И как тогда тебе будет приятно вспоминать о своем отпуске, который ты провел в прохладе июня.– Не трави душу, Хэвиленд, – сказал Клинг.Он отвернулся от доски и хотел направиться на свое место, но Хэвиленд удержал его, опустив свою мясистую лапу ему на плечо.У Хэвиленда были очень сильные пальцы. И сам он был огромным полицейским с ангельским лицом. На лице этом сейчас блуждала нехорошая ухмылка. Клингу не нравился Хэвиленд. Он не нравился ему ещё тогда, когда Клинг работал патрульным полицейским и достаточно наслышался о тех методах допроса, которые позволяет себе Хэвиленд. А с тех пор, как он и сам стал детективом третьего класса, ему не раз предоставлялась возможность наблюдать Хэвиленда в действии. И надо сказать, что неприязнь эта возрастала пропорционально количеству случаев, когда он видел, как Хэвиленд пускает у ход свои огромные кулаки, расправляясь с беззащитными задержанными.Дело в том, что если вообще детективов на уличном жаргоне называют “быками”, то Хэвиленд как никто другой соответствовал этому прозвищу – был он самым настоящим быком. Честно говоря, когда-то он был весьма мягким полицейским. Но потом он как-то вмешался в уличную драку, пытаясь разнять дерущихся, однако те, оставив на время свои счеты, общими силами напали на него, отобрали его служебный револьвер, а потом перебили ему руку свинцовой дубинкой. Сложный этот перелом измучил его вконец, когда в больнице его не раз снова ломали и заново сращивали. Рука заживала долго и мучительно. Именно за это время успела выработаться главная, жизненная теория Хэвиленда: сразу бей, поговорить успеешь потом.Однако, с точки зрения Клинга, сломанная рука не может служить Хэвиленду ни оправданием, ни отпущением грехов. Все равно он не мог его понять. Когда он впервые услышал эту историю, это, конечно, помогло как-то разгадать его натуру, но и тогда он пришел к заключению, что по сути своей Хэвиленд всегда был порядочным подонком.Клинг был далек от разных там психологических выкладок. Вот и сейчас он просто знал, что ему не нравится эта ухмылка на роже Хэвиленда, да и руку, которая совсем не была дружеской, ему не мешало бы снять с плеча.– И куда же ты собираешься поехать в отпуск, сынок? – спросил Хэвиленд. – Ведь тебе обязательно следует воспользоваться прохладой июньских деньков, не так ли? И помни, что примерно двадцать первого июня официально наступит лето. Так где же ты собираешься его провести?– Мы ещё пока не решили, – сказал Клинг.– Мы? Ты сказал “мы”? Значит, ты собираешься провести его вместе с кем-то?– Я собираюсь поехать куда-нибудь вместе с моей невестой, – сухо ответил Клинг.– Значит с девушкой, да? – сказал Хэвиленд. Он заговорщически подмигнул Мейеру, как бы давая тому возможность присоединиться к дружескому розыгрышу, хотя сам Мейер предпочел бы на этот раз воздержаться.– Да, – ответил Клинг. – Я поеду вместе со своей девушкой.– Но смотри, что бы вы там ни делали, – сказал Хэвиленд, на этот раз подмигивая уже самому Клингу, – ни в коем случае не пересекай с ней границ штата.– Почему это? – спросил утративший на мгновение бдительность Клинг.Спросил и тут же пожалел, об этом, не успел ещё Хэвиленд раскрыть рот для ответа.– Ну, что ты, не забывай о законе Манна, сынок! – сказал Хэвиленд. – Старайся не пересекать границ своего штата. Помнишь? “Пересечение границ штата с целью вступления во внебрачные связи, предпринятое совместно...”Клинг яростно уставился на Хэвиленда.– А не хотелось бы тебе схлопотать по морде, Хэвиленд? – выдавил он из себя.– О Господи! – заржал Хэвиленд. – Этот мальчишка решил совсем уморить меня. Что ты, дорогой, я ведь совсем не против твоего приобщения к сексуальной жизни. Валяй себе на здоровье, давно пора. Просто я предупреждаю тебя, чтобы ты не пересекал для этого границу штата!– Отстань от него, Род, – сказал Мейер.– А в чем дело? – спросил Хэвиленд. – Да я просто завидую мальчишке. Ему и отпуск в июне, и хорошенькая бабенка, с которой...– Отстань от него! – сказал на этот раз довольно резко Мейер.Он успел заметить, как сердито сверкнули глаза Клинга и как сжались его кулаки.Хэвиленд был значительно выше и тяжелее Клинга, а кроме того, в драках Хэвиленд отнюдь не отличался честностью и чистотой приемов. И Мейеру совсем не хотелось пролития крови в помещении участка. И уж во всяком случае ему не хотелось, чтобы это была кровь Клинга.– Нет, в этой дыре уже ни у кого не сохранилось ни капельки чувства юмора, – мрачно изрек Хэвиленд. – Здесь просто необходимо чувство юмора, иначе мы тут все передохнем.– Сходи-ка ты лучше в картотеку и помоги Брауну с работой. Он там разбирает карточки мошенников, – сказал Мейер.– А у вашего Брауна тоже отсутствует чувство юмора, просто начисто отсутствует, – сказал Хэвиленд и направился к выходу.– Ну что за дубина, – сказал Клинг. – Он когда-нибудь...– Ну что же – заговорил Мейер, а глаза его при этом подозрительно поблескивали, – в известном смысле он не так-то уж и не прав. Нарушение закона Манна считается серьезным преступлением. И даже очень серьезным.Клинг внимательно посмотрел на него. Мейер говорил сейчас о том же самом и почти теми же самыми словами, что и Хэвиленд, но звучало это у него как-то совсем по-другому.– Я понимаю, что это очень серьезно, – сказал он. – И я буду соблюдать предельную осторожность, Мейер.– Осторожность – это для вас ключевое слово, – сказал, улыбаясь, Мейер.– Да, собственно, если говорить по правде, – сказал Клинг, – так этот чертов срок – с десятого июня – может вообще все испортить. Клер, как вы, конечно, знаете, учится в колледже. И может оказаться, что на эти дни придется самый разгар её выпускных экзаменов.– А вы, небось, уже давно планировали эту поездку? – спросил Мейер.– Да-а, – неуверенно протянул Клинг, все ещё обдумывая эту чертову дату – десятое июня, которая может войти в столкновение с расписанием Клер, и пытался найти хоть какой-нибудь выход, учитывая при этом и тот случай, если такого столкновения не произойдет.Мейер с сочувствием покивал головой.– Наверное, для вас это будет целое событие? – спросил он. – Это первая совместная поездка, я так понимаю.Погруженный в свои размышления и связанные с этим расчеты, Клинг совершенно машинально ответил, правду, снова не думая о том, что разговаривает сейчас с одним из своих коллег – с полицейским.– Да, – сказал он. – Мы ведь влюблены друг в друга. * * * – Самое паршивое в тебе – это то, – сказал Хэвиленд, наблюдая, как Браун сосредоточенно изучает карточки, – так это то, что ты просто влюблен в свою работу.– Если не считать сна, то большую часть своей жизни я провожу в этом помещении, – сказал Браун. – Черт возьми, было бы, по-видимому, просто ужасно, если бы при этом я не любил того дела, которым занимаюсь.– Ничего подобного, ничего страшного не было бы, – сказал Хэвиленд. – Я, например, просто ненавижу работу полицейского.– Так почему же ты в таком случае не уходишь с этой – работы? – прямо спросил Браун.– Просто я им необходим, – сказал Хэвиленд.– Это уж точно.– Конечно, точно. Да ведь наш отдел и недели бы не просуществовал, если бы я не вел его за руку.– В таком случае не отпускай эту руку, – сказал Браун.– Преступность сразу же расцвела бы пышным цветом, – невозмутимо продолжал Хэвиленд. – Город целиком оказался бы во власти мелких жуликов и всякого ворья.– Роджер Хэвиленд – Защитник Народа, – сказал торжественно Браун.– Да, я таков, – скромно признался Хэвиленд.– Послушай-ка, Защитник Народа, – сказал Браун. – Погляди-ка вот на эту анкету.– А что это?– Карточка жителя района с уголовным прошлым. – Перед ним на столе лежала картонная карточка, на лицевой стороне которой значилось:ИМЯ: Фредерик Дойч (клички: Фритци, Датч, Голландец).АДРЕС: д. 67, 4-я Саут-стрит.ЭТАЖ: 2-й.КВАРТИРА: 1”С”.ИЗМЕНЕНИЕ АДРЕСА: Переехал в отель “Картер”, угол Калвер и 11-й Саут-стрит.СПЕЦИАЛИЗИРУЕТСЯ: В мошенничестве.ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК: 87-й.НАЗВАНИЕ ТЮРЬМЫ: Находится на свободе.– Ну, как ты смотришь на такого кандидата?– А что тут смотреть? – спросил Хэвиленд.– Это профессиональный мошенник, – сказал Браун.Он подал Хэвиленду картонный квадратик. По старой полицейской привычке тот тщательно осмотрел карточку.– Она мне ни о чем не говорит, – изрек он наконец.– А ты переверни и посмотри с обратной стороны.На оборотной стороне была приклеена фотография довольно молодого сухощавого мужчины, кроме того, был указан его возраст (тридцать один год), рост, вес и особые приметы. В графе “Примечания” было впечатано: “Молод, но довольно искусен в азартных играх и шулерстве. Приемы меняются в зависимости от обстановки. Работает в одиночку или с напарником, однако, напарника ни разу не удалось задержать. Отсидел по приговору суда 18 месяцев. По отбытии срока выпущен и в настоящее время находится на свободе”. – Подходит, – сказал Хэвиленд.– Почему он меня особенно заинтересовал – дело в том, что он, так сказать, мастер на все руки, – сказал Браун. – Вот, возьми, например, обычного мошенника, так тот чаще всего придерживается какого-то одного, хорошо отработанного приема. А этот парень меняет и приемы, и игры. Точно так же, как тот, которым занимается сейчас наш восемьдесят седьмой участок. И должно быть, он очень осторожен – промышляет этим чуть ли не с детства, а влип только один раз. Браун ещё раз внимательно оглядел карточку. – И какой только болван составляет их? Ведь тут нужно было бы по крайней мере указать, где он “ломал” свой срок и на чем именно попался.– А какая тебе разница? – безразлично поинтересовался Хэвиленд.– Так должен же я знать, с кем имею дело, – сказал Браун.– Зачем?– А затем, что я сейчас собираюсь в отель “Картер”, где, надеюсь, и заберу его. Глава 8 Отель “Картер” оказался на поверку довольно грязной дырой.Однако, с другой стороны, для тех его обитателей, которые только недавно перебрались сюда со Скид-Роу, он наверняка казался величавым и роскошным, не уступая в блеске “Уолдорф-Астории”.Все зависит от того, с какой позиции вы его рассматриваете.То есть, если вы стоите на тротуаре перекрестка Калвер-авеню и 11-й Южной и, если к тому же идет дождь, а вы к тому же полицейский, которому предстоит произвести арест преступника, то отель “Картер” вполне может показаться вам грязной дырой.Браун тяжело вздохнул, поднял воротник своего плаща, заметив про себя, что сейчас он наверняка смахивает на частного детектива, и только после этого всего вошел в вестибюль отеля.Там сидел какой-то старик в потертом и засаленном кресле, отрешенно глядя на идущий за окном дождь и, наверное, вспоминая, как целовался он когда-то с какой-нибудь Марджори Морнигстар под кустом сирени. В вестибюле стоял тяжелый неприятный запах и Браун подозревал, что и этот старик внес немалый вклад в атмосферу вестибюля. * * * Он постарался не замечать этого запаха, как он уже давно перестал ощущать скрытую под пиджаком кобуру своего револьвера, и направился к дежурному.Дежурный смерил его равнодушным взглядом и следил теперь за тем, как к нему приближается посетитель, пересекая вестибюль по диагонали. Ранняя апрельская муха, не вполне оправившись от зимней спячки, делала нерешительные круги над столом. Рядом со столом на полу стояла медная плевательница, сплошь покрытая неловкими плевками. Запах, стоявший в вестибюле, был запахом хронической неряшливости и общего разложения. Браун подошел к столу, и уже раскрыл было рот.– Я прямо скажу тебе, парень, – не дал заговорить ему дежурный. – Черномазых мы тут у себя не принимаем.Браун и бровью не повел.– Значит, нельзя, да? – переспросил он.– Не допускаем.Дежурный этот был довольно молодым человеком, но явно уже начинал лысеть, несмотря на свои двадцать с чем-то лет. Лицо у него было прыщавым.– Нет, не подумайте, лично против вас я ничего не имею, – сказал он. – Просто я работаю здесь, и таковы у нас правила.– Очень приятно, что вы лично против меня ничего не имеете, – сказал с улыбкой Браун. – Да все дело в том, что я и не прошу ни о чем.– Что? – сказал дежурный.– Нет, конечно же, вы и сами должны понять, что я мог бы только мечтать о том, чтобы снять комнату в вашем отеле. Я ведь только что прибыл с хлопковых плантаций Юга, где мы там удобряем поля человеческим дерьмом. А жил я там в протекающей фанерной конуре, и сами понимаете, каким дворцом должен показаться этот ваш великолепный отель такому человеку, как я. Думаю, что я просто не перенес бы такой роскоши, разреши вы мне поселиться в одном из ваших апартаментов. Да что там – даже просто постоять тут в вашем холле для меня все равно что побывать чуть ли не в раю.– Ладно, ладно, – сказал дежурный, – знаю я ваши шуточки. Все равно никакого номера ты тут не получишь. И скажи ещё спасибо, что я так тебе открыто говорю.– Конечно, спасибо, – сказал Браун. – Примите покорнейшую благодарность, идущую из самой глубины сердца жалкого сборщика хлопка. У вас живет человек по имени Фредерик Дойч?– А кому это нужно знать? – спросил дежурный.– Мне это нужно знать. Мне, жалкому сборщику хлопка, – сказал самым униженным тоном Браун, заискивающе улыбаясь.Потом он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, раскрыл его и предъявил жетон детектива.Дежурный растерянно замигал. Браун продолжал улыбаться.– Я просто пошутил насчет снятия номера, – сказал дежурный. – У нас тут сколько угодно негров.– Да, я готов держать пари, что их тут у вас просто битком набито, – сказал Браун. – Так числится здесь у вас в журнале человек по имени Дойч или нет?– Что-то не припоминаю такого, – сказал дежурный. – Он здесь проездом?– Он постоянный жилец, – сказал Браун.– Среди наших постоянных жильцов нет никаких Дойчей.– Покажи-ка мне список жильцов.– С удовольствием, но там нет никого с фамилией Дойч, Своих постоянных жильцов я всех помню.– Все равно покажи список, ладно? – сказал Браун. Дежурный вздохнул и достал из-под полки журнал регистрации постояльцев. Он повернул его так, чтобы Брауну было удобнее читать фамилии. Браун бегло провел пальцем по списку.– А кто такой Фрэнк Даррен? – опросил он.– Что?– Фрэнк Даррен, – Браун ткнул пальцем в заинтересовавшую его фамилию. – Вот этот.– Этот, – дежурный пожал плечами. – Нормальный парень. Один из наших постояльцев.– И давно он тут у вас?– Уже года два, пожалуй. Даже, наверное, немного побольше.– И он, снимая тут номер, записался как Даррен?– Конечно.– А как он выглядит?– Довольно высокий парень, немного сухощавый. Голубые глаза, длинные волосы. А в чем дело?– Он сейчас у себя?– Думаю, что да. А в чем дело?– В каком номере?– В триста двенадцатом, – сказал дежурный. – А разве вы не спрашивали о человеке по фамилии Дойч?– Спрашивал, – сказал Браун. – Дайте-ка мне ключ от триста двенадцатого.– Зачем это? Для того чтобы ворваться в номер, вам сначала нужно будет получить ордер на...– Если вы вынудите меня тащиться сейчас к себе за этим ордером, – очень мягко сказал Браун, – то по пути туда я прихвачу с собой ещё кое-кого, задержанного мной за нарушение статьи 514 Закона штата, которая гласит, что “воспрепятствование гражданину равноправно пользоваться услугами любых учреждений и предприятий сферы обслуживания по расовым мотивам, то есть из-за различия в цвете кожи...”Не дослушав до конца, дежурный поспешно выложил перед Брауном ключ.Браун кивнул, взял ключ и направился к лифту. Там он нажал на кнопку вызова и принялся ждать, пока кабина его доползет до первого этажа. Когда, наконец, её двери раскрылись, из кабинки выпорхнула горничная, которая, обернувшись, игриво подмигнула лифтеру.– Третий, – сказал Браун.Лифтер молча уставился на него.– А вы уже видели дежурного?– Да, я уже видел дежурного и дежурный видел меня. А теперь кончай трепаться и запускай свою колымагу.Лифтер сделал шаг в сторону, пропуская в кабину Брауна.“Конечно, Даррен может вполне спокойно оказаться именно Дарреном, а никаким не Дойчем”, – думал он. Но элементарная логика полицейского подсказала, что если человек регистрируется в гостинице под чужим именем, то чаще всего он выбирает себе имя и фамилию с инициалами, которые соответствовали бы настоящим, особенно, если белье, чемодан или носовые платки могут быть с монограммами.Фредерик Дойч, Фрэнк Даррен – попытка не пытка, стоит проверить. А кроме того, и в карточке у него указан этот адрес. Конечно, может оказаться, что в карточке что-то напутано. А если внесенные в неё данные верные то почему бы этому гению, который придумал все эти карточки, а потом и заполнял их, не упомянуть о таком мелком факте, как-то, что зарегистрирован он там под чужим именем и под каким именно?Браун терпеть не мог небрежной работы, а особенно небрежной полицейской работы. Небрежность всегда крайне раздражали его. Раздражали его и медленно ползущие лифты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21