Антонина не может приплыть вверх по реке. Экспедиция оказалась очень успешной. Скорее, потрясающе успешной — разрушен флот малва в Чоупатти, взят сам Чоупатти, разрушен флот в Бхаруче и его гавань тоже, хоть и не взята. Но Антонина не могла задержаться в Бароде и, тем более, тратить время на путешествие вверх по реке. Понимаешь, ее присутствие незамедлительно требуется в Аксуме. К этому времени, я предполагаю, она уже почти на месте.
Ужас, который постепенно спадал, когда Хусрау начал говорить, снова усилился. Если с самой Антониной все в порядке… то почему ей срочно нужно быть в Аксуме? Это может означать только…
Наконец напряжение на лице Хусрау сменилось простой грустью.
— Есть и плохие новости.
После того как Велисарий прочитал послание, причем несколько раз, слезы свободно полились по его щекам. Император земель иранских и неиранских тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Он подошел к Велисарию и положил руку на плечо римского полководца.
— Мне очень жаль, — тихо сказал он. — Честное слово. Я сам плохо знал молодого царя, но помню, что вы были близки. Ты показал себя хорошим другом, моим и моих подданных, и мне грустно видеть тебя в такой печали.
Велисарий нашел в себе достаточно сил, чтобы положить руку на руку императора, сжимавшую его плечо. Это был редкий момент близости между двумя могущественнейшими людьми в мире.
— Спасибо тебе за слова, Хусрау С Бессмертной Душой. А теперь, если не возражаешь, я хотел бы побыть один. Мне нужно побыть одному.
И остаток дня он ни разу не сдвинулся с места. Наступил и прошел полдень, и офицеры стали нарушать его просьбу об одиночестве. Один за другим, начиная с Маврикия, они заходили в бункер. Не поговорить со своим печальным полководцем, а просто утешительно положить руку ему на плечо. Он накрывал каждую руку своей, хотя ничего не говорил в ответ на тихие соболезнования.
До заката он разговаривал только с Эйдом. И это скорее были не слова, а внутренние крики боли и печали, на которые Эйд отвечал своими.
Велисарий узнал то, над чем думала Антонина. Кристалл действительно мог плакать, и плакать, и плакать. Но Велисарий никогда не говорил ей об этом в последующие годы, ни разу, только признавал сам факт. Характер этого плача остался только его тайной, поскольку смерть Эона была раной, которую он не станет бередить ни у себя, ни у своей любимой жены.
Когда наступил вечер, Велисарий поднялся со стула и направился к выходу из бункера. Он тихо обратился к часовому, стоявшему в нескольких футах от входа, и передал просьбу для Калоподия и его секретаря.
Когда молодой офицер и его писарь вошли в бункер, ступая несколько робко, то нашли Велисария сидящим за письменным столом Калоподия, на том же стуле, который он всегда занимал, когда рассказывал о своей жизни.
Только по покрасневшим глазам и хриплому голосу эти двое мужчин, каждый по-своему, смогли определить, что полководец провел день в печали.
После того как Калоподий и писарь сели, Велисарий начал говорить:
— Как я предполагаю, каждой великой войне требуется свой Ахилл. Возможно, это способ, которым Бог напоминает нам, что юность достойна славы. По крайней мере, мне хочется так думать. Это примиряет с потерей так, как ничто другое. Поэтому теперь я расскажу тебе об Ахилле этой войны, о том, откуда он пришел и как стал Ахиллом.
Калоподий наклонился вперед, напряженный, зачарованный, равно как и писарь.
— Мы должны начать с его имени, а не всех тех титулов, что пришли позднее. Эон Бизи Дакуэн. Солдат своего полка. Запиши мои слова, историк, запиши их правильно.
Эпилог
Ремесленник и его офицеры
— Не могу поверить, что он это сделал. Феодора оторвет мне голову.
«Прекрати бормотать, — сказал Эйд. — Ты подаешь плохой пример своим офицерам».
Велисарий виновато огляделся. Определенно, по крайней мере половина его старших офицеров из командного состава армии бормотали себе под нос. Велисарий не был единственным стоявшим на причале римским военачальником, которого в этот момент гораздо меньше беспокоил враг, чем топор палача императрицы-регентши Феодоры.
Он снова посмотрел на человека, которому помогали по трапу сойти с парохода, только что притащившего за собой целую флотилию барж к Железному Треугольнику. Это был «Юстиниан».
«Название очень подходящее».
Велисарий заскрежетал зубами.
«Я не в настроении шутить», — послал он ответный ментальный импульс Эйду.
«Кто шутит? О, посмотри, что они начинают разгружать с первой баржи!»
Поставленный в тупик Велисарий попытался догадаться, что так взбудоражило Эйда. При помощи одного из кранов, стоявших у причала, разгружали большую плетеную корзину, полную… колес ?»
«Это колеса для тачек, если я не ошибаюсь, — сказал Эйд. — Мы достаточно легко сможем собрать все остальное, учитывая то, чем мы здесь располагаем — если у нас будут колеса. Вероятно, это утроит скорость работы на укреплениях».
За мыслями Эйда угадывалось несносное самодовольство.
«Я ведь предлагал тебе тачки на колесах, если ты помнишь. Но разве ты обратил внимание? Нет, нет. Я рад, что хоть кто-то не слеп. Если ты простишь мне это выражение».
К этому времени Менандр проводил Юстиниана с причала под навес, где ждали Велисарий и его офицеры.
Как только Юстиниан почувствовал, что находится среди них — как слепой чувствует подобные вещи, — то улыбнулся от уха до уха.
Велисарий был поражен. Пока Юстиниан оставался императором Рима, Велисарий мог вспомнить лишь несколько случаев, когда Юстиниан улыбался, и то очень тонко. И еще реже это происходило, когда Юстиниан стал главным юстициарием.
— Я думал, что ты забыл о тачках на колесах, — весело сказал Юстиниан. — Первое, о чем я спросил Менандра, когда он появился в Бароде. Он удивился, увидев меня, И еще больше удивился, когда я сказал ему, что пришло время начать перевозить судостроительную команду в Железный Треугольник.
Юстиниан повернул голову и обратил невидящие глазницы на Менандра, который, судя по всему, явно испытывал тревогу. Затем медленно повернулся так, чтобы «смотреть» на всех офицеров под навесом.
— О, прекратите хмуриться, — сказал он еще более весело. — К тому времени как Феодора обнаружит, что вы позволили мне прибыть на передовые линии, и, придя в ярость, отправит палача, чтобы казнить вас всех, уже пройдут месяцы. В любом случае, мы или все к тому времени будем мертвы, или пройдем победным маршем по Каушамби. Во втором случае я прикажу казнить палача за вмешательство в императорские военные дела. Я ведь могу это сделать. Поскольку я все еще главный юстициарий — и к тому же первый в истории, — то вполне могу делать все, что захочу.
Велисарию удалось не вздохнуть. Едва.
— Добро пожаловать в Железный Треугольник, Юстиниан.
— Спасибо. — Слепой, который кем только не был в жизни, но, казалось, больше всего полюбил ремесленничать, вопросительно склонил голову. — Скажи мне кое-что, Велисарий. Ты рад меня видеть?
Мгновение Велисарий думал над этим. Его мыслительному процессу помог Эйд.
«Не нужно быть полным идиотом».
— Да, — сказал полководец. — Я рад видеть тебя здесь. Подозреваю, что ты сильно понадобишься нам еще до того, как все закончится.
Император и его государство
— Конечно, сами верфи будут перенесены в Бароду, — объяснял Юстиниан. Он откинулся на спинку стула и поставил осушенный кубок на ближайший стол, двигаясь в немного резкой манере слепого. — Если спросишь мое мнение, то ваше местное пиво не такое уж и плохое. Не хуже того, что я пил в Египте или Аксуме.
Велисарий нахмурился.
— В Бароду? А почему бы не оставить их в Асэбе? — Он уже взмахнул было рукой, но вспомнил, что Юстиниан не увидит его жест. — Я вижу преимущество в том, чтобы держать их поближе, но… перевозить всех твоих ремесленников и судостроителей, большинство из которых аксумиты…
— О, прекрати чрезмерно заботиться обо мне! — рявкнул Юстиниан. — К этому времени, как мне кажется, я знаю гораздо больше обо всем этом, чем ты, Велисарий. Хаос будет временным, а после этого у нас появится гораздо больше времени, поскольку получится куда более тесный контакт с верфями. Мгновенный — после установки телеграфных линий. — Бывший император склонился вперед и начал энергично жестикулировать. — Ты понимаешь, что малва уже должны были начать делать покрытые железом речные суда? Ха! Подожди, пока они не увидят то, что я планирую построить против них!
Велисарий все еще хмурился.
— Это вызовет кое-какие проблемы с Хусрау…
— Проблемы? — спросил Юстиниан. — Лучше скажи — бурю. Аксумиты потребуют сделать Бароду аксумским анклавом. Так же, как Чоупатти.
«Это имеет смысл, — высказал свое мнение Эйд. — С Бародой и Чоупатти — и, вероятно, до того как все это закончится они, захотят еще и часть Гуджарата. Тогда аксумиты получат…»
— Невозможно! — провозгласил Велисарий.
— Ерунда, — легко отмахнулся Юстиниан. — Аксумиты определенно могут заявить, что имеют на это право после всего, чем они пожертвовали ради Персии.
«Да, могут, — подтвердил Эйд. — Проклятые жадные персы! Хотят, чтобы все их спасали, и в то же самое время пытаются прибрать к своим рукам как можно больше. Самое малое, что они могут сделать для Аксума, — это отдать им Бароду. Конечно…»
Велисарий почувствовал, как перед ним открывается дипломатическая пропасть. Ярость арийского императора — естественно, именно Велисарию придется вести переговоры с Хусрау…
«…я понимаю, почему Хусрау будет чуточку раздражен и станет брюзжать. Персы — торговая нация, в отличие от индусов, поэтому ты увидишь: им не понравится, что, владея территорией между Чоупатти и Бародой — и Гуджаратом, — аксумиты получат что-то типа эксклюзивного права на торговлю в Эритрейском море».
Юстиниан запустил руку в свои одежды — все еще пурпурного императорского цвета, несмотря на то что с тех пор многое изменилось, — и достал запечатанный свиток.
— Кроме того, у тебя нет особого выбора. Когда я собирался уезжать, в Асэб прибыла Антонина. После того как у нас была возможность поговорить — о моих планах на более близко расположенные верфи, о ее планах на стабильность в Аксуме, — она написала кое-что для тебя. Она все изложила здесь, причем максимально четко.
В обычной ситуации Велисарий был бы счастлив получить письмо от Антонины. Но сейчас… Он осторожно протянул руку.
— Не нужно говорить, что она тверда в своем мнении.
И действительно. С мрачным видом читая письмо Антонины, Велисарий предвидел впереди нелегкие времена. Переговоры с персидскими союзниками, которые будут почти — не совсем, конечно, — такими же яростными, как сражения с малва.
Где-то на середине письма частью сознания он заметил, что в штаб ворвались Менандр и Эйсебий. (Штаб, к слову сказать, все еще оставался шатром. Сооружение постоянных строений происходило по всему Железному Треугольнику, но с учетом необходимости войны, а не личного комфорта офицеров. Хотя персы уже начинали шуметь, что для Хусрау, когда он прибудет с визитом, потребуется «надлежащая резиденция».) Но Велисарий не обращал внимания на произнесенные с горячностью слова или на то, как Менандр с Эйсебием размахивают руками над набросками, которые принес с собой Юстиниан. До тех пор, пока Эйд не вывел его из плохого настроения, отправив резкий ментальный импульс.
«Тебе серьезно следует обратить внимание на это предложение. Персы есть персы. Война продолжается. И лично я думаю, что тебе нужно давить любую идею о подводной лодке в зародыше — она безнадежна. Но идеи Юстиниана о торпедах кажутся мне многообещающими. Пусть малва суетятся с этими неуклюжими железными судами! Мы полностью их перехитрим, учитывая, как работает мысль Юстиниана. — Он замолчал на мгновение, затем добавил с большим удовлетворением: — Он стал умным человеком после того, как сбросил с себя бремя всей этой императорской чуши».
Пораженный Велисарий поднял голову. К его удивлению, он увидел, как Юстиниан снова широко ему улыбается.
— Итак, мой любимый полководец. Ты все еще рад меня видеть?
На этот раз Велисарий ответил, не задумываясь:
— Рад.
Императрица и ее печаль
К тому времени как Рукайя наконец смогла говорить, Антонина почувствовала, что ее ребра готовы треснуть. Рыдающая царица Аксума хваталась за нее, как тонущий котенок.
— Спасибо, — утирая слезы, прошептала Рукайя. — Я была в таком ужасе с тех пор, как пришло известие — больше боялась за Вахси, чем за себя, — что не могла даже как следует выплакаться. Я боялась, что если кто-то увидит хоть намек на слабость… Ужасно, что Эон мертв. Но если бы убили еще и сына…
Антонина погладила девушку по волосам и прижала ее голову к своему плечу.
— Этого не случится, Рукайя. Я обещаю. Вместе со мной, Усанасом и Эзаной тебе нечего бояться. Вахси — негуса нагаст, и конец обсуждению. Не будет никакой борьбы из-за наследования. Не будет диадохов в Аксуме.
И снова молодая царица разразилась слезами.
— Я так его любила! Я не могу поверить, что его больше нет.
После этого Рукайя какое-то время вообще ничего не говорила. Антонина была этому рада, несмотря на дополнительное давление на свои ребра. Ни одна молодая вдова в такое время не должна помнить ни о чем, кроме своей печали. Просто…
Плакать, и плакать, и плакать.
Правительница и ее постановления
— Столько, сколько ей потребуется, — твердо сказала Антонина. — Недели, месяцы, сколько нужно. Оплакивать следует должным образом.
Она сидела на царском троне, установленном на большом возвышении, и смотрела вниз на толпу собравшихся в зале представителей знати и видных государственных деятелей. Большое помещение было наполнено людьми, как аксумитами, так и арабами. Чиновники, военачальники, купцы — собралась вся элита Аксумского царства.
— Столько, сколько потребуется, — повторила Антонина.
Она обвела толпу холодным взглядом, словно спрашивая, кто посмеет бросить ей вызов.
Толпа молчала. По выражениям лиц собравшихся было ясно: ряд представителей знати желали протестовать. «Возникнут перебои с торговлей! Нужно издать указы! Должны быть разрешены юридические споры! Повышение до офицерского ранга — и это нужно сделать срочно!»
— Я буду править вместо нее, — постановила Антонина. — До тех пор, пока царица не сможет снова выполнять свои обязанности. Свои новые обязанности регентши, пока негуса нагаст не станет достаточно взрослым, чтобы править самостоятельно.
Она посмотрела на толпу, словно спрашивая, посмеет ли кто-то из них бросить ей вызов. Они хотели бы это сделать, Антонина не сомневалась в этом ни на секунду. Но…
Справа от нее стоял Усанас. Аквабе ценцен Аксумского царства. С мухобойкой, свидетельствующей об его статусе, в руке, как и полагалось во время совещаний у царя. Усанас улыбался. Что само по себе тоже было вполне нормально. Но в улыбке не просматривалось ни капли веселья. Это была улыбка огромной кошки или наблюдающего за добычей льва.
А слева от нее стоял Гармат. Старый полуараб-полуаксумит, советник двух царей, Калеба и Эона, славящийся по всему Аксуму своей дальновидностью и мудростью. После смерти Эона и до прибытия Антонины именно он удерживал знать от беспорядков. Давал бесценные советы молодой царице в то время, когда она меньше всего хотела думать о том, как быть царицей. В некотором роде сурово хмурящийся лоб Гармата был таким же предостережением, как хищная улыбка Усанаса, — для всех, кто мог лелеять мысли об оспаривании престолонаследования.
Это был вызывающий страх триумвират — сидящая посередине женщина и стоящие по обе стороны от нее мужчины. Однако колебания, все еще сохранявшиеся у собравшихся, развеял кое-кто другой. Человек, который в этот момент напомнил им о высшей природе власти. Стоявший в дальней части помещения Эзана ударил железным наконечником копья по каменному полу. Резкий звук заставил по крайней мере половину собравшихся господ подпрыгнуть на месте.
— Римская женщина Антонина была назначена Эоном Великим наблюдать за переходом власти в Аксуме, — объявил он. Его голос прозвучал так же резко, как удар копья. — Я присутствовал при этом назначении, когда царь лежал и умирал, и являюсь свидетелем его слов. Кто-то посмеет бросить мне вызов?
И снова он ударил наконечником по полу.
— Кто?
— Решено. Пока царица не готова вновь приступить к выполнению своих обязанностей — и пусть ей будет даровано столько времени, сколько нужно, — Аксумом правит Антонина. Не сомневайтесь в этом. Я обращаюсь ко всем вам. Не сомневайтесь в этом ни на секунду.
Еще один удар копьем.
— Меня зовут Эзана, и я являюсь командующим сарвом Дакуэн. Полком негусы нагаста. Полк будет служить младенцу Вахси его кулаком, если таковой ему потребуется. Молитесь Богу, которому вы молитесь, господа, чтобы он ему не понадобился. Истово молитесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Ужас, который постепенно спадал, когда Хусрау начал говорить, снова усилился. Если с самой Антониной все в порядке… то почему ей срочно нужно быть в Аксуме? Это может означать только…
Наконец напряжение на лице Хусрау сменилось простой грустью.
— Есть и плохие новости.
После того как Велисарий прочитал послание, причем несколько раз, слезы свободно полились по его щекам. Император земель иранских и неиранских тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Он подошел к Велисарию и положил руку на плечо римского полководца.
— Мне очень жаль, — тихо сказал он. — Честное слово. Я сам плохо знал молодого царя, но помню, что вы были близки. Ты показал себя хорошим другом, моим и моих подданных, и мне грустно видеть тебя в такой печали.
Велисарий нашел в себе достаточно сил, чтобы положить руку на руку императора, сжимавшую его плечо. Это был редкий момент близости между двумя могущественнейшими людьми в мире.
— Спасибо тебе за слова, Хусрау С Бессмертной Душой. А теперь, если не возражаешь, я хотел бы побыть один. Мне нужно побыть одному.
И остаток дня он ни разу не сдвинулся с места. Наступил и прошел полдень, и офицеры стали нарушать его просьбу об одиночестве. Один за другим, начиная с Маврикия, они заходили в бункер. Не поговорить со своим печальным полководцем, а просто утешительно положить руку ему на плечо. Он накрывал каждую руку своей, хотя ничего не говорил в ответ на тихие соболезнования.
До заката он разговаривал только с Эйдом. И это скорее были не слова, а внутренние крики боли и печали, на которые Эйд отвечал своими.
Велисарий узнал то, над чем думала Антонина. Кристалл действительно мог плакать, и плакать, и плакать. Но Велисарий никогда не говорил ей об этом в последующие годы, ни разу, только признавал сам факт. Характер этого плача остался только его тайной, поскольку смерть Эона была раной, которую он не станет бередить ни у себя, ни у своей любимой жены.
Когда наступил вечер, Велисарий поднялся со стула и направился к выходу из бункера. Он тихо обратился к часовому, стоявшему в нескольких футах от входа, и передал просьбу для Калоподия и его секретаря.
Когда молодой офицер и его писарь вошли в бункер, ступая несколько робко, то нашли Велисария сидящим за письменным столом Калоподия, на том же стуле, который он всегда занимал, когда рассказывал о своей жизни.
Только по покрасневшим глазам и хриплому голосу эти двое мужчин, каждый по-своему, смогли определить, что полководец провел день в печали.
После того как Калоподий и писарь сели, Велисарий начал говорить:
— Как я предполагаю, каждой великой войне требуется свой Ахилл. Возможно, это способ, которым Бог напоминает нам, что юность достойна славы. По крайней мере, мне хочется так думать. Это примиряет с потерей так, как ничто другое. Поэтому теперь я расскажу тебе об Ахилле этой войны, о том, откуда он пришел и как стал Ахиллом.
Калоподий наклонился вперед, напряженный, зачарованный, равно как и писарь.
— Мы должны начать с его имени, а не всех тех титулов, что пришли позднее. Эон Бизи Дакуэн. Солдат своего полка. Запиши мои слова, историк, запиши их правильно.
Эпилог
Ремесленник и его офицеры
— Не могу поверить, что он это сделал. Феодора оторвет мне голову.
«Прекрати бормотать, — сказал Эйд. — Ты подаешь плохой пример своим офицерам».
Велисарий виновато огляделся. Определенно, по крайней мере половина его старших офицеров из командного состава армии бормотали себе под нос. Велисарий не был единственным стоявшим на причале римским военачальником, которого в этот момент гораздо меньше беспокоил враг, чем топор палача императрицы-регентши Феодоры.
Он снова посмотрел на человека, которому помогали по трапу сойти с парохода, только что притащившего за собой целую флотилию барж к Железному Треугольнику. Это был «Юстиниан».
«Название очень подходящее».
Велисарий заскрежетал зубами.
«Я не в настроении шутить», — послал он ответный ментальный импульс Эйду.
«Кто шутит? О, посмотри, что они начинают разгружать с первой баржи!»
Поставленный в тупик Велисарий попытался догадаться, что так взбудоражило Эйда. При помощи одного из кранов, стоявших у причала, разгружали большую плетеную корзину, полную… колес ?»
«Это колеса для тачек, если я не ошибаюсь, — сказал Эйд. — Мы достаточно легко сможем собрать все остальное, учитывая то, чем мы здесь располагаем — если у нас будут колеса. Вероятно, это утроит скорость работы на укреплениях».
За мыслями Эйда угадывалось несносное самодовольство.
«Я ведь предлагал тебе тачки на колесах, если ты помнишь. Но разве ты обратил внимание? Нет, нет. Я рад, что хоть кто-то не слеп. Если ты простишь мне это выражение».
К этому времени Менандр проводил Юстиниана с причала под навес, где ждали Велисарий и его офицеры.
Как только Юстиниан почувствовал, что находится среди них — как слепой чувствует подобные вещи, — то улыбнулся от уха до уха.
Велисарий был поражен. Пока Юстиниан оставался императором Рима, Велисарий мог вспомнить лишь несколько случаев, когда Юстиниан улыбался, и то очень тонко. И еще реже это происходило, когда Юстиниан стал главным юстициарием.
— Я думал, что ты забыл о тачках на колесах, — весело сказал Юстиниан. — Первое, о чем я спросил Менандра, когда он появился в Бароде. Он удивился, увидев меня, И еще больше удивился, когда я сказал ему, что пришло время начать перевозить судостроительную команду в Железный Треугольник.
Юстиниан повернул голову и обратил невидящие глазницы на Менандра, который, судя по всему, явно испытывал тревогу. Затем медленно повернулся так, чтобы «смотреть» на всех офицеров под навесом.
— О, прекратите хмуриться, — сказал он еще более весело. — К тому времени как Феодора обнаружит, что вы позволили мне прибыть на передовые линии, и, придя в ярость, отправит палача, чтобы казнить вас всех, уже пройдут месяцы. В любом случае, мы или все к тому времени будем мертвы, или пройдем победным маршем по Каушамби. Во втором случае я прикажу казнить палача за вмешательство в императорские военные дела. Я ведь могу это сделать. Поскольку я все еще главный юстициарий — и к тому же первый в истории, — то вполне могу делать все, что захочу.
Велисарию удалось не вздохнуть. Едва.
— Добро пожаловать в Железный Треугольник, Юстиниан.
— Спасибо. — Слепой, который кем только не был в жизни, но, казалось, больше всего полюбил ремесленничать, вопросительно склонил голову. — Скажи мне кое-что, Велисарий. Ты рад меня видеть?
Мгновение Велисарий думал над этим. Его мыслительному процессу помог Эйд.
«Не нужно быть полным идиотом».
— Да, — сказал полководец. — Я рад видеть тебя здесь. Подозреваю, что ты сильно понадобишься нам еще до того, как все закончится.
Император и его государство
— Конечно, сами верфи будут перенесены в Бароду, — объяснял Юстиниан. Он откинулся на спинку стула и поставил осушенный кубок на ближайший стол, двигаясь в немного резкой манере слепого. — Если спросишь мое мнение, то ваше местное пиво не такое уж и плохое. Не хуже того, что я пил в Египте или Аксуме.
Велисарий нахмурился.
— В Бароду? А почему бы не оставить их в Асэбе? — Он уже взмахнул было рукой, но вспомнил, что Юстиниан не увидит его жест. — Я вижу преимущество в том, чтобы держать их поближе, но… перевозить всех твоих ремесленников и судостроителей, большинство из которых аксумиты…
— О, прекрати чрезмерно заботиться обо мне! — рявкнул Юстиниан. — К этому времени, как мне кажется, я знаю гораздо больше обо всем этом, чем ты, Велисарий. Хаос будет временным, а после этого у нас появится гораздо больше времени, поскольку получится куда более тесный контакт с верфями. Мгновенный — после установки телеграфных линий. — Бывший император склонился вперед и начал энергично жестикулировать. — Ты понимаешь, что малва уже должны были начать делать покрытые железом речные суда? Ха! Подожди, пока они не увидят то, что я планирую построить против них!
Велисарий все еще хмурился.
— Это вызовет кое-какие проблемы с Хусрау…
— Проблемы? — спросил Юстиниан. — Лучше скажи — бурю. Аксумиты потребуют сделать Бароду аксумским анклавом. Так же, как Чоупатти.
«Это имеет смысл, — высказал свое мнение Эйд. — С Бародой и Чоупатти — и, вероятно, до того как все это закончится они, захотят еще и часть Гуджарата. Тогда аксумиты получат…»
— Невозможно! — провозгласил Велисарий.
— Ерунда, — легко отмахнулся Юстиниан. — Аксумиты определенно могут заявить, что имеют на это право после всего, чем они пожертвовали ради Персии.
«Да, могут, — подтвердил Эйд. — Проклятые жадные персы! Хотят, чтобы все их спасали, и в то же самое время пытаются прибрать к своим рукам как можно больше. Самое малое, что они могут сделать для Аксума, — это отдать им Бароду. Конечно…»
Велисарий почувствовал, как перед ним открывается дипломатическая пропасть. Ярость арийского императора — естественно, именно Велисарию придется вести переговоры с Хусрау…
«…я понимаю, почему Хусрау будет чуточку раздражен и станет брюзжать. Персы — торговая нация, в отличие от индусов, поэтому ты увидишь: им не понравится, что, владея территорией между Чоупатти и Бародой — и Гуджаратом, — аксумиты получат что-то типа эксклюзивного права на торговлю в Эритрейском море».
Юстиниан запустил руку в свои одежды — все еще пурпурного императорского цвета, несмотря на то что с тех пор многое изменилось, — и достал запечатанный свиток.
— Кроме того, у тебя нет особого выбора. Когда я собирался уезжать, в Асэб прибыла Антонина. После того как у нас была возможность поговорить — о моих планах на более близко расположенные верфи, о ее планах на стабильность в Аксуме, — она написала кое-что для тебя. Она все изложила здесь, причем максимально четко.
В обычной ситуации Велисарий был бы счастлив получить письмо от Антонины. Но сейчас… Он осторожно протянул руку.
— Не нужно говорить, что она тверда в своем мнении.
И действительно. С мрачным видом читая письмо Антонины, Велисарий предвидел впереди нелегкие времена. Переговоры с персидскими союзниками, которые будут почти — не совсем, конечно, — такими же яростными, как сражения с малва.
Где-то на середине письма частью сознания он заметил, что в штаб ворвались Менандр и Эйсебий. (Штаб, к слову сказать, все еще оставался шатром. Сооружение постоянных строений происходило по всему Железному Треугольнику, но с учетом необходимости войны, а не личного комфорта офицеров. Хотя персы уже начинали шуметь, что для Хусрау, когда он прибудет с визитом, потребуется «надлежащая резиденция».) Но Велисарий не обращал внимания на произнесенные с горячностью слова или на то, как Менандр с Эйсебием размахивают руками над набросками, которые принес с собой Юстиниан. До тех пор, пока Эйд не вывел его из плохого настроения, отправив резкий ментальный импульс.
«Тебе серьезно следует обратить внимание на это предложение. Персы есть персы. Война продолжается. И лично я думаю, что тебе нужно давить любую идею о подводной лодке в зародыше — она безнадежна. Но идеи Юстиниана о торпедах кажутся мне многообещающими. Пусть малва суетятся с этими неуклюжими железными судами! Мы полностью их перехитрим, учитывая, как работает мысль Юстиниана. — Он замолчал на мгновение, затем добавил с большим удовлетворением: — Он стал умным человеком после того, как сбросил с себя бремя всей этой императорской чуши».
Пораженный Велисарий поднял голову. К его удивлению, он увидел, как Юстиниан снова широко ему улыбается.
— Итак, мой любимый полководец. Ты все еще рад меня видеть?
На этот раз Велисарий ответил, не задумываясь:
— Рад.
Императрица и ее печаль
К тому времени как Рукайя наконец смогла говорить, Антонина почувствовала, что ее ребра готовы треснуть. Рыдающая царица Аксума хваталась за нее, как тонущий котенок.
— Спасибо, — утирая слезы, прошептала Рукайя. — Я была в таком ужасе с тех пор, как пришло известие — больше боялась за Вахси, чем за себя, — что не могла даже как следует выплакаться. Я боялась, что если кто-то увидит хоть намек на слабость… Ужасно, что Эон мертв. Но если бы убили еще и сына…
Антонина погладила девушку по волосам и прижала ее голову к своему плечу.
— Этого не случится, Рукайя. Я обещаю. Вместе со мной, Усанасом и Эзаной тебе нечего бояться. Вахси — негуса нагаст, и конец обсуждению. Не будет никакой борьбы из-за наследования. Не будет диадохов в Аксуме.
И снова молодая царица разразилась слезами.
— Я так его любила! Я не могу поверить, что его больше нет.
После этого Рукайя какое-то время вообще ничего не говорила. Антонина была этому рада, несмотря на дополнительное давление на свои ребра. Ни одна молодая вдова в такое время не должна помнить ни о чем, кроме своей печали. Просто…
Плакать, и плакать, и плакать.
Правительница и ее постановления
— Столько, сколько ей потребуется, — твердо сказала Антонина. — Недели, месяцы, сколько нужно. Оплакивать следует должным образом.
Она сидела на царском троне, установленном на большом возвышении, и смотрела вниз на толпу собравшихся в зале представителей знати и видных государственных деятелей. Большое помещение было наполнено людьми, как аксумитами, так и арабами. Чиновники, военачальники, купцы — собралась вся элита Аксумского царства.
— Столько, сколько потребуется, — повторила Антонина.
Она обвела толпу холодным взглядом, словно спрашивая, кто посмеет бросить ей вызов.
Толпа молчала. По выражениям лиц собравшихся было ясно: ряд представителей знати желали протестовать. «Возникнут перебои с торговлей! Нужно издать указы! Должны быть разрешены юридические споры! Повышение до офицерского ранга — и это нужно сделать срочно!»
— Я буду править вместо нее, — постановила Антонина. — До тех пор, пока царица не сможет снова выполнять свои обязанности. Свои новые обязанности регентши, пока негуса нагаст не станет достаточно взрослым, чтобы править самостоятельно.
Она посмотрела на толпу, словно спрашивая, посмеет ли кто-то из них бросить ей вызов. Они хотели бы это сделать, Антонина не сомневалась в этом ни на секунду. Но…
Справа от нее стоял Усанас. Аквабе ценцен Аксумского царства. С мухобойкой, свидетельствующей об его статусе, в руке, как и полагалось во время совещаний у царя. Усанас улыбался. Что само по себе тоже было вполне нормально. Но в улыбке не просматривалось ни капли веселья. Это была улыбка огромной кошки или наблюдающего за добычей льва.
А слева от нее стоял Гармат. Старый полуараб-полуаксумит, советник двух царей, Калеба и Эона, славящийся по всему Аксуму своей дальновидностью и мудростью. После смерти Эона и до прибытия Антонины именно он удерживал знать от беспорядков. Давал бесценные советы молодой царице в то время, когда она меньше всего хотела думать о том, как быть царицей. В некотором роде сурово хмурящийся лоб Гармата был таким же предостережением, как хищная улыбка Усанаса, — для всех, кто мог лелеять мысли об оспаривании престолонаследования.
Это был вызывающий страх триумвират — сидящая посередине женщина и стоящие по обе стороны от нее мужчины. Однако колебания, все еще сохранявшиеся у собравшихся, развеял кое-кто другой. Человек, который в этот момент напомнил им о высшей природе власти. Стоявший в дальней части помещения Эзана ударил железным наконечником копья по каменному полу. Резкий звук заставил по крайней мере половину собравшихся господ подпрыгнуть на месте.
— Римская женщина Антонина была назначена Эоном Великим наблюдать за переходом власти в Аксуме, — объявил он. Его голос прозвучал так же резко, как удар копья. — Я присутствовал при этом назначении, когда царь лежал и умирал, и являюсь свидетелем его слов. Кто-то посмеет бросить мне вызов?
И снова он ударил наконечником по полу.
— Кто?
— Решено. Пока царица не готова вновь приступить к выполнению своих обязанностей — и пусть ей будет даровано столько времени, сколько нужно, — Аксумом правит Антонина. Не сомневайтесь в этом. Я обращаюсь ко всем вам. Не сомневайтесь в этом ни на секунду.
Еще один удар копьем.
— Меня зовут Эзана, и я являюсь командующим сарвом Дакуэн. Полком негусы нагаста. Полк будет служить младенцу Вахси его кулаком, если таковой ему потребуется. Молитесь Богу, которому вы молитесь, господа, чтобы он ему не понадобился. Истово молитесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54