В те времена, когда жестокие игры Дракулы происходили чаще и их, боялись как судьбу, способную настичь любого постороннего или члена двора, никто не был особенно склонен рассказывать такие истории, хотя и не мешал им.
Слуги на его досаду стали отвечать простой осторожностью, Дракула, увидев это, сожалел, что не поддерживал свою жуткую репутацию на прежнем уровне. Полагал, что если бы он и другие более последовательно следовали примерам своего обращения с турками, враги империи Аттилы не слишком бы усердствовали, чтобы развалить ее. Встреча с человеком из владений Шарлеманя – будущим партнером – навела на эту мысль. Если Ричард Нормандский честно завоевал право называться Львиное Сердце (в чем Дракула сомневался), тогда он потерял его в последней войне. Дракула, сняв свои двойные доспехи, предписанные протоколом, несмотря на удушающий зной, немедленно послал за Бихеймом, своим другом и советчиком. Это был один из любезных его жестов, потому что, когда менестреля впервые привели ко двору Дракулы, тот ожидал, что его посадят на кол и оставят медленно испускать дух во дворе крепости, пока собственный вес не пронзит внутренности. Вместо этого благородный князь воткнул ему в зад нечто совсем другое, и он приобрел бессмертие. Почему? Потому что у галльских князей были менестрели, развлекавшие их музыкой и остротами. И Влад Цепеш возжелал иметь собственного менестреля, – выполнявшего его капризы и воспевавшего силу его гнева, когда у Влада появлялась такая потребность.
Возможно, сейчас Дракуле стало безразлично, представляют ли его чудовищем или героем. Допускать лесть вообще – значит позволить себе галльскую слабость, которую надо осудить.
Майкл Бихейм не спешил к Воеводе, но не потому, что знал его настроение. По прошествии многих лет поэт усвоил: Дракула больше всего ценил в нем нахальство наглость, которую только он мог себе позволить, и поэтому всегда лениво отзывался на приказ прийти, но сегодня его опоздание было встречено более грозно, чем обычно.
– Как прошли празднества? – с тревогой спросил поэт князя.
Дракула расслаблялся в тепловатой ванне, из пены были видны только лицо и борода. Он не выглядел расслабленным, в глазах, как написал бы Бехейм, блистал гнев.
– Мы встретились, чтобы обсудить кампанию, а не праздновать победу.
– Конечно, – подтвердил Бихейм. – Но победа всегда больше в задумке, а празднование радостнее в ожидании. Мы, бедные артисты, только рассказывающие истории о былых сражениях, не можем нарисовать такие сказочные картины, как идущие в битву генералы. Или я ошибся, и в вашей встрече с великим Ричардом Львиное Сердце царили только вражда и недоверие? Было бы жалко и досадно, по меньшей мере для Блонделя и меня, которым предстоит воспевать ваш триумф, когда Мальта будет разрушена!
Воевода хлопнул по воде.
– Львиное Сердце! – брезгливо воскликнул он.
– Вы не похожи на князя Ричарда, – заметил Майкл Бихейм смело.
– Он глупец! Он причинил только одним своим трусливым поступком больше вреда нашим империям, чем все наши враги за тысячу лет борьбы. Плохо уже то, что этот глупец висит на мне, но невыносимо, что он смотрит на меня с нескрываемой неприязнью. Он говорит со мной снисходительно, как с дураком. Ты не угадал бы по его разговору, кто из нас потерял корону и был изгнан. Он даже гордится этим, думая, что его отказ пролить английскую кровь отражает благородство к скоту, которым он правил, и уровень цивилизации, для которого мы здесь, на Востоке, слишком грубы. Цивилизация! Я бы не поверил, что этот человек сражался с магометанами так же свирепо, как все. Клянусь, его проклятый Блондель наврал о нем в своих песнях побольше, чем ты обо мне.
– Но он привел тысячу рыцарей-вампиров в Кальяри, – заметил Майкл Бихейм. – Мы едва могли надеяться, что Запад даст так много, с восставшими датчанами, голландцами и мятежной Галлией. Кого еще могла послать Шарлемань, когда все ее князья были заняты? Эти нормандцы не трусы, несмотря на то, что оставили Англию, не сражаясь в неблагоприятных условиях, – пятно на их чести тем более заставит отличиться в будущем сражении. Думаю, они будут служить нам хорошо, мой лорд.
– Ах! – сказал Дракула. – Не верю, что эти самозваные герои умеют драться. Я больше не верю и рассказам об их крестовых походах. Меня тошнит от их рыцарского кодекса с его тщеславием и кривляньем. Их турниры приучили лишь к игре в битву, а не к настоящей войне, из тысячи рыцарей только сто или двести воевали, но они, как и остальные, испорчены мечтами, иллюзиями. С ними боевые кони и пики, но мушкеты несут обычные солдаты, они, видите ли, считают это недостойным себя. Не у всех обычных солдат есть ружья – Ричард привел четыреста человек, вооруженных луками.
– Луками, мой лорд?
– О да! Возможно, Ричард был прекрасным бойцом, когда сражались мечами и луками, но он не принадлежит нашему времени. Как же он мог забыть, что лучшие в мире английские пушки нацелены в него, вместо того чтобы его защищать? Обманутый собственными механиками, не способный или не желающий смотреть за собственными генералами, это сумасшедший тип! И затем сдать без боя крепость!
– Если верить сообщениям, – сухо сказал Бихейм, – все до последнего рыцари-вампиры Англии были бы уничтожены, если бы он сопротивлялся дальше.
– Ну и пусть! – вскричал Дракула. – Они бы забрали с собой десять тысяч смертных – и сотворенное смертными было бы преступлением против природы, за которое Галлия отплатила бы сотней тысяч казней, сожжением всех городов Англии. Сделанное Ричардом – это не преступление и не богохульство, а победа в обычной войне, сообщившая миру, что обычные люди могут сражаться с вампирами, сталь со сталью. Мы развеяли представление о нас как легионе демонов, стали простыми людьми из жесткой плоти. Мы потеряли нашего наилучшего союзника – страх предрассудков. И это Ричард Нормандский предал нас.
– Если бы он стоял на своем до конца, – возразил Бихейм, – Англия подчинялась бы Галлии, и где бы тогда Чарльз нашел тысячу рыцарей вдобавок к нашей мощи в будущей схватке? Вы бы хотели, чтобы экипажи испанских и итальянских кораблей состояли из европейского отребья?
– У меня не было бы их! – ответил Дракула не колеблясь. – Я бы лучше дрался вместе, с тысячей моих валашских вампиров и таким же количеством моих обычных людей, чем с любым количеством людей Чарльза. Аттила сделал глупо, разделив империю с римскими генералами в дни первых завоеваний. В Галлии они все еще считают себя настоящей империей, а Валахию гнездом варваров. Они смеялись над нами, когда наши соплеменники создавали каналы в Индии и Китае, когда наши армии защищали Византию от султанов и когда купцы прокладывали безопасные торговые пути, соединяющие их с Востоком. Аттиле нужно было разграбить Рим, сделать из всего мира одну империю и показать себя более великим, чем Александр.
– Но Аттила не настолько велик, – мягко напомнил поэт, – как ты знаешь.
– Он был стар уже до моего знакомства с ним, – ответил воевода. – Да и сумасшедшим тоже. Но в свое время… он не всегда был такой развалиной, как сейчас… Я не верю этому.
– Если бы он не был сумасшедшим перед тем как стать вампиром, тогда он не стал бы им сегодня. Несомненно, он сражался яростней в дни завоеваний, но Ричард не из тех, кто мог бы править миром. Не его власть обеспечила богатства Валахии, а власть таких людей, как Фридрих Барбаросса и твой отец, и, конечно, таких, как ты. Истинная власть у тебя, и странно, что ты объявляешь о верности Аттиле, когда ты ею обладаешь. Но это – история. А что завтра? Ты не боишься потерпеть поражение в походе против ордена Святого Иоанна без поддержки Ричарда?
– О нет, – саркастически ухмыльнулся Дракула. – Мы не можем проиграть. Разве не благословил сам папа наших воинов? Новые вампиры, созданные беспокойным алхимиком при помощи эликсира, не могут противостоять нашей армии – в этом нет сомнения. Но кто будет настоящим победителем? Кто выпьет полную меру силы и власти из крови побежденных теперь, когда Англия завоевана Галлией и империя Шарлеманя рассыпается как карточный домик? Слишком поздно, Майкл, слишком поздно.
– Победа, мой лорд, будет измеряться хвалебными песнями таких, как я, – возразил Бихейм, зная, что воевода думал не о своей будущей славе. – Если будем петь громко, мы сможем посеять сомнение в отношении наших врагов и агитировать за Чарльза и Валахию.
– Наши армии объединены, чтобы показать миру, что Галлия и Валахия будут вместе сражаться против общего врага, – возразил Дракула, – но боюсь, мы сами того не желая, расскажем другое тем, кто за нами внимательно наблюдает. Даже наши друзья видят соперничество между Ричардом и мной. Победа может разделить нас, не говоря об отношении к врагам. Мы не можем уничтожить тайну, выданную миру мальтийским алхимиком, – можем только стремиться использовать ее эффективнее наших врагов и таким образом отдавать нашу силу постепенно. Мы слишком опоздали, чтобы подать пример разрушения, достаточный для запугивания всего мира.
– Тогда верни своих людей домой. Я бы поблагодарил тебя, если бы не ступил на скрипящую палубу морских судов.
– Этого я не могу сделать, – ответил воевода, выходя из ванны и заворачиваясь в простыню. – Возвращение может оказаться бесконечно хуже, чем продолжение, оно воодушевит мятеж в Валахии, подобный тому, что уже возник в Галлии. Мы должны воспользоваться нашим небольшим преимуществом, или наш мир рухнет сразу, вместо постепенного распада, который позволит сохранить нашу силу еще какое-то время.
– Я никогда не видел тебя таким озабоченным, мой лорд, – сказал менестрель расстроено, – в прошлом думал я, а ты действовал. Я боюсь, сэр, долгая жизнь превращает тебя в государственного деятеля.
– Я князь-вампир, – ответил Дракула, ссылаясь на книгу Никколо Макиавелли, которым восхищались на Востоке даже больше, чем на его родине.
Конечно, воевода Влад Пятый был князем-вампиром, научившимся осторожно применять разрушение и жестокость. Даже в молодости, когда гнев чаще влиял на его поступки, он всегда больше ценил страх перед ним. Теперь, если его мучила совесть вообще, то только потому, что он стал вялым в своей жестокости и недостаточно заботился о том, чтобы наполнить ужасом сердца обычных людей.
– Ты – отличный образец князя, – подтвердил Бихейм. – Но, мой лорд, Ричард тоже князь. Думаю, было бы хорошо, если бы до конца этой кампании вы оставались бы вместе и показали миру, что князья-вампиры Галлии и Валахии действуют заодно в подавлении мятежей.
Воевода вздохнул, признавая правоту своего слуги. Независимо от своего презрения к Ричарду и чудовищного предположения о презрении нормандца к нему, нужно было выиграть битву и доказать единство. Дракула отбросил простыню и стоял обнаженным, разглядывая свое тело.
Оно было большим и сильным, с массивными мышцами бойца. Многие вампиры, удовлетворенные своей нечувствительностью к боли и ранам, не утруждали себя. Хотя они никогда не толстели, но часто слабели. Дракула никогда не поддавался соблазну, сила была его идефиксом, он презирал всякую слабость. Его отец, Влад Восьмой, прозванный Драколи (Дьяволом), подавал сыну прекрасный пример в этом отношении, пока мятежники не убили его. Но если Владу было суждено погибнуть, он знал, ему наследует брат, Раду Великолепный. Человек совсем другого склада, Раду был мягким, больше похожим на нормандца Ричарда, чем на брата Влада, – и по характеру, и по внешности.
Мысль о Раду заставила Дракулу опять поморщиться, как обычно. Ханат был перенасыщен младшими братьями и неблагодарными сыновьями, страдавшими от того, что у них не было власти и приходилось столетиями ее дожидаться. И они не брезговали ничем, дабы получить и использовать власть. Он думал, стоит ли сохранять их мир ради людей, подобных Раду?
– Наши империи сохраняет то, – ворчал Дракула, – что у них так много врагов извне и мы должны смыкать ряды против них. Но внутренние враги могут доставить нам большие неприятности, если мы даже уничтожим внешних.
Бихейму не нужно было спрашивать, о чем речь. Валашская империя объединилась на основе ненависти к туркам и постоянной необходимости сражаться с ними. Этот общий враг не только отвлекал внимание от соперничества между князьями Востока, но и давал надежду двум группам людей, которые иначе могли быть неспокойными: самым сильным смертным, надеющимся выделиться в сражениях и заслужить превращение в вампира, и вампирам со старшими родственниками, чье обретение власти и привилегий находилось под постоянной угрозой для жизни князей со стороны внешних врагов. Внутренним врагам было проще привлечь эти группы на свою сторону, чем внушить чувство преданности.
Пока хозяин одевался, Бихейм разлил вино в два хрустальных бокала и терпеливо ждал. Он думал, мог ли Блондель де Несле предлагать подобное Ричарду в то же мгновение. Но, если верить слухам, нормандский князь предпочитал другие предложения и пил вино, если не мог пить кровь. Дракуле не нравилось пускать кровь если только он не пускал ее мечом. Если другие вампиры потакали своей нужде, Дракуле она не нравилась, потому что, пусть даже в малой степени, показывала зависимость от более слабых.
Воевода взял бокал из руки Бихейма, хмуро вглядываясь в содержимое.
– Никакого папского яда, уверяю тебя, – пробормотал менестрель.
Опыты папы в применении яда в искусстве дипломатии были общеизвестны. Дракула поднял бокал, как бы произнося тост, и заколебался. Он смотрел на верного менестреля, как всегда, когда искал повода для своей иронии.
– За погибель врагов Валахии? – предложил Бихейм. – Или нам лучше вознести молитву, чтобы Господь направлял стрелы смешных лучников Ричарда?
Дракула изобразил улыбку.
– За погибель врагов Валахии, – сердито сказал он. – И пусть стрелы летят, как хотят, и наделают такой вред, какой смогут!
2
Ричард, смещенный правитель Большой Нормандии, был не в лучшем настроении, возвращаясь с военного совета, чем Влад Дракула. С совещания он тоже пошел домой, вызвав друга, менестреля Блонделя де Несле, и послав за астрологам.
Блондель значил для Ричарда несоизмеримо больше, чем Майкл Бихейм для Дракулы. Ричард сказал бы, что причиной этому были теплота и знание ценности настоящей дружбы; Дракула заметил бы, что князю сложнее найти зеркало для благородства души, чем зеркало для собственной жестокости.
В народе говорили, что Блондель де Несла стал доверенным лицом Ричарда, когда помог его освобождению из тюрьмы, в которую тот был заключен на короткий срок в Валахии после третьего крестового похода. Но это была ложь, выдуманная самим Блонделем как часть легенды, скрывающей настоящую причину заключения. По версии Блонделя, Ричарда упрятал в тюрьму великий герцог валашский Леопольд, завидуя его успехам в борьбе против Саладина. Как рассказывал Блондель, Ричард захватил бы Иерусалим, если бы не коварство и слабоволие валашских союзников, а заключение нормандского князя только подтвердило их предательство. На деле же валашцы обозлились на то, что истощенный долгой и бесплодной компанией Ричард заключил соглашение с Саладином и отправился домой, оставив войну с магометанами армиям Аттилы. За долгие годы версию Блонделя стали считать в Галлии истиной, тщательно поддерживали песнями и чествовали князей Шарлеманя как героев.
Мифотворчество Блонделя создало Ричарду более славное прошлое, чем это было на самом деле, приукрасило восхождение на трон Большой Нормандии, умалчивая о жестоких раздорах, приведших его брата Джеффри к правлению Французской Нормандией и Анжу. Блондель уже задумал рассказ о предстоящей кампании, согласно которому раскаивающиеся валашцы умоляли Львиное Сердце участвовать в ней, и ответ Ричарда отличался несравненным благородством. В действительности Шарлемань все еще считал Ричарда частично ответственным за неприязнь, отравлявшую отношения между Галлией и Валахией на протяжении нескольких веков. И то, что так называемый Львиное Сердце сдал лондонский Тауэр восставшей армии без боя, еще дальше отодвинуло князя Большой Нормандии от королевских милостей.
Новый крестовый поход был последней возможностью искупления, сближения империй, прихода валашских войск на помощь осажденным вождям Галлии.
Учитывая все это, Блондель совсем не удивился, заметив волнение Ричарда после встречи с Дракулой.
– Он – чудовище, – сказал Ричард. – Выскочка, варвар, животное с клочковатыми волосами и негнущимися ногами. Он высмеял моих лучников, верно служивших мне почти пятьсот лет. Ему едва ли больше двухсот лет, но он выставляет себя великим знатоком военного искусства, будто бы огнестрельное оружие – это все. Когда я сказал, что привел лучших христианских рыцарей в этот крестовый поход, он позволил себе поправить меня, сказав, что я привел стариков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47