыслав отказался, вернулся к себе, а вскоре явился Кирдяш с новостями:
— Среди торговых людей и наши оказались. Русские. Торгуют тут помаленьку, говорят, выгодно. Один из них сказал, что с князем Ярославом давно знаком. Негоем его зовут. Из Смоленска, что ли.
— Знаю Негоя, знаю, — обрадовался Ярослав, услышав об этом. — Надо бы повидаться. Скажи, чтоб пришёл.
Негой явился сразу же, как только передали ему княжеское приглашение. Степенно вошёл, степенно поклонился, не отказался от угощения. Чувствовалась в нем уверенность и довольство собой, собственной решимостью и оборотистостью, почему он говорил непривычно много и непривычно покровительственно.
— Зря мы пугаемся их, великий князь, пра-слово, зря. Торговля здесь и выгоднее, и безопаснее, потому как торговых людей они не обижают и поборы у них твёрдые. Путь, правда, неблизок, зато товары тут особые. Китайские да индийские. Товары редкие.
— То-то я их на Руси не видел, — угрюмо заметил Сбыслав.
— Обнищал на Руси покупатель, — вздохнул Негой. — То набег, то война, то дружка с дружкой. Какая ж торговля, когда народ размахался? А торговым людям порядок нужен. Спокой и порядок, почему мы товары свои на Русь и не возим.
— А с кем же тогда торгуете? — спросил Ярослав.
— С купцами ордынскими. Они — люди надёжные.
— С Ордой торгуете, а Русь без торговли хиреет, — вздохнул Ярослав — Все о своей выгоде печётесь.
— Торговли без выгоды не бывает, великий князь. Вот ужо наведёте порядок, мы и вернёмся. И дом там, и семейство там.
— А вера Христова?
— С верой тут не притесняют, любому Богу молись, когда хочешь. Даже больше скажу, великий князь. К православным они сейчас очень привержены, даже поборы нашему брату снизили. Все вроде бы ладно, да тоска гложет. — Негой тяжело вздохнул, сокрушённо покачав головой. — И народ чужой, и земля чужая, и даже ветер наш сюда не долетает…
Собеседники никак не разделили его тоски. Это может показаться странным, но Сбыслав был озабочен тайными поручениями Бату-хана, Кирдяш исполнял те же обязанности, что и в Золотой Орде (только здесь было вольготнее), а князь Ярослав пребывал в сладком томительном ожидании небывалого почёта и ошвы. И ещё его наполняло чувство личной самоценности, которое на родине не ощущалось с такой силой не только потому, что имя старшего сына сияло куда ярче, но и потому, что каждодневные дела отбирали все силы, не давая ни славы, ни удовлетворения. А здесь… здесь можно было тешить своё самолюбие и чувствовать свою значимость, не испытывая при этом ни забот, ни хлопот. То есть всего того, что действует на дряхлеющие натуры с особой неумолимостью, болезненно терзая лохмотья изношенной воли.
За все теперь отвечал любимый старший сын Александр. За безопасность границ и торговлю. За отношения с Западом и Золотой Ордой. За разорённый Псков и грозящий Новгороду очередной голод. За вдов и сирот. За раненых и искалеченных боевых товарищей. За достойное содержание всех дружин. И за все великое княжество, ещё не залечившее ран после кровавого нашествия Батыя.
4
И почти все эти обязанности оказались для Невского внове. С юных лет став приглашённым князем Новгородской боярской республики, Александр всегда оставался предводителем её вооружённых сил, отвечающим только за внешнюю безопасность и спокойствие на границах новгородских земель. Хозяйственными делами занимался посадник, внешней и внутренней политикой — Совет господ, торговые связи были отлично отлажены, и даже уровень семейных и бытовых ссор строго контролировался как обычным правом, так и решающим словом новгородского владыки. А на долю князя оставалась боевая готовность дружин, состояние их коней и вооружения, сторожевая пограничная служба да поддержание княжеского авторитета как последней инстанции в случае нарушения согласия между исполнительной и законодательной властью в лице посадника и Совета господ. При отсутствии внешней угрозы Новгород весьма часто приглашал на княжение даже детей, учитывая авторитет и реальную силу отцов, всегда готовых помочь сыновьям при малейшем осложнении обстановки. В этих случаях мальчик оказывался просто-напросто заложником Господина Великого Новгорода, что вполне устраивало обе стороны.
— Господин Великий Новгород отпускает тебя, Александр Ярославич Невский, с условием, что отдашь ты сына своего Василия на княжение, — торжественно возвестил посадник в ответ на просьбу Невского отпустить его во Владимир на время отсутствия уехавшего в Орду отца.
На этом и расстались. Князь Александр полагал, что ненадолго, что и отец его вскоре вернётся, и он сам в случае нужды будет наезжать в Новгород, но и отца отправили в Каракорум, и дел оказалось столько, что ни о каких отлучках из Владимира уже не могло быть и речи.
Втайне Невский предполагал, что пестуном его малолетнего сына княжича Василия останется Гаврила Олексич, но при решающем разговоре старый друг лишь вздохнул и горестно покачал головой:
— Прости, Ярославич, запалённый конь долго не служит. Поручи это Якову, так оно надёжнее будет.
— Яков мне во Владимире нужен.
— Кашель меня бьёт, князь Александр, дурной кашель. Видать, все здоровье моё на Чудском льду осталось. Подсоблю, сколь могу, но ты Якова все же оставь при княжиче. Я тебе всегда правду говорил и сейчас говорю. Слишком уж много сил та Ледовая битва у нас забрала.
Ледовое побоище и впрямь унесло столько жизней, сил и средств, что Невский, узнав даже приблизительное число, ужаснулся. Все вместе взятые потери всех предыдущих войн, сражений и боевых стычек не шли ни в какое сравнение с потерями на льду Чудского озера. Новгород и Псков оказались обескровленными, да и огромное Владимирское княжество ещё не могло похвастаться приростом мужей, способных уверенно взяться за оружие. Затяжные -л как бы перетекающие одна в другую войны последнего десятилетия истощили людские запасы всех земель Северо-Восточной Руси, отток язычников-добровольцев в войска Золотой Орды добавил свою лепту в потери, и Невский отчётливо понимал, что в создавшемся положении необходимо всеми путями и средствами избегать военных осложнений по крайней мере к течение добрых двадцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
В ежедневных беседах, которые с удовольствием вёл Ярослав со своим боярином, Сбыслав участвовал только своим присутствием. Кратко отвечал, сухо улыбался, скованно кивал, никогда не проявляя ни желания вступать в разговор, ни даже показного интереса. Но великий князь умудрялся ничего не замечать.
Чаще всего Ярослав вспоминал родину, и чем дальше они уходили от неё, тем чаще и теплее вспоминал. Не проявляя особого беспокойства, он предавался добрым воспоминаниям, в которых непременно присутствовали его старшие сыновья Александр и Андрей. Он упивался этими воспоминаниями, детством и отрочеством любимых сыновей, их юной дерзостью и бесшабашностью, мог часами говорить о каких-то пустяках, не замечая, что терпение Сбы-слава уже исчерпано, что держится он одной волей своею, что пора заканчивать нудно затянувшуюся беседу.
— Каждый из братьев — на особинку, и ты, Сбыслав, тоже. Будто от разных отцов…
Даже таких оговорок, вылетавших из таявшей от любви души, не замечал Сбыслав. Впрочем, великий князь их тоже не замечал. То ли потому, что прошло время, то ли оттого, что удалились они от родимой Руси на бессчётные расстояния, то ли просто потому, что одряхлел вдруг от злого бесконечного скрипа тысяч незнакомых с дёгтем колёс, свиста бичей, стона волов и рабов.
Караван двигался теперь заметно быстрее: и солнце вставало пораньше и попозже садилось, и люди стали расторопнее, и скотина шагала веселее. Теперь останавливались ещё засветло, и рабы-погонщики, едва выпустив из ярем волов, чёрным скопом бросались вместе с ними на пастбище. Рвали съедобные травы прямо из-под копыт скотины, выкапывали коренья и, едва отерев их, с жадностью запихивали в рот и жевали, жевали. И никто не препятствовал: стража и сама собирала черемшу.
С каждым переходом приближался Каракорум.
Даже Гражина знала, как быстро он приближается, несмотря на то что судьбой и заботами есаула Кирдя-ша была надёжно изолирована от всех, кто мог что-либо сообщить ей. И в самом деле была одна, даже без привычной и некогда любимой наперсницы Ядвиги, с таким торжеством поднявшей когда-то мило предложенный хозяйкой малый серебряный кубок с венгерским вином. Но не бесилась, не сходила с ума от тоски и ровно ничего не обещающего одиночества. Она думала, холодно и спокойно раскладывая карты собственной судьбы.
Опасно оставлять тигрицу без внимания. Но об этом вспомнили потом, когда вспоминать было поздно. Да и вспомнил-то, собственно, один Кирдяш, так и умерший наедине с этими воспоминаниями.
Все мы умираем наедине с собственными воспоминаниями. В каком бы веке мы ни жили.
С каждым днём приближался Каракорум. Однако увидеть столицу огромной Монгольской империи было суждено далеко не всем спутникам скрипучего каравана. В неё были допущены только вольные и невольные русские мастеровые-переселенцы, чиновники, сопровождающие дары Бату, Гражина со своими служанками да рабы-погонщики. И хан Орду, который сам этого пожелал.
2
Гигантский обоз, доставлявший к хану Гуюку великого князя Ярослава, личного представителя Бату и драгоценные дары, был остановлен в трех поприщах от Каракорума. Отряд ханских гвардейцев, заведомо превышавший стражников Кирдяша, перекрыл все пути, и впервые за все время путешествия скрип несмазанных осей прекратился при ослепительном свете весеннего солнца.
— Мне хана Орду, — резко сказал выехавшему навстречу Кирдяшу Бури: он командовал этим отрядом. — Отправляйся за ним, есаул. Остальным не трогаться с места.
И наступило молчание, прерываемое лишь вздохами усталых волов. Молчала охрана, молчали переселенцы и рабы, слуги и погонщики, татары и русские. А Сбыслав на всякий случай укрыл Ярослава в его юрте, попросив не высовываться, пока обстановка не прояснится.
Кое— что все же сообразив, Орду надевал парадный халат, когда Кирдяш сообщил ехму о требовании командира монгольских гвардейцев. Требование не произвело на Орду никакого впечатления, если не считать, что он весьма недовольно засопел при этом. Он по-прежнему неторопливо подбирал оружие, соответствующее личному представителю Бату и -халату.
— Кто осмелился позвать меня?
— Не знаю, — пожал плечами Кирдяш. — Халат на нем дорогой.
— Я огрею его камчой за грубость, — проворчал Орду, садясь в седло.
Однако угроза так и осталась угрозой. Как только Орду и Кирдяш приблизились к монгольским гвардейцам, их командир спешился и направился к ним. Хан придержал коня, а Бури, подойдя, вдруг припал к его ноге:
— Великий хан Гуюк и весь Каракорум приветствуют тебя, мудрый и великодушный хан Орду!
Гуюк ещё не был избран великим ханом, но приветствие настолько оказалось лестным, что Орду не обратил внимания на весьма многозначительную оговорку.
— Здравствуй и ты, Бури, — суровое лицо хана расплылось в улыбке. — Хорошо ли перезимовали ваши стада и ладно ли чувствует себя хан Гуюк?
— Зима была суровой, хан Орду. Но весна пришла пораньше, и Гуюк решил отъехать на юг, к стадам. Русских мастеров, все дары и рабов решено оставить в Каракоруме.
— Со мною следует русский князь Ярослав, — важно сказал Орду. — Ему тоже ждать в Каракоруме, пока не иссохнет степь?
— Курултай состоится в летнем стане ханши Тура-кины Сыр-Орде. Там собирают всех гостей и послов, и для князя Ярослава поставлен достойный шатёр.
— А где должен быть я?
— Ты волен выбирать своё место сам, великодушный Орду, — Бури вежливо поклонился. — Ты — гость особого почёта.
Орду не смог сдержать самодовольной улыбки. Но, поулыбавшись, вдруг спохватился:
— С князем Ярославом едет боярин Федор, его толмач и советник. У него должна быть отдельная юрта.
— Ему поставят юрту, хан Орду.
— Да, мой брат в знак примирения прислал Гуюку рабыню, достойную его внимания.
— Гуюк примет этот дар от тебя в Каракоруме, как только русский князь будет размещён со всеми удобствами в Сыр-Орде.
— А где мой брат Бёрке, который сопровождал печальный караван Субедей-багатура?
— Гуюк отпустил его после похоронного обряда. Бёрке спешил на Кавказ.
Это известие Орду весьма обрадовало: рабски подчиняясь Бату, он вовсе не желал подпасть под влияние хана Бёрке, но чувствовал, что попадёт непременно. Бёрке был умен, расчётлив, умел выжидать и старался действовать неожиданно. Орду хорошо помнил общие детские игры, в которых он всегда проигрывал именно Бёрке: Бату иногда позволял себе великодушие, добровольно уступая старшему брату, но Бёрке не сделал этого ни разу.
— Я хочу как можно скорее увидеть Гуюка, чтобы лично вручить ему бесценный дар моего брата Бату.
Орду выехал в Каракорум вместе с бесценным даром, почётной стражей и Бури. Кирдяшу было приказано сопровождать русских мастеровых и остальные дары в столицу, а гвардейцы хана Гуюка препроводили князя Ярослава, Сбыслава и челядь в отведённое им место в летней ставке ханши Туракины. Впрочем, по повелению Гуюка гвардейцев вскоре сменил Кирдяш со своими стражниками. Так закончился суровый переход через Великую Степь, и все были довольны. Кроме боярина Сбыслава.
Ни Бури, ни тем более Гуюк не обратили на русского боярина никакого внимания. С чисто монгольским высокомерием они его просто не замечали, а если их взгляды когда-либо случайно останавливались на нем, то холодно и отрешённо смотрели сквозь, будто молодого советника и толмача князя Ярослава вообще не существовало на свете. Для тайного повеления Бату в этом заключалось огромное преимущество, но Сбыслав был ещё очень неопытен, по-юношески обидчив и безмерно раздут собственными представлениями о себе самом. О своих достоинствах, своей прозорливости и своём особом месте в большой ханской игре. Бесспорно, искорки всего этого были в действительности, но он самолюбиво раздувал их, стремясь к огню, способному ярко высветить лично его в будничных сумерках, в которых замечали только облечённых почти божественной властью, не задумываясь над тем, что если это ему и удастся, то он и окажется первым, кто сгорит в его пламени.
Но пока он был отрезан от высшей власти и понятия не имел о том, что там происходило.
Орду представил Гражину Гуюку столь же эффектно, как когда-то представил её хану Бату: дар внесли в ковре и выкатили из него к ногам Гуюка.
— Эта кобылка ещё необъезжена, — с удовольствием отметил Орду. — Но строптива.
— Я сделаю её покорной после курултая, — самодовольно улыбнулся Гуюк. — Добрая камча любит нежную кожу.
Он сказал эти слова, не зная, что Гражина уже достаточно понимает монгольский язык. Впрочем, если бы и знал, то сказал бы то же самое, потому что никогда не утруждал себя подбором слов в разговорах с рабынями. Но беда, как выяснилось, заключалась в том, что гордая полячка, с детских лет считавшая себя дорогим подарком, никогда не ощущала при этом рабской сущности подобного положения. Жёлтый ад Азии отличался от разноцветного ада Европы прежде всего тем, что называл вещи своими именами.
3
Летняя резиденция ханши Туракины Сыр-Орда ещё только строилась, а точнее — росла вширь, поскольку приглашённые как на грядущий курултай, так и на жительство просто ставили юрты на свободном месте или разбивали шатры. Прибывавшие военачальники жили в отдельных поселениях вместе с охраной, для иностранных гостей и послов выделили особую часть степного города, и только князь Ярослав пользовался особой привилегией. Во-первых, он имел право на личную охрану, которой командовал Кирдяш, а во-вторых, его просторный шатёр стоял в непосредственной близости от ставки хана Гуюка.
Это обстоятельство переполнило его гордостью. Поделиться было не с кем, и он едва ли не ежедневно напоминал об этом особом почёте Сбыславу.
— Рядом поселили. Плетень к плетню. Стало быть, ценят меня тут
Сбыслав прекрасно понимал причину особого внимания Гуюка к старому князю, с трудом терпел самодовольные признания, но в конце концов не выдержал и стал сбегать под любыми предлогами. Бродил с Кирдяшом по Сыр-Орде, которая росла на глазах, бессистемно застраиваясь юртами и шатрами. Кирдяш подмечал все новое, необычное, удивлялся, много говорил, но Сбыслав отвечал коротко, зачастую невпопад. Он думал, что ему, пожалуй, так и не удастся выполнить возложенную на него судьбой тайную задачу, потому что Орду все ещё оставался в Каракоруме вместе с Гуюком.
— Гляди, боярин, торговлишка зашевелилась!
Летнее стойбище росло неудержимо, что вполне естественно привело к возникновению торговых рядов. Сбыслав на это почти не обратил внимания, но Кирдяш очень оживился:
— Пойдём по рядам потолкаемся, а? Говорили мне, шелка тут дешёвые. И вообще любопытно.
Сбыслав отказался, вернулся к себе, а вскоре явился Кирдяш с новостями:
— Среди торговых людей и наши оказались. Русские. Торгуют тут помаленьку, говорят, выгодно. Один из них сказал, что с князем Ярославом давно знаком. Негоем его зовут. Из Смоленска, что ли.
— Знаю Негоя, знаю, — обрадовался Ярослав, услышав об этом. — Надо бы повидаться. Скажи, чтоб пришёл.
Негой явился сразу же, как только передали ему княжеское приглашение. Степенно вошёл, степенно поклонился, не отказался от угощения. Чувствовалась в нем уверенность и довольство собой, собственной решимостью и оборотистостью, почему он говорил непривычно много и непривычно покровительственно.
— Зря мы пугаемся их, великий князь, пра-слово, зря. Торговля здесь и выгоднее, и безопаснее, потому как торговых людей они не обижают и поборы у них твёрдые. Путь, правда, неблизок, зато товары тут особые. Китайские да индийские. Товары редкие.
— То-то я их на Руси не видел, — угрюмо заметил Сбыслав.
— Обнищал на Руси покупатель, — вздохнул Негой. — То набег, то война, то дружка с дружкой. Какая ж торговля, когда народ размахался? А торговым людям порядок нужен. Спокой и порядок, почему мы товары свои на Русь и не возим.
— А с кем же тогда торгуете? — спросил Ярослав.
— С купцами ордынскими. Они — люди надёжные.
— С Ордой торгуете, а Русь без торговли хиреет, — вздохнул Ярослав — Все о своей выгоде печётесь.
— Торговли без выгоды не бывает, великий князь. Вот ужо наведёте порядок, мы и вернёмся. И дом там, и семейство там.
— А вера Христова?
— С верой тут не притесняют, любому Богу молись, когда хочешь. Даже больше скажу, великий князь. К православным они сейчас очень привержены, даже поборы нашему брату снизили. Все вроде бы ладно, да тоска гложет. — Негой тяжело вздохнул, сокрушённо покачав головой. — И народ чужой, и земля чужая, и даже ветер наш сюда не долетает…
Собеседники никак не разделили его тоски. Это может показаться странным, но Сбыслав был озабочен тайными поручениями Бату-хана, Кирдяш исполнял те же обязанности, что и в Золотой Орде (только здесь было вольготнее), а князь Ярослав пребывал в сладком томительном ожидании небывалого почёта и ошвы. И ещё его наполняло чувство личной самоценности, которое на родине не ощущалось с такой силой не только потому, что имя старшего сына сияло куда ярче, но и потому, что каждодневные дела отбирали все силы, не давая ни славы, ни удовлетворения. А здесь… здесь можно было тешить своё самолюбие и чувствовать свою значимость, не испытывая при этом ни забот, ни хлопот. То есть всего того, что действует на дряхлеющие натуры с особой неумолимостью, болезненно терзая лохмотья изношенной воли.
За все теперь отвечал любимый старший сын Александр. За безопасность границ и торговлю. За отношения с Западом и Золотой Ордой. За разорённый Псков и грозящий Новгороду очередной голод. За вдов и сирот. За раненых и искалеченных боевых товарищей. За достойное содержание всех дружин. И за все великое княжество, ещё не залечившее ран после кровавого нашествия Батыя.
4
И почти все эти обязанности оказались для Невского внове. С юных лет став приглашённым князем Новгородской боярской республики, Александр всегда оставался предводителем её вооружённых сил, отвечающим только за внешнюю безопасность и спокойствие на границах новгородских земель. Хозяйственными делами занимался посадник, внешней и внутренней политикой — Совет господ, торговые связи были отлично отлажены, и даже уровень семейных и бытовых ссор строго контролировался как обычным правом, так и решающим словом новгородского владыки. А на долю князя оставалась боевая готовность дружин, состояние их коней и вооружения, сторожевая пограничная служба да поддержание княжеского авторитета как последней инстанции в случае нарушения согласия между исполнительной и законодательной властью в лице посадника и Совета господ. При отсутствии внешней угрозы Новгород весьма часто приглашал на княжение даже детей, учитывая авторитет и реальную силу отцов, всегда готовых помочь сыновьям при малейшем осложнении обстановки. В этих случаях мальчик оказывался просто-напросто заложником Господина Великого Новгорода, что вполне устраивало обе стороны.
— Господин Великий Новгород отпускает тебя, Александр Ярославич Невский, с условием, что отдашь ты сына своего Василия на княжение, — торжественно возвестил посадник в ответ на просьбу Невского отпустить его во Владимир на время отсутствия уехавшего в Орду отца.
На этом и расстались. Князь Александр полагал, что ненадолго, что и отец его вскоре вернётся, и он сам в случае нужды будет наезжать в Новгород, но и отца отправили в Каракорум, и дел оказалось столько, что ни о каких отлучках из Владимира уже не могло быть и речи.
Втайне Невский предполагал, что пестуном его малолетнего сына княжича Василия останется Гаврила Олексич, но при решающем разговоре старый друг лишь вздохнул и горестно покачал головой:
— Прости, Ярославич, запалённый конь долго не служит. Поручи это Якову, так оно надёжнее будет.
— Яков мне во Владимире нужен.
— Кашель меня бьёт, князь Александр, дурной кашель. Видать, все здоровье моё на Чудском льду осталось. Подсоблю, сколь могу, но ты Якова все же оставь при княжиче. Я тебе всегда правду говорил и сейчас говорю. Слишком уж много сил та Ледовая битва у нас забрала.
Ледовое побоище и впрямь унесло столько жизней, сил и средств, что Невский, узнав даже приблизительное число, ужаснулся. Все вместе взятые потери всех предыдущих войн, сражений и боевых стычек не шли ни в какое сравнение с потерями на льду Чудского озера. Новгород и Псков оказались обескровленными, да и огромное Владимирское княжество ещё не могло похвастаться приростом мужей, способных уверенно взяться за оружие. Затяжные -л как бы перетекающие одна в другую войны последнего десятилетия истощили людские запасы всех земель Северо-Восточной Руси, отток язычников-добровольцев в войска Золотой Орды добавил свою лепту в потери, и Невский отчётливо понимал, что в создавшемся положении необходимо всеми путями и средствами избегать военных осложнений по крайней мере к течение добрых двадцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40