В Грановитой палате Новгородского детинца пировали победители, городские и духовные власти, боярство да представители людей именитых. После первых заздравных кубков, сопровождаемых криками «Слава!», после воодушевлённо пропетой хвалы князю Александру Невскому торжественная часть пира была исчерпана, возник шум, смех, отдельные беседы, и князь решил сказать, что тревожило его, ещё до того, как пирующие перепьются.
— Мужеством простых воев одержана победа на Неве-реке, но победа над ярлом Биргером совсем не означает победы над королевством Шведским. Великий Новгород — кусок лакомый, от таких не отказываются и после того, как обожглись. И если на западе стоит Псков и иные крепости, то север наш ничем не прикрыт. А на юге — татары, чудом не ворвавшиеся в новгородские пределы. Значит, надо строить добрые опоры на севере. Надо думать о завтрашнем дне, о безопасности внуков своих и о могуществе Новгорода. Это стоит денег, больших денег, и вы, господа Великого Новгорода, должны их дать. И не подаянием, кому сколько не жалко, а налогом на имущество каждого.
Княжеская речь была выслушана со вниманием и в тишине, но тишина эта стала мёртвой, как только Александр замолчал. И зависла над пирующими столами.
— Дадут они, как же, — громко сказал Миша Пру-шанин. — Для них калита куда как родины дороже.
— А ты, Мишка, хоть полгривны заработал? — ехидно спросили с дальнего стола.
— Миша славу вечную заработал, — громко сказал Гаврила Олексич. — И слава его потяжелыпе всех ваших гривен, вместе взятых.
— Ты чужие гривны не считай.
— Не с руки нам с Западом ссориться…
— Новгород нашим богатством стоит и стоять будет.
— Верно! Откупимся, коль чего не так сойдётся… Шум нарастал, в нем уже глохли отдельные слова, голоса крепчали, но Александр молчал, темнея лицом. И сидел, уронив на стол могучие руки, кулаком валившие наземь быка.
— А куда казна Биргера подевалась? Неужто поверим, будто он без неё приходил.
— Вот ты, князь Невский, на неё крепости и строй…
Александр резко выпрямился, отшвырнул кресло. Обвёл столы суровым взглядом, и шум сразу стих.
— Если Совет господ не изыщет денег на строительство укреплений, я отъеду из Господина Великого Новгорода!
И быстро вышел из Грановитой палаты.
2
Успокоился князь только к ночи. Ходил по палатам, распугивая челядь, и только Александра решалась к нему подступиться:
— Отдохни, не терзай себя.
— А ты чего за мной, как тень, бродишь? В тягостях ведь, о младенце подумай.
— Ты пока мой младенец. Ложись, я тебе песенку спою…
Наконец князь послушался. Лёг, и Александра прилегла рядом. Ласкала, тихо пела колыбельную, и Невский под утро задремал.
А утром, ещё до трапезы, пришли Ярун и Чогдар. Так и не уснувшей Александре осторожно доложили о них, и к ранним посетителям вышла она, запретив будить мужа. Гости низко поклонились, и Ярун сказал:
— Здравствуй, княгинюшка. Знаем, что не ко времени, но сердце не на месте. Как он-то? Уснул хоть немного?
— К рассвету только и задремал. Садитесь, гости дорогие. Не завтракали, поди? Сейчас распоряжусь.
Княгиня вышла, а гости сели. Тишина стояла, будто челядь по-мышиному по всем переходам перебегала. А потом вдруг раздались хозяйские шаги, и в палату вошёл Александр.
— Здравствуй, князь Александр Ярославич Невский, — торжественно сказал Ярун. — Разбудили мы тебя все-таки.
— Мономах завещал с солнцем вставать. Чем пир кончился?
— Не знаем, мы все вслед за тобой ушли.
— Миша Прушанин половину бояр переколотил, — усмехнулся Чогдар. — А Васька Буслай — вторую половину. Повязать пришлось да в поруб сунуть за буйство.
— Олексич вытащит, — улыбнулся Невский. — Хотел сегодня же к отцу ехать, чтобы о битве рассказать: он такие рассказы любит. Да не могу после вчерашнего. Дожать боярство надо, деньги из них выдавить! Придётся вам во Владимир поспешать, дядьки мои.
Вошла княгиня Александра. Склонилась в лёгком поклоне:
— Прошу к столу, гости дорогие.
Ярун с Чогдаром выехали через два дня. В битве они не участвовали, но поскольку были людьми ответственными, то старательно расспросили всех, в том числе и отпущенного на свободу Мишу. А Новгород гудел то ли с перепою, то ли прослышав, что боярство умудрилось обидеть на пиру победителя шведов. Гудел, но пока ещё не дрался.
Выехали после полуденного сна, когда спала жара. От охраны, а тем паче от слуг отказались, хотя князь советовал не пренебрегать высоким своим положением.
— Мы — воины, Ярославич. Сами управимся.
Управились. Но не так просто, как рассчитывали.
Переночевали в роще на попонах, положив под головы седла. Встали с зарёю, перекусили, заседлали коней и сразу же тронулись в путь, поспешая к великому князю. И ещё до обеда быстро и как-то очень бесшумно были окружены татарским отрядом в два десятка всадников.
— За меч не хватайся, — тихо сказал Чогдар. — Говорить буду я.
Говорил он спокойно и коротко, а кончилось тем, что им пришлось ехать совсем в иную сторону в татарском окружении. Правда, держались татары вежливо, хоть и насторожённо, но сути это не меняло.
— Говорят, что без разрешения начальника отпустить не могут, — пояснил Чогдар.
Ярун промолчал. Он полностью доверял своему побратиму, понимая, что в создавшемся положении Чогдару удобнее вести переговоры, но был встревожен. В конце концов не выдержал:
— Неужто набег?
— Сказали, что посланы переписывать мужское население.
— Опять ясак?
— Хуже. Для пополнения армии.
Наконец прибыли на берег реки, где горели костры, паслись рассёдланные кони и стояла юрта. Воины, сидевшие у костров, особого внимания на них не обратили, а доставивший их командир разъезда, спешившись, прошёл в юрту А они продолжали сидеть в сёдлах, пока из юрты не появился все тот же командир и что-то крикнул.
— В юрту зовёт, — сказал Чогдар, спешиваясь.
Прошли в юрту. Сидевший в ней худощавый татарин чиновничьего вида строго нахмурился и что-то сказал. Командир разъезда, сложив на груди руки, что-то виновато забормотал, и тут вдруг Чогдар, отстранив его, шагнул к чиновнику, закричав гневно и грозно. Чиновник мгновенно вскочил, виновато залопотал, кланяясь в пояс. Чогдар указал ему место у порога, чиновник тотчас же просеменил туда, а Чогдар спокойно уселся на его войлок.
— Садись рядом, анда. Он посмел сказать мне, монголу, что я должен встать перед ним на колени.
Все сразу же прояснилось, Чогдар и Ярун вдруг сделались высокочтимыми почётными гостями. Им, кланяясь в пояс, подносил кумыс сам тощий чиновник, а его воины уже разделывали барашка.
— Он прибыл переписывать всех мужчин, годных для войны, — сказал Чогдар. — Это плохо, потому что призванных бросают в наступление, первыми.
— Надо доложить об этом князю Ярославу.
— Надо соблюдать обычаи, — важно сказал Чогдар. — Они устраивают пир в нашу честь.
Пировали три дня: степные обычаи были строгими, и Чогдар не мог их нарушить. На пиру он рассказывал о великой победе Новгородского князя Александра Невского, воины громко кричали: «Урр!…» — и потрясали саблями в честь победителя шведов.
На четвёртый день выехали в сопровождении почётного эскорта. Ехали медленно, потому что обеды превращались в обильное угощение, и Чогдар воспринимал это как должное, не желая нарушать устоявшихся обычаев Впрочем, вполне возможно, что он вёл бы себя по-иному, если бы знал, что нарочный, высланный чиновником ещё в день их появления, мчится в ставку Бату-хана, нахлёстывая коня.
3
Великий князь Ярослав уже знал о Невской победе и был счастлив. Он встречал посланцев сына с великой честью и ещё более великой сердечностью, жадно и по многу раз расспрашивая о деталях.
— Стало быть, Сбыслав угнал коней у шведов?
— Сбыслав не только спешил шведов, князь Ярослав, — с гордостью и удовольствием рассказывал Ярун, — он прорубил дверь топориком Чогдара в рядах шведских воинов для дружинников Миши Пру-шанина.
— А Александр сразу же вызвал Биргера на поединок?
— И сражался с ним равным оружием, не уронив чести княжеской.
Чогдар помалкивал, невозмутимо выслушивая хвалу князю Александру и его дружинникам. Но когда Ярослав в третий раз стал обсуждать поединок Александра с ярлом Биргером, позволил себе вмешаться:
— Не гневайся, великий князь, но доблесть твоего сына не в поединке со шведским ярлом.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Доблесть полководца в том, что он, наступая малыми силами, не только разгромил врага, но и потерял при этом всего два десятка своих воинов.
— Да, князь Ярослав, это — его заслуга, — сказал Ярун. — Князь Мстислав Удалой проиграл битву на Калке, имея численное превосходство, а князь Александр Невский выиграл сражение у превосходящего по силам противника, потеряв всего двадцать своих витязей. О таких победах я до сей поры что-то не слыхивал.
— Внезапность, быстрота и полное окружение, — весомо, загибая пальцы на каждом слове, пояснил Чогдар. — Твой сын — полководец, великий князь.
Князь Ярослав был достаточно опытен и закалён в битвах, но воевал по старинке, уповая на удачу да личную отвагу. Поэтому и расспрашивал в первую очередь о том, что знал, понимал и чтил:
— Ну, без доблести тоже…
— Тоже, — согласился Чогдар. — Русские — доблестные воины, потому-то Бату-хан и повелел призвать их в свою армию.
— У меня нет сил запретить ему это, — вздохнул Ярослав.
— Когда нет сил, используют хитрость, великий князь. Объяви сам запись добровольцев в армию Ба-ту-хана.
— И в чем же здесь хитрость?
— Добровольцев не бросают в бой первыми, — сказал Чогдар. — Кроме того, их хорошо готовят и хорошо вооружают.
— Чтоб я отправил православных сражаться за язычников… — Князь отрицательно покачал головой. — Церковь меня не простит.
— На Руси язычников больше, чем христиан, — сказал Ярун. — Подумай, князь Ярослав. Чогдар сказал верные слова.
— Проливать русскую кровь…
— А чью кровь ты проливал на Липице? — усмехнулся Ярун. — На такое даже татары не пойдут.
— Не пойдут, — подтвердил Чогдар. — Они не доверяют никому и не допустят, чтобы кровные народы сражались друг с другом.
Князь Ярослав не мог решиться на то, чтобы его подданные добровольно пошли сражаться на стороне вчерашних жестоких поработителей. Он ощущал это не просто как нечто глубоко безнравственное, но и как личный неотмолимый грех. И для него, много нагрешившего, преступить через новый, особо • тяжкий грех было невыносимо мучительно, особенно потому, что выбор он вынужден был делать сам.
— Как скажет Церковь, — наконец вымолвил он. — Как она скажет, так я и сделаю.
Церковь не только поддержала предложение князя о добровольцах, но и весьма обрадовалась. Её это устраивало едва ли не больше, чем Ярослава: Русь раздирало двоеверие, а отток язычников вселял надежду на окончательное торжество православия. Оставалось склонить к этому татар, но Чогдар не видел здесь особой причины для тревоги:
— Добровольцам верят больше.
А вскоре неожиданно пожаловало татарское посольство. Его возглавлял сам Бурундай, лучший полководец Бату-хана, ещё совсем недавно наголову разгромивший войска великого князя Юрия на реке Сити. В этом можно было увидеть как унижение, так и особую честь, и Ярослав предпочёл увидеть второе. Даров посольство не привезло, подчеркнув тем самым, что рассматривает Владимирское княжество землёй покорённой, но Бурундай лично преподнёс князю Ярославу богато изукрашенную ханскую саблю.
— Великий Бату-хан чтит отважных.
Переводил его личный переводчик: округлый чиновник с мягкими жестами и хитрыми глазами. Ярослав, как водится, поблагодарил, восхитился подарком — кстати, вполне искренне, поскольку сабля была и впрямь хороша, — й завёл обычный для первого знакомства разговор о здоровье хана, о трудном пути. Бурундай отвечал кратко и вполне вежливо, а потом вдруг резко что-то сказал толмачу.
— Бурундай гневается на меня, что я плохо перевожу, — сказал чиновник. — И просит тебя, князь, позвать своего толмача.
Ярослав хотел было отговориться, что такового, мол, не имеет, но вовремя заметил острый, проверяющий взгляд Бурундая и понял, что хитрить нельзя.
— Посол прав, мой толмач владеет двумя языками одинаково, и это позволит нам лучше понять друг друга.
И повелел позвать Чогдара.
— Скверно, — сказал Чогдар, надевая самую богатую одежду из всех, пожалованных ему Ярославом. — Если Бату-хан посчитает меня перебежчиком, мне несдобровать, анда.
— Скажи им, что служишь князю Александру и ни разу не обнажал сабли против татар.
— Думаю, что они уже знают об этом.
Однако первая встреча с представителями самого Бату не предвещала ничего настораживающего. Мало того, Чогдар и Бурундай совершенно одинаково приветствовали друг друга, а толстенький чиновник согнулся в три погибели и тут же вышел. От князя Ярослава это не укрылось, и он понял, что неожиданный приезд столь высокого посла объясняется не встречей Бурундая с ним, великим князем Владимирским, а встречей с Чогдаром. И встречей на равных, потому что тотчас же припомнил слова Чогдара о том, что он вырос, держась за стремя Субедей-багатура.
Чогдар переводил легко и быстро, сразу перейдя к деловой стороне, порою забывая о князе и вступая с Бурундаем в спор, который Ярославу не переводил. Впрочем, князя это скорее радовало: он не только полностью доверял Чогдару, но и понимал, чего тот добивается от сурового и неуступчивого Бурундая.
— Бурундай весьма одобряет твоё решение, великий князь, начать запись добровольцев в татарскую армию, — сказал Чогдар. — Он полагает, что Бату-хан отметит твоё усердие, однако настаивает, чтобы об этом было доложено Бату-хану лично.
Что— то в тоне переводчика насторожило Ярослава, но что именно, он никак не мог уловить. И чтобы выиграть время, успеть понять, решил уточнить:
— Это должно быть официальное посольство?
— Нет, великий князь. Докладывать должно доверенное лицо, уполномоченное на то тобою.
«Александр! — с ужасом подумал Ярослав. — Они хотят заполучить моего сына в заложники…» И спросил:
— Он назвал имя?
— Да, великий князь. Бату-хан требует меня.
4
Александр Невский щедро наградил воинов, особо отличившихся в сражении со шведами. Гаврила Олексич и Сбыслав получили золотые цепи за особые заслуги, правда, не с княжеской шеи, и Олексич пригласил Сбыслава отпраздновать это событие в домашней обстановке. Высокая княжеская награда да ещё и приглашение на домашнее торжество настолько взволновали и обрадовали юношу, что он невольно позабыл о свойственной ему сковывающей застенчивости. Шутил и смеялся за столом, говорил громче обычного, описывая подвиги Олекси-ча, смело смотрел Марфуше в глаза и поднимал чарки вровень со старшим другом. Вполне возможно, что он и перебрал бы тогда через край, если бы Гаврилу Олексича не потребовал к себе князь прямо посередь пира.
— Я с тобой, Олексич. — Сбыслав вскочил, трезвея на глазах.
— Ты с Марфушей. Невский и тебя бы позвал, коли бы был нужен Пируйте, скоро вернусь.
И вышел. И молодые люди остались одни, не решаясь ни поднять глаз, ни шевельнуть языком.
— Знаю, от семейного пира оторвал, — сказал Александр, как только Олексич появился в дверях. — Спешки вроде никакой нет, может, и зря оторвал, но беспокойно мне стало после этой грамоты.
Невский ткнул пальцем в свиток, лежавший на столе, и вновь зашагал по палате, заложив руки за спину.
Это всегда было признаком особой озабоченности, Гаврила знал об этом, а потому без приглашения молча сел на лавку.
— Издалека переслали, из Цесиса, дорого стала мне, да того стоит. — Александр сел к столу, взял свиток. — Это — устав Тевтонского рыцарского ордена. Писан по-немецки, так что читать буду сам и только главное. Может, квасу хочешь с похмелья-то?
— Похмелье завтра будет.
— Это ты верно сказал. — Невский развернул свиток и начал читать, с листа переводя на родной язык: — «Наш устав: когда хочешь есть, то должен поститься, когда хочешь поститься, тогда должен есть. Когда хочешь спать, должен бодрствовать, когда хочешь бодрствовать, должен идти спать. Для ордена ты должен отречься от отца и матери, от брата и сестры, и в награду за это орден даст тебе хлеб, воду и рубище» Что скажешь?
— Нелюди.
— А нас татарами путают. Вот чем надо пугать! — князь потряс свитком. — Но — нельзя, своего человека подведём.
— Такие никого не пощадят
— Татары тоже не щадят после первой стрелы. Но коли до первой стрелы успел покорность изъявить, не трогают. Грабят, но не трогают.
— Чогдар рассказывал?
— Не только Чогдар. Жители всех городов, которые без боя сдались, все живы остались. А татары пограбили да и ушли. А церкви не грабили Ни церкви, ни монастыри. Чогдар мне объяснил, что закон Чингисхана им это запрещает. Яса называется. А это, — он опять потряс свитком, — это — немецкая яса
— Да, эти обжираться перед битвой не будут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Мужеством простых воев одержана победа на Неве-реке, но победа над ярлом Биргером совсем не означает победы над королевством Шведским. Великий Новгород — кусок лакомый, от таких не отказываются и после того, как обожглись. И если на западе стоит Псков и иные крепости, то север наш ничем не прикрыт. А на юге — татары, чудом не ворвавшиеся в новгородские пределы. Значит, надо строить добрые опоры на севере. Надо думать о завтрашнем дне, о безопасности внуков своих и о могуществе Новгорода. Это стоит денег, больших денег, и вы, господа Великого Новгорода, должны их дать. И не подаянием, кому сколько не жалко, а налогом на имущество каждого.
Княжеская речь была выслушана со вниманием и в тишине, но тишина эта стала мёртвой, как только Александр замолчал. И зависла над пирующими столами.
— Дадут они, как же, — громко сказал Миша Пру-шанин. — Для них калита куда как родины дороже.
— А ты, Мишка, хоть полгривны заработал? — ехидно спросили с дальнего стола.
— Миша славу вечную заработал, — громко сказал Гаврила Олексич. — И слава его потяжелыпе всех ваших гривен, вместе взятых.
— Ты чужие гривны не считай.
— Не с руки нам с Западом ссориться…
— Новгород нашим богатством стоит и стоять будет.
— Верно! Откупимся, коль чего не так сойдётся… Шум нарастал, в нем уже глохли отдельные слова, голоса крепчали, но Александр молчал, темнея лицом. И сидел, уронив на стол могучие руки, кулаком валившие наземь быка.
— А куда казна Биргера подевалась? Неужто поверим, будто он без неё приходил.
— Вот ты, князь Невский, на неё крепости и строй…
Александр резко выпрямился, отшвырнул кресло. Обвёл столы суровым взглядом, и шум сразу стих.
— Если Совет господ не изыщет денег на строительство укреплений, я отъеду из Господина Великого Новгорода!
И быстро вышел из Грановитой палаты.
2
Успокоился князь только к ночи. Ходил по палатам, распугивая челядь, и только Александра решалась к нему подступиться:
— Отдохни, не терзай себя.
— А ты чего за мной, как тень, бродишь? В тягостях ведь, о младенце подумай.
— Ты пока мой младенец. Ложись, я тебе песенку спою…
Наконец князь послушался. Лёг, и Александра прилегла рядом. Ласкала, тихо пела колыбельную, и Невский под утро задремал.
А утром, ещё до трапезы, пришли Ярун и Чогдар. Так и не уснувшей Александре осторожно доложили о них, и к ранним посетителям вышла она, запретив будить мужа. Гости низко поклонились, и Ярун сказал:
— Здравствуй, княгинюшка. Знаем, что не ко времени, но сердце не на месте. Как он-то? Уснул хоть немного?
— К рассвету только и задремал. Садитесь, гости дорогие. Не завтракали, поди? Сейчас распоряжусь.
Княгиня вышла, а гости сели. Тишина стояла, будто челядь по-мышиному по всем переходам перебегала. А потом вдруг раздались хозяйские шаги, и в палату вошёл Александр.
— Здравствуй, князь Александр Ярославич Невский, — торжественно сказал Ярун. — Разбудили мы тебя все-таки.
— Мономах завещал с солнцем вставать. Чем пир кончился?
— Не знаем, мы все вслед за тобой ушли.
— Миша Прушанин половину бояр переколотил, — усмехнулся Чогдар. — А Васька Буслай — вторую половину. Повязать пришлось да в поруб сунуть за буйство.
— Олексич вытащит, — улыбнулся Невский. — Хотел сегодня же к отцу ехать, чтобы о битве рассказать: он такие рассказы любит. Да не могу после вчерашнего. Дожать боярство надо, деньги из них выдавить! Придётся вам во Владимир поспешать, дядьки мои.
Вошла княгиня Александра. Склонилась в лёгком поклоне:
— Прошу к столу, гости дорогие.
Ярун с Чогдаром выехали через два дня. В битве они не участвовали, но поскольку были людьми ответственными, то старательно расспросили всех, в том числе и отпущенного на свободу Мишу. А Новгород гудел то ли с перепою, то ли прослышав, что боярство умудрилось обидеть на пиру победителя шведов. Гудел, но пока ещё не дрался.
Выехали после полуденного сна, когда спала жара. От охраны, а тем паче от слуг отказались, хотя князь советовал не пренебрегать высоким своим положением.
— Мы — воины, Ярославич. Сами управимся.
Управились. Но не так просто, как рассчитывали.
Переночевали в роще на попонах, положив под головы седла. Встали с зарёю, перекусили, заседлали коней и сразу же тронулись в путь, поспешая к великому князю. И ещё до обеда быстро и как-то очень бесшумно были окружены татарским отрядом в два десятка всадников.
— За меч не хватайся, — тихо сказал Чогдар. — Говорить буду я.
Говорил он спокойно и коротко, а кончилось тем, что им пришлось ехать совсем в иную сторону в татарском окружении. Правда, держались татары вежливо, хоть и насторожённо, но сути это не меняло.
— Говорят, что без разрешения начальника отпустить не могут, — пояснил Чогдар.
Ярун промолчал. Он полностью доверял своему побратиму, понимая, что в создавшемся положении Чогдару удобнее вести переговоры, но был встревожен. В конце концов не выдержал:
— Неужто набег?
— Сказали, что посланы переписывать мужское население.
— Опять ясак?
— Хуже. Для пополнения армии.
Наконец прибыли на берег реки, где горели костры, паслись рассёдланные кони и стояла юрта. Воины, сидевшие у костров, особого внимания на них не обратили, а доставивший их командир разъезда, спешившись, прошёл в юрту А они продолжали сидеть в сёдлах, пока из юрты не появился все тот же командир и что-то крикнул.
— В юрту зовёт, — сказал Чогдар, спешиваясь.
Прошли в юрту. Сидевший в ней худощавый татарин чиновничьего вида строго нахмурился и что-то сказал. Командир разъезда, сложив на груди руки, что-то виновато забормотал, и тут вдруг Чогдар, отстранив его, шагнул к чиновнику, закричав гневно и грозно. Чиновник мгновенно вскочил, виновато залопотал, кланяясь в пояс. Чогдар указал ему место у порога, чиновник тотчас же просеменил туда, а Чогдар спокойно уселся на его войлок.
— Садись рядом, анда. Он посмел сказать мне, монголу, что я должен встать перед ним на колени.
Все сразу же прояснилось, Чогдар и Ярун вдруг сделались высокочтимыми почётными гостями. Им, кланяясь в пояс, подносил кумыс сам тощий чиновник, а его воины уже разделывали барашка.
— Он прибыл переписывать всех мужчин, годных для войны, — сказал Чогдар. — Это плохо, потому что призванных бросают в наступление, первыми.
— Надо доложить об этом князю Ярославу.
— Надо соблюдать обычаи, — важно сказал Чогдар. — Они устраивают пир в нашу честь.
Пировали три дня: степные обычаи были строгими, и Чогдар не мог их нарушить. На пиру он рассказывал о великой победе Новгородского князя Александра Невского, воины громко кричали: «Урр!…» — и потрясали саблями в честь победителя шведов.
На четвёртый день выехали в сопровождении почётного эскорта. Ехали медленно, потому что обеды превращались в обильное угощение, и Чогдар воспринимал это как должное, не желая нарушать устоявшихся обычаев Впрочем, вполне возможно, что он вёл бы себя по-иному, если бы знал, что нарочный, высланный чиновником ещё в день их появления, мчится в ставку Бату-хана, нахлёстывая коня.
3
Великий князь Ярослав уже знал о Невской победе и был счастлив. Он встречал посланцев сына с великой честью и ещё более великой сердечностью, жадно и по многу раз расспрашивая о деталях.
— Стало быть, Сбыслав угнал коней у шведов?
— Сбыслав не только спешил шведов, князь Ярослав, — с гордостью и удовольствием рассказывал Ярун, — он прорубил дверь топориком Чогдара в рядах шведских воинов для дружинников Миши Пру-шанина.
— А Александр сразу же вызвал Биргера на поединок?
— И сражался с ним равным оружием, не уронив чести княжеской.
Чогдар помалкивал, невозмутимо выслушивая хвалу князю Александру и его дружинникам. Но когда Ярослав в третий раз стал обсуждать поединок Александра с ярлом Биргером, позволил себе вмешаться:
— Не гневайся, великий князь, но доблесть твоего сына не в поединке со шведским ярлом.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Доблесть полководца в том, что он, наступая малыми силами, не только разгромил врага, но и потерял при этом всего два десятка своих воинов.
— Да, князь Ярослав, это — его заслуга, — сказал Ярун. — Князь Мстислав Удалой проиграл битву на Калке, имея численное превосходство, а князь Александр Невский выиграл сражение у превосходящего по силам противника, потеряв всего двадцать своих витязей. О таких победах я до сей поры что-то не слыхивал.
— Внезапность, быстрота и полное окружение, — весомо, загибая пальцы на каждом слове, пояснил Чогдар. — Твой сын — полководец, великий князь.
Князь Ярослав был достаточно опытен и закалён в битвах, но воевал по старинке, уповая на удачу да личную отвагу. Поэтому и расспрашивал в первую очередь о том, что знал, понимал и чтил:
— Ну, без доблести тоже…
— Тоже, — согласился Чогдар. — Русские — доблестные воины, потому-то Бату-хан и повелел призвать их в свою армию.
— У меня нет сил запретить ему это, — вздохнул Ярослав.
— Когда нет сил, используют хитрость, великий князь. Объяви сам запись добровольцев в армию Ба-ту-хана.
— И в чем же здесь хитрость?
— Добровольцев не бросают в бой первыми, — сказал Чогдар. — Кроме того, их хорошо готовят и хорошо вооружают.
— Чтоб я отправил православных сражаться за язычников… — Князь отрицательно покачал головой. — Церковь меня не простит.
— На Руси язычников больше, чем христиан, — сказал Ярун. — Подумай, князь Ярослав. Чогдар сказал верные слова.
— Проливать русскую кровь…
— А чью кровь ты проливал на Липице? — усмехнулся Ярун. — На такое даже татары не пойдут.
— Не пойдут, — подтвердил Чогдар. — Они не доверяют никому и не допустят, чтобы кровные народы сражались друг с другом.
Князь Ярослав не мог решиться на то, чтобы его подданные добровольно пошли сражаться на стороне вчерашних жестоких поработителей. Он ощущал это не просто как нечто глубоко безнравственное, но и как личный неотмолимый грех. И для него, много нагрешившего, преступить через новый, особо • тяжкий грех было невыносимо мучительно, особенно потому, что выбор он вынужден был делать сам.
— Как скажет Церковь, — наконец вымолвил он. — Как она скажет, так я и сделаю.
Церковь не только поддержала предложение князя о добровольцах, но и весьма обрадовалась. Её это устраивало едва ли не больше, чем Ярослава: Русь раздирало двоеверие, а отток язычников вселял надежду на окончательное торжество православия. Оставалось склонить к этому татар, но Чогдар не видел здесь особой причины для тревоги:
— Добровольцам верят больше.
А вскоре неожиданно пожаловало татарское посольство. Его возглавлял сам Бурундай, лучший полководец Бату-хана, ещё совсем недавно наголову разгромивший войска великого князя Юрия на реке Сити. В этом можно было увидеть как унижение, так и особую честь, и Ярослав предпочёл увидеть второе. Даров посольство не привезло, подчеркнув тем самым, что рассматривает Владимирское княжество землёй покорённой, но Бурундай лично преподнёс князю Ярославу богато изукрашенную ханскую саблю.
— Великий Бату-хан чтит отважных.
Переводил его личный переводчик: округлый чиновник с мягкими жестами и хитрыми глазами. Ярослав, как водится, поблагодарил, восхитился подарком — кстати, вполне искренне, поскольку сабля была и впрямь хороша, — й завёл обычный для первого знакомства разговор о здоровье хана, о трудном пути. Бурундай отвечал кратко и вполне вежливо, а потом вдруг резко что-то сказал толмачу.
— Бурундай гневается на меня, что я плохо перевожу, — сказал чиновник. — И просит тебя, князь, позвать своего толмача.
Ярослав хотел было отговориться, что такового, мол, не имеет, но вовремя заметил острый, проверяющий взгляд Бурундая и понял, что хитрить нельзя.
— Посол прав, мой толмач владеет двумя языками одинаково, и это позволит нам лучше понять друг друга.
И повелел позвать Чогдара.
— Скверно, — сказал Чогдар, надевая самую богатую одежду из всех, пожалованных ему Ярославом. — Если Бату-хан посчитает меня перебежчиком, мне несдобровать, анда.
— Скажи им, что служишь князю Александру и ни разу не обнажал сабли против татар.
— Думаю, что они уже знают об этом.
Однако первая встреча с представителями самого Бату не предвещала ничего настораживающего. Мало того, Чогдар и Бурундай совершенно одинаково приветствовали друг друга, а толстенький чиновник согнулся в три погибели и тут же вышел. От князя Ярослава это не укрылось, и он понял, что неожиданный приезд столь высокого посла объясняется не встречей Бурундая с ним, великим князем Владимирским, а встречей с Чогдаром. И встречей на равных, потому что тотчас же припомнил слова Чогдара о том, что он вырос, держась за стремя Субедей-багатура.
Чогдар переводил легко и быстро, сразу перейдя к деловой стороне, порою забывая о князе и вступая с Бурундаем в спор, который Ярославу не переводил. Впрочем, князя это скорее радовало: он не только полностью доверял Чогдару, но и понимал, чего тот добивается от сурового и неуступчивого Бурундая.
— Бурундай весьма одобряет твоё решение, великий князь, начать запись добровольцев в татарскую армию, — сказал Чогдар. — Он полагает, что Бату-хан отметит твоё усердие, однако настаивает, чтобы об этом было доложено Бату-хану лично.
Что— то в тоне переводчика насторожило Ярослава, но что именно, он никак не мог уловить. И чтобы выиграть время, успеть понять, решил уточнить:
— Это должно быть официальное посольство?
— Нет, великий князь. Докладывать должно доверенное лицо, уполномоченное на то тобою.
«Александр! — с ужасом подумал Ярослав. — Они хотят заполучить моего сына в заложники…» И спросил:
— Он назвал имя?
— Да, великий князь. Бату-хан требует меня.
4
Александр Невский щедро наградил воинов, особо отличившихся в сражении со шведами. Гаврила Олексич и Сбыслав получили золотые цепи за особые заслуги, правда, не с княжеской шеи, и Олексич пригласил Сбыслава отпраздновать это событие в домашней обстановке. Высокая княжеская награда да ещё и приглашение на домашнее торжество настолько взволновали и обрадовали юношу, что он невольно позабыл о свойственной ему сковывающей застенчивости. Шутил и смеялся за столом, говорил громче обычного, описывая подвиги Олекси-ча, смело смотрел Марфуше в глаза и поднимал чарки вровень со старшим другом. Вполне возможно, что он и перебрал бы тогда через край, если бы Гаврилу Олексича не потребовал к себе князь прямо посередь пира.
— Я с тобой, Олексич. — Сбыслав вскочил, трезвея на глазах.
— Ты с Марфушей. Невский и тебя бы позвал, коли бы был нужен Пируйте, скоро вернусь.
И вышел. И молодые люди остались одни, не решаясь ни поднять глаз, ни шевельнуть языком.
— Знаю, от семейного пира оторвал, — сказал Александр, как только Олексич появился в дверях. — Спешки вроде никакой нет, может, и зря оторвал, но беспокойно мне стало после этой грамоты.
Невский ткнул пальцем в свиток, лежавший на столе, и вновь зашагал по палате, заложив руки за спину.
Это всегда было признаком особой озабоченности, Гаврила знал об этом, а потому без приглашения молча сел на лавку.
— Издалека переслали, из Цесиса, дорого стала мне, да того стоит. — Александр сел к столу, взял свиток. — Это — устав Тевтонского рыцарского ордена. Писан по-немецки, так что читать буду сам и только главное. Может, квасу хочешь с похмелья-то?
— Похмелье завтра будет.
— Это ты верно сказал. — Невский развернул свиток и начал читать, с листа переводя на родной язык: — «Наш устав: когда хочешь есть, то должен поститься, когда хочешь поститься, тогда должен есть. Когда хочешь спать, должен бодрствовать, когда хочешь бодрствовать, должен идти спать. Для ордена ты должен отречься от отца и матери, от брата и сестры, и в награду за это орден даст тебе хлеб, воду и рубище» Что скажешь?
— Нелюди.
— А нас татарами путают. Вот чем надо пугать! — князь потряс свитком. — Но — нельзя, своего человека подведём.
— Такие никого не пощадят
— Татары тоже не щадят после первой стрелы. Но коли до первой стрелы успел покорность изъявить, не трогают. Грабят, но не трогают.
— Чогдар рассказывал?
— Не только Чогдар. Жители всех городов, которые без боя сдались, все живы остались. А татары пограбили да и ушли. А церкви не грабили Ни церкви, ни монастыри. Чогдар мне объяснил, что закон Чингисхана им это запрещает. Яса называется. А это, — он опять потряс свитком, — это — немецкая яса
— Да, эти обжираться перед битвой не будут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40