Он был пленным турком, попал каким-то образом в услужение к Павлу Петровичу и завоевал его расположение и полное доверие. К ужасу русского родового дворянства, Павел этим летом пожаловал его баронским титулом и пообещал скоро сделать графом.
Пока Миша открывал дверь, я быстро прошла к себе и села в кресло, изобразив на лице глубокую задумчивость. Лишь только я заняла позицию, как в дверь громко постучали, и Воронцов, не входя, с порога, обратился ко мне холодным официальным тоном:
– Госпожа Крылова, к вам барон Кутайсов от его величества.
– Просите его войти, – без промедления, ответила я.
Миша не успел ничего сказать, как в комнату вошел человек лет сорока пяти с темным, нерусским лицом и карими миндалевидными глазами. Я встала и вежливо ему поклонилась. Он снисходительно кивнул в ответ и заговорил неприятным, каким-то придушенным голосом:
– Госпожа Крылова, его величество император Павел Петрович просит тебя оказать честь и посетить ему в кабинете.
Он так и сказал не «его», а «ему».
– Извольте подождать несколько минут, мне нужно переодеться, – попросила я.
На мне было надето скромное платье из шелка темно-болотного цвета, отделанное узкой золотой тесьмой. Оно было вполне прилично для дня, но не совсем подходило для визита к императору. Кутайсов осмотрел меня с головы до ног и, кажется, остался доволен.
– Не нужно переодеваться, – решительно сказал он, – государь не любит ждать. Надень перчатки, это будет хватит.
Я кивнула и начала натягивать на руки перчатки из телесного цвета лайки. Кутайсов не дожидаясь когда я буду готова, повернулся и вышел из комнаты. Просить его погодить, я не решилась, и пришлось идти за ним, надевая перчатки на ходу. Миша, не спрашивая позволения, устремился следом за мной.
Выполнив свою миссию, императорский камердинер перестал обращать на меня внимания. Он шел впереди, не удосуживаясь даже посмотреть, следую ли я за ним. Мне такое небрежение не очень понравилось, но лезть со своим уставом в чужой монастырь я не стала и безмолвно следовала за любимцем государя.
Мы спустились по лестнице на нижний этаж и довольно скоро добрались до личных покоев императора. Барон вошел в приемную. Мы с Мишей последовали за ним и оказались в обширной комнате, украшенной картинами.
Я еще никогда не видела такой красоты и застыла на месте, забыв, почему здесь оказалась. На картинах были изображены пейзажи и люди, так искусно нарисованные, что казались живыми.
– Жди здесь, – приказал мне Кутайсов, делая вид, что не замечает ни моего восторженного удивления, ни моего провожатого.
Он прошел во внутреннюю дверь, и мы остались вдвоем.
Миша только мельком взглянул на картины, драгоценную мебель и остался стоять, потупив взгляд, жестоко ревнуя меня к самодержцу. Он вполне резонно понимал, что его к императору не пригласят, и в его воображении представлялась страшная картина моего соблазнения.
Но тут на его счастье в приемную вошла темноволосая женщина, уже не молодая, лет двадцати двух, с нежной кожей и большими выразительными глазами. Она ласково посмотрела на меня и спросила, не я ли та самая госпожа Крылова, которую ждет государь. Я сделала ей книксен и ответила, что это именно я.
– А это ваш телохранитель? – поинтересовалась женщина, с удовольствием глядя на моего стройного провожатого.
Сама же в это время думала о том, какой красивый мальчик этот Преображенский поручик.
– Поручик Воронцов, – отрекомендовался Миша. – По приказанию графа Палена охраняю госпожу Крылову от злоумышленников.
– А я Анна Петровна Лопухина, – почему-то с нежной улыбкой на устах представилась женщина, как и Миша, опустив свой титул. – Вы не будете в претензии поручик подождать госпожу Крылову здесь?
– Сочту за честь, ваше сиятельство, – как мне показалось, не совсем уместно и излишне горячо воскликнул он. – Я всего лишь солдат!
Лопухина ему мило улыбнулась, и ласковым голосом пригласила меня следовать за собой. Миша сразу же успокоился по поводу меня и Павла, а вот мне такое его многозначительное знакомство с близким «другом» царя совсем не понравилось. Конечно, Лопухина была не дурна собой, но посчитать ее красавицей я бы ни за что не решилась. Обычная молодая женщина, каких много. Мне даже стало удивительно, что такого нашел в ней император!
Лопухина пошла вперед чуть боком, чтобы видеть, успеваю ли я за ней. Мы прошли несколько парадно обставленных комнат, и она без стука вошла в кабинет императора. Тот был не велик и обставлен совсем скромной мебелью. Чего здесь было много, так это книг в шкафах и бумаг, разложенным по столам аккуратными стопками. По кабинету сразу было видно, что хозяин его очень аккуратный, если не педантичный человек. Я быстро осмотрелась, пытаясь представить, откуда покажется Павел Петрович, и почти случайно увидела его за столом, склоненного над бумагами. Он был так сосредоточен, что даже не посмотрел в нашу сторону.
– Ваше Величество, госпожа Крылова, – подойдя к столу, тихо сказала Лопухина.
Павел быстро поднял голову и, увидев меня, встал и почтительно поклонился. Я ответила ему низким реверансом. Император как-то рассеяно мне улыбнулся и виновато попросил:
– Дорогие дамы, вы меня не обессудите, если вам придется несколько минут поскучать в одиночестве, мне нужно закончить важный документ. Анна, не сочтите за труд, пока я занят, развлечь нашу гостью.
Мы обе разом склонились в реверансе. У меня он получился много красивее и изящнее чем у Анны Петровны.
– Пойдемте, голубушка, – улыбнувшись, сказала Лопухина, – не будем мешать Его Величеству.
Мы ушли в конец кабинета, за китайскую ширму и сели рядом на атласный диван.
– Павел Петрович мне много рассказывал о вас, – сообщила мне фаворитка, как и прежде ласково улыбаясь.
Сама же в это время подумала, что я недурна, только простовата. Потом решила, что во мне нет настоящей породы и что цвет лица у нее лучше, чем у меня!
– Вы, кажется, еще недавно были крепостной крестьянкой? – спросила он, впрочем, безо всякого подвоха, просто ей было интересно это знать.
– Была, ваше сиятельство, – ответила я. – Сначала крестьянкой, потом солдаткой, теперь вот сделалась худородной дворянкой.
Смелая девчонка, дерзка, уверена в себе, подумала княжна, и ничуть не стесняется своего скромного положения. Павел вполне может ей заинтересоваться. Нужно проследить, чтобы их отношения не упрочились.
Вслух же, она спросила:
– Я слышала, что здесь, во дворце, на вас было покушение? В какое страшное время мы живем! Нигде нельзя быть спокойной за свою жизнь и безопасность.
– Я думаю, ваша светлость, покушение было случайным. Наверное, произошла какая-то ошибка, кому нужно убивать простую женщину, которую никто не знает! – ответила я.
– О, ошибки в таком деле бывают редко, знать вы кому-то очень мешаете! – успокоила она меня. – А этот юноша, что вас охраняет, он в вас не влюблен?
– Не думаю, ваше сиятельство, он еще слишком молод для серьезного чувства. Его пока больше интересуют игры и книги.
– Не скажите, – задумчиво сказала Лопухина, – для любви возраст не препятствие. Я видела, как он смотрел на вас, когда я вас от него уводила.
– Мне кажется, – в свою очередь и я пустилась в область догадок, – это увидев вас, он был совершенно сражен.
– Вряд ли, я для него слишком стара и гожусь едва ли не в матери. Мне уже скоро двадцать… Это вы еще совсем молоды. Вам сколько теперь лет?
– Не знаю точно, ваше сиятельство, у крестьян возраста так точно не ведутся как у дворян. Думаю, лет восемнадцать, может быть чуть боле.
– Ну, тогда мы с вами почти ровесницы, – развеселилась Лопухина. – У девушек года проходят так быстро!
Врет она все, подумала я, ей никак не меньше двадцати двух лет! Тоже мне ровесница выискалась!
Тут к нам за ширму заглянул Павел Петрович и наш разговор прервался.
– Вот я и свободен! О чем, сударушки, беседуете? – весело спросил он, с удовольствием на нас глядя.
– Я расспрашивала госпожу Крылову о покушении, – улыбнулась царю Лопухина.
Павел согласно кивнул, потом вдруг отстранился от разговора и задумался. Я даже не успевала следить, что происходит у него в голове.
– Да, да, это несомненно, – горячо воскликнул он, видимо отвечая не Лопухиной, а своим мыслям. – Дела государственные требуют от меня неослабного внимания. А у нас в державе пока еще слишком мало порядка. При моем характере мне трудно видеть, что дела идут вкривь и вкось, и что причиною тому небрежность и личные виды моих нерадивых подданных! Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое.
К покушению на меня и словам Лопухиной его тирада не имела никакого касательства, но государям дозволено вслух разговаривать не только с подданными, но и с самим собой.
– Разве хорошо, когда вас будут ненавидеть? – вмешалась в его мысли Лопухина. – Лучше когда все любят!
– Именно этого добивалась одна известная августейшая особа, – быстро ответил он, не называя ту особу по имени, – и почти разрушила нашу вековую государственность. Кругом царят разгильдяйство и небрежение обязанностями. Чиновники думают не о своем долге и служении престолу, а лишь о мздоимстве и личных видах.
Словно опомнившись, он вдруг замолчал и виновато улыбнулся:
– Простите, сударыни, я видно совсем замучил вас государственными суждениями. Думаю, вам, милые дамы, нет нужды слушать ворчание старого императора на нерадивых подданных. Давайте поговорим о вещах, более свойственным молодым женщинам.
Мы обе почтительно смотрели на него, ожидая интересного разговора. Павел Петрович, одобрительно нам улыбался и подумал, что бы такое сказать приятное. Наконец он решил, что более другого нам будет интересно говорить о нарядах и моде.
– У вас красивое платье, – сказал он мне для затравки разговора, впрочем, едва на него взглянув. – Как вам нравится петербургская мода?
– Никак, ваше величество, – ответила я. – Мне еще нигде не случалось бывать, потому я не могу о ней судить.
– Право? Ну, впрочем, вы и не могли ничего видеть, вы же были под арестом. Но когда вы попадете в свет, надеюсь, оцените мои нововведения. Иные осуждают меня за вмешательство в сию деликатную сферу, однако делают это из глупости или по недоумению. Мода, как и все в государстве должна служить общим задачам управления.
– Павел Петрович, мы говорим о моде или государстве? – спросила, лукаво блеснув глазами, Лопухина.
– Простите, милые дамы, я опять взялся за свое, – улыбнулся он. – Что делать, когда управляешь такой огромной империей, да еще и без толковых помощников. Поневоле можешь думать только об одном предмете – благе государства. Ну, полно надо мной смеяться. Хотите, поговорим о мистике?
– Я в этом мало понимаю, – созналась Лопухина. – В приметы еще кое-как верю, а в обычной жизни ничего мистического не замечала.
– Приметы это вздор, глупость трусливых невежд, а вот настоящая мистика существует, причем совсем необъяснимо от науки.
– Я и в науке не понимаю, – засмеялась Анна Петровна. – У нас барышень ей не обучают.
– Может быть это и правильно, – задумчиво сказал царь, – женщинам господь определил другое предназначение и для барышень такие знания могут быть пагубны. – Что это я говорил о мистике?
– Что она существует отдельно от науки, – осмелилась я вмешаться в разговор.
– Да, верно. Хотя наука в восемнадцатом веке и достигла совершенства, познав все тайны вселенной, но мистического начала она еще не постигла. И о мистике я могу вам рассказать историю, случившуюся со мной. Хотите послушать?
– Хотим, Ваше Величество, – в один голос воскликнули мы.
– Тогда слушайте, я расскажу вам, как у меня случилось свидание с моим великим прадедом!
– С Петром Великим? – уточнила Лопухина.
– Именно, – кивнул головой император. – Однажды вечером, – начал он интригующим голосом, – или, пожалуй, уже ночью, я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по петербургским улицам. Мы провели вечер у меня во дворце за разговорами и табаком, и вздумали, чтобы освежиться, сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодная, это было в лучшую пору нашей весны. Разговор шел не о религии и не о чем-нибудь серьезном, а, напротив того, был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками насчет встречных прохожих.
Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, который следовал за мною в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что можно было читать и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц я вдруг увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза, шляпе.
Этот человек будто ждал кого-то. Только я миновал его, он, не говоря ни слова, вышел и пошел около меня с левой стороны. Несмотря на яркий лунный свет, я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук, точно камень ударяется о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я ощутил ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца. Я вздрогнул и, обернувшись к Куракину, сказал:
– Судьба послала нам странного спутника.
– Какого спутника? – не понял он.
– Господина, идущего от меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, им производимому, – объяснил я, удивляясь, как он мог не увидеть такого необычного попутчика.
Куракин в изумлении раскрыл глаза и возразил, что у меня с левой стороны никого нет.
– Как! Ты не видишь человека между мною и домовой стеною? – в растерянности от его рассеянности спросил я.
– Вы идете возле самой стены и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею, – твердо заявил он.
Я протянул руку и ощупал ее прохладный камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, и звуки его шагов, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, и под его шляпой увидел такие блестящие глаза, каких я не встречал никогда, ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили во мне какое-то чарующее действие.
– Ах! – сказал я Куракину, – я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.
Я в ту минуту весь дрожал, но не от страха, а от холода. Я чувствовал, как что-то особенное пронзало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзала в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:
– Павел!
Я был во власти какой-то неведомой силы и машинально отвечал:
– Что вам нужно, сударь?
– Павел! – сказал опять голос, на этот раз как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.
Я не мог в ответ вымолвить ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.
– Павел! Бедный Павел! Бедный Князь!
Я обратился к Куракину, который также остановился и удивленно озирался по сторонам.
– Слышишь? – спросил я его.
– Ничего не слышу, – отвечал тот, – решительно ничего.
Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал усилие над собою и спросил незнакомца, кто он и что ему нужно.
– Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе, и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты недолго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.
Он пошел снова, глядя на меня тем же проницательным взором. И если я прежде остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимость пойти, потому только, что пошел он. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь направлял меня. Это продолжилось более часа. Где мы шли, я не знал…
На этом месте рассказа Павел Петрович замолчал и уставился неестественно блестящими глазами в пространство между мной и Анной Петровной. Мы напряженно ждали или конца, или продолжения рассказа. Видно было, что император болезненно переживает когда-то произошедшую с ним историю.
– И что дальше? – не выдержав затянувшегося молчания, дрожащим голосом спросила Лопухина.
Павел Петрович очнулся и, будто вернувшись из прошлого времени в свой кабинет, продолжил:
– Наконец, мы пришли к большой площади между мостом через Неву и зданием Сената. Тот человек пошел прямо к одному как бы заранее отмеченному месту площади, где в то время воздвигался монумент Петру Великому. Я, конечно, следовал за ним и когда он остановился, сделал то же что и он.
– Прощай, Павел, – сказал он, – ты еще увидишь меня опять здесь и кое-где еще.
При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и моим глазам представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32