..(телефонный разговор жены с тещей) Жена:"Слышал? Д. уложила молоденького виолончелиста, на 20 лет ее младше!" Аж грудь сжало. Сказал "оригинально" и отвернулся, чтобы не выдать себя. А жена все рассуждала, как с молодыми неинтересно. Небось завидно. Вот смеюсь над собственной армией, а славная русская-то, какие жуткие унижения от чеченцев кушает, почище нашей от всех этих хизбалдуев, вот командующего самого, Романова, на куски бомбой порвали, и хоть бы хны. Нет, вроде какие-то "неосознанные объекты" деревню ихнюю разбомбили в отместку, мы это тоже делали раньше. Не помогает. Тут надо либо всех под корень, либо кружева плести кропотливо... 17.10. Вчера специально заставил себя посмотреть фильм "Черный ящик" по одноименному роману Амоса Оза. Сам фильм - обычное израильское инфантильное барахло с потугами несообразных претензий. Много секса, с претензиями на смелость, много политики, с претензиями на объективность, много истерики с претензиями на "глубокие" причины. Не совсем понятно, отчего герои так жестоко расстались, если так жестоко любили друг друга, но не в этом суть. Подозреваю, что фильм точно по роману и не хуже его. Фабула препошлейшая. С аллегорией. Те отрывки текста, которые зачитываются (письма героев) с экрана, дидактично неестественны, в общем, топорная работа, таких романов можно настругать сколько хошь, в год по штуке. В недавней фотографии на обложке субботнего приложения к "Маариву" великий писатель (очень Нобеля хочет, ездил на рекогносцировку в Осло, обласканный руководством, когда они там с Арафатом премию мира, как дикари бусы, получали в награду) выглядит римским патрицием, эдакая вьющаяся челка... Да, так главный герой, профессор-политолог, или социолог, потомок первых поселенцев, отменный ебарь, это непременно, учит Европу свободу любить в туманном Лондоне, тоскуя по пизде своей бывшей супруги (то бишь по покинутой родине) и переписываясь с ней и адвокатом по поводу раздела имущества и проблем старшего сына, отбившегося от рук. Бывшая жена, сексапильная блондинка, вышла тем временем замуж за "френка", религиозного, крайне правого, и очень заботливого (чужаки-френки прибрали родину к рукам), но тоже мается сексуальной неудовлетворенностью (это не как у русских: родина-мать, это - родина-блядь). В конце концов герой заболевает раком и возвращается умирать в свое "дворянское гнездо", в родовое поместье, в объятиях бывшей супруги, окруженный заботами исправившегося сына, который в этом поместье организовал что-то вроде трудовой молодежной сельхозкоммуны, возвращаясь к истокам, а "френк" всячески посрамлен умирающим благородным героем, как лицемер и слабак по женской части. Единственный конфликт, который проглядывает в романе, конфликт между белыми первопоселенцами и "френками", которые наследуют старую добрую родину, вместе с белыми женами и их бастрюками. Чтобы затушевать этническую суть конфликта автор придает главному оппоненту героя симпатичные человеческие черты заботливости, мягкости, уравновешенности. Это в контраст с истеричным, агрессивным и лопающимся от дворянской спеси профессором. В конце фильма они спорят до крика на балконе "дворянского гнезда", что же исторически произошло с арабами, кто из них больше их любит, больше о них заботится и кто больше их крови пролил. В результате "френк" разоблачен, как лицемер, и унижен, как самец, потому что в награду за правоту в споре сексапильная блондинка в шелковом белье скользит в постель к умирающему. Мол мы вас все равно выебем, даже когда помирать будем. Мота Гур, когда еще молодой был и горячий, орал аж на предвыборном митинге(!):"Выебем вас, как арабов выебали!" /Нидфок отхем, кмо ше дафакну эт аравим!/ Да, вот где суть. Сболтнул Оз. Да и у Шабтая Яшки это проглядывает: они, как ливанские марониты, давно знали, что обречены. Черные и религиозные неумолимо становились большинством. Роль патронов ускользала. Была еще краткая надежда на "русских", но те оказались либо правыми, либо к Израиловке равнодушными, и вообще "чужаками". И тогда они решили, с отчаяния, чтобы остаться у власти, поставить на последнюю карту -- союз с арабами. Вот откуда вся их политика "мира": они арабам -- патронаж, те им -- политическую поддержку. До поры до времени. И не важно, что это укорачивает время жизни народа и государства, зато продлевает власть. Хоть перед смертью, а херутников и черножопых выебем! 18.10. "Отца ее поместили в дом престарелых. Она, с матерью, его навестила. Плачет. "Возьмите меня домой хоть на пару дней. Я обещаю, что не буду просить остаться. Обещаю. Только на пару дней домой." Не взяли. Плакал, когда уходили." "... отец его страдал "Вальтхаймером" и был агрессивен. Он тоже поместил его в дом престарелых. Когда выходил, слышал жалобные крики отца, который звал его, как в детстве:"Дани! Дани!"" "Он был очень состоятельный, отдал все детям и переехал в дом престарелых, фешенебельный. Там влюбился в пожилую йеменитку, уборщицу. Влюбился без памяти. Как никогда в жизни. Помолодел. Захотел жениться. Дети испугались, "поработали" с возлюбленной, дали ей отступные, и она уехала. Старик загоревал и в тоске умер. А ты говоришь - король Лир!" ( Из рассказов жены о стариках.) 26.10. Наум! Спасибо за фотографии, будет что вспомнить. Теперь в защиту Поппера. Ты считаешь, что идеи у него не затейливые. Если это и правда, то потому, что он их не синтезирует в голове, а пытается понять, что на самом деле происходит в мире. Насчет затейливых идей в свое время блистательно высказался Кант, которого у меня нет под рукой. Это умственный понос - людям с затейливыми идеями надо регулярно принимать таблетки. Что касается напряжения цивилизации и хрупкости прогресса, то Поппер их не придумал. По его мысли, все, что происходит (вынося за скобки природные катастрофы), зависит только от людей. Не захотим прогресса - и его не будет. Это, кстати, очень легко. Захотим облизать яйца герою - и он немедленно вылезет на сцену. Меня, как видимо и Поппера, устраивает только такая история, где я вправе сказать свое слово, или даже промолчать. Она не гарантирована, и это тоже меня устраивает. Героизм - это способ существования макак. Не знаю, давно ли ты бывал в зоопарке: там обезьяний вождь обходит свое стадо и каждой бабе всаживает, а каждому мужику отвешивает. Прямо из Байрона. В Поппере мне больше всего импонирует то, что с ним не только можно спорить, но он и сам приглашает и провоцирует спор. С Гегелем не поспоришь, поскольку вся доктрина - полная хуйня, включая предлоги и запятые. Тот факт, что человечеству грозят ураганы и катастрофы, я сомнению не подвергаю. Человечество состоит на 90 процентов из дураков. Но героической радости я по этому поводу не испытываю. Интервью вышло вполне пристойно. Свою писанину я вышлю буквально на днях, все ленюсь отпечатать. Поездка меня так разохотила, что я решил заглянуть еще раз, с женой. Предполагаю в начале весны - какие в эту пору погоды? Будь здоров, пиши. А.Ц. 27.10. Вчера в программе Дана Шилона услышал разумную женщину, даже возбудился сексуально от разумности этой. Говорила о том, что мужчины, в силу их естества, стремятся к обладанию многими женщинами, и женщины, если бы были достаточно умны, не тратили бы столько энергии на борьбу с мужской природой, не делали бы из своих мужчин мелких обманщиков и притворщиков, а потратили бы эту энергию на расширение своих горизонтов, интеллектуальных и социальных, и чувствовали бы себя более независимо от мужской снисходительности, и в этом смысле она феминистка. Присутствующие отшутились и сделали вид, что не поняли, а может и действительно не поняли. Ведь большинство людей не заинтересовано в независимости ближнего, каждый беспокоится о своем праве собственности. В частном же порядке многие терпимы и без призывов, например, женатые любовники. У Иссы наткнулся на свое стихотворение, преисполнился гордого ужаса, будто фамильные черты обнаружил у мумии фараона. Мы тогда приехали с Олей к Вите на дачу. Октябрь, все вокруг в опавших листьях, а ночью, после жратвы, выпивки, песен, рассказов, выскочили на двор, в хрустальный холод, отлить. Витя говорит: смотри, чо у меня есть, и фонарем ручным посветил на воду в бочке, а там щука кругами ходит. "Красавица! - улыбался блаженно Витя. А мне, спьяну, жалко ее стало, что в бочке кружит. Утром, Олиным карандашом для подведения глаз, записал на полях газеты: Звездною ночью Кружится в бочке, Радуясь холоду, Длинная рыба, Не зная о нашем голоде. А у Иссы: Что в бочке они, О том невдомек. Вечерней прохладой Наслаждаются рыбы. Поразительное совпадение. Только нет у него, конечно, этого русского предвкушения расправы... А на счет того, что холоду рада, это я выдумал, Бог ее знает, рада ли. Это я любил холод. Всегда ждал осени... В английском военном журнале была статья об израильской армии, о том, что она стала ленивой, жирной и неповоротливой. Ливень. Чем народ тупее, тем поэты его неистовей. Вчера снилась любовь с Д. так явственно, с таким полноценным, живым наслаждением, что я загрустил, проснувшись.
конец пятой тетради
ШЕСТАЯ ТЕТРАДЬ (начало) Перед последними выборами Тхия решила организовать слет репатриантов в Сусии. Я "вел" автобус из Хулона, по дороге рассказывая истории из жизни еврейского народа. Масса тянулась к знаниям, пела разученные в классе патриотические песни и переживала подъем духа. Зараженный общим энтузиазмом я затащил их в Хеврон, в Маарат Амахпела, где патриотический накал плавно перешел в националистический угар, особенно, когда экскурсовод, молоденькая девочка в платочке, рассказала, как до Шестидневной арабы не давали евреям у могилы праотцев помолиться. Когда въехали в Хеврон, мне не понравилось обилие сиреневых беретов, только что пригнанных, лица молоденьких пехотинцев из ударной дивизии были явно испуганы, офицер куда-то пропал, так что никто не мог объяснить дорогу, но я нашел по старой памяти. А вот путь из Хеврона в Сусию я представлял себе только по карте. Шофер тоже не ориентировался. И вообще оказался флегматиком. Сверяясь по карте, я давал руководящие указания. На роковой развилке задумался. Указателей не было. Вообще возникло неприятное ощущение, что мы уже в другой, причем недружественной стране. Дорога по карте вела через Ятту. Ладно, поехали в Ятту. Ятта - огромная деревня, одноэтажные домики, разбросанные на трех холмах. Арабы вдоль дороги смотрели на автобус, увешанный израильскими флагами и громко поющий, как на летающую тарелку. Чем дальше мы ехали, тем удивленней были взгляды. Я почувствовал легкую тревогу. Вдруг, на вершине холма, на который взлетел автобус, взвился израильский флаг над бетонной стеной с колючей проволокой - крепостица. На сердце отлегло, нет, все правильно. Надо было бы, конечно, остановиться, да спросить у солдат, правильно ли путь держим, но не стал авторитет ронять - проскочили дальше. От Ятты дорога стала "одноколейной", то есть узенькой, так что две машины с трудом могли разъехаться, но машины, слава Богу, не попадались и мы мчались дальше. Кругом лесистые холмы, пастораль. Матери показывают детям "нашу прекрасную родину". Сонная деревенька возникла на склоне холма, над дорогой. Мы должны были проехать еще один населенный пункт, за которым уже был поворот на Сусию. Попалась навстречу машина. Сползли на обочину, чтобы разъехаться. Автобус поцарапался об скалу, а старенькое "Пежо" проехало по краю обрыва. Водитель в белой куфии покрутил у виска пальцем. Относился ли этот комментарий к ловкости нашего шофера или к направлению нашего движения было не ясно. Попалась навстречу еще одна машина, белый "мерседес", в ней было двое. Опять стали маневрировать. Водитель белого "мерседеса", похожий на Сталина, высунулся и спросил на чистом иврите, какой черт нас сюда занес. Я говорю: мы в Сусию. "Сталин" пожал плечами. Да, говорит, но впереди лагерь беженцев. И поехал дальше. Автобус продолжал движение. "Оружие у тебя есть?" - спросил я шофера. "Нет." Я подумал про свой пистолетик калибра 7.22, но эта мысль меня не утешила. Шофер был по-прежнему невозмутим, и я решил, что опять у меня паранойя. Раздались гудки сзади. Нас догонял белый "мерседес", с которым мы недавно с трудом разъехались. Остановились, и старый знакомый, поравнявшись, прокричал: "Вас там живьем съедят! Я поеду вперед, предупрежу, чтоб вас пропустили. Когда въедешь, жми на полный газ и дави вс° на пути, только не останавливайся. И пусть все лягут на пол - окна вам в любом случае разнесут вдребезги." Мы еще продолжали двигаться вперед, но уже по инерции, как атакующий, получивший в грудь пулю. На тупую рожу нашего шофера набежала легкая тень. Самое ужасное, что на этой узкой горной дороге не было никакой возможности развернуться. Мы были обречены на прорыв. Народ в автобусе стих. Слов не понял, но почуял, что дело дрянь. Впереди показался городок, уже видна была главная улица, запруженная машинами, телегами, людьми и ослами, все смотрели в нашу сторону. Лица были праздничны. Язык сразу высох. И тут на пути неожиданно возникла небольшая площадка, на которой можно было попытаться развернуться. Шофер показал класс. Не доехав до ожидавшей нас толпы пару сотен метров, мы, взметнув тучу пыли, вывернулись. До слуха долетел шум улюлюканья. Покатили обратно. Шофер радостно улыбался. Матери сжимали своих детей. Я казнил себя за любовь к географии и родную партию за экстравагантную идею. Вдруг по крыше что-то застучало, камень попал в окно, но по касательной. Окно треснуло. Женщины закричали. Мы проезжали вновь сонную деревеньку, и с холма детишки встретили нас недружным залпом. "Не волнуйтесь, - я, наконец, решился взять микрофон, - временные трудности. На всякий случай отодвиньтесь от окон." Листал Мандельштама, наткнулся на "Когда Психея-жизнь спускается к теням", и вдруг вошло смертельным поражением, особенно последняя строфа: "И в нежной сутолке (это душ в царстве теней, нежной сутолке...) не зная что начать (это особенно пронзительно, жутко и жалостно, не зная что начать...), душа не узнает прозрачные дубравы ("а смертным власть дана любить и узнавать", "О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд, и выпуклую радость узнаванья"...), дохнет на зеркало и медлит передать лепешку медную с туманной переправы." Все здесь и величественно-торжественно и пронзительно, по-детски больно - все то лучшее, что есть в Мандельштаме, что я люблю. Эту царственную поступь беззащитного... "И лес безлиственный прозрачных голосов сухие жалобы кропят, как дождик мелкий." Поразительное стихотворение о смерти. И вообще весь этот цикл о смерти, о душе-ласточке, это сухое, предсмертное шелестение "эс": "Когда Психея-жизнь спускается к теням, в полупрозрачный лес, вослед за Персефоной, слепая ласточка бросается к ногам с стигийсской нежностью..." В этом шелестении становится понятным в любом другом сочетании неудачное чередование согласных - "с стигийской". Самое чудесное в Мандельштаме - это завязь еврейской, библейской человечности, звериной смертной теплоты овечьих шапок и шуб овчарок, опыленная русской державной торжественностью звездных стыков и кремнистых путей... После перехода по ущелью Джелабун (там водопад есть метров пятьдесят, шли вяло, пол дня), повезли молодежь на ночную оргию в Хамэй Тверия: сероводородные горячие источники и танцы. Ну, я вместе с сосунками поплавал, потом попрыгал козлом с часок, притомился, и поднялся на эстраду с креслами, где все училки-сычихи сидели, а ведь есть и молодые, пил сок и глядел с завистью как юность бесится (они еще часа полтора скакали). Девки плясали в мокрых купальниках, извивались, как цветные ленты, вопили, часть пацанов прыгала с ними, часть - друг с дружкой, группками, а часть, стесняясь, сидела поодаль. На другой день ездили на джипах (водителей они зовут "джипарями") в ущелье Дюшон, хорошо там, орлы летают. С раннего утра дул жуткий ветер, "шаркия", и над долиной Хулы клубилось грязно-рыжее облако - это ветер поднимал л°сс, землю, ставшую пылью, ил со дна иссушенных болот и гнал эти тучи, как дым пожаров, за Галилейский Выступ. Вернулся из похода усталый, злой, возбужденный. Довели полуголые девки своими танцами. Решил, что все, пора идти к гетерам. Из тех, что "красива, деликатна, высокого качества, на роскошной частной квартире, только для солидных". А жена валяется в своей затрапезной хламиде, даже чаю не предложила... Говорю: что ты все в этой хламиде, как тетка, из кухни в постель не переодеваясь, тратишь деньги бог знает на что, хоть бы белье себе купила приличное! - Чего-чего?! Что такое случилось? Уже с училками там пообщался, так размечтался? Хламиду все-таки сняла и одело шелковое. Тоже уже надоевшее, ну да ладно. А потом, хихикая: мне понравилось, как ты мне пяточку щекотал, всегда так делай... ух ты, мой фантазер, писатель... Жизнь непоправима. Скапливается по каплям ненависть. А потом срывается бешенством измученных в страхе и трепете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52