Может быть, подумала она, есть другой выход…
Жозеф махнул рукой в сторону смятых простыней и подушек.
— Ты позволяла мне все, — прошептал он, — и мы были счастливы. Почему ты не хочешь поехать со мной в Париж?
… но сначала она должна внести полную ясность. Мари-Лор вытерла слезы и еще больше выпрямилась. Он с любопытством посмотрел на нее. «Хорошо», — подумала она.
— Я позволила тебе не больше, чем позволила себе самой, — сказала она. — Я позволила себе получить от тебя все, что только было возможно получить за такое короткое время. Ты должен это понять.
И ты это понимаешь, знаю, что понимаешь. Ведь в твоей истории кроется идея, идея, что берут и отдают друг другу люди, когда они… — удивительно, как трудно это все высказать, — равны.
Жозеф задумчиво свел брови, как бы решая трудную задачу.
— Я не хочу быть твоей содержанкой, — сказала Мари-Лор, — потому что не хочу быть какой-то особой… служанкой или… принадлежностью. Я считаю неправильным так обращаться с женщиной.
— Я тоже, — возразил виконт. — Но ведь со многими женами обращаются так же плохо, если и не хуже. И ты знаешь, что я никогда не буду так относиться к тебе, как бы ты ни называлась. Между прочим, «любовница» всего лишь слово, удобное для выражения…
Девушка покачала головой:
— Нас создают слова, которые мы употребляем. «Жизнь, свобода и стремление к счастью» — не просто слова, это понятия, идеи.
Он пожал плечами, еще неготовый признать свое поражение.
— И поэтому ты лишаешь нас обоих всего, только ради… идеи?
Она ненавидела моменты, когда ее чувства проявлялись раньше, чем она могла выразить их.
— Я поеду в Париж, — сказала она. — А…
Мари-Лор жестом остановила его.
— Но не как твоя любовница, Жозеф. А как… как твоя возлюбленная, если можно так сказать. Как независимый человек. Я буду работать. Я попрошу месье Коле найти мне место кухарки. Если я пробуду здесь до конца года, то я получу мои двадцать ливров… продам этот халат и оплачу дорогу до Парижа. Ну, мне надо еще все рассчитать, конечно, но…
— Глупо оставаться здесь из-за такой ничтожной суммы, когда я смогу оказать тебе щедрую помощь. И не говори мне, что не примешь ее от меня.
— Возможно, возьму в долг. Позднее, когда соберусь покупать книжный прилавок… знаешь, мне очень бы помогло, если бы ты разузнал, сколько это может стоить…
«У нее будет самая лучшая книжная лавка в Париже, — решил виконт. — И когда она столкнется с дороговизной жизни в городе, ее несгибаемая решимость обходиться без помощи ослабеет».
Но как она была очаровательна, так настойчиво отстаивая свою независимость. Жозеф кивнул, на его подвижном лице неожиданно появилось выражение смирения и беспокойства.
— Ты, вероятно, будешь ужасно занята, — сказал он. — Думаю, у тебя не останется времени для встреч со мной.
Мари-Лор улыбнулась:
— Я буду занята, но не настолько, чтобы не встречаться с тобой.
Он не находил во всем этом никакого смысла, но был слишком счастлив, и его это не беспокоило.
— Я все узнаю о книжной торговле, как только попаду в Париж. Видишь ли, я знаю людей, которые зарабатывают этим на жизнь, на набережных Сены. Для меня честь быть твоим агентом в этом деле. — Он чуть скривил губы.
— В чем дело?
— О, ни в чем, просто… мне хотелось подарить тебе Париж, а оказалось, ты вполне способна взять его сама. Так скажите мне, мадемуазель Букинистка, что я могу дать вам? Кроме обещания вечно любить вас?
Мари-Лор, спустив покрывало, обнажила грудь.
— Вы не думаете, месье виконт, что могли бы еще раз дать мне самого себя?
Небо за окном посветлело. Не важно, подумал Жозеф. Для него эта ночь будет бесконечна. Он притянул Мари-Лор к себе и вздрогнул от прикосновения ее сосков к груди.
Он целовал ее губы, щеки, веки, нос, а ее руки ласкали его тело. Он чувствовал ее жар, ее готовность принять его.
Он приподнял ее за ягодицы и, войдя в нее, то опускал, то снова приподнимал их.
Медленно. Нежно. С силой и непреклонностью. Как морской прибой, бьющийся о скалу. Как колыбельная, почти беззвучная, когда дитя засыпает на груди матери.
«Навеки», — услышал Жозеф, или ему показалось, что услышал; ему было все равно. Это слово то звучало, то затихало. Кровь начинала слишком громко биться в жилах, и он уже ничего не мог расслышать.
«Навеки…» Мари-Лор произнесла это слово где-то очень глубоко в горле. Произнесла его вслух? Или простонала? Или выкрикнула, выдохнула. Или всего лишь подумала.
«Я полюбила тебя навеки», — думала она потом, когда они молча лежали в сером свете раннего утра. Мари-Лор заглянула за его плечо и увидела их отражение в зеркале — бледно-розовый бархат и ярко-голубой атлас — в трехстворчатом зеркале на противоположной стене. Бесконечный ряд отражений. Навеки.
Прощальные слова дались им с трудом.
— Я буду писать тебе, — прошептал Жозеф, — а ты тоже должна писать мне. Адрес на той бумаге, которую я тебе дал. Два месяца, Боже мой, как это долго!
— Недолго, — возразила Мари-Лор. — Ты будешь занят. И с пользой, хотя я знаю, ты не хочешь в этом признаться. Ведь тебе придется привыкать к новой жизни. И еще… к новому дому.
Она чуть не сказала «к новой жене». Но ей было больно думать об этом.
— Знаешь… — заговорил он.
— Да, что, Жозеф?
— О, ничего, просто тебе не надо беспокоиться… из-за маркизы, я хотел сказать. Она… это трудно объяснить деликатно, но она не такая, как ты могла бы предположить.
Мари-Лор пожала плечами, не желая слушать о женщине, на которой он собирался жениться. Он, казалось, обрадовался, как будто его смущало то, что он пытался сказать.
— Ладно, ты увидишь сама, что я имел в виду, когда приедешь туда, — торопливо добавил виконт. — Сейчас важнее, чтобы ты была здесь в безопасности.
Бывает время, подумала она, когда ему бы лучше выражаться не с такой деликатностью. Но Мари-Лор поняла, о чем он говорит. «В безопасности от моего брата», — хотел сказать Жозеф, хотя ему явно было стыдно думать об этом.
Но это не было проблемой. Герцог не будет беспокоить ее, поскольку они с женой собирались провести ноябрь и декабрь в Париже.
— Она обещала заплатить нам годовое жалованье в конце года, как только вернется, — сказала Мари-Лор. — И тогда я сразу же уеду.
— Да, но если она не заплатит, если она обманет тебя, или если она или… кто-то другой… попытается обидеть тебя, ты должна уехать даже без денег. Обещай мне это, — сказал он.
— Я не боюсь, что меня обидят. — Девушка улыбнулась и подняла сжатый кулак. — Ну хорошо, как только ты уедешь, я продам халат и спрячу деньги. Таким образом, у меня будут сбережения на дорогу.
Она в последний раз поцеловала его, открыла дверь и осторожно потрясла Батиста, пока он не проснулся и не начал тереть глаза.
— Я не буду ни о чем беспокоиться, Жозеф, — сказала она, — и буду любить тебя вечно.
— Вечно, дай-то Бог! — прошептал он, стоя на пороге своей комнаты и глядя как Мари-Лор торопливо идет по коридору.
Она исчезла за углом, а он все еще оставался неподвижен, не сводя глаз с того места, где она только что стояла. Как будто в воздухе остался ее след. Как будто он мог оберегать ее.
В коридоре стояли плотницкие леса, а стены были завешаны предохраняющими от краски кусками ткани. Спрятавшись за ними, сидела скорчившись человеческая фигура и, не переставая молча проклинать стоявшего в дверях Жозефа, наблюдала за ним. «Скверно, — думал Жак, — что каждая ночь напоминает мне о том, как Мари-Лор отвергла ухаживания». Еще хуже было то, что он вынужден каждую ночь, сжав зубы, слушать все, что происходит на этих любовных свиданиях, но не иметь возможности что-либо увидеть. В каменной стене была трещина, но так неудобно расположенная, что иногда он видел какую-то тень или, хуже того, две тени, и ему оставалось лишь прибегать к воображению.
Что было по-своему интересно, но в конце концов ужасно неудобно и обидно. Во время ночных бдений он боролся со сном. Затекала правая нога. Чесался зад. Не говоря уже о переполненном мочевом пузыре.
Неужели этот молодой идиот никогда не вернется в свою комнату, чтобы он, Жак, мог почесать свою задницу и немного размяться? Все же ему удалось сегодня узнать кое-что ценное. Если он сумеет рассказать об этом как надо, то в награду ему могут заплатить.
Дверь закрылась, и Жак радостно вздохнул. Месть этой высокомерной сучке будет его собственной наградой. А пока все, что хотелось, — это хорошенько почесаться, облегчить мочевой пузырь и ожидать, когда еще несколько ливров зазвенят в кармане.
ИНТЕРЛЮДИЯ: ГОСПОДА И СЛУГИ
Париж и Прованс
Ноябрь — декабрь 1783 года
«Дорогой Жозеф!
Как радостно и странно писать тебе. Почта, как ты знаешь, стоит дорого, и я буду писать мелко и на полях. Что вполне уместно, потому что я пишу только о мелких и незначительных вещах. Но я постараюсь рассказать тебе обо всем, от этого ты становишься ближе ко мне…»
— Ты получил письмо, которое так ждал? — Голос маркизы де Машери был тихим и теплым, как шоколад, который она за завтраком наливала из серебряного кофейника.
Она протянула чашку Жозефу, который уже две недели был ее мужем.
— Онемел от счастья? Я рада за тебя, друг мой, но я не должна больше так с тобой разговаривать. — Ее лицо было серьезно, но карие глаза над пухлыми румяными щеками блестели. — Слишком много симпатии. Люди сочтут это неприличным, и я снова окажусь объектом скандала.
Жозеф рассмеялся:
— Нам надо научиться игнорировать друг друга и в обществе время от времени обмениваться оскорблениями. Мы имеем прекрасный образец в лице Юбера и Амели. Сегодня за ужином мы сможем понаблюдать за ними.
Он одним глотком выпил шоколад.
— Но ты ошибаешься в одном — я не онемел. Будь готова, ты все услышишь. Даже больше того. Я буду описывать, объяснять, приводить примеры и разглагольствовать: «Мари-Лор то, Мари-Лор это», оскорбляя твой слух, пока ты не попросишь пощады. Я ужасно рад, Жанна, получить весть от нее. Я не говорил тебе, что беспокоюсь о ней, но я беспокоился. Понимаю, как нелепо это звучит.
— Это, конечно, нелепо. Но я об этом, конечно, знала.
— Она жива и здорова, — сказал он, — только ужасно скучает без меня, хотя признается, что наслаждается возможностью спать всю ночь. Она взяла несколько книг из библиотеки замка, сейчас некому помешать ей. Она нашла Шекспира и, когда выдается свободная минута, читает его романтические комедии. И еще она пишет… хм… где это? А, вот, в самом низу: «Но больше всего мне хочется получить и прочитать письмо от тебя». Ну, она, должно быть, уже получила одно — или, надеюсь, не одно. К сожалению, кажется, у нее мало свободных минут, потому что они заняты приготовлением джемов и желе, заготавливают на зиму фрукты и овощи… — Он пожал плечами. — Чистят, бланшируют, маринуют… Я не совсем понял, о чем она пишет в этом месте.
Маркиза засмеялась:
— А я понимаю. Когда я училась в школе при монастыре, мы помогали на кухне, хотя иногда мне удавалось вместо этого работать в саду. Но восхитительно, — продолжала она, когда они вышли из-за стола, — видеть джентльмена, размышляющего о таинствах солений и варений. И раз уж ты проявляешь такой интерес к домашнему хозяйству, то не мог бы помочь мне сегодня утром в саду?
— Конечно! Сегодня будет собрание Общества против рабства в Ла-Гранж, Лафайет был очень сердечен, охотно снова принял меня в свой круг и со всеми познакомил. Мари-Лор была права: мне полезен плодотворный образ жизни. У меня есть еще несколько часов, и я буду рад тебе помочь.
Она провела мужа во внутренний двор, где садовник, обрезавший большое коническое тисовое дерево, спустился с лесенки и помог хозяйке надеть такой же, как у него самого, передник.
— Спасибо, Гаспар. Нам нужен еще передник для месье виконта.
Установленный ею распорядок дня не допускал изменений. Каждое утро, если позволяла погода, она посвящала посадке и прополке, рыхлению и ограблению, или подстригала кусты и подвязывала виноград в саду позади Меликур-Отеля, обширного парижского дома ее семьи. Затем садилась отдохнуть с блюдом фруктов и бокалом вина, принимала ванну и проводила часть дня с Гомером или Геродотом. Свои занятия она аккуратно записывала в дневник. После чего следовал вечер в салонах или в театре и наконец интимный вечер с одним или двумя друзьями. Такова жизнь, цивилизованного джентльмена, объяснила она Жозефу, и она была рада разделить ее с ним.
— Мы пойдем дальше этих цветочных клумб, — говорила маркиза. — Вот совок и подушка под колени. Мы будем болтать о твоей Мари-Лор, но только пока от тебя будет польза.
Жозеф пожал плечами, изобразив гримасу от необходимости испачкать руки. Но затем застегнул передник, подвернул панталоны и грациозно опустил колени на подушку. Глубоко вдохнул; воздух был холодным, бодрящим, а опавшие листья и торфяной мох приятно пахли землей.
— Это было очень милое письмо. — Он зачерпнул совком смесь листьев и торфа и начал рассыпать ее по клумбам, на которых супруга посадила гиацинты, которые должны были расцвести в следующем году. — Бодрое, интересное и в целом очень пристойное, почти как у школьницы. Она явно никогда не писала любовнику. Но когда она получит мои письма, то поймет, как это делается.
Каким блаженством было обсуждать это, подумал он, после месяцев притворства, когда он доказывал семье, что Мари-Лор для него совершенно ничего не значит. Жанна была хорошим слушателем, сочувствующим, но строгим, замечавшим неискренность. Такой слушатель заставлял говорить правду до малейших подробностей.
— Однако какую я сделал глупость, что не оставил ей денег на почту, — продолжал Жозеф. — Она пишет, что не сможет писать мне каждый день из-за своей проклятой привычки экономить каждое су. Такие ничтожные деньги. Я мог бы потихоньку положить монеты в карман ее халата.
Он замолчал.
— Нет, я не мог бы этого сделать. Она почувствовала бы себя униженной.
— Кажется, — хмыкнула маркиза, — она чувствовала себя униженной от предложения стать любовницей моего мужа. Я не уверена, что могу одобрить такую высокомерную гордость у судомойки, даже если она мечтает торговать книгами.
Жозеф в знак протеста поднял совок.
— Ты — сноб, Жанна. Книготорговля — почетное занятие, и благородные книготорговцы дорожат своей независимостью. Я восхищаюсь и немного завидую ей, как завидую любому, кого не сумели заставить жениться, какой бы необходимостью это ни было для нас обоих. — И вежливо добавил: — И каким бы приятным ни . оказался наш брак.
Она кивнула, но Жозеф видел, что не убедил супругу. И заговорил с большим жаром:
— Но все равно ясно как день, почему она ничего не примет от меня. Это доказывает, что ее не интересует то, что я могу дать, и что она любила бы меня независимо от этого. Я нахожу это прекрасным…
Маркиза пожала плечами, и он отказался от попытки убедить ее. Ибо — хотя он, конечно, не признался в этом — ему тоже хотелось, чтобы Мари-Лор не так упорно отстаивала свою независимость. Но с этим ничего нельзя сделать.
К тому же ожидание скоро закончится, он и оглянуться не успеет, как она будет с ним, здесь, в Париже.
Лучше поговорить о чем-нибудь более приятном. Жозеф набрал в грудь воздуха и, по-мальчишески захлебываясь, заговорил:
— Но у нее, Жанна, такие необыкновенные, меняющиеся глаза — то голубые, то серые, иногда даже с фиалковым оттенком, если ты знаешь, что можешь в них увидеть. Они такие большие… А я говорил тебе о ее веснушках?
Маркиза от души расхохоталась:
— Не больше восьмидесяти раз, Жозеф. Но я не возражаю, мне очень полезно посмеяться сегодня. Как приятно понаблюдать за утонченным месье X, копающимся в грязи, околдованным хорошенькой книголюбкой — судомойкой с большими глазами и веснушками на щеках. Это укрепляет веру в непредсказуемость человеческой натуры.
А ты хорошо поработал над этими клумбами, дорогой. Остается только проверить чашевидные деревца у западной стены, надежно ли привязаны они к подпоркам и не завелись ли в них клещи. На прошлой неделе мы опрыскали их мыльным раствором, но иногда процедуру приходится повторять.
Маркиза поднялась на ноги и помахала садовнику, который снова спустился с лесенки, на этот раз чтобы забрать у нее инструменты.
— Завтра я займусь вместе с тобой подрезкой, Гаспар, — сказала она, — так что не забудь принести еще одну лесенку.
Деревца были в полном порядке, и маркиза, внимательно осмотрев их стебли, листья и оранжевые ягоды, не обнаружила ни одного клеща.
— Через месяц — сказала она, — ягоды приобретут яркий соблазняющий красный цвет. Их будут клевать воробьи и пьянеть от перебродившего сока. У них, как и у тебя, Жозеф, закружится голова, и некоторые будут налетать на стену и разбиваться об нее. Очень жаль, но я не знаю, как остановить их.
Жозеф склонился к протянутой руке супруги.
— Я не собираюсь ничего разбивать. За исключением, может быть, Юбера, если за ужином он прольет суп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33