Зигфрид повернулся ко мне с кривой улыбкой.
- Полное фиаско. Я хочу поддерживать дружбу со всеми нашими соседями, но тут можно поставить крест.
И вот теперь, вспоминая в бротонской книжной лавке ход событий, я почувствовал, что эта последняя атака Моттрама в сущности была лишней. Стоя там на развалинах безвозвратно погубленного выходного, глядя на его удаляющуюся спину, я понял, что он окончательно отряс мой прах со своих ног.
Меня, как и Зигфрида, угнетала эта ситуация, но я постарался забыть о ней, однако примерно месяц спустя в час ночи у моей постели затрещал телефон. Я потянулся за трубкой. В ней раздался растерянный голос:
- Это Ламзден. Из Скантона. Помощник мистера Моттрама. У его лошади тяжелые колики, и я не справляюсь. Мне нужна консультация.
Сон мигом слетел с меня.
- А где Моттрам?
- Уехал в отпуск на север Шотландии. - Голос молодого человека дрогнул. - Ну и, конечно, это случилось, когда его тут нет. Он просто обожает эту лошадь... каждый день на ней ездит. Я все перепробовал, но она при последнем издыхании. Не знаю, какими глазами на него посмотрю, когда он вернется... - Наступила пауза. - Собственно, я надеялся застать мистера Фарнона. Он же спец по лошадям, верно?
- Да, - ответил я. В темноте я положил трубку себе на грудь и уставился в невидимый потолок - Хелен рядом со мной беспокойно шевельнулась. Потом я сказал: - Послушайте, Ламзден, я позвоню моему партнеру. Сегодня ночью он выходной, но я попробую. В любом случае обещаю, что кто-то из нас приедет помочь вам.
Я прервал его благодарности и позвонил Зигфриду домой, сообщил ему, что произошло, и почувствовал, как он вырвался из сна.
- Господи! Моттрам!
- Да. И как вы?
Я услышал долгий вздох и слова:
- Я должен поехать, Джеймс.
- Я поеду с вами.
- Да? Но стоит ли вам...
- Конечно. И ведь в эту ночь я дежурю. А моя помощь может пригодиться.
По дороге в Скантон мы почти не разговаривали, но Зигфрид высказал мысли, одолевавшие нас обоих:
- Знаете, Джеймс, в этом есть что-то потустороннее. Похоже, едем мы совершенно напрасно, а Моттрам проникнется к нам еще более нежными чувствами, когда узнает, что мы присутствовали при смерти его любимой лошади. Колики - скверная штука и всегда опасны, даже если ничем не осложнены, а я готов побиться об заклад, что осложнены, и еще как!
Дом Моттрама был расположен на краю Скантона, наши фары осветили каштановую аллею, которая вела к внушительному зданию с красивым портиком. Мы обогнули дом и увидели Ламздена, который сигнализировал фонариком с булыжного двора. Едва мы подъехали, как он повернулся и побежал к освещенному стойлу в углу. Когда мы вошли туда следом, то поняли причину его спешки. Зрелище было страшное. У меня в горле застрял комок, и я услышал, как Зигфрид прошептал:
- Боже мой!
Крупный гнедой конь, спотыкаясь, кружил по стойлу, голова его была низко опущена, глаза выпучились, бока покрылись пеной, колени подгибались, и казалось, он вот-вот рухнет на пол и начнет кататься, что приведет к завороту кишок и неминуемой смерти. Молодой человек отчаянно тянул за уздечку, вынуждая коня кружить.
На вид Ламздену нельзя было дать больше шестнадцати лет, но раз у него имелся диплом ветеринара, значит, к этой цифре следовало прибавить минимум десять. Худощавый, с мальчишеским лицом, которое сейчас посерело от утомления.
- Как хорошо, что вы приехали! - выдохнул он. - Простите, что поднял вас с постели, но я боролся с этими коликами весь день вчера и весь день сегодня, и безрезультатно. Ему все хуже, а я совсем вымотался.
- Правильно сделали, старина, - бодро сказал Зигфрид. - Джеймс подержит коня, а вы расскажете, какие меры принимали.
- Ну, я давал истин как слабительное и хлоральгидрат, чтобы облегчить боль. Еще хлорпромазин и несколько небольших инъекций ареколина, но дальше колоть ареколин воздержался - там такие завалы, что я боюсь разрыва кишечника. Если бы он только хоть чуть-чуть испражнился, но его уже двое суток полностью заперло.
- Ничего, мой милый, вы все сделали правильно, так что не терзайтесь. - Зигфрид подсунул руку под локоть и пощупал пульс, а когда конь, пошатываясь, шагнул вперед, он оттянул веко и вгляделся в конъюнктиву. Задумался, а затем измерил температуру...
- Да... да... - без всякого выражения бормотал он, а потом повернулся к Ламздену. - Вы не сбегаете в дом, не принесете горячей воды, мыло и полотенце? Я хочу провести ректальное исследование.
Молодой человек умчался, а Зигфрид повернулся ко мне:
- Черт, не нравится мне это, Джеймс. Пульс омерзительно слабый, еле его нащупал, конъюнктива кирпично-красная, а температура тридцать девять и четыре. Я не хотел пугать этого юношу, но, думаю, его не вытянуть. - Тут глаза моего партнера широко раскрылись. - И опять Моттрам! Просто проклятие какое-то!
Я промолчал, продолжая держать шатающегося коня. Слабый пульс у лошадей - признак самый зловещий, да и все остальное указывало; что положение осложняет воспаление кишок.
Когда Ламзден вернулся, Зигфрид закатал правый рукав и ввел руку глубоко в прямую кишку.
- Да... да... завалы, как Вы и сказали. - Он несколько секунд тихо насвистывал. - Ну для начала следует облегчить боль.
Он ввел транквилизатор в яремную вену, все время ласково уговаривая коня:
- Тебе от этого полегчает, старина. Бедный ты мой старичок! - Следом он сделал вливание физиологического раствора, чтобы уменьшить шок, и не забыл об антибиотике против энтерита. - А теперь зальем в него галлон жидкого парафина, чтобы смазать всю эту дрянь внутри.
Зигфрид быстро ввел через ноздрю желудочный зонд и держал его, пока я накачивал парафин.
- Теперь мышечный релаксант. - Он сделал еще одну внутривенную инъекцию.
К тому времени, когда Зигфрид очистил и смотал зонд, конь явно почувствовал себя много лучше. Колики на редкость мучительны, а я твердо убежден, что лошади ощущают боль острее всех других животных, и наблюдать их страдания бывает невыносимо. А потому с большим облегчением увидел, как конь заметно успокоился, перестал опасно шататься и явно отдыхал от недавних мук.
- Ну что же, - сказал Зигфрид вполголоса, - теперь будем ждать. Ламзден вопросительно поглядел на него.
- А вам обязательно? Мне так неловко, что вы из-за меня не спите. Уже третий час. Может быть, теперь я и один справлюсь...
Мой партнер ответил ему измученной улыбкой.
- С полным уважением к вам, юноша, мы и дальше будет объединять наши усилия. Лошадь пока просто одурманена, а что положение ее очень серьезно, и говорить не надо. Если мы не заставим заработать кишечник, боюсь, она сдохнет. Ей еще очень многое потребуется, включая зонд. Так что будем и дальше трудиться до победного или иного конца.
Молодой человек опустился на тючок сена и тупо уставился на свои сапоги.
- О Господи, только бы не до иного! На прощание мистер Моттрам сказал мне: "Коробок остается на нашем попечении!"
- Коробок?
- Спичечный Коробок. Это его кличка. Мой патрон на него не надышится.
- Очень грустно, - сказал Зигфрид. - Положение у вас незавидное. По-моему, Моттрам не из тех людей, которым легко что-нибудь объяснить.
Ламзден запустил пятерню в волосы.
- Да... да... - Он поднял голову и взглянул на нас. - Учтите, он очень хороший человек и со мной всегда, прекрасно обходится. Все дело в его личности. Посмотрит на тебя, и ты чувствуешь себя пигмеем.
- Вполне вас понимаю, - сказал я. Зигфрид задумчиво поглядел на него.
- Как вас зовут? Как к вам обращается ваша матушка?
- Гарри.
- Так вот, Гарри, возможно, вы правы. И мне нравится ваша лояльность. Не исключено, что у него только манера такая, а мы с Джеймсом просто попадали под горячую руку. Да, кстати, а кофе вы нам не сварите? Ночь предстоит долгая.
Да, ночь была очень долгой. Мы по очереди прогуливали коня, когда появлялись признаки, что он хочет лечь, а Зигфрид делал инъекции, перемежая транквилизаторы и мышечные релаксанты осторожными дозами ареколина, а в пять утра снова воспользовался зондом и закачал в желудок сульфат магния. И все это время, пока мы подремывали и позевывали на тючках сена, мы ждали признаков того, что боль смягчается, что конь подбодрился, а главное - что кишечник заработал.
Сам я, глядя на понуренную голову Коробка, на его подгибающиеся ноги, мучился от сознания, что лошади гибнут очень легко. Рогатый скот, да и другие домашние животные куда выносливее, и старое фермерское присловье, что "лошадь самая малость прикончит", к сожалению, более чем соответствовало истине. Ночь тянулась и тянулась, жизнедеятельность моего организма падала, уныние росло. С минуты на минуту я ждал, что конь вдруг прервет свое тягостное кружение, со стоном повалится набок и, захрипев, перестанет дышать. А мы печально вернемся в Дарроуби.
В небе над нижней створкой двери мало-помалу гасли звезды, восток светлел. Около шести, когда в каштанах запели птицы и в стойло пробрался рассвет, Зигфрид встал и потянулся.
- Большой мир просыпается к дневным трудам, ребятки, так что будем делать? Нас обоих ждут вызовы, но кто останется с Коробком? Бросить его мы не можем.
Мы уставились друг на друга покрасневшими мутными глазами, и тут конь внезапно задрал хвост и изверг небольшую дымящуюся кучку навоза.
- Какое чудное зрелище! - вскричал Зигфрид, и наши измученные лица расплылись в улыбке. - Ну сразу легче стало, однако не следует радоваться раньше времени. Энтерит еще не прошел, а потому на прощание закачу ему еще антибиотика. Гарри, теперь, я думаю, его можно спокойно оставить, так что мы поехали. Но не стесняйтесь и сразу звоните, если опять станет хуже.
Во дворе мы обменялись с Ламзденом сердечными рукопожатиями. У него глаза слипались от усталости, но лицо светилось радостью.
- Не знаю, что сказать, - бормотал он. - Я так благодарен вам обоим. Вы меня так выручили! Просто не знаю, как вас благодарить...
- Не за что, мой милый, - прожурчал Зигфрид. - Рады, что оказались полезны. Звоните, когда понадобимся... но только не по поводу лошадиных колик в ближайшие два-три дня, если вас это не очень затруднит.
Мы все засмеялись, Зигфрид включил мотор, и, помахав на прощание, мы покатили по каштановой аллее.
Ламзден позвонил только на следующее утро, и я услышал в трубке:
- Коробок чувствует себя великолепно. Кишечник работает исправно, жует сено, ну все чудесно. Еще раз огромное спасибо.
Миновали три недели, и в горячке будней скантоновская ночь почти забылась, но как-то утром Зигфрид оторвался от книги вызовов.
- Знаете, Джеймс, сдается мне, Моттрам мог бы хоть как-то отозваться на ту небольшую помощь, которую мы оказали его любимцу. Пылких благодарностей я не жду, но, по-моему, позвонить он мог.
Раздраженно пожав плечами, он что-то вписал в книгу и добавил:
- Видимо, этот чертов зазнайка даже и тут не способен поступить по-человечески.
- Ну не знаю, Зигфрид. Возможно, он просто еще не вернулся. Нам же это неизвестно.
- Хм-м! - Мой партнер поглядел на меня с сомнением. - Не исключено, что я к нему и несправедлив. Но в любом случае нам остается сознание, что мы помогли спасти прекрасного коня. - Выражение его лица смягчилось. - Чудесное животное.
На следующий день, вернувшись с утренних визитов, я увидел, что мой партнер нагибается над открытым ящиком, из глубин которого выглядывают золотые горлышки бутылок.
- Что это? - спросил я.
- Шампанское. Дюжина. - Он извлек бутылку и посмотрел на этикетку. - "Боллинжер", не больше и не меньше!
- Черт! Но от кого?
- Понятия не имею. Доставлено утром в наше отсутствие, и внутри ни карточки, не записки. Но не беспокойтесь, оно для нас. Видите адрес: "Господам Фарнону и Хэрриоту, Скелдейл-Хаус".
- Замечательно. Но хотел бы...
Меня прервал стук в дверь, и вошел Хьюго Моттрам. Мы молча уставились на него. Он взглянул на ящик.
- Вижу, шампанское вам доставили.
- Это вы его прислали? - произнесли мы в один голос.
- Да... да... маленький знак благодарности. Я вернулся из Шотландии только вчера вечером и... э... Ламзден рассказал мне, как вы спасли Коробка.
- Ну право же, ни к чему... мы рады... - Против обыкновения Зигфрид начал заикаться.
Моттрам тоже изнывал от неловкости. Как всегда прямой, исполненный достоинства, он тем не менее был явно смущен, поджимал губы и мучительно подбирал слова.
- Нет, к чему... чтобы как-то выразить мою благодарность... которая глубже, чем я... чем я могу выразить. И еще, чтобы извиниться перед вами, господа... за мои глупые и непростительные слова при нашей последней встрече...
- Мой дорогой, все это лишнее! - воскликнул Зигфрид. - Мы нисколько...
Моттрам поднял ладонь.
- Разрешите мне сказать... Я крайне сожалею и стыжусь... Не понимаю, почему говорю подобные вещи... Со мной это уже бывало... Я, кажется, чересчур нетерпим... Боюсь, что ничего с этим поделать не могу.
Говоря, он все выше задирал подбородок и смотрел на нас сверху вниз.
Возможно, и с этим он ничего поделать не мог. Но такие признания ему дорого стоили, и я ощущал, как возрастает напряжение.
Зигфрид явно почувствовал, что необходима разрядка. Он раскинул руки всеобъемлющим жестом.
- Моттрам, Моттрам, дорогой мой. О чем вы? Маленькое недоразумение, уже забытое. Больше ни слова, прошу вас. Право же, нас с Джеймсом интересует только, что ваш чудесный конь теперь совсем здоров.
Моттрам чуть-чуть расслабился.
- Знаете что, - произнес Зигфрид негромко, - я бы сам хотел иметь такую лошадь. Искренне вам завидую.
И я заметил, как между этими любителями лошадей сразу возникла симпатия.
Моттрам кивнул.
- Ну, я рад, очень рад, - пробормотал он. - И, кстати, я привез вам кое-что от Ламздена. Он тоже чрезвычайно вам благодарен. - И он протянул Зигфриду небольшой сверток.
Мой партнер быстро сдернул бумагу и испустил одобрительный вопль.
- Бутылка выдержанного виски! Молодец Гарри! Нынче наш счастливый день. И, по-моему, надо отпраздновать выздоровление Спичечного Коробка - ну и все остальное. Ингредиенты налицо. - Он достал из ящика бутылку шампанского. - Что скажете, Моттрам, старина? У нас есть до обеда немножко свободного времени.
- Вы очень любезны, Фарнон. С удовольствием.
- Отлично, отлично! Так садитесь же и располагайтесь поудобнее. Джеймс, принесите бокалы.
Через две-три минуты хлопнула пробка шампанского, и мы расселись вокруг стола. Зигфрид поднял бокал и одобрительно посмотрел на его искристое содержимое.
- За здоровье Спичечного Коробка! И пусть живот у него больше никогда не болит!
Мы выпили, и Моттрам откашлялся.
- Мне бы хотелось сказать еще одно: я очень сожалею, что мы прежде не узнали друг друга поближе. Не отобедаете ли вы оба у меня в следующую пятницу?
9

Поднимая на стол роковую собачку миссис Федерстон, я неизменно преисполнялся самыми дурными предчувствиями, но на этот раз я ощущал только легкость и полнейшую уверенность в себе. В бредовом состоянии я всегда такой.
Бредовое же состояние было одним из бесчисленных проявлений бруцеллеза. Эта инфекционная болезнь, вызывающая аборты у скота, сгубила тысячи трудолюбивых фермеров моего поколения и постоянно угрожала ветеринарам, которым приходилось принимать отелы, завершавшиеся выкидышами, и удалять послед.
Слава Богу, систематическая борьба с бруцеллезом теперь почти покончила с этой болезнью, но в пятидесятых годах о подобном никто не мечтал, и я, как и все мои современники, почти ежедневно буквально купался в этой гнусной инфекции.
Помню, как я стоял в коровниках обнаженный по пояс (отельные халаты тогда были редкостью, а о длинных пластиковых защитных перчатках никто и не слыхивал), часами орудуя рукой внутри зараженных коров, и с горечью рассматривал кожистую плаценту со светлыми некротизированными участками, напоминавшими мне, что я соприкасаюсь с миллионами патогенных бактерий. И когда я ополаскивал руки в дезинфицирующей жидкости, вокруг еще долго стоял характерный кислый запах.
Воздействие болезни на моих коллег ветеринаров было крайне разнообразным. Один высокий и дородный истаял в скелет, измученный волнообразной лихорадкой, и продолжал страдать от нее еще долгие годы, других скручивали сильнейшие артриты, а некоторые заболевали психически. В "Ветеринари рикорд" было напечатано письмо человека, который в результате своего синдрома, вернувшись как-то ночью домой, вдруг решил, что ему необходимо убить свою жену. Он, естественно, этому импульсу не поддался, но сообщил о нем как об интересном примере того, что может сделать с человеком Brucella abortus.
Я про себя радовался и благодарил Бога, что оказался невосприимчивым. Годами я вплотную соприкасался с инфекцией как будто безнаказанно и, думая о многих друзьях-страдальцах, сознавал, какое это счастье, что судьба меня пощадила. И после стольких лет был твердо уверен - мне бруцеллез не угрожает.
Что продолжалось, пока не начались мои веселые приступы.
Так в семье окрестили таинственные припадки, которые начинались внезапно и кончались столь же быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37