Она говорила мягко, как бы показывая мужу, что на нее не действует скептическое выражение его лица.
— Мне льстит, месье, что вы считаете, что у меня хватит ума на такое. Я знаю, что у вас не хватило бы, как бы сильно вы этого ни желали.
— Я? Но я никогда… Он, черт побери, мой брат, Амели. — Герцог так и не смог закончить свою мысль. Он замолчал и пожал плечами. — Ты думаешь, он это сделал? — спросил он.
— Какое значение это имеет, если и сделал? — ответила она. — Какое значение имеет, кто это сделал? Или даже кто Донес на него?
Он на минуту задумался.
— Нет, полагаю, что не имеет, — медленно произнес Юбер.
Она кивнула, наблюдая, как меняется выражение его лица, когда он обдумывал ее слова. Ему чужда логика, подумала герцогиня, но он разберется. Хотя, пожалуй, лучше немного ему помочь.
Ее голос зазвучал с большей теплотой и проникновенностью.
— В конце концов, — начала она, — все эти годы он получал так много внимания, столько всего, что должно было принадлежать вам. Какая разница, если он и проведет немного времени в тюрьме, а здесь дела примут свой естественный оборот? С ним не случится ничего серьезного; он выскользнет, как всегда. Все, вероятно, разрешится очень просто без моей или вашей помощи. Как-нибудь я все же отвечу на письмо толстой Жанны. Какое-то сочувствие, сестринское кудахтанье, просто ради приличия. Но что очень важно, — добавила она, — нельзя допустить, чтобы об этой новости узнали в доме.
Модные журналы и скандальные газеты перестали приходить по почте, к немалому облегчению Мари-Лор. По крайней мере, думала она, больше не будет сплетен о любовнице Жозефа.
Но казалось, что не будет больше и писем от него.
Она уже и не ждала их. Она перестала надеяться получить весточку от него несколько недель назад.
«Нет, — поправила она себя, — я думала, что перестала надеяться, но сердце чуть не выскочило из груди, когда утром Николя протянул мне письмо».
Оно было от Жиля. Оно было длинным — длиннее, чем обычно, хотя и непривычно живым и многословным.
Но он так много трудился, напомнила она себе, и приятно знать, как он радуется минуте своего торжества, когда его благополучное плодотворное будущее наконец кажется осуществимым. Учебный год закончится через несколько месяцев. Он усердно готовился к экзаменам. Он был уверен, что сдаст их, и уже подыскивает себе медицинскую практику. В конце июня они с Сильви поженятся. Приданое поможет ему арендовать помещение для работы и для проживания их всех.
«И тогда ты сможешь приехать домой, Мари-Лор». Она чувствовала его удовлетворение даже по почерку, с его красивыми заглавными буквами. Это позор, продолжал он, что ей пришлось провести год в услужении у проклятых аристократов. Но она не должна падать духом, скоро все будет хорошо.
Она усмехнулась, представив, как приносит незаконнорожденного ребенка в упорядоченный мир Жиля.
Нет, он не прогонит ее. Жиль не способен нарушить семейные связи. Он станет заботиться о ней и о ребенке и героически защищать сестру от любого, кто осмелится бросить на нее осуждающий взгляд. Но он будет опечален и унижен, к тому же в первый месяц его семейной и профессиональной жизни, именно в июне, она ожидала рождения ребенка.
Она не могла определить дату точно, но подозревала, что зачатие произошло почти сразу. «Какая жалость, — думала девушка, — все эти неприятные раздражающие предосторожности, на которых так настаивал Жозеф, оказались бесполезными — ведь если бы не эти проклятые презервативы, мы бы блаженствовали каждую ночь».
Она прикинула, что была беременна четыре с половиной месяца, судя по величине живота, как авторитетно определила и Луиза, будучи старшим ребенком из десяти. Усталость и тошнота совершенно исчезли сразу же после Нового года, как это и должно произойти, по словам Бертранды, в конце первых трех месяцев.
У нее не только пропали скука и депрессия, но как бы это ни было абсурдно, она чувствовала себя прекрасно: сильной, как вол, и голодной, как медведь. Она могла бы считать, что и выглядит прекрасно, с этой энергией, струящейся по ее венам. По правде говоря, она даже не хотела выглядеть такой жизнерадостной хотя бы во время этих неприятных и непонятных сцен в библиотеке, куда через каждые несколько недель ее звали подавать чай герцогу и герцогине. Но к ней вернулись оптимизм и решительность, и поэтому Мари-Лор забывала испытующие взгляды этой пары, как только закрывала за собой дверь в библиотеку. И это хорошо, говорила она себе, при ее сложных обстоятельствах, не говоря уже о бесконечных мелочных придирках, которыми герцогиня преследовала буквально всех слуг в замке.
— Никогда за всю историю французского дворянства еще не бывало более капризной и изнеженной беременной дамы, — говорил Николя.
Луиза и Мари-Лор по-прежнему сшивали бесконечные ярды шелка, превращая их в бесконечное число свободных, удобных платьев и пеньюаров. Месье Коле обнаружил, что его изобретательность подвергается суровому испытанию требованиями блюд, которые были бы легкими и питательными, но при этом «привлекательными и разнообразными, чтобы пробуждать легкий аппетит». Он насмешливо скривил губы, повторяя слова герцогини.
— Ты думаешь, она и в самом деле беременна? — спросил Робер. — Может, она засунула под платье подушку и что-то затевает?
— Что, украсть где-нибудь ребенка? — рассмеялся Робер. У Мари-Лор екнуло сердце. — Не смеши нас, Робер.
— Она не притворяется, — сказала собравшимся Луиза. — Я как-то заглянула в ее комнату, когда она мылась. Живот у нее на самом деле большой, я видела его, такой блестящий от мыла.
— Она умна, — сказал месье Коле. — Вероятно, придумала, как подкупить нашего маленького месье Юбера, чтобы он сделал свое дело. Что означает, — добавил он, — что и теперь я могу делать свое. — И подмигнул Мари-Лор. — Кормить будущую маму как можно лучше.
Мари-Лор эти последние месяцы наслаждалась легкими, вкуснейшими, полезными для пищеварения блюдами, а также поддержкой и советами остальных слуг. За исключением злобного Жака и ханжи Арсена большинство слуг старались быть ласковыми с ней.
Месье Коле занимался ее будущим местом службы. Он следил за вакансиями поваров в семьях среднего достатка в окрестных городках. Она без труда найдет себе новое место, уверял он, имея его рекомендацию.
И к концу февраля, когда Мари-Лор была почти на пятом месяце, Бертранда помогла ей найти жилье у своих родственниц в деревне Каренси. Под залог в пять ливров хозяйка согласилась держать эту комнату. Мари-Лор надеялась, что сможет проработать еще три месяца, прежде чем будет вынуждена жить на оставшиеся деньги.
Если все пойдет так, как задумано, то она проживет в деревне два месяца: один до рождения ребенка, а другой — после. Потом поступит на новое место и отдаст дитя кормилице.
Ей была ненавистна мысль, что ребенка будет кормить кто-то чужой. Она не одобряла обычай отдавать свое чадо, вверяя его нищей, изнуренной работой женщине, которая делает это только ради денег. И она знала, чем это грозит: дети, и богатые и бедные, часто умирали от равнодушного отношения к ним.
Она могла бы воспроизвести наизусть отрывок из романа Руссо о некоторых матерях, которые, «избавившись от своих младенцев, радостно кидаются в водоворот наслаждений городской жизни». Она со стыдом вспомнила, какую бурю негодования у нее, подростка, вызвали эти слова. Как в своем возмущении она охотно оставляла без внимания положение матерей, у которых не было выбора. Как и сам великий философ, Мари-Лор не допускала и мысли о том, каково матери отдавать своего ребенка и лишь надеяться на лучшее.
Вот еще пример того, что вас учит жизнь, а не книги. Она должна быть разборчивой при выборе кормилицы. Наверное, некоторые добрее, менее измотаны, чем другие. Если повезет, она найдет работу, где иногда будет немного свободного времени; она согласится на меньшее жалованье в обмен на возможность время от времени видеть младенца. А за этот месяц перед возвращением к работе она просто должна дать столько любви (и столько своего молока) маленькой Софи или Александру (ей было все равно, будет это мальчик или девочка), что их хватит на все время разлуки.
Книжная лавка, естественно, откладывалась на неопределенный период. Главным было содержать себя и ребенка, оставаться независимой и никогда (она позволяла себе думать об этом только мгновение, когда просыпалась среди ночи) не опускаться до положения, когда приходится чистить ужасную уборную гостиницы за кусок хлеба и комнату.
Время проходило удивительно приятно. Мари-Лор, казалось, спрятала все свои огорчения и разочарования, связанные с Жозефом, в какое-то дальнее, недоступное место. «Я в нем ошиблась, — говорила она себе, — ладно, пусть будет так». Странно, но она была непоколебимо уверена, что все еще его любит, — возможно, благодаря внутренней убежденности, что ее чувства полезны ребенку. Она не полагала, что медицинская наука с ней согласится, но верила, что ребенок будет счастливее и здоровее, если свои девять месяцев созревания будет находиться под любящим сердцем. Самое главное — ребенок никогда не должен испытывать недостаток любви. Ей и младенцу повезло, они были в безопасности и о них хорошо заботились. Даже погода смягчилась, был уже март, и в Прованс пришла ранняя теплая весна.
Начинал расцветать миндаль. Робер принес Мари-Лор сломанную узловатую веточку с пробивавшимися из бутонов цветами.
— Давай поставим ее в старый кувшин на подоконнике, — предложила она, поднимая глаза от молодого зеленого горошка, который чистила. — Приятно посмотреть, как они будут распускаться, каждый день понемножку.
Они улыбнулись друг другу, приветствуя весну и новую жизнь.
В этот день Робер делал «мадленки» к чаю. Осторожно он отмерил муку, сахар, соль. Делать маленькое печенье в форме ракушек было проще по сравнению со сдобным тестом, но Робер стремился к совершенству. Он вбил три больших свежих яйца в тесто и начал вливать полфунта растопленного масла.
— Ты уже выбрала вторые имена? — спросил он, разливая смесь по формочкам.
— Если это мальчик, он будет Александр Жозеф, Александр в честь моего папа, а Жозеф, — она заговорила сдержанным тоном, — ну, ты знаешь, в честь кого.
Робер пожал плечами и отошел, чтобы положить масло на место. Кто-то принес груду грязных горшков, и Мари-Лор достала из очага горячую воду. Проходивший мимо Жак сделал непристойный жест, указывая на живот Мари-Лор, и расхохотался, когда Робер погнал его прочь.
— А для девочки? — через некоторое время спросил он.
— Что? О, второе имя. Нет, если это девочка, она будет Софи, как мама. Но я еще не придумала второе имя.
— Придумаешь, — сказал он и протянул ей только что испеченную «мадленку». — Попробуй.
— М-м… — Печенье таяло на языке, легкое и сдобное одновременно, со слабым запахом лимона, отчего оно не казалось пресным. — Чудесно, Робер, — сказала она. — Само совершенство, ты будешь таким же мастером, как месье Коле.
Он покраснел.
— О нет, Мари-Лор.
— И ты очень хороший друг, — добавила она. Веселая искорка блеснула в ее глазах.
— Знаешь, если это девочка, я назову ее в честь тебя, чтобы вспоминать тебя таким, какой ты сейчас.
— Софи Роберта? — Это показалось ему неблагозвучным.
— Софи Мадлен, — с удовлетворением произнесла она. — Разве не красиво?
Он согласился, и Мари-Лор углубилась в свою работу с чувством удовлетворения. «Софи Мадлен или Александр Жозеф, — думала она, — ты будешь счастливым ребенком, ибо обязательно наследуешь таланты своего отца. А от своей матери — моим даром тебе будет стойкость и упорство. И верность в любви».
Глава 4
Наступил апрель, буйно зацвели вишневые деревья, громко запели птицы, установились ясные солнечные дни и теплые звездные ночи. И ни одного письма для Мари-Лор, кроме короткой записки от Жиля, в которой он смущенно сообщал, что Огюстен Риго женился на своей кузине Сюзанне из Нима.
После Пасхи герцог с герцогиней задумали целый ряд торжеств, чтобы вознаградить себя за воздержание во время поста. И неожиданно Мари-Лор почувствовала, что ей трудно справляться с работой. Она чувствовала себя разбухшей, огромной, сгибающейся под все возрастающим весом.
Одежда едва налезала на нее, несмотря на безобразные клинья, которые они с Луизой вставляли в платье. Даже туфли и чулки казались слишком тесными. Спина ужасно болела.
День сменялся другим. Скоро она уйдет отсюда, успокаивала себя Мари-Лор. В любой день. Она с трудом просыпалась по утрам, натягивала платье и совала голые ноги в деревянные башмаки, которые ей кто-то одолжил. Единственное, чем она могла управлять, были волосы, которые благодаря ее стараниям оставались красивыми и блестящими.
Она шепотом подбадривала себя и младенца. «Мы обойдемся без него, — упрямо повторяла она. — Он нам не нужен. Мы сами о себе позаботимся. У нас есть собственные деньги».
Она старалась не слишком часто пересчитывать свои сбережения. Но иногда эти семьдесят восемь ливров в маленьком мешочке были ее единственным утешением. И в одно прекрасное апрельское утро она поддалась искушению.
Вокруг никого не было, хотя она слышала, как Робер и месье Коле возятся в кладовке. Она успеет взглянуть на свой тайник до их возвращения. Мари-Лор вытащила кирпич и… ничего не увидела.
Она моргнула. Нет, совсем ничего, кроме нескольких соломинок. «Ладно, — сказала она себе, пытаясь сохранить спокойствие перед надвигающейся паникой, — не волнуйся, это не тот кирпич, вот и все».
Она потрогала другой, затем еще один. И еще. Она ощупала каждый кирпич на левой стороне, а затем для ровного счета и на правой. Ни один из них даже не шевельнулся.
Но что это там, в углу большого очага, почти засыпанное золой? Оно блестит, вернее, они блестят — разбитое стекло и тоненькая золотая проволочка…
Мари-Лор поняла, что нашла, еще не вытащив из пепла папины сломанные очки.
Из пальца сочилась кровь. Должно быть, она порезалась осколком стекла, но не ощутила никакой боли. Вместо нее она почувствовала какое-то движение в груди. Как будто там рухнуло что-то крепкое и надежное: все эти месяцы она думала, планировала, старалась во всем находить светлую сторону, сохраняла оптимизм и жила надеждой, и вот теперь все это превратилось в пыль и пепел. Она, сжавшись в комок, опустилась около очага и зарыдала.
— Это герцогиня. Это Жак. Я знаю! — сквозь рыдания кричала она Роберу и месье Коле, когда они ее нашли.
Месье Коле сделал слабую попытку урезонить Мари-Лор.
— Нет смысла предъявлять обвинения, когда нет доказательств, — говорил он.
Она смотрела на него как на врага.
— И что же вы предлагаете мне делать? — Лишенный всякого уважения, ее поразил собственный тон. А то, что он на нее не обиделся, испугало. Если он позволяет ей так грубо разговаривать, значит, ее положение действительно ужасно.
Он пожал плечами, налил в стакан вина и предложил ей. Мари-Лор покачала головой. Наступившее молчание подтверждало безнадежность и безысходность.
— Но, — робко предположил Робер, — ты еще, может быть, получишь вести от Жозефа.
Ее глаза вспыхнули.
— Спасибо, Робер. — Губы сложились в злую улыбку. — Действительно, он может появиться прямо сегодня утром, с хрустальным башмачком. Избавившись сразу и от жены, и от любовницы. И обнаружив, что единственная пара хрустальных туфелек во всей Франции оказывается впору только моим распухшим ногам. Очень современная волшебная сказка, как вы считаете?
— Довольно, Мари-Лор! Не насмехайся над Робером. — Вино вернуло уверенность в голос месье Коле.
Она кивнула:
— Прости, Робер. И простите, пожалуйста, мою грубость, месье Коле. — Она неуверенно поднялась на ноги. — Но я не могу вот так сидеть, рыдая и переживая. Я собираюсь потребовать, чтобы эта стерва вернула мои деньги…
— Мари-Лор! — возвысил голос месье Коле.
— … эта Горгона, эта гиена, а не хозяйка.
— Мари-Лор, — повторил он, — это неудачная идея.
«Наверное, неудачная», — думала она, взбираясь по лестнице. Но у нее не было других идей, как и у ее друзей на кухне.
Ей необходимо проявить решительность. Сделать что-то смелое, дерзкое. Она не надеялась получить обратно свои деньги, но могла бы наконец выяснить, чего хотят от нее эти ужасные люди и почему они требовали, чтобы она проходила через эту унизительную процедуру с чаем в библиотеке.
Между апартаментами герцога и герцогини и кухней было множество лестниц. Тяжело дыша, Мари-Лор одолела последнюю из них и все же постаралась пройти по золоченым и лепным коридорам быстрым шагом. Она поморщилась, увидев свое повторяющееся отражение в больших зеркалах, и прищурила глаза от солнечного света, через недавно увеличенные окна проникавшего внутрь и игравшего на изящных стульях и инкрустированных столиках.
Она целеустремленно прошагала через переднюю герцогини и увешанную гобеленами спальню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33