Иначе она не доживет до вечера.
Старик в раздумье поскреб голову. Приказ Ченчи был категоричен — никогда не открывать дверь. Но, с другой стороны, ни одна из пленниц не должна была ускользнуть из тюрьмы. Что скажет хозяин, если Лукреция умрет? В какой-то мере это тоже был способ бегства…
— Ладно, — проворчал он. — На минуточку — так и быть, но не больше…
Сняв засов и вставив в скважину замка ключ, который всегда болтался у него на поясе, он с кряхтеньем приоткрыл дверь. Однако едва лишь створка отошла на несколько сантиметров от косяка, изнутри дверь резко толкнули, и старик получил удар в лицо. Изможденная и худая, но с горящими от ярости глазами Беатриче ринулась на стражника, подняв над головой табурет. Санти в испуге загородился локтем, и девушка расхохоталась.
— Теперь ты сам можешь оставаться в этой конуре, а мы туда больше не войдем! — крикнула она.
— О мадонна! Что скажет сеньор Франческо?
— Пусть говорит, что хочет, мне на это плевать. Если ты донесешь ему, клянусь, я тебя убью! И это так же верно, как то, что меня зовут Беатриче!
После долгих переговоров, в которых принял участие и безмерно счастливый Олимпио, было решено, что обе женщины обязуются не выходить за ворота замка — когда же Ченчи вернется, они должны будут занять прежнее место в тюрьме. Слава богу, он никогда не задерживался в Петрелле надолго.
Для несчастных узниц наступило некоторое облегчение, между тем Олимпио с каждым днем все больше мрачнел.
— Так не может продолжаться, сеньора, — однажды сказал он Беатриче. — Вы не должны провести свою юность в этом зловонном каземате! Почему бы вам не бежать?
Но Беатриче печально покачала белокурой головкой.
— Не думаю, что мне это удастся. Я могу сделать только одно: отправить письмо Святейшему Понтифику и поведать ему о нашей бедственной жизни. Пусть папа прикажет сеньору Ченчи (она уже не могла заставить себя называть его отцом) отправить нас в монастырь. Надеюсь, папа нам в этом не откажет. Но мне нужен верный человек. У тебя есть такой?
Олимпио на секунду задумался.
— Да, это Марцио Флориани по прозвищу Каталонец. Мы с ним вместе сражались при Лепанто и стали почти братьями. Я могу рассчитывать на него, как на самого себя. Он отвезет ваше письмо в Рим и передаст секретарю Его Святейшества кардиналу Сальвиати.
— Тогда я дам тебе еще одно письмо — для моего брата Джакомо… Я тебе очень благодарна и никогда не забуду того, что ты сделал для меня…
Но слова уже не значили ничего. Олимпио был стократ вознагражден тем, что Беатриче в первый раз ему улыбнулась.
В сердце Беатриче расцвела надежда, однако сама судьба ополчилась на несчастную девушку. Кардинал Сальвиати получил письмо, но счел неразумным беспокоить Святейшего Понтифика по такому ничтожному поводу, как желание двух женщин удалиться в монастырь. Он послал одного из своих служителей к Франческо Ченчи, который вновь находился в больнице Сан-Джакомо, с приказом отправить супругу и дочь в женский монастырь Монтечиорьо.
Выслушав это распоряжение, Ченчи притворился, будто глубоко раскаивается, обещал сделать все, что от него требуют… и выманил у посланца папы письмо Беатриче. В тот же вечер он устремился в Петреллу, где его приезд поверг всех в несказанный ужас. Однако на сей раз главная опасность угрожала Беатриче.
Отец и дочь стояли друг перед другом: она держалась прямо и гордо, пытаясь скрыть охвативший ее безумный страх, а он сопел, будто разъяренный бык, и глаза у него налились кровью.
— Беатриче, — произнес Франческо, пытаясь с трудом сохранять хладнокровие, — ты писала в Рим…
— Я? Нет.
— Беатриче, ты обвинила своего отца…
— Это неправда!
— Разве это письмо отправлено не из Петреллы? И это не твой почерк?
И Беатриче с ужасом узнала свое письмо, зажатое в грязных пальцах Франческо Ченчи. Мертвенная бледность покрыла ее щеки, она попятилась, но Ченчи уже ринулся на нее. Свалив дочь на пол ударом кулака, он схватил плеть из бычьих сухожилий и принялся хлестать ее с таким остервенением, что на руке, которой она пыталась укрыться от ударов, клочьями повисла кожа. Сжав зубы, девушка сдерживала крик, однако боль оказалась такой невыносимой, что она лишилась чувств.
Видя, что Беатриче лежит неподвижно, Ченчи прекратил избиение и, взвалив ее на плечо, словно мешок, направился в подземный каземат, куда свет — вернее, жалкое его подобие — проникал сквозь узкую щель на уровне земли. Щель эта выходила на задний двор, покрытый нечистотами, поскольку на четвертом этаже находился деревянный балкон с железными прутьями, где было устроено отхожее место. Задний двор вплотную примыкал к неприступной скале, служившей одной из стен замка, поэтому спуститься сюда можно было только по веревочной лестнице. В эту темницу и отнес отец бесчувственное тело своей дочери.
Беатриче провела здесь три дня, и Франческо Ченчи сам заботился о ее пропитании — ежедневно приносил ей кружку воды и кусок хлеба. На четвертый день Лукреция увидела, как Беатриче входит в их комнату. Это была неузнаваемая Беатриче — покрытая рубцами и запекшейся кровью, ужасающе грязная и ослабевшая настолько, что с
трудом передвигала ноги. Однако гордость ее осталась несокрушимой, и в глазах сверкала дикая ненависть. Взглянув на мачеху, она еле слышно прошептала:
— Сеньор Франческо дорого заплатит мне за это… Я убью его!
— Беатриче, Беатриче, ты сама не знаешь, что говоришь! — запричитала робкая женщина. — Ты больна, тебе нужно лечь. Я буду ухаживать за тобой, но только не говори такие страшные вещи! Ты погубишь свою душу…
Едва она успела вымолвить эти слова, как в дверь тихонько постучались. Открыв, она в изумлении попятилась: на пороге стоял Олимпио с корзинкой в руках. Даже не посмотрев на Лукрецию, он направился к Беатриче и устремил на нее взор, полный ярости и муки.
— Это чудовище, сеньора! — с силой произнес он. — Такой человек, как он, недостоин жить на земле!
— Ты пришел, чтобы сказать мне это? — высокомерно спросила девушка, ибо гордость ее безмерно страдала от того, что ее увидели в подобном состоянии.
Покачав головой, Олимпио указал на свою корзинку.
— Нет. Я просто подумал, что вам нужна хорошая пища. Здесь у меня цыпленок, сыр, фрукты, хлеб и вино. Вы должны поесть как следует — иначе вам будет трудно сражаться.
Бледная улыбка появилась на бескровных губах Беатриче.
— А ты полагаешь, что я намерена сражаться?
— Вы не можете не сражаться. Вы слишком горды, слишком благородны, чтобы терпеть такое. И еще я подумал, что если вам понадобится надежный человек, верный слуга… вот я перед вами!
Беатриче смерила его долгим взглядом, словно бы взвешивая на весах это предложение. Впервые Олимпио словно вышел из серого тумана, которым для знатной девушки были окутаны все, кто не принадлежал к ее кругу. Она оценила его умное лицо, мускулистое тело, исходившую от него энергию. А еще она ясно увидела безграничную преданность, страстную любовь в карих глазах, которые вдруг показались ей прекрасными. Машинально Беатриче протянула ему исхлестанную руку, и он, встав на колени, бережно прикоснулся к ней губами.
— Спасибо, — просто сказала она. — Спасибо от всего сердца. Я не забуду, Олимпио…
Лукреция молчала, ощущая какой-то смутный страх, и лишь переводила взор с Олимпио на Беатриче. Она не вполне понимала, что происходит, но чувствовала, что заключенный на ее глазах союз сулит нечто ужасное.
Ко всеобщему разочарованию, Франческе Ченчи не уехал в Рим, решив провести лето в Петрелле. На какое-то время он отказался от привычных уже зверств, но зато вел себя словно султан в гареме: все были хороши для его постели — служанки, крестьянки… и даже собственная жена, которую он принуждал исполнять супружеский долг на глазах у Беатриче или горничных. Всех слуг-мужчин он прогнал из Петреллы. Старому Санти тоже досталось за то, что он плохо смотрел за пленницами, и несчастный тюремщик бежал из крепости, полумертвый от страха. Семейству Кальветти приказано было покинуть замок, и они вынуждены были перебраться в деревню, потому что богомерзкий тиран перехватил несколько страстных взглядов Олимпио, устремленных на Беатриче, и пришел в дикую ярость, смешанную со страшной ревностью.
По отношению к дочери поведение заметно изменилось. Он больше не оскорблял и не унижал ее, но зато требовал, чтобы она постоянно находилась при нем, и приходил в бешенство из-за любой мимолетной отлучки. Девушке приходилось помогать Лукреции ухаживать за Франческо — даже когда речь шла об услугах самого интимного свойства. Между тем чесотка, порожденная гнилой кровью, буквально пожирала его, и в знойные летние дни он разгуливал по замку совершенно голым, утверждая, будто одежда только усугубляет зуд. И вот наступил тот вечер, когда Франческо Ченчи совершил самое отвратительное свое злодеяние, а Беатриче испытала самую страшную муку…
Олимпио обычно проводил ночи без сна, в неясной тревоге. Он бродил вокруг замка, прячась за обломками скал, и ждал Беатриче. Несколько раз ей и в самом деле удавалось выбраться, стащив ключ у спящего отца. В эти темные летние ночи девушка и интендант долго совещались: оба старались найти такой способ избавиться от Ченчи, чтобы убийство не вызвало никаких подозрений. Иногда же они просто сидели рядом, слушая пение цикад, вдыхая сладкий запах цветов и любуясь сонной природой. Постепенно Олимпио осмелел и уже не скрывал свою любовь, а гордая Беатриче вынуждена была признаться самой себе, что ей приятно слушать эти страстные речи. Он был молод, красив, и его здоровая простота служила ей утешением после всех ужасов проведенного в замке дня.
Вечер за вечером Олимпио приходил на условленное место в надежде, что Беатриче сумеет выскользнуть. Ему удалось освободиться на время от жены, которую он отправил вместе с детьми к своей сестре, жившей в нескольких километрах от Петреллы. И однажды в роковую августовскую ночь, когда интендант, устав ждать, уже собирался вернуться в дом, перед ним вдруг возникла Беатриче, но в таком состоянии, что он пришел в ужас. На девушке была только одна сорочка, белокурые волосы разметались по плечам, босые ноги кровоточили… Не произнеся ни слова, она припала к его груди, задыхаясь от рыданий.
Потрясенный до глубины души слезами Беатриче — ибо никто и никогда не видел плачущей эту гордую девушку, — Олимпио бережно поднял ее на руки и, отнеся чуть подальше от каменистой тропы, положил на высушенную зноем траву. Продолжая прижимать Беатриче к себе, он укачивал ее как ребенка, давая возможность успокоиться, но внезапно Беатриче вырвалась из его объятий и закрыла лицо руками.
— Не прикасайся ко мне, Олимпио! И не смотри на меня больше. Я прибежала сюда, потому что знала: если не увижу тебя, то сойду с ума или покончу с собой. Ты нужен мне… но ты не должен ко мне прикасаться. Я нечистая. Я осквернена, осквернена навеки!
Девушка выкрикнула это слово, и его подхватил предрассветный ветер. Она так дрожала, что Олимпио, сняв с себя колет, хотел накинуть его ей на плечи, однако Беатриче отстранилась.
— Нет, оставь меня! Говорю тебе, я нечистая…
Олимпио чувствовал, что она задыхается под тяжестью какого-то ужасного несчастья, лишь ценой безграничной ласки и терпения интендант заставил ее выговориться. Сначала запинаясь, а затем все более торопливо, словно бы сознавая, что отравленная душа изгоняет при помощи слов отвратительные образы, Беатриче рассказала о том, что произошло.
В тот вечер за ужином Ченчи много пил и, когда пришло время отправляться спать, походил уже не на человека, а на озверелого сатира. Перепуганные насмерть женщины затаили дыхание и застыли на месте. Однако Лукреция знала, что должна идти вместе с ним, и, дрожа, поднялась с места. Но Ченчи грубо отшвырнул ее.
— Нет, не ты. Сегодня я хочу свежего мясца… — Он крепко схватил за руку Беатриче и коротко бросил: — Идем!
Объятая ужасом девушка попыталась вырваться.
— Вы сошли с ума! Оставьте меня… оставьте меня!
Она кричала и отбивалась изо всех сил, однако пьяную похоть Ченчи уже ничто не могло остановить. Оглушив дочь ударом кулака, он вновь взвалил ее на плечо, но на сей раз понес не в темницу.
Когда Беатриче очнулась от спасительного забытья, она осознала, что лежит поперек кровати Ченчи, а сам он храпит рядом с ней. Они оба были абсолютно голые. Сначала девушка не поняла, что случилось, но затем память вернулась — и вместе с ней ужас. Ощутив внезапную тошноту, она выскочила из этой омерзительной постели, дрожащими руками натянула на себя сорочку и, собрав остаток сил, ринулась прочь из замка.
Завершив свой рассказ, Беатриче опять начала плакать. Олимпио, оцепеневший от ужаса, молчал.
— Теперь ты понимаешь, что меня нельзя касаться? — прошептала девушка сквозь слезы. — Отныне я проклята, и мне остается только умереть.
Он снова обнял ее и крепко прижал к себе, покрывая поцелуями заплаканное лицо.
— Это он умрет! Клянусь, что это чудовище умрет от моей руки. Лишь его кровь смоет эту грязь. Его кровь… и моя любовь к тебе.
Постепенно ласки Олимпио сделали свое дело — Беатриче немного успокоилась. Над вершинами холмов и черными водами Сальто занималась заря…
Следующей ночью Олимпио выехал из Петреллы в Рим. Он не слезал с коня, пока не добрался до обитых железом ворот дворца Ченчи, расположенного на берегу Тибра. Это мрачное жилище вполне соответствовало характеру своего хозяина и больше походило на тюремный каземат. Здесь жил сейчас старший брат Беатриче Джакомо с женой и детьми, а также двумя младшими сыновьями Ченчи — шестнадцатилетним Бернардо и восьмилетним Паоло.
Интендант со старшим из братьев Ченчи надолго закрылись в кабинете, и Олимпио посвятил Джакомо в их планы: Беатриче не хотела приступать к решительным действиям без согласия того, кто станет главой семьи после смерти Франческо.
На рассвете Олимпио отправился в обратный путь.
— Извести меня, когда все будет кончено, — попросил его Джакомо накануне отъезда.
Теперь оставалось исполнить задуманное. Сначала Олимпио хотел использовать яд, однако от этой мысли пришлось отказаться: старый Ченчи никому не доверял и заставлял Беатриче пробовать любое поданное ему блюдо. Тогда было решено подмешать в пищу немного опия. Поскольку Беатриче достанется лишь малая его часть, она почувствует только легкое недомогание, но сохранит ясный рассудок и сумеет открыть ночью ворота, когда появятся Олимпио и его друг Каталонец.
9 сентября 1598 года, за час до рассвета, Олимпио с Каталонцем вошли в замок. Интендант сжимал в руке тяжелый кузнечный молот. Беатриче безмолвно подвела их к дверям спальни, где спал без задних ног одурманенный опием Ченчи. В полной тишине молот поднялся над головой спящего…
Когда солнце осветило черные башни Петреллы, замок пробудился от пронзительных воплей: жена и дочь обнаружили бездыханное тело Франческо Ченчи на заднем дворе с нечистотами. В нависавшем над ним балконе оказалась большая дыра, и вскоре все заговорили о том, что гнилое дерево не выдержало тяжести Ченчи, который пил, как лошадь, и спьяну ничего не соображал.
О несчастье сразу же известили Джакомо Ченчи. Тот приехал немедленно, взял на себя обязанности главы семьи, поспешно похоронил отца и перевез в Рим своих родных, к которым присоединился и Олимпио. Беатриче и Лукреция с трудом скрывали радость: они вернулись домой, и все бедствия, как им казалось, остались в прошлом. В конце концов, после стольких страданий они имели право на счастье! Увы, они не приняли в расчет кумушек Петреллы с их слишком длинными языками…
Очень скоро поползли разные слухи, которые обрастали все новыми подробностями, ширились и распространялись, пока не достигли Рима и Ватикана. Утверждали, что в голове Ченчи зияла рана, а дыра на балконе выглядела очень странно и в любом случае была слишком мала для такого толстяка, как Франческо. Говорили также, что Джакомо подозрительно торопился с похоронами отца, а Каталонец с некоторого времени швырял направо и налево золотые монеты… В общем, болтали всякое, и подливала масла в костер жена Олимпио, совершенно обезумевшая от ревности с тех пор, как интендант уехал вслед за семейством Ченчи в Рим. Расследование стало неизбежным.
Первым схватили Каталонца, который не выдержал пыток и во всем признался, добавив многое от себя. Впрочем, этому не приходилось удивляться: его подвергли таким страшным истязаниям, что он вскоре умер. Тогда Папа Климент VIII приказал арестовать всю семью Ченчи и Олимпио Кальветти. Однако Беатриче еще раньше велела Олимпио скрыться из Рима, и на сей раз он не последовал за Ченчи в замок Святого Ангела, куда поместили обвиняемых.
Всех членов семьи допрашивали с пристрастием — иными словами, пытали. Исключения не сделали даже для шестнадцатилетнего Бернардо, которому ничего не было известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Старик в раздумье поскреб голову. Приказ Ченчи был категоричен — никогда не открывать дверь. Но, с другой стороны, ни одна из пленниц не должна была ускользнуть из тюрьмы. Что скажет хозяин, если Лукреция умрет? В какой-то мере это тоже был способ бегства…
— Ладно, — проворчал он. — На минуточку — так и быть, но не больше…
Сняв засов и вставив в скважину замка ключ, который всегда болтался у него на поясе, он с кряхтеньем приоткрыл дверь. Однако едва лишь створка отошла на несколько сантиметров от косяка, изнутри дверь резко толкнули, и старик получил удар в лицо. Изможденная и худая, но с горящими от ярости глазами Беатриче ринулась на стражника, подняв над головой табурет. Санти в испуге загородился локтем, и девушка расхохоталась.
— Теперь ты сам можешь оставаться в этой конуре, а мы туда больше не войдем! — крикнула она.
— О мадонна! Что скажет сеньор Франческо?
— Пусть говорит, что хочет, мне на это плевать. Если ты донесешь ему, клянусь, я тебя убью! И это так же верно, как то, что меня зовут Беатриче!
После долгих переговоров, в которых принял участие и безмерно счастливый Олимпио, было решено, что обе женщины обязуются не выходить за ворота замка — когда же Ченчи вернется, они должны будут занять прежнее место в тюрьме. Слава богу, он никогда не задерживался в Петрелле надолго.
Для несчастных узниц наступило некоторое облегчение, между тем Олимпио с каждым днем все больше мрачнел.
— Так не может продолжаться, сеньора, — однажды сказал он Беатриче. — Вы не должны провести свою юность в этом зловонном каземате! Почему бы вам не бежать?
Но Беатриче печально покачала белокурой головкой.
— Не думаю, что мне это удастся. Я могу сделать только одно: отправить письмо Святейшему Понтифику и поведать ему о нашей бедственной жизни. Пусть папа прикажет сеньору Ченчи (она уже не могла заставить себя называть его отцом) отправить нас в монастырь. Надеюсь, папа нам в этом не откажет. Но мне нужен верный человек. У тебя есть такой?
Олимпио на секунду задумался.
— Да, это Марцио Флориани по прозвищу Каталонец. Мы с ним вместе сражались при Лепанто и стали почти братьями. Я могу рассчитывать на него, как на самого себя. Он отвезет ваше письмо в Рим и передаст секретарю Его Святейшества кардиналу Сальвиати.
— Тогда я дам тебе еще одно письмо — для моего брата Джакомо… Я тебе очень благодарна и никогда не забуду того, что ты сделал для меня…
Но слова уже не значили ничего. Олимпио был стократ вознагражден тем, что Беатриче в первый раз ему улыбнулась.
В сердце Беатриче расцвела надежда, однако сама судьба ополчилась на несчастную девушку. Кардинал Сальвиати получил письмо, но счел неразумным беспокоить Святейшего Понтифика по такому ничтожному поводу, как желание двух женщин удалиться в монастырь. Он послал одного из своих служителей к Франческо Ченчи, который вновь находился в больнице Сан-Джакомо, с приказом отправить супругу и дочь в женский монастырь Монтечиорьо.
Выслушав это распоряжение, Ченчи притворился, будто глубоко раскаивается, обещал сделать все, что от него требуют… и выманил у посланца папы письмо Беатриче. В тот же вечер он устремился в Петреллу, где его приезд поверг всех в несказанный ужас. Однако на сей раз главная опасность угрожала Беатриче.
Отец и дочь стояли друг перед другом: она держалась прямо и гордо, пытаясь скрыть охвативший ее безумный страх, а он сопел, будто разъяренный бык, и глаза у него налились кровью.
— Беатриче, — произнес Франческо, пытаясь с трудом сохранять хладнокровие, — ты писала в Рим…
— Я? Нет.
— Беатриче, ты обвинила своего отца…
— Это неправда!
— Разве это письмо отправлено не из Петреллы? И это не твой почерк?
И Беатриче с ужасом узнала свое письмо, зажатое в грязных пальцах Франческо Ченчи. Мертвенная бледность покрыла ее щеки, она попятилась, но Ченчи уже ринулся на нее. Свалив дочь на пол ударом кулака, он схватил плеть из бычьих сухожилий и принялся хлестать ее с таким остервенением, что на руке, которой она пыталась укрыться от ударов, клочьями повисла кожа. Сжав зубы, девушка сдерживала крик, однако боль оказалась такой невыносимой, что она лишилась чувств.
Видя, что Беатриче лежит неподвижно, Ченчи прекратил избиение и, взвалив ее на плечо, словно мешок, направился в подземный каземат, куда свет — вернее, жалкое его подобие — проникал сквозь узкую щель на уровне земли. Щель эта выходила на задний двор, покрытый нечистотами, поскольку на четвертом этаже находился деревянный балкон с железными прутьями, где было устроено отхожее место. Задний двор вплотную примыкал к неприступной скале, служившей одной из стен замка, поэтому спуститься сюда можно было только по веревочной лестнице. В эту темницу и отнес отец бесчувственное тело своей дочери.
Беатриче провела здесь три дня, и Франческо Ченчи сам заботился о ее пропитании — ежедневно приносил ей кружку воды и кусок хлеба. На четвертый день Лукреция увидела, как Беатриче входит в их комнату. Это была неузнаваемая Беатриче — покрытая рубцами и запекшейся кровью, ужасающе грязная и ослабевшая настолько, что с
трудом передвигала ноги. Однако гордость ее осталась несокрушимой, и в глазах сверкала дикая ненависть. Взглянув на мачеху, она еле слышно прошептала:
— Сеньор Франческо дорого заплатит мне за это… Я убью его!
— Беатриче, Беатриче, ты сама не знаешь, что говоришь! — запричитала робкая женщина. — Ты больна, тебе нужно лечь. Я буду ухаживать за тобой, но только не говори такие страшные вещи! Ты погубишь свою душу…
Едва она успела вымолвить эти слова, как в дверь тихонько постучались. Открыв, она в изумлении попятилась: на пороге стоял Олимпио с корзинкой в руках. Даже не посмотрев на Лукрецию, он направился к Беатриче и устремил на нее взор, полный ярости и муки.
— Это чудовище, сеньора! — с силой произнес он. — Такой человек, как он, недостоин жить на земле!
— Ты пришел, чтобы сказать мне это? — высокомерно спросила девушка, ибо гордость ее безмерно страдала от того, что ее увидели в подобном состоянии.
Покачав головой, Олимпио указал на свою корзинку.
— Нет. Я просто подумал, что вам нужна хорошая пища. Здесь у меня цыпленок, сыр, фрукты, хлеб и вино. Вы должны поесть как следует — иначе вам будет трудно сражаться.
Бледная улыбка появилась на бескровных губах Беатриче.
— А ты полагаешь, что я намерена сражаться?
— Вы не можете не сражаться. Вы слишком горды, слишком благородны, чтобы терпеть такое. И еще я подумал, что если вам понадобится надежный человек, верный слуга… вот я перед вами!
Беатриче смерила его долгим взглядом, словно бы взвешивая на весах это предложение. Впервые Олимпио словно вышел из серого тумана, которым для знатной девушки были окутаны все, кто не принадлежал к ее кругу. Она оценила его умное лицо, мускулистое тело, исходившую от него энергию. А еще она ясно увидела безграничную преданность, страстную любовь в карих глазах, которые вдруг показались ей прекрасными. Машинально Беатриче протянула ему исхлестанную руку, и он, встав на колени, бережно прикоснулся к ней губами.
— Спасибо, — просто сказала она. — Спасибо от всего сердца. Я не забуду, Олимпио…
Лукреция молчала, ощущая какой-то смутный страх, и лишь переводила взор с Олимпио на Беатриче. Она не вполне понимала, что происходит, но чувствовала, что заключенный на ее глазах союз сулит нечто ужасное.
Ко всеобщему разочарованию, Франческе Ченчи не уехал в Рим, решив провести лето в Петрелле. На какое-то время он отказался от привычных уже зверств, но зато вел себя словно султан в гареме: все были хороши для его постели — служанки, крестьянки… и даже собственная жена, которую он принуждал исполнять супружеский долг на глазах у Беатриче или горничных. Всех слуг-мужчин он прогнал из Петреллы. Старому Санти тоже досталось за то, что он плохо смотрел за пленницами, и несчастный тюремщик бежал из крепости, полумертвый от страха. Семейству Кальветти приказано было покинуть замок, и они вынуждены были перебраться в деревню, потому что богомерзкий тиран перехватил несколько страстных взглядов Олимпио, устремленных на Беатриче, и пришел в дикую ярость, смешанную со страшной ревностью.
По отношению к дочери поведение заметно изменилось. Он больше не оскорблял и не унижал ее, но зато требовал, чтобы она постоянно находилась при нем, и приходил в бешенство из-за любой мимолетной отлучки. Девушке приходилось помогать Лукреции ухаживать за Франческо — даже когда речь шла об услугах самого интимного свойства. Между тем чесотка, порожденная гнилой кровью, буквально пожирала его, и в знойные летние дни он разгуливал по замку совершенно голым, утверждая, будто одежда только усугубляет зуд. И вот наступил тот вечер, когда Франческо Ченчи совершил самое отвратительное свое злодеяние, а Беатриче испытала самую страшную муку…
Олимпио обычно проводил ночи без сна, в неясной тревоге. Он бродил вокруг замка, прячась за обломками скал, и ждал Беатриче. Несколько раз ей и в самом деле удавалось выбраться, стащив ключ у спящего отца. В эти темные летние ночи девушка и интендант долго совещались: оба старались найти такой способ избавиться от Ченчи, чтобы убийство не вызвало никаких подозрений. Иногда же они просто сидели рядом, слушая пение цикад, вдыхая сладкий запах цветов и любуясь сонной природой. Постепенно Олимпио осмелел и уже не скрывал свою любовь, а гордая Беатриче вынуждена была признаться самой себе, что ей приятно слушать эти страстные речи. Он был молод, красив, и его здоровая простота служила ей утешением после всех ужасов проведенного в замке дня.
Вечер за вечером Олимпио приходил на условленное место в надежде, что Беатриче сумеет выскользнуть. Ему удалось освободиться на время от жены, которую он отправил вместе с детьми к своей сестре, жившей в нескольких километрах от Петреллы. И однажды в роковую августовскую ночь, когда интендант, устав ждать, уже собирался вернуться в дом, перед ним вдруг возникла Беатриче, но в таком состоянии, что он пришел в ужас. На девушке была только одна сорочка, белокурые волосы разметались по плечам, босые ноги кровоточили… Не произнеся ни слова, она припала к его груди, задыхаясь от рыданий.
Потрясенный до глубины души слезами Беатриче — ибо никто и никогда не видел плачущей эту гордую девушку, — Олимпио бережно поднял ее на руки и, отнеся чуть подальше от каменистой тропы, положил на высушенную зноем траву. Продолжая прижимать Беатриче к себе, он укачивал ее как ребенка, давая возможность успокоиться, но внезапно Беатриче вырвалась из его объятий и закрыла лицо руками.
— Не прикасайся ко мне, Олимпио! И не смотри на меня больше. Я прибежала сюда, потому что знала: если не увижу тебя, то сойду с ума или покончу с собой. Ты нужен мне… но ты не должен ко мне прикасаться. Я нечистая. Я осквернена, осквернена навеки!
Девушка выкрикнула это слово, и его подхватил предрассветный ветер. Она так дрожала, что Олимпио, сняв с себя колет, хотел накинуть его ей на плечи, однако Беатриче отстранилась.
— Нет, оставь меня! Говорю тебе, я нечистая…
Олимпио чувствовал, что она задыхается под тяжестью какого-то ужасного несчастья, лишь ценой безграничной ласки и терпения интендант заставил ее выговориться. Сначала запинаясь, а затем все более торопливо, словно бы сознавая, что отравленная душа изгоняет при помощи слов отвратительные образы, Беатриче рассказала о том, что произошло.
В тот вечер за ужином Ченчи много пил и, когда пришло время отправляться спать, походил уже не на человека, а на озверелого сатира. Перепуганные насмерть женщины затаили дыхание и застыли на месте. Однако Лукреция знала, что должна идти вместе с ним, и, дрожа, поднялась с места. Но Ченчи грубо отшвырнул ее.
— Нет, не ты. Сегодня я хочу свежего мясца… — Он крепко схватил за руку Беатриче и коротко бросил: — Идем!
Объятая ужасом девушка попыталась вырваться.
— Вы сошли с ума! Оставьте меня… оставьте меня!
Она кричала и отбивалась изо всех сил, однако пьяную похоть Ченчи уже ничто не могло остановить. Оглушив дочь ударом кулака, он вновь взвалил ее на плечо, но на сей раз понес не в темницу.
Когда Беатриче очнулась от спасительного забытья, она осознала, что лежит поперек кровати Ченчи, а сам он храпит рядом с ней. Они оба были абсолютно голые. Сначала девушка не поняла, что случилось, но затем память вернулась — и вместе с ней ужас. Ощутив внезапную тошноту, она выскочила из этой омерзительной постели, дрожащими руками натянула на себя сорочку и, собрав остаток сил, ринулась прочь из замка.
Завершив свой рассказ, Беатриче опять начала плакать. Олимпио, оцепеневший от ужаса, молчал.
— Теперь ты понимаешь, что меня нельзя касаться? — прошептала девушка сквозь слезы. — Отныне я проклята, и мне остается только умереть.
Он снова обнял ее и крепко прижал к себе, покрывая поцелуями заплаканное лицо.
— Это он умрет! Клянусь, что это чудовище умрет от моей руки. Лишь его кровь смоет эту грязь. Его кровь… и моя любовь к тебе.
Постепенно ласки Олимпио сделали свое дело — Беатриче немного успокоилась. Над вершинами холмов и черными водами Сальто занималась заря…
Следующей ночью Олимпио выехал из Петреллы в Рим. Он не слезал с коня, пока не добрался до обитых железом ворот дворца Ченчи, расположенного на берегу Тибра. Это мрачное жилище вполне соответствовало характеру своего хозяина и больше походило на тюремный каземат. Здесь жил сейчас старший брат Беатриче Джакомо с женой и детьми, а также двумя младшими сыновьями Ченчи — шестнадцатилетним Бернардо и восьмилетним Паоло.
Интендант со старшим из братьев Ченчи надолго закрылись в кабинете, и Олимпио посвятил Джакомо в их планы: Беатриче не хотела приступать к решительным действиям без согласия того, кто станет главой семьи после смерти Франческо.
На рассвете Олимпио отправился в обратный путь.
— Извести меня, когда все будет кончено, — попросил его Джакомо накануне отъезда.
Теперь оставалось исполнить задуманное. Сначала Олимпио хотел использовать яд, однако от этой мысли пришлось отказаться: старый Ченчи никому не доверял и заставлял Беатриче пробовать любое поданное ему блюдо. Тогда было решено подмешать в пищу немного опия. Поскольку Беатриче достанется лишь малая его часть, она почувствует только легкое недомогание, но сохранит ясный рассудок и сумеет открыть ночью ворота, когда появятся Олимпио и его друг Каталонец.
9 сентября 1598 года, за час до рассвета, Олимпио с Каталонцем вошли в замок. Интендант сжимал в руке тяжелый кузнечный молот. Беатриче безмолвно подвела их к дверям спальни, где спал без задних ног одурманенный опием Ченчи. В полной тишине молот поднялся над головой спящего…
Когда солнце осветило черные башни Петреллы, замок пробудился от пронзительных воплей: жена и дочь обнаружили бездыханное тело Франческо Ченчи на заднем дворе с нечистотами. В нависавшем над ним балконе оказалась большая дыра, и вскоре все заговорили о том, что гнилое дерево не выдержало тяжести Ченчи, который пил, как лошадь, и спьяну ничего не соображал.
О несчастье сразу же известили Джакомо Ченчи. Тот приехал немедленно, взял на себя обязанности главы семьи, поспешно похоронил отца и перевез в Рим своих родных, к которым присоединился и Олимпио. Беатриче и Лукреция с трудом скрывали радость: они вернулись домой, и все бедствия, как им казалось, остались в прошлом. В конце концов, после стольких страданий они имели право на счастье! Увы, они не приняли в расчет кумушек Петреллы с их слишком длинными языками…
Очень скоро поползли разные слухи, которые обрастали все новыми подробностями, ширились и распространялись, пока не достигли Рима и Ватикана. Утверждали, что в голове Ченчи зияла рана, а дыра на балконе выглядела очень странно и в любом случае была слишком мала для такого толстяка, как Франческо. Говорили также, что Джакомо подозрительно торопился с похоронами отца, а Каталонец с некоторого времени швырял направо и налево золотые монеты… В общем, болтали всякое, и подливала масла в костер жена Олимпио, совершенно обезумевшая от ревности с тех пор, как интендант уехал вслед за семейством Ченчи в Рим. Расследование стало неизбежным.
Первым схватили Каталонца, который не выдержал пыток и во всем признался, добавив многое от себя. Впрочем, этому не приходилось удивляться: его подвергли таким страшным истязаниям, что он вскоре умер. Тогда Папа Климент VIII приказал арестовать всю семью Ченчи и Олимпио Кальветти. Однако Беатриче еще раньше велела Олимпио скрыться из Рима, и на сей раз он не последовал за Ченчи в замок Святого Ангела, куда поместили обвиняемых.
Всех членов семьи допрашивали с пристрастием — иными словами, пытали. Исключения не сделали даже для шестнадцатилетнего Бернардо, которому ничего не было известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44