Пушкин не хотел ничего слушать – он пришел просить высочайшего разрешения убить на дуэли Жоржа Дантеса, позорящего его жену.
Никакие доводы не действовали на горячую голову Александра Сергеевича. Он, которого Николай считал одним из умнейших людей России, вел себя как варвар по отношению к человеку, который и пальцем не тронул его супругу.
А сам-то, сам-то! Вещает с высокой трибуны о верности, чести и долге, а сколько раз изменял своей красавице Таше! Да если бы она была моею женой – я никогда бы и не помыслил изменять ей… До чего же она хороша – как весенний цветок…
Надо, чтобы вмешался Бенкендорф… Он-то, конечно, знает все в деталях – вот пусть и придумает, как поделикатней все устроить… не замарав манжет.
А впрочем… лучше все же Пушкина, чем Дантеса. Мальчишка-гвардеец все равно будет далеко… а этому лучше замолчать навсегда.
Да… что ж, кажется, это оправданный выбор…
Государь позвонил в колокольчик, и вошел лакей, почтительно поклонившись и ожидая распоряжений.
– Вызови ко мне Бенкендорфа, голубчик, да побыстрее.
– Слушаюсь, ваше величество…
В отношениях с сестрами Гончаровыми, которые приходились Идали троюродными сестрами, рыжеволосая красавица была, как правило, суховато-сдержанна и улыбчиво-вежлива. Дежурные поцелуи, ничего не значащая игра в вопросы и ответы, встречи и легкие раскланивания на балах и в гостях – то, что в свете принято называть родственными отношениями.
Когда они были маленькими девочками и затем подростками, их объединяла схожая, неутихающая детская боль и обида – Идали не нужна была матери, Юлии Павловне, графине Д'Эга, потому что вечно мешала ее планам. Нежеланный и нелюбимый ребенок, которому даже не разрешалось называть ее татап. Сестры Гончаровы страдали от произвола пьющей и грубой матери, Натальи Ивановны Загряжской, которая могла больно побить маленьких девочек только за то, что они на минуту опоздали к завтраку или не вовремя появились в ее спальне.
Но теперь…
Идалия высоко вскинула руки над головой и чуть откинула голову, изобразив соблазнительное танцевальное па, и сделала грациозный реверанс, любуясь своим отражением в зеркале. Из блестящей серебряной глубины Зазеркалья на нее с любовью смотрела очаровательная молодая дама в бледно-изумрудном расшитом жемчугом платье с серебристой кашемировой шалью на дивных точеных плечах. Бледно-розовая кожа, изумрудные глаза, ухоженное фарфоровое личико, выточенные перламутровые ноготки и уложенные пышные, спускающиеся на высокую грудь медно-красные локоны разбили сердце не одному романтическому юноше, в основном из гарнизона ее мужа Александра Полетики. Гвардейцы обожали Идали и готовы были по одному лишь небрежному жесту ее нежной ручки или вскользь брошенному слову лететь на край земли, даже если были точно уверены, что никакого края там не предвидится.
И все же… Закусив губу, она отвернулась от зеркала и попыталась вновь сосредоточиться на письме Жоржа Дантеса, которое ей принесли накануне вечером. Жорж, милый белокурый мальчик, такой пылкий и непосредственный, предмет тайных вожделений и девичьих грез всех молоденьких петербургских барышень, – да и не только их, хмыкнула Идали, – слезно умолял ее устроить ему тайную встречу с Натальей Пушкиной. Опять она, Натали…
Снова она перебегает ей дорогу… Идали считалась второй красавицей Петербурга – после Пушкиной.
Ну я-то знаю, дорогая моя, кто считает тебя первой… Кто же это рискнет оспаривать мнение государя?..
…Дантес влюблен в Наталью? Невозможно… Пушкина была его последним заданием, которое он добросовестно выполнял. Уж кому-кому, а ей-то не надо было объяснять, кого на самом деле любил светловолосый красавчик.
Это было странно, но факт, в который она упорно не желала верить. Она долго не могла смириться с мыслью о том, что Жорж – любовник барона Геккерна, но он как-то сам ей в этом признался… Она знала, что он мог влюбляться в женщин, но любить их, по его словам, мог только совсем короткое время – и потом долго не мог бросить, мучаясь угрызениями совести и борясь с безразличием.
Она была единственной его любовницей, давно уже бывшей, которая стала ему подругой.
Точнее, другом. Своим парнем. Больше чем сестрой.
Однажды он подарил ей очаровательный золотой браслет, украшенный изумрудами, и с тех пор Идалия не снимала его с руки. Не то чтобы браслет был лучшим из ее украшений… так, изящная безделица – но почему-то подарок Жоржа тронул ее сердце.
Ее сердце. Наверное, оно было таким же изящным и правильным по форме, как она сама, – алым, гладким и блестящим, как старательно вылизанный остреньким детским язычком леденец, красиво расчерченный сеточкой вен и аорт, с безупречно красной, рубиновой, переливающейся кровью.
Конечно же, она не могла отказать своему другу в такой малости. Конечно, она пригласит Натали в гости и… уедет, оставив их одних.
И пусть Дантес делает с ней все, что хочет – изомнет ее, растерзает, оставит синяки на ее белой коже и царапины на спине… Пусть вылезет на улицу весь в помаде и румянах этой неживой, бледной, жеманной тихони, удовлетворенный и счастливый, и пусть побыстрей забудет ее навсегда, оттолкнув от себя; а она будет бегать за ним, и смотреть на него долгим, призывным взглядом, заводная кукла, и манерно закатывать свои желтые глазки, и нервно тискать в пальцах роскошный резной веер…
– К вам Наталья Николаевна Пушкина, Идалия Григорьевна.
– Глаша… скажи ей, что я ненадолго уехала и скоро вернусь. Или нет… скажи, что графиня Юлия Павловна заболела и я срочно вынуждена была уехать к ней… Подай чаю в гостиную, накрой на двоих, поставь свечи. И еще, Глашенька, смотри, чтобы Лизочка была потеплее одета – она кашляет…
– Дочку-то с собой не возьмете разве, Идалия Григорьевна? Она так к дедушке хотела…
– Нет… И распорядись, чтобы экипаж был быстро подан к заднему входу. Поиграй с Лизочкой… конфет ей только не давай – от них у нее красные пятна на щечках…
Наталья удобно уселась в изящное неглубокое креслице на витых ножках и стала разглядывать журналы мод, небрежно сваленные на туалетном столике красного дерева с инкрустациями. Визит к сестрице обещал быть приятным, потому что она собиралась показать ей новые модели парижских шляпок и платьев с корсетами, которые граф Григорий Александрович Строганов привез дочери из Франции.
Вот эта должна быть очень ей к лицу… Charmant. Заказать такую завтра же у mademoiselleLucie… а вот и еще одна, с перьями, на парадный выход… Trиsbeau. А еще…
– Nathalie!..
– Жорж? Что вы здесь делаете? – Натали изменилась в лице, но, испугавшись, что на шее могут выступить некрасивые красные пятна, быстро взяла себя в руки и привычно потупилась, опустив длинные ресницы и стиснув на коленях руки. – Idalie пригласила вас в гости, не правда ли? Как это мило с ее стороны… – тихо пролепетала она, быстро обдумывая тактику на случай внезапной атаки.
Наверняка попытается добраться до меня… Но мы ему не позволим… только подразним… чуть-чуть, самую малость…
Милый мальчик… как трогательно. Легкая закусочка перед горячим блюдом… Аппетит не испортит… А уж горячее блюдо – оно-то явно не остынет…
Дантес продолжал в нерешительности топтаться у двери, глядя на красавицу сверху вниз. Он не знал, с чего начать тяжелый и неприятный разговор с очаровательной женщиной, с которой, наверное, проще всего было бы договориться, стиснув ее в объятиях.
Но желание обнимать ее проходило с каждой секундой, пока он смотрел на нее, представляя ее в страстных позах в обнимку с государем – как она, готовая на все, жадно раскрывает ему свои объятия… он спешит, он всегда занят, он знает, что его могут застукать с ней в любой момент, а она обнимает его своими тонкими белыми ручками и прижимает свои губы к его губам, и он принимает ее ласки как должное, потому что…
– Натали… Идалия уехала. Ей сообщили о внезапной болезни матушки, и она вынуждена была покинуть нас… Но я так счастлив видеть вас… Наташа…
Он подошел к креслу и опустился на пол у ее ног, сжав в своих руках ее узкие, унизанные кольцами пальцы и покрывая их поцелуями.
– Наташа… вы мой белокрылый ангел… простите мне – я так соскучился… Когда я долго вас не вижу – я начинаю сходить с ума…
Она легко провела пальчиками по его льняным белым волосам, по высокой скуле, скользнула по губам. Одним хорошеньким пальчиком, затем другим… на целых два пальца ближе к поцелую. Дантес сделал вид, что хочет укусить ее, и тихо рассмеялся, удивляясь сам на себя.
Он вовсе не собирался целовать ее. Он только хотел знать правду. Он был теперь в полшаге от этой правды, на которую ему намекал Хромоножка… и которую знал Бенкендорф.
И которая, несомненно, известна ей.
Кажется, все сходится – ему велели приударить за ней, зная, что он не сможет устоять, и он легко увлекся ею, был вызван на дуэль, и все теперь только об этом и говорят…
И никому не приходит в голову, что его купили, подставили, обманули, надругались над его чувствами…
Но почему же он должен за нее умирать? Неужели только ради того, чтобы русский государь смог лишний раз обладать ее прекрасным телом?
– Вы преследуете меня, Жорж? – пропела Натали, стараясь не встречаться глазами с кавалергардом, и повернулась вполоборота, выгодно выставив напоказ голую шейку и крошечное ушко со сверкающей алмазной сережкой. – Послушайте… Если вы не ищете страшных неприятностей на свою голову – оставьте меня… Я разговаривала на днях с вашим papa – он такой удивительный, благородный человек… Он так вас любит… Он просил меня… Ах… – Она покраснела и глупо захихикала. – Он сказал… чтобы я была с вами честна до конца, чтобы не лгала вам… Вы понимаете, о чем я?
– Да, Наташа… Я тоже хочу, чтобы вы были со мной предельно откровенны – пожалуйста, я умоляю вас… Я вам никогда не лгал и впредь не стану этого делать. Я думаю, вам хорошо известно о том, что ваш супруг вызвал меня на дуэль…
Да что такое с ним сегодня? Полноте – да он ли это? Ее влюбленный белокурый рыцарь, подняв голову, в упор смотрел на нее тяжелым, мрачным взглядом, без тени улыбки, и она испугалась, почуяв неладное, и заметалась, не ожидая ничего подобного… Она была, пожалуй, готова к тому, что он накинется на нее с поцелуями и пылкими признаниями, но не к суровому допросу.
И вообще… Что он себе позволяет – кажется, его фамилия пока еще Геккерн, а не Бенкендорф!
Вместо ответа она томным, медленным жестом поправила колье на тонкой шее и, полуоткрыв влажный красный ротик и чуть прикусив нижнюю губу, уставилась в окно, на тусклый и промозглый ноябрьский день, не имеющий ничего общего с осенью – холодный и промозглый, зимний, сырой, рано клонившийся к темно-серому свинцовому закату.
– Что вы хотите услышать от меня, Жорж? При чем тут я? – Натали чувствовала, что ее нервы натянуты до предела, терпение вот-вот иссякнет, а быстренько закончить весьма опасный разговор страстными поцелуями скорее всего не удастся, что было непонятно и странно и совсем уж не похоже на обычное поведение влюбленного мужчины. – Зачем вы пришли – чтобы учинить мне допрос? Может, вы еще начнете кричать на меня? – В ее нежном голосочке зазвенели серебряные колокольчики, послышались слезы, и янтарные глазки, прекрасно натренированные перед зеркалом, безупречно выразили смесь смятения и страха. Нижняя губка ее дрогнула, и ей удалось наконец благополучно выжать слезу.
На Дантеса это, кажется, произвело должное впечатление, и он мучительно покраснел, не сводя с нее печальных голубых глаз, в которых так явно светились пронзительная жалость и тягостный упрек.
– Натали, – по-детски жалобно протянул он, – ну скажите мне правду, я не знаю, что мне делать… Ваш муж может убить меня… А за что, скажите, – за что? Любите ли вы меня? Если да, то я готов немедленно, сей же час умереть за вас. – Он снова взглянул ей в глаза, и она увидела настоящие, непритворные слезы, готовые вот-вот хлынуть градом. – Но если я вам безразличен… и если меня убьют, то это просто польстит вашему самолюбию, да? Вы быстро утешитесь и найдете себе новую жертву? Вы готовы так просто перешагнуть через чью-то смерть, потом легко забыть о ней, потом наметить себе другую жертву… потому что все сойдет вам с рук? Потому что надежное прикрытие всегда будет вам обеспечено?
Ах вот как ты теперь заговорил… пытаешься во всем обвинить меня, дрянной мальчишка – а я-то думала, что пришел поговорить со мной о любви!
– Да… как вы смеете! На что вы намекаете, Жорж? – страшно раздосадованная красавица повысила голос, впервые начисто забыв о кокетстве, и ее янтарные косящие глаза вспыхнули недобрым, желтым огнем, сделав ее похожей на изготовившуюся к прыжку тигрицу.
– Натали… Ну пожалейте меня, умоляю… Только скажите мне, что это неправда… что это все досужие светские сплетни, невозможный бред… будто бы вы любите государя…
Он даже представить себе не мог, что у волшебных фей и неземных созданий может быть такая тяжелая рука.
Что там Катрин рассказывала про мать… значит, есть в кого…
Две увесистых пощечины, одна за другой, да еще и с применением длинных, остро выточенных ногтей, до крови царапнувших щеку… Вторая пощечина была нанесена точным ударом маленького, но неожиданно крепкого Натальиного кулака, который резко, с неженской силой впечатался в его глаз.
Перед глазами замелькали и расплылись разноцветные круги и мелкие светящиеся точки. Жорж, охнув от неожиданности и дикой боли, отшатнулся, выпустив из объятий Натали.
– Только попробуйте сказать об этом хоть кому-нибудь, Дантес! Вы поняли? А ваши нелепые подозрения оставьте при себе – потому что завтра весь свет с вашей легкой руки начнет говорить об этом! – Наташа почти кричала, что было совершенно не похоже на нее, ее прелестные черты исказились, на лбу от напряжения проступили тонкие морщинки и капельки пота, лицо покраснело, а нос явно нуждался в пудре.
– Неужели вы считаете меня сплетником, Натали? – потрясенно прошептал Жорж, не веря своим глазам. Из прелестного белокрылого ангела Натали на его глазах превращалась в орущую сварливую бабу. – И почему вы так кричите… как будто это – правда?..
– Кто вам сказал? Да… как вы смеете? Вы просто дрянной, избалованный мальчишка, привыкший ни в чем себе не отказывать! Только попробуйте!.. Мой муж… дуэль… да кто же вам… да он вас… дойдет до ушей государя, и тогда… Сибирь… каторга…
Так, значит, это правда… Хромоножка не зря предупреждал меня… и не обманул… Как больно! – подумал он, закрыв лицо руками. Ничего себе удар, прямо-таки гвардейский…
– …Дядя Дантес, дядя Дантес! Вам больно? Маленькая Лизочка, пятилетняя дочь Идалии, внезапно влетела в гостиную за брошенной впопыхах куклой и остановилась, пораженная увиденной картиной.
«Дядя Дантес» неподвижно стоял у кресла, схватившись руками за лицо, а «тетя Наташа», красная и растрепанная, некрасиво кривящая искусанные губы, поспешно убегала прочь, хлопнув напоследок дверью и даже не сказав аи revoir, как полагается воспитанной даме…
Поеду сейчас же к Маше Вяземской, решила Наталья. Там у нее будет Елизавета Хитрово с дочерью… Россеты… Вот уж я распишу в подробностях наше с тобой любовное свидание, moncher, уж я постараюсь… и назавтра весь Петербург благодаря Голой Лизке узнает, что ты – гнусный насильник, а твой приемный отец – развратный и грязный интриган…
Ты дурак, милый мальчик – и без пяти минут труп. Пушкин убьет тебя – и будет прав… Не будешь лезть, дорогой мой, куда тебя не просят!
Луи запечатал письмо в конверт и отдал посыльному, сказав – на Мойку, 12. Пушкину, в собственные руки.
Сердце ныло, и бессонница уже который день давала о себе знать, отзываясь в затылке тупой, давящей болью. С тех пор как Пушкин вызвал Жоржа на дуэль, он лишился покоя, пытаясь всеми правдами и неправдами отговорить поэта от дуэли с Жоржем. Письма, непрерывные уговоры, разговоры «по душам» с другом Пушкина Жуковским…
Все тщетно. Этот кровожадный африканец был неумолим в своем маниакальном желании убить Жоржа. Однако ему чудом удалось добиться двухнедельной отсрочки…
И это уже неплохо.
Но бедный мальчик совсем извелся. Он стал подозрителен, скрытен и молчалив, совсем перестал рисовать и лишь по ночам, обнимая его, шептал: Я не хочу умирать, потому что люблю тебя… Я не хочу, чтобы ты остался один…
А потом снова начинал раздражаться из-за того, что он, его приемный отец, ведет за его спиной бесконечные разговоры непонятно с кем и о чем, добиваясь опять же непонятно чего. Отсрочки?
Геккерн прекрасно знал, что его мальчик – не убийца. Но он может быть убит безумным ревнивцем…
Пушкин не остановится ни перед чем из-за своей глупой ревности. Весь свет теперь в один голос повторяет эту нелепость, выдуманную Голой Лизой – что он, голландский посланник, написал все эти гнусные анонимки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Никакие доводы не действовали на горячую голову Александра Сергеевича. Он, которого Николай считал одним из умнейших людей России, вел себя как варвар по отношению к человеку, который и пальцем не тронул его супругу.
А сам-то, сам-то! Вещает с высокой трибуны о верности, чести и долге, а сколько раз изменял своей красавице Таше! Да если бы она была моею женой – я никогда бы и не помыслил изменять ей… До чего же она хороша – как весенний цветок…
Надо, чтобы вмешался Бенкендорф… Он-то, конечно, знает все в деталях – вот пусть и придумает, как поделикатней все устроить… не замарав манжет.
А впрочем… лучше все же Пушкина, чем Дантеса. Мальчишка-гвардеец все равно будет далеко… а этому лучше замолчать навсегда.
Да… что ж, кажется, это оправданный выбор…
Государь позвонил в колокольчик, и вошел лакей, почтительно поклонившись и ожидая распоряжений.
– Вызови ко мне Бенкендорфа, голубчик, да побыстрее.
– Слушаюсь, ваше величество…
В отношениях с сестрами Гончаровыми, которые приходились Идали троюродными сестрами, рыжеволосая красавица была, как правило, суховато-сдержанна и улыбчиво-вежлива. Дежурные поцелуи, ничего не значащая игра в вопросы и ответы, встречи и легкие раскланивания на балах и в гостях – то, что в свете принято называть родственными отношениями.
Когда они были маленькими девочками и затем подростками, их объединяла схожая, неутихающая детская боль и обида – Идали не нужна была матери, Юлии Павловне, графине Д'Эга, потому что вечно мешала ее планам. Нежеланный и нелюбимый ребенок, которому даже не разрешалось называть ее татап. Сестры Гончаровы страдали от произвола пьющей и грубой матери, Натальи Ивановны Загряжской, которая могла больно побить маленьких девочек только за то, что они на минуту опоздали к завтраку или не вовремя появились в ее спальне.
Но теперь…
Идалия высоко вскинула руки над головой и чуть откинула голову, изобразив соблазнительное танцевальное па, и сделала грациозный реверанс, любуясь своим отражением в зеркале. Из блестящей серебряной глубины Зазеркалья на нее с любовью смотрела очаровательная молодая дама в бледно-изумрудном расшитом жемчугом платье с серебристой кашемировой шалью на дивных точеных плечах. Бледно-розовая кожа, изумрудные глаза, ухоженное фарфоровое личико, выточенные перламутровые ноготки и уложенные пышные, спускающиеся на высокую грудь медно-красные локоны разбили сердце не одному романтическому юноше, в основном из гарнизона ее мужа Александра Полетики. Гвардейцы обожали Идали и готовы были по одному лишь небрежному жесту ее нежной ручки или вскользь брошенному слову лететь на край земли, даже если были точно уверены, что никакого края там не предвидится.
И все же… Закусив губу, она отвернулась от зеркала и попыталась вновь сосредоточиться на письме Жоржа Дантеса, которое ей принесли накануне вечером. Жорж, милый белокурый мальчик, такой пылкий и непосредственный, предмет тайных вожделений и девичьих грез всех молоденьких петербургских барышень, – да и не только их, хмыкнула Идали, – слезно умолял ее устроить ему тайную встречу с Натальей Пушкиной. Опять она, Натали…
Снова она перебегает ей дорогу… Идали считалась второй красавицей Петербурга – после Пушкиной.
Ну я-то знаю, дорогая моя, кто считает тебя первой… Кто же это рискнет оспаривать мнение государя?..
…Дантес влюблен в Наталью? Невозможно… Пушкина была его последним заданием, которое он добросовестно выполнял. Уж кому-кому, а ей-то не надо было объяснять, кого на самом деле любил светловолосый красавчик.
Это было странно, но факт, в который она упорно не желала верить. Она долго не могла смириться с мыслью о том, что Жорж – любовник барона Геккерна, но он как-то сам ей в этом признался… Она знала, что он мог влюбляться в женщин, но любить их, по его словам, мог только совсем короткое время – и потом долго не мог бросить, мучаясь угрызениями совести и борясь с безразличием.
Она была единственной его любовницей, давно уже бывшей, которая стала ему подругой.
Точнее, другом. Своим парнем. Больше чем сестрой.
Однажды он подарил ей очаровательный золотой браслет, украшенный изумрудами, и с тех пор Идалия не снимала его с руки. Не то чтобы браслет был лучшим из ее украшений… так, изящная безделица – но почему-то подарок Жоржа тронул ее сердце.
Ее сердце. Наверное, оно было таким же изящным и правильным по форме, как она сама, – алым, гладким и блестящим, как старательно вылизанный остреньким детским язычком леденец, красиво расчерченный сеточкой вен и аорт, с безупречно красной, рубиновой, переливающейся кровью.
Конечно же, она не могла отказать своему другу в такой малости. Конечно, она пригласит Натали в гости и… уедет, оставив их одних.
И пусть Дантес делает с ней все, что хочет – изомнет ее, растерзает, оставит синяки на ее белой коже и царапины на спине… Пусть вылезет на улицу весь в помаде и румянах этой неживой, бледной, жеманной тихони, удовлетворенный и счастливый, и пусть побыстрей забудет ее навсегда, оттолкнув от себя; а она будет бегать за ним, и смотреть на него долгим, призывным взглядом, заводная кукла, и манерно закатывать свои желтые глазки, и нервно тискать в пальцах роскошный резной веер…
– К вам Наталья Николаевна Пушкина, Идалия Григорьевна.
– Глаша… скажи ей, что я ненадолго уехала и скоро вернусь. Или нет… скажи, что графиня Юлия Павловна заболела и я срочно вынуждена была уехать к ней… Подай чаю в гостиную, накрой на двоих, поставь свечи. И еще, Глашенька, смотри, чтобы Лизочка была потеплее одета – она кашляет…
– Дочку-то с собой не возьмете разве, Идалия Григорьевна? Она так к дедушке хотела…
– Нет… И распорядись, чтобы экипаж был быстро подан к заднему входу. Поиграй с Лизочкой… конфет ей только не давай – от них у нее красные пятна на щечках…
Наталья удобно уселась в изящное неглубокое креслице на витых ножках и стала разглядывать журналы мод, небрежно сваленные на туалетном столике красного дерева с инкрустациями. Визит к сестрице обещал быть приятным, потому что она собиралась показать ей новые модели парижских шляпок и платьев с корсетами, которые граф Григорий Александрович Строганов привез дочери из Франции.
Вот эта должна быть очень ей к лицу… Charmant. Заказать такую завтра же у mademoiselleLucie… а вот и еще одна, с перьями, на парадный выход… Trиsbeau. А еще…
– Nathalie!..
– Жорж? Что вы здесь делаете? – Натали изменилась в лице, но, испугавшись, что на шее могут выступить некрасивые красные пятна, быстро взяла себя в руки и привычно потупилась, опустив длинные ресницы и стиснув на коленях руки. – Idalie пригласила вас в гости, не правда ли? Как это мило с ее стороны… – тихо пролепетала она, быстро обдумывая тактику на случай внезапной атаки.
Наверняка попытается добраться до меня… Но мы ему не позволим… только подразним… чуть-чуть, самую малость…
Милый мальчик… как трогательно. Легкая закусочка перед горячим блюдом… Аппетит не испортит… А уж горячее блюдо – оно-то явно не остынет…
Дантес продолжал в нерешительности топтаться у двери, глядя на красавицу сверху вниз. Он не знал, с чего начать тяжелый и неприятный разговор с очаровательной женщиной, с которой, наверное, проще всего было бы договориться, стиснув ее в объятиях.
Но желание обнимать ее проходило с каждой секундой, пока он смотрел на нее, представляя ее в страстных позах в обнимку с государем – как она, готовая на все, жадно раскрывает ему свои объятия… он спешит, он всегда занят, он знает, что его могут застукать с ней в любой момент, а она обнимает его своими тонкими белыми ручками и прижимает свои губы к его губам, и он принимает ее ласки как должное, потому что…
– Натали… Идалия уехала. Ей сообщили о внезапной болезни матушки, и она вынуждена была покинуть нас… Но я так счастлив видеть вас… Наташа…
Он подошел к креслу и опустился на пол у ее ног, сжав в своих руках ее узкие, унизанные кольцами пальцы и покрывая их поцелуями.
– Наташа… вы мой белокрылый ангел… простите мне – я так соскучился… Когда я долго вас не вижу – я начинаю сходить с ума…
Она легко провела пальчиками по его льняным белым волосам, по высокой скуле, скользнула по губам. Одним хорошеньким пальчиком, затем другим… на целых два пальца ближе к поцелую. Дантес сделал вид, что хочет укусить ее, и тихо рассмеялся, удивляясь сам на себя.
Он вовсе не собирался целовать ее. Он только хотел знать правду. Он был теперь в полшаге от этой правды, на которую ему намекал Хромоножка… и которую знал Бенкендорф.
И которая, несомненно, известна ей.
Кажется, все сходится – ему велели приударить за ней, зная, что он не сможет устоять, и он легко увлекся ею, был вызван на дуэль, и все теперь только об этом и говорят…
И никому не приходит в голову, что его купили, подставили, обманули, надругались над его чувствами…
Но почему же он должен за нее умирать? Неужели только ради того, чтобы русский государь смог лишний раз обладать ее прекрасным телом?
– Вы преследуете меня, Жорж? – пропела Натали, стараясь не встречаться глазами с кавалергардом, и повернулась вполоборота, выгодно выставив напоказ голую шейку и крошечное ушко со сверкающей алмазной сережкой. – Послушайте… Если вы не ищете страшных неприятностей на свою голову – оставьте меня… Я разговаривала на днях с вашим papa – он такой удивительный, благородный человек… Он так вас любит… Он просил меня… Ах… – Она покраснела и глупо захихикала. – Он сказал… чтобы я была с вами честна до конца, чтобы не лгала вам… Вы понимаете, о чем я?
– Да, Наташа… Я тоже хочу, чтобы вы были со мной предельно откровенны – пожалуйста, я умоляю вас… Я вам никогда не лгал и впредь не стану этого делать. Я думаю, вам хорошо известно о том, что ваш супруг вызвал меня на дуэль…
Да что такое с ним сегодня? Полноте – да он ли это? Ее влюбленный белокурый рыцарь, подняв голову, в упор смотрел на нее тяжелым, мрачным взглядом, без тени улыбки, и она испугалась, почуяв неладное, и заметалась, не ожидая ничего подобного… Она была, пожалуй, готова к тому, что он накинется на нее с поцелуями и пылкими признаниями, но не к суровому допросу.
И вообще… Что он себе позволяет – кажется, его фамилия пока еще Геккерн, а не Бенкендорф!
Вместо ответа она томным, медленным жестом поправила колье на тонкой шее и, полуоткрыв влажный красный ротик и чуть прикусив нижнюю губу, уставилась в окно, на тусклый и промозглый ноябрьский день, не имеющий ничего общего с осенью – холодный и промозглый, зимний, сырой, рано клонившийся к темно-серому свинцовому закату.
– Что вы хотите услышать от меня, Жорж? При чем тут я? – Натали чувствовала, что ее нервы натянуты до предела, терпение вот-вот иссякнет, а быстренько закончить весьма опасный разговор страстными поцелуями скорее всего не удастся, что было непонятно и странно и совсем уж не похоже на обычное поведение влюбленного мужчины. – Зачем вы пришли – чтобы учинить мне допрос? Может, вы еще начнете кричать на меня? – В ее нежном голосочке зазвенели серебряные колокольчики, послышались слезы, и янтарные глазки, прекрасно натренированные перед зеркалом, безупречно выразили смесь смятения и страха. Нижняя губка ее дрогнула, и ей удалось наконец благополучно выжать слезу.
На Дантеса это, кажется, произвело должное впечатление, и он мучительно покраснел, не сводя с нее печальных голубых глаз, в которых так явно светились пронзительная жалость и тягостный упрек.
– Натали, – по-детски жалобно протянул он, – ну скажите мне правду, я не знаю, что мне делать… Ваш муж может убить меня… А за что, скажите, – за что? Любите ли вы меня? Если да, то я готов немедленно, сей же час умереть за вас. – Он снова взглянул ей в глаза, и она увидела настоящие, непритворные слезы, готовые вот-вот хлынуть градом. – Но если я вам безразличен… и если меня убьют, то это просто польстит вашему самолюбию, да? Вы быстро утешитесь и найдете себе новую жертву? Вы готовы так просто перешагнуть через чью-то смерть, потом легко забыть о ней, потом наметить себе другую жертву… потому что все сойдет вам с рук? Потому что надежное прикрытие всегда будет вам обеспечено?
Ах вот как ты теперь заговорил… пытаешься во всем обвинить меня, дрянной мальчишка – а я-то думала, что пришел поговорить со мной о любви!
– Да… как вы смеете! На что вы намекаете, Жорж? – страшно раздосадованная красавица повысила голос, впервые начисто забыв о кокетстве, и ее янтарные косящие глаза вспыхнули недобрым, желтым огнем, сделав ее похожей на изготовившуюся к прыжку тигрицу.
– Натали… Ну пожалейте меня, умоляю… Только скажите мне, что это неправда… что это все досужие светские сплетни, невозможный бред… будто бы вы любите государя…
Он даже представить себе не мог, что у волшебных фей и неземных созданий может быть такая тяжелая рука.
Что там Катрин рассказывала про мать… значит, есть в кого…
Две увесистых пощечины, одна за другой, да еще и с применением длинных, остро выточенных ногтей, до крови царапнувших щеку… Вторая пощечина была нанесена точным ударом маленького, но неожиданно крепкого Натальиного кулака, который резко, с неженской силой впечатался в его глаз.
Перед глазами замелькали и расплылись разноцветные круги и мелкие светящиеся точки. Жорж, охнув от неожиданности и дикой боли, отшатнулся, выпустив из объятий Натали.
– Только попробуйте сказать об этом хоть кому-нибудь, Дантес! Вы поняли? А ваши нелепые подозрения оставьте при себе – потому что завтра весь свет с вашей легкой руки начнет говорить об этом! – Наташа почти кричала, что было совершенно не похоже на нее, ее прелестные черты исказились, на лбу от напряжения проступили тонкие морщинки и капельки пота, лицо покраснело, а нос явно нуждался в пудре.
– Неужели вы считаете меня сплетником, Натали? – потрясенно прошептал Жорж, не веря своим глазам. Из прелестного белокрылого ангела Натали на его глазах превращалась в орущую сварливую бабу. – И почему вы так кричите… как будто это – правда?..
– Кто вам сказал? Да… как вы смеете? Вы просто дрянной, избалованный мальчишка, привыкший ни в чем себе не отказывать! Только попробуйте!.. Мой муж… дуэль… да кто же вам… да он вас… дойдет до ушей государя, и тогда… Сибирь… каторга…
Так, значит, это правда… Хромоножка не зря предупреждал меня… и не обманул… Как больно! – подумал он, закрыв лицо руками. Ничего себе удар, прямо-таки гвардейский…
– …Дядя Дантес, дядя Дантес! Вам больно? Маленькая Лизочка, пятилетняя дочь Идалии, внезапно влетела в гостиную за брошенной впопыхах куклой и остановилась, пораженная увиденной картиной.
«Дядя Дантес» неподвижно стоял у кресла, схватившись руками за лицо, а «тетя Наташа», красная и растрепанная, некрасиво кривящая искусанные губы, поспешно убегала прочь, хлопнув напоследок дверью и даже не сказав аи revoir, как полагается воспитанной даме…
Поеду сейчас же к Маше Вяземской, решила Наталья. Там у нее будет Елизавета Хитрово с дочерью… Россеты… Вот уж я распишу в подробностях наше с тобой любовное свидание, moncher, уж я постараюсь… и назавтра весь Петербург благодаря Голой Лизке узнает, что ты – гнусный насильник, а твой приемный отец – развратный и грязный интриган…
Ты дурак, милый мальчик – и без пяти минут труп. Пушкин убьет тебя – и будет прав… Не будешь лезть, дорогой мой, куда тебя не просят!
Луи запечатал письмо в конверт и отдал посыльному, сказав – на Мойку, 12. Пушкину, в собственные руки.
Сердце ныло, и бессонница уже который день давала о себе знать, отзываясь в затылке тупой, давящей болью. С тех пор как Пушкин вызвал Жоржа на дуэль, он лишился покоя, пытаясь всеми правдами и неправдами отговорить поэта от дуэли с Жоржем. Письма, непрерывные уговоры, разговоры «по душам» с другом Пушкина Жуковским…
Все тщетно. Этот кровожадный африканец был неумолим в своем маниакальном желании убить Жоржа. Однако ему чудом удалось добиться двухнедельной отсрочки…
И это уже неплохо.
Но бедный мальчик совсем извелся. Он стал подозрителен, скрытен и молчалив, совсем перестал рисовать и лишь по ночам, обнимая его, шептал: Я не хочу умирать, потому что люблю тебя… Я не хочу, чтобы ты остался один…
А потом снова начинал раздражаться из-за того, что он, его приемный отец, ведет за его спиной бесконечные разговоры непонятно с кем и о чем, добиваясь опять же непонятно чего. Отсрочки?
Геккерн прекрасно знал, что его мальчик – не убийца. Но он может быть убит безумным ревнивцем…
Пушкин не остановится ни перед чем из-за своей глупой ревности. Весь свет теперь в один голос повторяет эту нелепость, выдуманную Голой Лизой – что он, голландский посланник, написал все эти гнусные анонимки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28