Свет лампы освещал рыжие волосы Жиля и бросал глубокие тени на худые щеки контрабандиста. Мари-Лор услышала, как рвется ткань, сначала тряпки, а затем окровавленные штаны. Она следила за точными и четкими движениями Жиля и слушала сопровождавшие их рассуждения.
— Рана на бедре, близко от артерии. Мне может понадобиться жгут. — Ни одна из тряпок не была достаточно длинной. Он огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно перетянуть ногу выше раны, чтобы остановить кровотечение. — Твоя косынка, — сказал он.
Длинная полотняная косынка перекрещивалась над вырезом платья Мари-Лор и завязывалась сзади на талии. Она развязала ее, а Жиль продолжал обследовать, прощупывать и промокать кровь на ране.
— Лучше, лучше, не так плохо, как сначала казалось, — тихо говорил он. — Нет, не артерия, но есть инфекция, я сначала прочищу рану, а потом зашью ее. — Он достал маленький острый ножик. — Странно, — заметил он, обращаясь, скорее всего к себе самому. — Она выглядит словно дуэльная рана.
На самом деле ран было две, объяснил брат. Более свежую он, вероятно, получил, упав в лесу на каменистую тропу, и от этого открылась старая болячка, похожая на рану, полученную на дуэли, чего, конечно, не могло быть. Жиль полагал, что она — результат удара ножом в какой-нибудь драке, возможно, в кабаке. Но, уж конечно, не на дуэли: одни только аристократы устраивают церемонии из своих драк.
Горох вместе с куском бекона благополучно варился в печи, и Мари-Лор вернулась к тазу с грязной водой.
Ее больше не беспокоили чернильные пятна, бесконечное мытье посуды решило эту проблему. Руки стали красными, и кожа растрескалась, покрылась следами ожогов от печи и каминов. Она больше не торговала книгами, а он не занимался контрабандой.
Она думала, что ей сразу же следовало бы понять, что такие, как он, не перевозят запрещенные книги. Особенно после того, как обнаружилась дуэльная рана… И из-за повязки на глазу.
…Она продела в большую иглу крепкую нитку и протянула ее Жилю.
— Теперь дай ему немного бренди, — сказал брат, — чтобы ты смогла держать его, пока я буду зашивать.
Он осторожно перевернул контрабандиста на спину. Им требовалось большое свободное пространство для своей работы. Мешала стопка книг. Мари-Лор протянула через раненого руку, чтобы оттолкнуть ее. Пуговка на ее рукаве зацепилась за его бандану и сдвинула повязку с глаза.
Она отшатнулась, ожидая увидеть пустую глазницу. Но он открыл глаза, и они оба были прекрасны. На минуту она забыла указания Жиля и лишь смотрела на пару бездонных черных глаз, от взгляда которых сегодня в библиотеке у нее чуть не остановилось сердце.
— Быстрее, Мари-Лор! — В голосе Жиля звучало нетерпение.
— О… да. — Все еще потрясенная, она положила голову мужчины себе на колени. — Выпейте, месье, — сказала она, открывая бутылку и поднося ее к его губам. — Мой брат займется вашей ногой, но будет немного больно.
Он улыбнулся, колдовски блеснули его белые зубы, и в уголках прекрасно очерченного рта появились маленькие насмешливые морщинки. Губы слегка скривились, 1 но улыбка стала еще выразительней. «Жизнь — забавная штука, не правда ли, мадемуазель?» — казалось, говорил он, его насмешливая галантность проникала в сердце Мари-Лор.
— Самое увлекательное открытие… — хрипло прошептал он, прежде чем поднести ко рту горлышко бутылки.
Глотая бренди, он крепко держал ладонь Мари-Лор. Он потерял сознание, и она держала его руку все время, пока Жиль резал и зашивал, посвистывая через сломанный зуб и тихо поругиваясь. Губы мужчины дрожали, морщинки то появлялись, то исчезали в уголках его рта. Но он выпил достаточно бренди, и сознание не возвращалось к нему.
— У него шишка на голове от падения. Он замерз и промок. У него лихорадка от заражения. Но больше всего он страдает от потери крови и недостатка пищи, — сделал заключение Жиль.
Они уже убирали комнату, оттирали пятна крови и прятали запрещенные книги за фальшивую перегородку в кухонной стене.
— Странно, зачем ему повязка на глазу? — задался вопросом Жиль. — Но возможно, у него было воспаление, которое недавно прошло.
Мари-Лор рассеянно согласилась с братом.
— А взгляни на это. — Жиль расстегнул рубашку на груди мужчины. На шее на грязном шнурке висело небольшое серебряное кольцо-печатка с ониксом. — Украл, полагаю, может, в то время его и ранили в ногу. Судя по всему, снял с какого-то аристократа. Ну да так ему и надо. Думаю, он проспит всю ночь. Ему будет трудно двигаться, поэтому я не думаю, что он опасен для нас. Я останусь здесь в лавке на ночь, на всякий случай. Мне все равно надо просмотреть кое-какие анатомические рисунки. И успокойся, — улыбнулся Жиль. — Ты была превосходной помощницей, и он будет здоров.
Брат предложил перенести контрабандиста в кухню на кровать, на которой никто не спал. Но на ней были разложены книги в определенном порядке, и Мари-Лор не хотела разрушать его.
— А если на мою кровать? — спросила она.
Но когда Жиль, подняв брови с подозрением, как будто намекая на непристойность ее предложения, посмотрел на сестру, она хлопнула его по плечу.
— Я буду спать наверху, идиот.
Спальня Мари-Лор была всего лишь нишей рядом с кухней, из окна которой был виден кусочек сада позади дома. В ней пахло розмарином и лавандой. Мари-Лор нравилось спать под пучками трав, развешанными для сушки под потолком. Она помогла Жилю снять с мужчины одежду и немного смыть с него грязь, а затем они натянули на него латаную-перелатаную ночную рубашку их отца. Они проделали это по-деловому и быстро. Жиль нуждался в ее помощи, но едва ли он собирался позволить ей разглядывать их пациента. Хотя Мари-Лор и не требовалось рассматривать его. Она делала свое дело спокойно и уверенно, а все линии и впадины, углы и изгибы тела спящего сами собой отпечатывались в потаенных, самых уязвимых уголках ее памяти.
Его тело, вызывавшее жалость своей худобой, было в царапинах. Потемневшая от синяков кожа плотно обтягивала выступавшие твердые мускулы, несмотря ни на что не утратившие своей мощи. Ее внутреннее зрение скользило по их выразительному рисунку от широких плеч к тонкой талии, к…
Она опустила большую, покрытую коркой пригоревшего жира сковороду в воду и с ожесточением начала скрести ее. Потом сняла с очага кипящую воду, вылила ее в таз и погрузила в нее руки. Слишком горячо. Слишком больно. Хорошо!
Вода успокаивала. Боль воспоминаний утихала.
Жиль поднялся наверх проверить папа, оставив сестру возиться с одеялами и подушками. Мари-Лор смотрела на свою постель долго, казалось, до бесконечности долго, наконец, отвернувшись, стала выбирать одежду, которую намеревалась надеть на следующий день. Она рассматривала сложенные в сундуке вещи и еще дольше искала голубую ленту для волос. Поиски пары чулок, не нуждавшихся в штопке, представляли трудную задачу. Ее дырявые передники и косынки имели жалкий вид.
Но наконец ей не оставалось ничего другого, кроме как повернуться — очень, очень медленно — и снова посмотреть на него.
Всходившая луна бросала неровный свет на его руки и скулы. Ей хотелось дотронуться до него, но она боялась, боялась разбудить его и боялась того, что он пробудил в ней. Поэтому девушка просто пристально смотрела на его лицо, как будто школьный учитель дал ей задание запомнить все до мельчайших подробностей. Она размышляла, насколько ей нравится его орлиный нос, узкий и изящный, с раздувающимися ноздрями. Удивлялась, что не заметила маленький шрам на его верхней губе. Разглядывала так называемый вдовий треугольник на его высоком лбу и бесстрастно, словно сводами какого-то собора, восхищалась изящным изгибом его бровей.
Его черные волосы веером рассыпались по подушке. То есть рассыпались бы, если были бы чистыми. Если бы их вымыли и расчесали, они бы блестели и переливались отраженным счетом радуги, как черный шелковый веер. Она представила, как моет его волосы, осторожно сушит их льняным полотенцем и расчесывает, пока они не начинают потрескивать от электрических искр. Она бы накрутила прядь его волос на руку, как моток черных шелковых ниток для вышивания.
У Мари-Лор перехватило дыхание. У нее вырвался стон, и ее тело содрогнулось, а лицо запылало, ноги ослабели и задрожали. Она бросилась вон из комнаты к Жилю и папа…
Вода в тазу была холодной и сальной. Пора вылить ее и заменить горячей из очага. Пора забыть о нем и о той наивной, впечатлительной девушке… Неужели это было всего лишь несколько месяцев назад? Всего лишь одна поездка в ночном дилижансе отделяет ее от того времени?
Не важно! Она похожа на ту девушку не больше, чем на героиню романа, который ей тогда нравилось читать. В другой жизни. Когда у нее были книги для чтения… До того как он задул свечу и все изменилось.
Глава 2
Камердинер бросил забрызганные чаем шелковые чулки на спинку стула, поверх одежды, которую надевал виконт в этот день. Взглянув в зеркало, отражавшее все, что происходило за его спиной, виконт заметил мечтательную улыбку на собственном лице.
Конечно, он улыбался. «Кто бы не улыбнулся, — подумал он, — после сегодняшней встречи в библиотеке?» Перед его глазами возник ее образ: раскрасневшаяся и трепещущая, одни веснушки, яркие волосы и круглые маленькие груди, напоминающие айву.
Удивительно! Как случилось, что она подает чай в замке его отца?
Машинально виконт сунул ноги в панталоны, которые, стоя на коленях, держал перед ним камердинер. Как человек, которого всю жизнь мыли и одевали другие, он послушно и рассеянно поднял руки и наклонил голову, позволяя надеть на себя тонкую батистовую рубашку с замысловатыми складками на плечах.
Но вдруг покачал головой. Нет, не этот розовый жилет, расшитый золотом. Лучше темно-красный бархатный — немного солиднее.
— Зачеши мне волосы назад и заплети их, Батист. Не надо кудрей.
Последние несколько месяцев его содержала (он ненавидел это слово, но вынужден был признать его точность) женщина, которой нравилось видеть его одетым, как обезьяна шарманщика. У него не было никакого выбора: она платила за его одежду. Когда он появился в ее загородном доме, на нем были только те самые окровавленные лохмотья контрабандиста.
Однако иногда она позволяла ему одеваться так, как нравилось ему самому: в более простую одежду темных тонов — по американской моде. В Америке мужчины носили удобные простые вещи, там он научился ценить их стиль и манеры, которые почти стирали различия между государственным деятелем и торговцем. Конечно, одно дело восхищаться стилем и другое — следовать ему. Он мог, когда его оскорбляли или угрожали, по-прежнему поднять брови и скривить губы, как это делали наилучшие (или наихудшие) представители его класса. Олицетворяя, как он знал, развращенного, паразитирующего французского аристократа. Такого как барон Рок.
Поэтому виконт едва ли мог, хотя и упрекал себя за это, позволить себе чувствовать превосходство над своей благодетельницей мадам де Рамбуто. Она служила связующим звеном между ним и его семьей во время его пребывания за границей. Это она написала ему, что он должен вернуться во Францию, если хочет еще раз увидеть своего отца. Обмениваясь письмами, они составили план его возвращения. Он должен был найти способ пробраться через границу, а она прислать за ним карету в Монпелье.
Пока заживала его нога, а его семья улаживала вопрос о законности его приезда, она с удовольствием заботилась о нем. Состояние его здоровья и рваная одежда возбуждали ее, давая повод для теперь уже безопасного бунта против ее покойного обжоры мужа. Жозефу не составляло большого труда развлекать ее сказками об опасных приключениях, в которых только чудо спасало его. К тому же она прекрасно выглядела, и с ней было легко заниматься любовью.
Нет, полагал он, ее внешность не имела значения. Он целовал ее маленькие пухлые ручки и воображал чернильные пятна на ее пальцах, перебирал руками длинные светлые волосы и воображал, что они сияют как медь. А когда касался языком ее груди, он почти чувствовал вкус веснушек, рассыпанных по ней, словно молотая корица.
Отличаясь терпимостью, широкими взглядами, чуждая заблуждений, она должна была понимать, что не ее он так покорно услаждает каждые ночь и день. Но мадам де Рамбуто была мудрой женщиной; она брала то, что предлагала ей жизнь, и не тратила время в погоне за недостижимым.
«Странным оказалось это недостижимое», — думал он. Девушки из книжной лавки нет, уже нет, — сейчас она всего лишь служанка. Его служанка, или его семьи. Недосягаемая для него, если соблюдать необычное правило, которое он установил для себя почти пятнадцать лет назад. Сильный не должен злоупотреблять слабостью беззащитного. Иначе может произойти нечто ужасное. Однажды это уже произошло.
Но что случится, если он дотронется до ее румяной щеки или, проходя мимо, похлопает ее пониже спины?
Да, черт побери! Может случиться и, вероятно, случится.
Он не дотронется до нее, так он решил.
Каким бы трудным это ни оказалось. Намного труднее, чем в декабре прошлого года.
Еще не забрезжил зимний рассвет, когда он проснулся от ужаса, не понимая, где находится. Год изгнания и скитаний довел его до этого состояния. Он принюхался: розмарин и лаванда. И что-то еще, пряное как корица, терпкое как лимон. Женщина! Простыни на постели пахли женщиной.
Он вспомнил: бесконечно долго тянувшийся день, боль, головокружение, все возрастающий страх, что он никогда не доберется до гостиницы, где должен был ожидать карету мадам де Рамбуто. Накануне на улице кто-то толкнул его, человек, страшно спешивший куда-то, натолкнулся на него, и с тех пор нога дьявольски болела.
«Какая ужасная работа разносить книги», — думал он. Если когда-нибудь ему снова придется переходить границу, он обязательно найдет другой способ. Контрабанда трудна и опасна, хотя всего лишь месяц назад она казалась прекрасным случаем привезти во Францию хорошие и интересные книги.
Пробираться по каменистым тропам и прятаться от стражников на границе оказалось отнюдь не романтично. Падение чуть не погубило его. Но хуже всего было иметь дело с этими несговорчивыми требовательными букинистами, как звали того нахрапистого типа? Ах да, Риго. Риго, который выманил у него последние экземпляры «Исповеди» Руссо, ибо он сам был слишком слаб и болен, чтобы придавать этому значение.
И все же он вернулся во Францию живым, и никто из его кредиторов или других врагов не узнал об этом. Если повезет, его семья откупится от кредиторов и утихомирит тех разгневанных мужей, которые все еще требуют сатисфакции.
Он откинулся на бугристую подушку, вдыхая аромат розмарина и лаванды, лимона и корицы, и задумался о последнем и самом трудном букинисте — девушке, чья постель пахла так приятно и возбуждающе. Его губы растянулись в кривую улыбку, когда он вспомнил, как она вспылила, обнаружив, что он не полностью выполнил заказ ее отца. Она явно была не только хозяйкой лавки, хотя и произвела впечатление, одновременно разозлив его, своей компетентностью. Она была читательницей: даже процитировала кусок текста из мемуаров месье X. И то ли ему показалось, то ли действительно ее испачканные чернилами пальцы дольше задержались на страницах именно этой книги?
Смешно, но он был словно околдован этими пальцами. Но не было ничего смешного в волнении, которое вызывали в нем глаза, словно отражавшие грозовое парижское небо. А большой, решительный рот, выдававший скрытую страсть…
И еще… — ах да! — веснушки. Бронзовые и медные, они, как крошечные осенние листья, осыпали ее щеки, спускались на шею и, словно чуть заметные метки на карте сокровищ, дразняще прятались в белоснежном полотне, закрывавшем ее грудь. То, что он увидел, когда она развязала косынку, стоило всей его боли и страха перед своей слабостью и раной. Если бы он сохранил ясность мыслей. Если бы он мог вспомнить, были ли те три или четыре веснушки на груди, которая оказалась так близко от его лица, когда она наклонилась и сбила эту дурацкую повязку, закрывавшую его глаз.
— Она помолвлена, — заявил этот бульдог братец, когда принес ему в постель хлеб и кофе. — Ну, почти помолвлена с человеком, который, как и все мы, понимает, что ее голова забита книгами и историями и за ней надо присматривать, Это хорошая сделка для всех. Она останется в книготорговле. Она будет полезна Риго… полагаю, вы встречались с ним вчера?
Виконт, должно быть, чем-то выдал свой испуг, ибо ее брат весело рассмеялся.
— Нет, она, конечно, помолвлена не со старым Риго, как вы могли подумать, старина? Ее возлюбленный — племянник Риго; мой дорогой друг Огюстен безумно влюблен в нее с детства. Они с Мари-Лор будут вести дела Риго, когда он совсем состарится. У него прибыльное дело, не то что у нас.
«Хорошая сделка. Прибыльное дело».
«А она тоже безумно влюблена в племянника?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33