– Выпьете с нами, поручик?
Жорж чувствовал, что ему лучше не пить. Свежий воздух слегка освежил его пылающее лицо и взмокшие волосы, и он расстегнул две пуговицы на мундире, чтобы легче было дышать.
Но эти двое… Опять они…
– А вам не хватит ли уже, Долгоруков? А как же вальс? Вы не боитесь упасть, наступив, на платье вашей прыщавой барышне? – хихикнул Жорж, кивнув в сторону Гагарина, и смешно изобразил вальсирующего Пьера, широко растопырив руки и припадая на одну ногу. Ямочки на щеках Гагарина мгновенно исчезли, темные вьющиеся волосы взметнулись веером, рванувшись в его сторону, и Ванечка, сжав кулаки, кинулся на Дантеса, повалив его на траву.
– Оставь, Жан, – раздался сзади невыносимо манерный и надменный голос Хромоножки. – Принеси-ка нам лучше бокалы, mon cher, – и мы выпьем за пошатнувшееся здоровье нашего бравого кавалергарда… да, Дантес? – Хромоножка встал со скамейки и, с усилием присев на корточки, склонился над Жаном, с издевательской ухмылкой наблюдая за его неумелыми попытками набить Жоржу морду, в то время как Дантес, помирая со смеху, даже не пытался сопротивляться. – Да слезь же с него! Все равно драться не умеешь!
– А вы умеете, Долгоруков? – спросил Дантес, стряхнув с себя неубедительно молотившего по нему кулаками кудрявого Ванечку и вставая с травы. – Что вы вообще умеете, кроме как делать томные глазки и выбирать шелковые рубашечки в тон жилетке – себе и вашему пусику с ямочками?
На сей раз удар кулака свалил Жоржа с ног, и он, ахнув от неожиданности, скорчился на траве, схватившись обеими руками за живот.
– Это чтобы у вас не было больше сомнений на мой счет, Дантес, – ледяным тоном произнес Хромоножка. – А теперь вы с нами выпьете, дорогой Жорж. А то я подумаю, что ваши силы и впрямь на исходе – и здоровье драгоценное подорвано в изматывающих… гхм… боях… без присмотра-то… Жан, окажи мне любезность – оставь меня с господином поручиком на пару минут… и принеси еще бутылку. И три бокала.
К удивлению Жоржа, кудрявый Ванечка, бросив на Пьера умоляющий взгляд и чуть поколебавшись, молча ушел, оставив их вдвоем. Боль в животе, нанесенная ударом кулака Пьера, начала отступать, и Жорж, пошатнувшись, встал на ноги, готовый разорвать на части гнусно ухмыляющегося Хромоножку.
– Уберите руки, Дантес, и послушайте меня, – высокомерно протянул Пьер, правильно оценив намерения Жоржа. – Если вы думаете, что ваше положение в гвардии прочно как никогда – вы ошибаетесь. Если ваш Полетика узнает, что вы курите опий… – Хромоножка нагло уставился на него широко расставленными, блестевшими в темноте глазами и недобро усмехнулся. – И еще… кое-что. О вас. И например, об Idalie…
Кровь бросилась в лицо Жоржу, мир зашатался и поплыл, разваливаясь на куски, и прямо перед собой он увидел прозрачные глаза Пьера, который теперь говорил очень тихо, наклонившись совсем близко к его лицу. От него пахло вином, и высокомерная, развязная улыбочка снова искривила его яркие губы, которые он вызывающе облизнул.
– Жорж… Я не хочу ссориться с вами, поверьте… Давайте будем друзьями – у нас же с вами так много общего… Я же знаю, что вам нравятся не только женщины… – Пьер внезапно с силой прижал его бедрами к стене беседки, его руки обвились вокруг его шеи, и Дантес почувствовал прикосновение его губ, с силой раскрывших ему рот…
– Убирайся к черту, сволочь!
Мгновенно скрутив руки Пьера, Дантес с силой отшвырнул его от себя, вытирая рот, и Хромоножка полетел в кусты, но, падая, вцепился в ногу Жоржа, потянув его за собой. Продолжая сопротивляться, Жорж почувствовал, что силы его на исходе, а голову опять свело тяжелым, чугунным обручем.
Только не это… Не терять сознания… Мне плохо… Я ничего не вижу…
С трудом переводя дыхание, Хромоножка подмял Дантеса под себя, прижав его коленкой к мокрой от росы траве. К его удивлению, Жорж внезапно перестал сопротивляться и стал похож на обмякшую в его руках тряпичную куклу с закрытыми глазами, мертвенно-бледную, с разметавшимися прядями белых волос. «Обморок? – с удивлением подумал Пьер, возбужденно вглядываясь в его покрытое испариной лицо. – Что ж… тем лучше…»
Он наклонился над потерявшим сознание Жоржем, вновь испытывая мучительное желание впиться поцелуем в его полуоткрытые губы и быстро воспользоваться тем, что Жорж сейчас не сможет его оттолкнуть и причинить ему боль. В этот момент из-за густых кустов акации появился Гагарин с бокалами и бутылкой вина.
– Пьер! – лениво протянул он, улыбаясь и вновь демонстрируя нежные ямочки. – Что это с нашим другом? Я надеюсь, ты тут не покушался на…
– Заткнись!
Страшно раздосадованный, Долгоруков, развернувшись, выхватил у изумленного Жана открытую бутылку вина и с силой швырнул тонкие бокалы об дерево. Послышался звон разбитого стекла и удивленное «ах!» отскочившего в сторону Жана. Пьер сделал несколько больших глотков прямо из горлышка бутылки. Затем, приподняв голову неподвижно лежащего на траве Дантеса, вставил ему в рот бутылку, отчего тот открыл глаза и попытался слабо протестовать, и заставил пить, пока Жорж не захлебнулся и не начал кашлять. После чего, разбив рядом с ним еще один бокал и бросив бутылку на землю, повернулся к Гагарину и надменно заявил, скривив губы:
– Все… мы уезжаем домой, Жан. А господин поручик пусть немного проспится. Могу себе представить, что завтра скажет ему Александр Михалыч, божья наша коровка…
– Вы мне омерзительны, Долгоруков… – Хромоножка услышал тихий стон за своей спиной, но не повернул головы.
Злорадно ухмыльнувшись напоследок, он почти бегом, прихрамывая, побежал к своему экипажу, увлекая за собой впавшего в шоковое состояние Жана.
…Услышав тихий скрип двери и заметив чуть колыхнувшееся на темном дубовом столе пламя свечи, Пушкин быстро поднял кудрявую голову, неохотно оторвавшись от рукописи – расчерканной, много раз исправленной и разрисованной пером, стремительным, как полет черной птицы в заоблачной небесной выси.
Она… Азинька… мышка…
Войдя потихоньку в заваленный книгами, бумагами и письмами кабинет Александра Сергеевича, Азинька, украдкой вздохнув и зачесав перед зеркалом тяжелую прядь непокорных каштановых волос, присела на уютный, обитый кожей диван, сложив на коленях руки, и улыбнулась Пушкину.
– Александр! Все работаете? Я велела Лизаньке чаю вам приготовить, вы с трех часов поди ничего и не ели…
– Спасибо, Азинька, я не голоден. Интересно, что ей опять от меня надо? Ходитза мной как тень повсюду… лучше бы с сестрами уехала… Только работать мешает…
– Ну, чаю-то выпейте, – робко, улыбнулась Александрина, поправляя на хрупкой белой шее изящный шелковый платочек и не отрывая глаз от язычков пламени, красноватым мерцанием озарявших изнутри старинный камин с изразцами. – А работаете сейчас над чем?
– Получил высочайшее разрешение на работу в архиве… Хотел писать «Историю Пугачева», но государь не позволил так назвать… Это, говорит, бунт, а Пугачев твой – преступник. Вот и пришлось назвать «Историей пугачевского бунта». Вы же знаете, Азинька, – у меня теперь единственный цензор. – Пушкин состроил гримаску, внушительно подняв вверх указательный палец.
Азинька прыснула, закрыв руками лицо, но желание казаться строгой и серьезной дамой возобладало, и она, стараясь больше не смеяться, снова подняла на поэта свои косящие, как у ее сестер, ласковые, светло-карие, с золотистыми искорками, глаза.
– А стихи, Александр? Как же стихи? Я так люблю ваши поэмы… наизусть могу прочитать – с любого места, правда! Хоть «Евгения Онегина», хоть «Руслана и Людмилу»… Вот хоть это –
Дела давно минувших дней ,
Преданья старины глубокой…
Пушкин, оживившись, бросил перо и повернулся к Александрине, внимательно глядя на нее, отстраненно, почти холодно вслушиваясь в знакомые слова, повторявшие в размеренном ритме стук его сердца, движения его души, его поэтических страданий и самых заветных, потаенных мыслей.
– А вы хорошо читаете, Азинька. Выразительно и с чувством. – Поэт придвинул свечи ближе к рукописи. – А почитайте мне еще, прошу вас.
Александрина, вздохнув и кося своими золотыми глазами в сторону камина, сдержанно и негромко, без пафоса и оживленной жестикуляции, характерной для него самого, читала одно стихотворение за другим, вызывая в сердце поэта смятение и нежную грусть.
…А она очень красивая, наша Азинька… так похожа на Ташу, только… на тон темнее. Волосы, глаза… те же, только как будто меньше солнечного света в жизни ей досталось… Все солнце – в глазах… Но голос… не низкий и грудной, как у Катрин, и не такой тихий и нежный, как у Наташи… А почему они зовут ее «мышкой»?..
– А почему вы не поехали к Вяземским, Азинька? – улыбаясь, спросил Александр, присаживаясь рядом с ней на кожаный диван. – Там у них весело, должно быть, Мари поет как ангел… Валуев тоже там, конечно… свадьба их уже скоро, меньше чем через месяц… И в Аничков даже не ездили – помилуйте, ну вы же так молоды, хороши собой, вам о женихах думать надо, Азинька, – что вам дались мои стихи!
– О женихах пусть Катрин думает, – закусив губу и искоса поглядывая на поэта, пробормотала Александрина. – Дантес этот… француз, кавалергард, знаете… Она, кажется, не на шутку им увлечена.
– А, это тот красавчик, которого мы видели у Дюме? Помню, помню… Славный юноша, остроумный и неглупый. Что-то о нем слишком много безобразных толков ходит в последнее время – что будто бы нашли его после бала в Царском Селе пьяным в стельку, без сознания… Полетика-то наш как бушевал, представляю. – И Александр Сергеевич весело рассмеялся, блеснув ровными белыми зубами, и, грозно нахмурившись, потряс кулаками, изображая Полетику, отчего тень его на стене, в неровном свете свечей, заколыхалась и вытянулась, и Пушкин-тень превратился в забавную кудрявую и длинноносую карикатуру на самого себя.
Саша Гончарова, с трудом сдерживая смех, строго взглянула на свояка, готового, по своему обыкновению, обратить в шутку любое ее замечание.
– А что, правду говорят, будто бы он волочится за моей Ташей? – с притворной суровостью спросил Александр Сергеевич. – Вот ведь, прошу прощения, каналья! Каков!.. Без году неделя в Петербурге – и уж все о нем говорят, все хотят непременно видеть его у себя, барышни наши все как одна с ума посходили – ах, Жорж, ах, душка, ах, красавчик… – Пушкин, уморительно изобразив влюбленную барышню, стиснул на груди руки и манерно закатил глаза. – Азинька, ну расскажите же мне – ну с кем же мне еще посплетничать, как не с вами, дружочек? Только правду и ничего, кроме правды! Причем большими порциями и самые вкусные куски – я, как вы знаете, настоящий гурман… – Пушкин слегка напрягся и весь обратился в слух, умело маскируя забавными гримасками острое и пристальное внимание к каждому сказанному Азинькой слову.
– Таше, по-моему, просто льстит его внимание, Александр, – осторожно заметила Азинька. – Она рассказывала, впрочем, что он странный иногда бывает какой-то – все танцует, танцует так увлеченно и со всеми подряд – и с молоденькими барышнями, и с дамами в возрасте, а потом вдруг останавливается, в сторону куда-то посмотрит и скажет – а вы не видели, там, случайно, не барон Геккерн стоял? И на кого-то может показать, совсем даже непохожего, и кинуться в ту сторону, а потом возвращается, начинает извиняться, улыбается так виновато… а сам все озирается, как будто ищет кого-то глазами – да и не находит, и глаза у него такие несчастные становятся. А давеча вот Катрин рассказывала, что на балу-то, в Царском Селе, на нем просто лица не было – а он ведь, кажется, почти не пьет… И все вопросы какие-то странные задавал, Таша даже испугалась, нет ли у него жара – совсем не в себе был… Не пойму – запугал его барон, что ли? Так ведь его, кажется, и в Петербурге сейчас нет… непонятно…
– Да, говорят, он у Брея сейчас, баварского посланника – он его вроде и нашел… Жена его здорово перепугалась – показалось ей, что Брей его совсем мертвого притащил на себе. Потом вроде пришел в себя французик ваш…
…А Таша-то как распереживалась – это, говорит, он из-за меня, потому что я не могу ответить на его любовь… Он ей говорил, что умрет от тоски, что любит и в отчаянии готов на все… Бедный Жорж… бедная Таша… и Катю жалко, и Пушкина… а уж себя-то как жалко – просто нет слов… А Пушкин – он совсем ничего не видит, кроме своих стихов, самодовольный слепец…
Повисла пауза, грозившая затянуться надолго, и Александрина внезапно взяла поэта за руку, поднеся его пальцы к своей горячей щеке, и ласково потерлась об нее лицом.
– Какие у вас красивые пальцы, Александр…
– Ох, не искушайте меня без нужды, милая Азинька, – принужденно рассмеялся Пушкин, стараясь не показывать своего смущения. – Не забывайте – в моих жилах течет африканская кровь… Хотите, я вам покажу африканскую маску?
И, страшно вытаращив глаза, выпятив губы и оттопырив руками уши, он окончательно сбил с толку хохочущую Азиньку, вмиг позабывшую сделать строгое лицо…
Идалия остановила экипаж на углу Фонтанки и Пантелеймоновской и, стараясь не попасть в лужу изящной кожаной туфелькой и поправив густую вуаль на шляпке, прошла в мрачного вида трехэтажное здание, больше известное как Третье отделение. Ей предстоял нелегкий разговор с генералом Бенкендорфом на щекотливые темы, которые были ей давно и слишком хорошо известны.
Впрочем, меньше всего ей сейчас хотелось упоминать о Дантесе и связанном с ним скандальном происшествии на балу в Царском Селе, о котором вот уже несколько дней возбужденно гудел весь Петербург.
…Взбешенный капитан Полетика, естественно, грозился отправить его в армейский госпиталь на лечение, а затем на месяц на гауптвахту.
– Таким, как поручик Дантес, не место в гвардии! – бушевал он. – Пьяная драка! Ты бы видела, Идалия, в каком виде его нашел этот – как его – Брей, кажется! Немчик этот, приятель его опекуна Геккерна! Разбитые бутылки, стекло кругом, осколки валяются – и он на траве, вниз лицом, грязный весь, как свинья, губа разбита до крови, под глазом вот такой фингал! – Полетика на пол-лица растопырил свои толстые пальцы, показывая, какой именно. – Это же надо допиться до такого состояния! Нет, ну, конечно, все они напиваться горазды – сколько уж раз твердил им, баранам, пытаясь вразумить, – так ведь нет! И слушать ничего не хотят, мать-размать…
В крепких выражениях, как и в крепких напитках, Александр Михалыч обычно не стеснялся, прекрасно зная, что у жены его грубые словечки вызывают только легкое искривление рта, плохо маскирующее смех. Но на сей раз Идалия слушала его с мрачным и жестким выражением лица, нервно прикусив губу, и в конце концов перебила:
– А сколько там было разбитых бокалов, Саша?
– Два… или три – не помню…
– А никто из твоих гвардейцев больше не был замечен в таком виде? В грязном мундире, например? С разбитым лицом…
– Нет. Точно нет. Мне бы сказали – да я и сам бы увидел.
– А может быть, кто-то из прислуги, кто около экипажей был, видел кого-то из гостей, кто раньше уехал? Я уверяю тебя, Саша, что Жорж – физически сильный мужчина… – Она снова прикусила губу, боясь в запале сболтнуть лишнего. Впрочем, багровый от злости Божья коровка ничего не заметил, и она осторожно продолжила: –…и он не мог просто так взять и простить обидчика. Он при мне однажды вызвал на дуэль Пьера Долгорукова – после получаса знакомства!
– …ЧТО?! Он – вызвал Пьера? И они – стрелялись?
– Нет, кажется – нет, Саша, нет, ну что ты… Да Пьер наверняка струсил бы…
Полетика, хмыкнув, иронически посмотрел на жену.
– Идалия, ты не знаешь Долгорукова… Еще отец его покойный, Владимир Петрович, что губернатором-то был у нас лет десять тому назад, говаривал мне, что Петька, когда еще маленький был, лет двенадцати, избил палкой до полусмерти слугу своего, Федора – а тот вообще мужик крепкий… В кровь, в морду бил…
Идалия, онемев, слушала Полетику, отказываясь верить своим ушам. «Высокомерный и надменный циник Пьер… Бил палкой… Да он слишком молод, чтобы… Но Жорж! Этого не может быть… А из-за чего они так ненавидят друг друга?..»
Александр Михайлович продолжал ругать Дантеса на чем свет стоит, но Идалия уже не слушала его и быстро ушла к себе, закрыв дверь. Мысли скакали у нее в голове, не складываясь в четкую линию и не вставая в строй, разваливались на ходу, уходили и приходили вновь, одна нелепее другой. Она закрыла лицо руками, напряженно соображая, пытаясь вспомнить постоянные перепалки Жоржа и Пьера. Так, ничего особенного – обычные мальчишеские колкости, не всегда пристойные, иногда обидные, но не настолько…
«Нет. Этого не могло быть. Он не избил бы Жоржа только за острое словцо… Тогда за что? За Жана? Дантес оскорбил Жана, и они вдвоем избили его?..
А почему Жорж стал так часто жаловаться на страшные головные боли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28