Модельер нанял меня, даже не видя моего лица, для демонстрации других частей тела. В тот момент на мне были Дасти-джинсы, и они смотрелись великолепно, как ему и хотелось.– Встаньте, пожалуйста, – попросил Даг.– Не стоит. Тем более, я у них больше не работаю. Да, и с этой мешковатой футболкой они не так эффектны.– Уволились? Что же вы собираетесь делать?– Вернусь к учебе. Мне всегда хотелось стать ветеринаром, но передумала, и решила стать адвокатом. – И добавила, скорее для себя, чем для него: – Я должна многое решить.– Что ж, вы выбрали неплохое место для раздумий. В апреле здесь всегда спокойно, немноголюдно.– Завидую вам, Даг. О такой работе можно только мечтать. Конечно, работы у вас много, но…– Вы завидуете мне? Да вы за неделю зарабатываете больше, чем я за год.– Мне никогда не нравилась моя работа. Я делала ее ради денег, чтобы иметь возможность помогать мероприятиям по защите окружающей среды… это длинная история.Его потрясла искренность Шеннон.– Еще не все потеряно, вы молоды. Смените профессию. Лесной службе необходима реклама, а вы могли бы здорово в этом помочь.Шеннон с шутливым ужасом посмотрела на молодого человека.– Снова под яркий свет юпитеров? Нет уж, благодарю покорно. Хочу, чтобы меня всегда освещали звёзды. Хочу увидеть сегодня ночью тьму-тьмущую звезд. Можете устроить?– Посмотрим, что можно сделать для вас, мисс… Мой перерыв закончился. Если вы передумаете насчет обеда…– Не искушайте меня, Даг. Мне действительно надо побыть одной и подумать.– У вас впереди еще восемь дней… Знаю, вам нужно навестить место, где покоится ваш отец, но… – Даг нахмурился. – Не стоит подолгу бродить в одиночестве по окрестностям и одной заходить на священную землю саскуэханноков. Может быть, через пару дней и провожу вас туда, окей?– Возможно. Не волнуйтесь, Даг, все будет в порядке. Еще раз спасибо за книгу.Шеннон проводила взглядом исчезающего за поворотом Дага и, сопротивляясь желанию броситься на спальный мешок и вздремнуть, схватила спортивную сумку и отправилась в путь. Дорога к заветной поляне пролегала по пересеченной, густо поросшей кустарником местности, и вскоре белые парусиновые теннисные туфли Шеннон покрылись влажной красноватой грязью. Ей вспомнилось, как четырнадцать лет назад мама ругала Филиппа за то, что он привез ее домой всю в синяках, в бреду, перепачканную с головы до пят красной глиной.Бедный Фил, ее защитник, самый внимательный и надежный брат в мире. Конечно, он не заслуживал наказания за этот случай, но все время страдал от чувства вины, постоянно просил прощения и отчаянно пытался убедить ее, что никакого «духа» не было.Из всех воспоминаний детства это – самое яркое и волнующее, хотя интуиция подсказывала Шеннон, что последовательность событий, рассказанная Филиппом, весьма сомнительна. Считалось, что она упала, ударилась головой и тогда появился «дух». Знакомая местность, по которой Шеннон с трудом продвигалась к своей цели, воскресила в памяти тот день.Филу тогда было около двадцати лет. Выбрав место для лагеря, он ловко поставил палатку, взял Шеннон за руку и привел на полянку, окруженную тенистыми, темноствольными деревьями.– Это место очень бы понравилось твоему отцу, Шеннон. В нем чувствуется сила и покой, как в нем самом. Жаль, что ты не знала его.– Расскажи мне об отце, Фил. Мне нравится, когда ты говоришь о нем, – попросила тогда Шеннон.– Он был замечательным парнем и самым лучшим тренером младшей лиги. Он всегда разрешал мне подавать мяч…, – от мучительных воспоминаний у Филиппа перехватило горло. – Когда мы встретились, у него не было детей, но он бы стал для тебя прекрасным отцом. Он очень любил детей и заботился обо мне, как о родном сыне. Отец догадывался, когда дома было не все гладко, всегда замечал мои синяки и рубцы от ремня… Он не верил ни одному моему слову, когда я повторял ему объяснение, которому меня научили мама и мой отец. Он видел, что со мной обращаются жестоко.– И с мамой тоже обращались жестоко?– Да, и с мамой… Твой отец понял это и сказал маме, что сообщит о моем папе в полицию, потому что…, – голос Филиппа задрожал от волнения. – Потому что я хороший мальчик и не заслуживаю жестокого обращения. И твой отец помог маме обрести мужество и уйти от моего отца… А потом они поженились.– Потом мой папа умер, а я так никогда его и не увидела.– Он был счастлив, когда мама сообщила ему, что ждет ребенка, – печально сказал Филипп. – Он любил тебя, Шеннон, хотя и не дождался.– Я тоже люблю его. – Она помолчала и, наконец, спросила о том, о чем ей запрещено было спрашивать. – Почему мой папа умер, Фил?– Все люди смертны, Шеннон.– Он болел?– Нет, он не болел.– Попал в аварию?Филипп нерешительно помолчал, подумал и честно ответил:– Его застрелили, Шенни.– Почему? За что застрелил папу плохой человек?– Он не был плохим человеком, – прошептал Филипп. – Он был совсем больным.– Он ненавидел моего папу, как Гвен?– Гвен уважала твоего отца, Шеннон.– Неправда! Она говорила мне, что ненавидит его, и поэтому не захотела поехать с нами.– Послушай. – Давай не будем говорить об этом.– Фил, когда мы развеем пепел? Сейчас?– Да. Мне кажется, пришла пора сделать то, что завещал отец.Садилось солнце и, казалось, сама Природа определила место и подготовилась к торжественному моменту. Потом Филипп снова рассказывал ей об отце. Каждое слово говорило, что для своего пасынка отец Шеннон был героем. И, наконец, утомленный воспоминаниями молодой человек уложил спать свою сестричку.Однако маленькая Шеннон совсем не собиралась спать. Бодрая и оживленная, она была одержима мыслью вернуться на поляну, где они с Филиппом развеяли пепел отца. Когда брат уснул, Шеннон, захватив фонарь и пакет с едой, отправилась знакомой тропинкой. Переполняемая глубокими впечатлениями, она решила провести ночь у костра. Собрав веточки и листья, она зажгла спичку и в ту же секунду перед собой увидела нечто неясное и туманное. По холодку, пробежавшему по спине, ей стало ясно, что это «нечто» здесь, совсем рядом. Оно, сначала размытое, разрастающееся с неимоверной, вселяющей ужас быстротой, вдруг обрело некие нечеткие контуры. Громадное, выше пяти мужчин и злее ста драконов, оно смотрело на Шеннон, будто намеревалось проглотить. В страхе Шеннон завизжала, вскочила, споткнулась и упала навзничь… Последнее, что она помнила, были руки Филиппа и его слезы на ее лице. Слезы любви, вины, смятения и тревоги…Многое переменилось с того дня, многое осталось прежним. Продираясь сквозь заросли к месту последнего приюта своего отца, Шеннон скрестила пальцы, надеясь, что оно не изменилось, что приютит и успокоит ее. ГЛАВА 2 Полянка, не более десяти ярдов шириной, была залита ярким солнечным светом, как и в тот памятный день, когда они с Филиппом стояли рядом, отдавая дань любви своему отцу и горюя о нем. Навсегда это место останется последним пристанищем отца. Вдруг Шеннон пронзила мысль, что она каким-то непонятным образом связывает своего отца с будущим, как и он ее – с прошлым. «На этот раз я не отступлю. Хватит бездумно плыть по жизни, – подумала она с горечью. Ужасно, я чуть не вышла замуж за Дасти! Сколько же раз в жизни я ошибалась! Ради тебя, отец, ради Филиппа я должна постараться изменить свою жизнь. Я знаю, Фил не преуспеет в жизни, пока я не налажу свою. – Представив себе, как Филипп поморщился бы от ее слов, Шеннон добавила: – Конечно, я делаю это не для Фила или тебя… Я делаю выбор ради себя, ради Шеннон Клиэри». Торжественно объявив о своем решении, она растянулась под тенистым деревом гикори. Гикори – род деревьев сем. ореховых; произрастает в Сев. Америке (Прим. пер.).
Вспомнился энергичный напористый Колин, ее первая, неожиданная, совсем не нужная любовь. Он сыграл немаловажную роль в ее выборе жизненного пути.Для Шеннон имя Колина означало «вечно быть перед кем-то в долгу». С той минуты, когда красавец-первокурсник с юридического факультета впервые выступил в школе перед классом шестнадцатилетней Шеннон, он беспрестанно произносил напыщенные речи об ответственности каждого человека на земле перед окружающей природой. После собрания Шеннон застенчиво подошла к нему, чтобы рассказать о своей любви к Земле и домашним животным. Он предложил подбросить ее домой. Но вместо дома завез в небольшой лесочек, где отговорил от выбранной профессии ветеринарного врача и заявил, что она эгоистка, потакающая своим желаниям.– Собираешься лечить пуделей разжившихся богачей, когда тысячи и тысячи бездомных животных становятся жертвами отвратительных экспериментов, проводимых алчными изготовителями косметических средств? – вопрошал он, а его гладкая теплая рука уверенно скользила под ее розовым свитером. – Если бы ты действительно любила животных, то стала бы их защитником, а не врачом.И Шеннон последовала совету своего вдохновенного и обаятельного наставника, решив стать адвокатом и партнером Колина по работе в Обществе защиты окружающей среды. Потом на горизонте замаячил Дасти Камберленд со своими миллионами. Он предложил Шеннон выгодный контракт на рекламу джинсов, и снова Колин воспользовался ею и ее болезненным чувством ответственности. Будто наяву, она услышала ровный безапелляционный голос.– Ну и что из того, что ты не хочешь быть моделью? Нужно служить своему долгу, а не собственному «я».– Но ты же говорил, что нужны преданные делу адвокаты…– Адвокатов сейчас хоть пруд пруди. А нам нужны деньги! У тебя появилась возможность принести значительную пользу нашему делу. На заработанные тобой бабки я смогу изменить этот жестокий мир!Шеннон глубоко вздохнула, потянулась, и застенчивая улыбка заиграла у нее на губах при воспоминании о настоящем. Да, погоня за большими деньгами стала у них навязчивой идеей. Они забыли, что на Земле существуют красота, чистота и благоухающий аромат молодости. Они похоронили себя: Колин в адвокатской конторе в небоскребе из стекла и бетона… Шеннон под обжигающим светом юпитеров на ложе из искусственного розоватого песка…Интересно, когда Колин Марсалис в последний раз выезжал на природу? И с какой стати разгорелся весь этот сыр-бор, перешедший в небольшую потасовку с Дасти, когда она поняла, что они ошибаются и им надо расстаться? Теплый приятный весенний ветерок, прилетевший с гор, шелестел листвой и нежно гладил щеки и волосы Шеннон, убаюкивая ее.Солнце уходило за горизонт, когда Шеннон проснулась. Она ничуть не встревожилась. Сон был безмятежным, сновидения – добрыми и приятными. Тишина и покой окружали ее. Эта земля – ее заветная земля; а завтра она отправится к «священной земле» саскуэханноков, как ее назвал Даг. Холодок пробежал у Шеннон по коже. Но виной тому был не прохладный ветер, подувший от реки. Она точно знала, это – из-за мучительных воспоминаний о «Бродячем духе», вынуждающем ее вернуться в палатку. Неужели она верит, что стоит ей завтра ступить на «священную землю» индейцев, как она снова увидит разъяренный дух?В «Девственном лесу» ничего не говорилось ни о росте саскуэханноков, ни об их глазах, обвиняющих и преследующих незваного гостя. Воображение Шеннон с готовностью, охотнее и быстрее откликалось на эти мысли, чем могла их отвергнуть логика. Что такого сделала Шеннон, что вызвало гнев духа? Почему он предстал перед ней, а не Филиппом? Почему детские воспоминания так ярко и живо встали перед ней именно здесь, в памятном для нее месте?Логично или нет, но завтра она попросит смотрителя проводить ее на землю племени саскуэханноков. Шеннон не отважилась отправиться в путь безоружной: в ее сумке между шоколадным тортом и туалетными принадлежностями валялся баллончик с газом «мейс». Масе (англ.) – «мейс» – газ нервного и слезоточивого действия.
Однако она не сомневалась, что привычное для людей XX века оружие остановит или отпугнет ее Немезиду. Немезида – богиня возмездия (Прим. пер.).
– Прекрати, Шеннон! – приказала она себе вслух.Эта новая, уверенная в себе Шеннон Клиэри боится духов? Уговаривая себя не откладывать в долгий ящик и тотчас отправиться в путешествие без очаровательного защитника к наводящему ужас месту, заночевать там, победить свой страх, она знала, что не сможет найти дорогу в кромешной темноте, опустившейся на лес.– Значит, завтра ты пойдешь одна и встретишься лицом к лицу со своим «духом». Эту ночь ты проведешь здесь, рядом с отцом… Разожжешь костер, съешь кусочек торта и подумаешь о будущем.Головная боль прошла, и, собирая ветки и листья для костра, она чувствовала себя родившейся заново, почти такой же, как четырнадцать лет назад. Сложив сухие ветки шалашиком, как учил юный бойскаут Филипп, Шеннон поискала в сумке спички. Спичка вспыхнула сразу, Шеннон оцепенела от охватившего ее странного ощущения, от которого волосы на голове поднялись дыбом. Воздух вокруг нее словно уплотнялся от нарастающей ярости. Казалось, сама земля кричала от боли и гнева, хотя стояла мертвая тишина… Шеннон оглохла… и ослепла… Потом почувствовала, как на нее навалились, давя и дробя, невидимки, вглядывающиеся в нее пытливыми, пронзительными глазами. Воздух стал густым и влажным… Стало трудно, почти невозможно дышать, двигаться, думать. Жизнь вытекала из нее по капле, и сама она становилась такой же бестелесной, невидимой, как эта безымянная безликая масса.Удивляясь и ужасаясь, она словно раскачивалась в воздухе… И вдруг свет померк у нее в глазах, и ее поглотила тьма. * * * Шеннон очнулась и почувствовала тупую пульсирующую боль в виске, прижатом к влажной, пахнущей плесенью земле. Воздух и земля были холодными, но по телу разливалось приятное тепло. Она осторожно потянулась, все еще не уверенная – жива ли она в общепринятом смысле слова.Те, безликие, исчезли, рассеялись, как туман, но даже с закрытыми глазами Шеннон чувствовала, что она не одна, что кто-то молча стоит рядом, внимательно разглядывая ее. Собрав все свое мужество, она заставила себя открыть глаза и вернуться к жизни.Было светло, и Шеннон увидела перед собой три пары ног. В висках застучало еще сильнее, стоило лишь подумать, что надо поднять глаза и посмотреть на людей. С трудом ее взгляд скользнул по обутым в мокасины и обтянутым штанами из оленьей кожи ногам вверх, к лицам стоящих над нею в молчании незнакомцев.Неприятное ощущение! У нее, наверное, галлюцинации… Если не смотреть на привидения, их и не будет. Но Шеннон, как завороженная, уставилась на них. «Не смотри», – сказала она себе. Если смотреть пристально, всегда появляются видения и миражи. Но какая-то невидимая сила заставляла ее, не отводя взгляда, смотреть на незнакомцев, панически боясь прочитать в их глазах свой смертный приговор.Однако ни глаза, ни губы, ни поведение темноглазых мужчин ничего не говорили ей. Напротив, Шеннон чувствовала, что ее глаза выдают замешательство, ее распростертое на земле тело беззащитно; и ее голос, когда она заговорит, будет дрожать и выдаст ее.Незнакомцы бесстрастно смотрели на Шеннон. Несомненно, они смотрели на нее и раньше, когда она была без сознания. Если бы они хотели помочь пострадавшей женщине, разве не попытались бы привести ее в чувство? Если бы они хотели воспользоваться беззащитной беспомощной женщиной, разве бы медлили? Наверное, в ней или, скорее, в ее внешности, есть что-то необычное, настораживающее, что заставляет их держаться на расстоянии.Шеннон приказала себе молчать. Эти парни вряд ли говорят по-английски. Посмотри на них внимательно. Ты знаешь, кто они… но не хочешь признаться в этом.Саскуэханноки! Ей отчаянно захотелось, чтобы на их месте оказались образованные индейцы-сенека из XX века, вроде автора «Девственного леса», кто с нескрываемой горечью написал правду об индейцах. «Но люди, одетые в кожаные штаны и куртки с бахромой – саскуэханноки», – с уверенностью подумала Шеннон.Разум отказывался соглашаться с ней и искал объяснения. Может быть, это актеры или участники представления о далеких предках, или молодые лоботрясы, решившие вдали от дома, на природе, поиграть в индейцев… Но в душе Шеннон сознавала, что они не из XX века, не ее современники в маскарадных костюмах. Все гораздо серьезнее. Она оказалась в XVII веке, и преимущество темноглазых незнакомцев в том, что они в своем времени.У нее тоже есть преимущество, безнадежно подумала Шеннон. Она – женщина XX века… Как могла она оказаться в XVII веке?! Одна эта мысль может довести до инфаркта. Но при таком обороте дела ей понадобится помощь кардиолога…«У меня начинается истерика, – подумала Шеннон. – Я брежу… У меня истерика… Если я сейчас же не успокоюсь, то получу инфаркт. А эти парни, естественно, не знают, что такое Центр кардиопульмонарного оживления…»Явно обеспокоенный, самый высокий из троих индейцев покачал головой и произнес несколько отрывистых, резких слов. Шеннон надеялась, что он обращается к своим соплеменникам, но черные глаза пристально смотрели на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Вспомнился энергичный напористый Колин, ее первая, неожиданная, совсем не нужная любовь. Он сыграл немаловажную роль в ее выборе жизненного пути.Для Шеннон имя Колина означало «вечно быть перед кем-то в долгу». С той минуты, когда красавец-первокурсник с юридического факультета впервые выступил в школе перед классом шестнадцатилетней Шеннон, он беспрестанно произносил напыщенные речи об ответственности каждого человека на земле перед окружающей природой. После собрания Шеннон застенчиво подошла к нему, чтобы рассказать о своей любви к Земле и домашним животным. Он предложил подбросить ее домой. Но вместо дома завез в небольшой лесочек, где отговорил от выбранной профессии ветеринарного врача и заявил, что она эгоистка, потакающая своим желаниям.– Собираешься лечить пуделей разжившихся богачей, когда тысячи и тысячи бездомных животных становятся жертвами отвратительных экспериментов, проводимых алчными изготовителями косметических средств? – вопрошал он, а его гладкая теплая рука уверенно скользила под ее розовым свитером. – Если бы ты действительно любила животных, то стала бы их защитником, а не врачом.И Шеннон последовала совету своего вдохновенного и обаятельного наставника, решив стать адвокатом и партнером Колина по работе в Обществе защиты окружающей среды. Потом на горизонте замаячил Дасти Камберленд со своими миллионами. Он предложил Шеннон выгодный контракт на рекламу джинсов, и снова Колин воспользовался ею и ее болезненным чувством ответственности. Будто наяву, она услышала ровный безапелляционный голос.– Ну и что из того, что ты не хочешь быть моделью? Нужно служить своему долгу, а не собственному «я».– Но ты же говорил, что нужны преданные делу адвокаты…– Адвокатов сейчас хоть пруд пруди. А нам нужны деньги! У тебя появилась возможность принести значительную пользу нашему делу. На заработанные тобой бабки я смогу изменить этот жестокий мир!Шеннон глубоко вздохнула, потянулась, и застенчивая улыбка заиграла у нее на губах при воспоминании о настоящем. Да, погоня за большими деньгами стала у них навязчивой идеей. Они забыли, что на Земле существуют красота, чистота и благоухающий аромат молодости. Они похоронили себя: Колин в адвокатской конторе в небоскребе из стекла и бетона… Шеннон под обжигающим светом юпитеров на ложе из искусственного розоватого песка…Интересно, когда Колин Марсалис в последний раз выезжал на природу? И с какой стати разгорелся весь этот сыр-бор, перешедший в небольшую потасовку с Дасти, когда она поняла, что они ошибаются и им надо расстаться? Теплый приятный весенний ветерок, прилетевший с гор, шелестел листвой и нежно гладил щеки и волосы Шеннон, убаюкивая ее.Солнце уходило за горизонт, когда Шеннон проснулась. Она ничуть не встревожилась. Сон был безмятежным, сновидения – добрыми и приятными. Тишина и покой окружали ее. Эта земля – ее заветная земля; а завтра она отправится к «священной земле» саскуэханноков, как ее назвал Даг. Холодок пробежал у Шеннон по коже. Но виной тому был не прохладный ветер, подувший от реки. Она точно знала, это – из-за мучительных воспоминаний о «Бродячем духе», вынуждающем ее вернуться в палатку. Неужели она верит, что стоит ей завтра ступить на «священную землю» индейцев, как она снова увидит разъяренный дух?В «Девственном лесу» ничего не говорилось ни о росте саскуэханноков, ни об их глазах, обвиняющих и преследующих незваного гостя. Воображение Шеннон с готовностью, охотнее и быстрее откликалось на эти мысли, чем могла их отвергнуть логика. Что такого сделала Шеннон, что вызвало гнев духа? Почему он предстал перед ней, а не Филиппом? Почему детские воспоминания так ярко и живо встали перед ней именно здесь, в памятном для нее месте?Логично или нет, но завтра она попросит смотрителя проводить ее на землю племени саскуэханноков. Шеннон не отважилась отправиться в путь безоружной: в ее сумке между шоколадным тортом и туалетными принадлежностями валялся баллончик с газом «мейс». Масе (англ.) – «мейс» – газ нервного и слезоточивого действия.
Однако она не сомневалась, что привычное для людей XX века оружие остановит или отпугнет ее Немезиду. Немезида – богиня возмездия (Прим. пер.).
– Прекрати, Шеннон! – приказала она себе вслух.Эта новая, уверенная в себе Шеннон Клиэри боится духов? Уговаривая себя не откладывать в долгий ящик и тотчас отправиться в путешествие без очаровательного защитника к наводящему ужас месту, заночевать там, победить свой страх, она знала, что не сможет найти дорогу в кромешной темноте, опустившейся на лес.– Значит, завтра ты пойдешь одна и встретишься лицом к лицу со своим «духом». Эту ночь ты проведешь здесь, рядом с отцом… Разожжешь костер, съешь кусочек торта и подумаешь о будущем.Головная боль прошла, и, собирая ветки и листья для костра, она чувствовала себя родившейся заново, почти такой же, как четырнадцать лет назад. Сложив сухие ветки шалашиком, как учил юный бойскаут Филипп, Шеннон поискала в сумке спички. Спичка вспыхнула сразу, Шеннон оцепенела от охватившего ее странного ощущения, от которого волосы на голове поднялись дыбом. Воздух вокруг нее словно уплотнялся от нарастающей ярости. Казалось, сама земля кричала от боли и гнева, хотя стояла мертвая тишина… Шеннон оглохла… и ослепла… Потом почувствовала, как на нее навалились, давя и дробя, невидимки, вглядывающиеся в нее пытливыми, пронзительными глазами. Воздух стал густым и влажным… Стало трудно, почти невозможно дышать, двигаться, думать. Жизнь вытекала из нее по капле, и сама она становилась такой же бестелесной, невидимой, как эта безымянная безликая масса.Удивляясь и ужасаясь, она словно раскачивалась в воздухе… И вдруг свет померк у нее в глазах, и ее поглотила тьма. * * * Шеннон очнулась и почувствовала тупую пульсирующую боль в виске, прижатом к влажной, пахнущей плесенью земле. Воздух и земля были холодными, но по телу разливалось приятное тепло. Она осторожно потянулась, все еще не уверенная – жива ли она в общепринятом смысле слова.Те, безликие, исчезли, рассеялись, как туман, но даже с закрытыми глазами Шеннон чувствовала, что она не одна, что кто-то молча стоит рядом, внимательно разглядывая ее. Собрав все свое мужество, она заставила себя открыть глаза и вернуться к жизни.Было светло, и Шеннон увидела перед собой три пары ног. В висках застучало еще сильнее, стоило лишь подумать, что надо поднять глаза и посмотреть на людей. С трудом ее взгляд скользнул по обутым в мокасины и обтянутым штанами из оленьей кожи ногам вверх, к лицам стоящих над нею в молчании незнакомцев.Неприятное ощущение! У нее, наверное, галлюцинации… Если не смотреть на привидения, их и не будет. Но Шеннон, как завороженная, уставилась на них. «Не смотри», – сказала она себе. Если смотреть пристально, всегда появляются видения и миражи. Но какая-то невидимая сила заставляла ее, не отводя взгляда, смотреть на незнакомцев, панически боясь прочитать в их глазах свой смертный приговор.Однако ни глаза, ни губы, ни поведение темноглазых мужчин ничего не говорили ей. Напротив, Шеннон чувствовала, что ее глаза выдают замешательство, ее распростертое на земле тело беззащитно; и ее голос, когда она заговорит, будет дрожать и выдаст ее.Незнакомцы бесстрастно смотрели на Шеннон. Несомненно, они смотрели на нее и раньше, когда она была без сознания. Если бы они хотели помочь пострадавшей женщине, разве не попытались бы привести ее в чувство? Если бы они хотели воспользоваться беззащитной беспомощной женщиной, разве бы медлили? Наверное, в ней или, скорее, в ее внешности, есть что-то необычное, настораживающее, что заставляет их держаться на расстоянии.Шеннон приказала себе молчать. Эти парни вряд ли говорят по-английски. Посмотри на них внимательно. Ты знаешь, кто они… но не хочешь признаться в этом.Саскуэханноки! Ей отчаянно захотелось, чтобы на их месте оказались образованные индейцы-сенека из XX века, вроде автора «Девственного леса», кто с нескрываемой горечью написал правду об индейцах. «Но люди, одетые в кожаные штаны и куртки с бахромой – саскуэханноки», – с уверенностью подумала Шеннон.Разум отказывался соглашаться с ней и искал объяснения. Может быть, это актеры или участники представления о далеких предках, или молодые лоботрясы, решившие вдали от дома, на природе, поиграть в индейцев… Но в душе Шеннон сознавала, что они не из XX века, не ее современники в маскарадных костюмах. Все гораздо серьезнее. Она оказалась в XVII веке, и преимущество темноглазых незнакомцев в том, что они в своем времени.У нее тоже есть преимущество, безнадежно подумала Шеннон. Она – женщина XX века… Как могла она оказаться в XVII веке?! Одна эта мысль может довести до инфаркта. Но при таком обороте дела ей понадобится помощь кардиолога…«У меня начинается истерика, – подумала Шеннон. – Я брежу… У меня истерика… Если я сейчас же не успокоюсь, то получу инфаркт. А эти парни, естественно, не знают, что такое Центр кардиопульмонарного оживления…»Явно обеспокоенный, самый высокий из троих индейцев покачал головой и произнес несколько отрывистых, резких слов. Шеннон надеялась, что он обращается к своим соплеменникам, но черные глаза пристально смотрели на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32