Ведь Загипа еще совсем дитя, да к тому же и сирота. Живет она у невестки, а невестка – что злая мачеха. Трудно приходится бедной девушке, – докончила Маум и покачала головой.
– Да, женеше, ты слышала, что на вечеринке-то было, а? На той вечеринке, что в честь приезда кудаши Менди-кыз устраивали? Менди-кыз замуж выходит, приезжала повидаться с родственниками… Так вот, посадили на вечеринку рядом с ней Жартая, сына бывшего волостного управителя, а она с ним даже и разговаривать не захотела. Все с Молда-балой заигрывала. Жартай обиделся и чуть было не поднял скандал. В самый разгар вечеринки ушел и увел с собой своих сестер. А после-то что было?!. Когда кудаша уехала, Шолпан наша с Молда-балой закрутила. Загипа узнала об этом и с тех пор не разговаривает с Шолпан. А ведь какими они были подружками! Говорят, Макка даже грозилась, что расскажет о проделках Шолпан ее мужу – девятилетнему Сары. Нашла же чем пугать. Какой Сары муж, у него еще молоко на губах не обсохло. А Шолпан-то, Шолпан – отчаянная женщина, она еще и с Аманкулом любовь крутит.
– Между прочим, нашего Молда-балу следовало бы женить на кудаше. Менди-кыз – хорошая девушка. Сказывали, что она недолюбливает своего жениха и выходит за него не по своей воле. Кто-то мне говорил, что собственными ушами слышал, как она жаловалась на свою судьбу учителю.
– Правда ли это? Что-то мне не верится. Она – девка с характером, большая привередница. Не дай аллах, если такая вдруг попадет в наш аул. Пусть выходит за кого угодно, только не за наших джигитов.
– Напрасно на нее люди наговаривают. Менди-кыз – дочь довольно состоятельного человека. Она училась в школе, а Хакиму как раз такая и нужна.
Быстро разлетелась молва по всем окрестным аулам о том, что Хаким собирается жениться на сестре учителя. Эта новость вызвала разные толки; одни недоумевали, другие были явно против этого брака, а третьи, которые, очевидно, ничего не знали о родственных связях между Хакимом и Загипой, с одобрением относились к их намерениям.
3
Как-то совсем недавно в аул учителя Халена приехала погостить кудаша Менди-кыз. В честь ее молодежь устроила вечеринку. Пригласили почти всех джигитов и девушек из окрестных аулов, расположившихся на летовку в междуречье. Это и была как раз та вечеринка, о которой вспоминали Маум и Хадиша у пруда.
Едва зашло солнце и первые вечерние тени поползли по траве, к юртам Халена стала стекаться молодежь. Приезжали группами и поодиночке, верхами и на подводах, и вскоре обе юрты до отказа наполнились гостями. Оживленно было во всем ауле, как на Джамбейтинской ярмарке.
Возбужденные и радостные гости, с нетерпением ожидая начала веселья, громко переговаривались между собой, делились новостями, шутили и смеялись. Девушки, шелестя подолами шелковых платьев и позвякивая серьгами, таинственно перешептывались, лукаво посматривая на джигитов. Влюбленные пары обменивались молчаливыми, только им одним понятными загадочными взглядами. Кокетливые и говорливые молодайки, ловя на себе робкие взгляды джигитов, весело щебетали, изощряясь в острословии.
Возле юрт шумела ватага ребятишек. Как юркие чебаки, они ныряли между толпившимися гостями и на окрики отвечали звонким смехом. Маленький Адильбек пробрался в юрту. Прижавшись головой к решетке, он пристально и чутко, как старый сайгак, стал наблюдать за братом. Он видел, как девушки украдкой бросали на Хакима нежные взгляды, и это радовало гордого мальчика. Адильбек думал о том, что придет время, и он станет таким же, как брат, – образованным и красивым, и на него будут заглядываться девушки; мысли мальчика витали где-то под самым куполом юрты. «Мой брат – самый красивый и умный джигит», – оглядев всех присутствующих в юрте, подумал Адильбек. Он по пальцам сосчитал, сколько было гостей из других аулов. Почти все джигиты и девушки, кроме кудаши, были ему знакомы. Кудаша Менди-кыз сидела на почетном месте, рядом с Загипой и Задой. Желтый свет подвешенной к шанраку керосиновой лампы хорошо освещал ее круглое красивое лицо с тонкими бровями, открытым прямым лбом и родинкой на щеке. Родинка на щеке Адильбеку показалась знакомой. «У кого же я видел на щеке точно такую же родинку? – вспоминал он. – А-а, у Макки… Значит, Менди-кыз и Макка – сестры. Конечно, они так похожи друг на друга, как две капли воды. И глаза у них одинаковые, большие и черные, как смородина… Пойду позову ребят, чтобы посмотрели на кудашу…» Адильбек отошел от решетки и стал протискиваться к выходу.
– Отстань, чего ты прицепился ко мне как репей, – оттолкнула Шолпан Аманкула, пытавшегося в темноте обнять и поцеловать ее. Она шагнула вперед и остановилась в полосе света, падавшего из двери, раздумывая, заходить или не заходить в юрту.
Заметив Хакима, Шолпан решила войти. Переступив порог, она примкнула к толпившимся у стены девушкам и молодайкам и стала с любопытством и завистью оглядывать кудашу. «Кто же будет тем счастливым джигитом, которого посадят рядом с этой красавицей? – подумала Шолпан. – На кого Менди-кыз обратит внимание? На Хакима?!.» Ревниво забилось сердце молодой женщины от этой догадки. Хаким стоял к ней спиной, худощавый, плечистый и стройный, словно специально созданный для любви; начавшие отрастать волосы колечками вились на его красивом затылке. Шолпан страстно хотелось немедленно увести отсюда Хакима, увести, обнять и расцеловать, чтобы он принадлежал только ей одной; она двинулась было к Хакиму, но тут же остановилась, поняв всю бессмысленность и бестактность своего поступка, да и не знала, не была уверена, пойдет ли он с ней или откажется. Девушки заметили, как пристально Шолпан смотрела на Хакима, и, очевидно, поняв ее намерения, начали перешептываться, бросая косые взгляды на молодую женщину. Шолпан засмущалась и опустила глаза. «Он красивый, ученый, сын известного и уважаемого в округе хаджи. А я кто? Бедная вдовушка… – с горечью подумала Шолпан. – Разве он когда-нибудь полюбит меня? – Но, гордая и самолюбивая, она тут же возразила сама себе: – Полюбит! Разве я не красивая, разве на меня не засматриваются джигиты? Стоит мне только захотеть, любого покорю. Во всех аулах на джайляу меня называют: „Красавица Шолпан!“, „Бойкая Шолпан!“ Ну кто здесь из девушек может сравниться со мной? Разве только эта воображуха и грамотейка кудаша? А остальные даже не умеют как следует принять джигита и напоить его чаем… Может, худощавая Загипа затмит мою красоту? Посмотрим!..»
В юрту вошел Сулеймен, и сразу все стихли. Он больше всех принимал участие в организации вечеринки и был избран ее руководителем.
– А ну, дайте дорогу! – весело проговорил он, проходя в центр круга.
Молодежь потеснилась, уступила дорогу. Шолпан еще теснее прижалась к стенке. Она равнодушно посмотрела на мирзу Жартая, важно шагавшего за Сулейменом, и снова повернулась к Хакиму. Жартай улыбался. Сытое, румяное лицо его дышало довольством. Наглые, сластолюбивые глаза его скользнули по толпе и остановились на Шолпан. Оценивающим взглядом он посмотрел на ее высокие тугие груди. Шолпан нахмурила брови и спряталась за спину какой-то девушки. Мирза ухмыльнулся, он успел ей дважды подмигнуть.
Сын бывшего волостного управителя, мирза Жартай рос в холе и достатке, родители ни в чем ему не отказывали. С детских лет привык он к почету и уважению, считал себя самым умным и интересным джигитом и смотрел на всех свысока. Молодежь недолюбливала самодовольного, чванливого байчука, но особенно ненавидел его Аманкул. Сейчас, заметив, как Жартай похотливо посмотрел на Шолпан и подмигнул ей, он вспыхнул, лицо залилось краской и невольно сжались кулаки.
– Как на свою суженую смотрит… – буркнул Аманкул, с ненавистью посмотрев на Жартая. Затем повернулся к Сулеймену и полушепотом проговорил: – Отвел бы лучше на ярмарку этого байчука да и продал там!..
Жартай сделал вид, что не расслышал, о чем говорил Аманкул, лишь чуть изменился в лице. Сулеймен неодобрительно нахмурил брови, а девушки и молодайки, толпившиеся у дверей, испуганно переглянулись и зашушукались.
Вся забота об устройстве гостей лежала на руководителе вечеринки Сулеймене. Он провел знатного Жартая на почетное место и усадил рядом с кудашой Менди-кыз. Затем стал рассаживать попарно остальных гостей. Когда все было закончено, он подал знак кому-то, стоявшему у дверей, чтобы тот пригласил в юрту акына. Широко шагнув через порог, в юрту вошел стройный джигит лет двадцати – двадцати двух, с бронзовым от загара, выразительным лицом. В правой руке он держал домбру. Снова наступила тишина, все посмотрели на вошедшего. Это был Нурым, любимец молодежи, смелый и веселый джигит, прославленный акын, без которого не проходила ни одна вечеринка в округе. За ним вошли еще несколько джигитов, составлявших почетную свиту акына. Вскинув домбру и стремительно пробежав гибкими пальцами по струнам, Нурым слегка поклонился руководителю вечеринки и запел:
Начну, коль велишь ты, Сулеш-ага,
Могу я хорошие песни слагать,
Гостям их отдам, свои песни-дары…
Привет вам, друзья, от акына Нурыма!
Сулеймен, улыбаясь, широким жестом пригласил певца на почетное место. Загипа и Зада подвинулись, и Нурым сел рядом с Менди-кыз. Лихо сдвинув на затылок круглую каракулевую шапку, он снова ударил по струнам домбры и запел скороговоркой:
Я вам эту песню пою, кудаша,
Пусть будет она, как и вы, хороша
Как лебедь по синим озерным волнам,
На вечер веселый вы прибыли к нам.
Вы всех покорили своей красотой,
Вы стали на вечере нашей душой,
Джигиты не сводят с вас пристальных глаз,
Горят, словно солнце, браслеты на вас,
Нежны ваши пальцы, а брови тонки,
А черные косы – не косы, венки,
А голос – не голос, а трель соловья,
Да разве все выскажет песня моя!
Завидуют девушки вашей судьбе,
Вы – как воскресшая Кыз-Жибек!
Едва певец смолк, как со всех сторон послышались одобрительные возгласы:
– Пой, Нурым, пой!
– Рассыпай свои жемчуга, наша гостья достойна, чтобы славить ее!..
– Правильно! Чем она не Кыз-Жибек!..
Менди-кыз встала, низко поклонилась певцу и подарила ему шелковый платок. В глазах кудаши светилась ласка и теплота. Поблагодарив ее, Нурым окинул довольным взглядом гостей, половчее взял домбру и снова запел, восхваляя теперь уже всех присутствующих веселой, задорной песней.
Кудаша Менди-кыз приходилась свояченицей учителю Халену. Она была образованной, умной и красивой девушкой. Засватал ее какой-то богатый жених из дальних аулов. Хотела или не хотела того Менди-кыз, но о ней упорно в степи распространялись слухи, что жениха своего она не любит и выходит за него поневоле. Слышал об этом и Жартай. На вечеринке, когда его посадили рядом с почетной гостьей, красавицей Менди-кыз, он нисколько не сомневался, что легко покорит обаятельную девушку, будет иметь у нее успех. Но Менди-кыз холодно отнеслась к ухаживаниям самодовольного мирзы: сухо ответила на его приветствие и затем так же сухо и коротко отвечала на его вопросы. Жартай был озадачен, он никак не мог понять, отчего девушка так равнодушна к нему, обиделся на нее и решил отомстить ей. Он стал выжидать подходящий момент, чтобы вставить какое-нибудь оскорбительное для кудаши слово. Менди-кыз, разговаривая с Загипой, настолько отвернулась от мирзы, что он видел только ее спину.
– Загипа, – щуря хитрые глаза, обратился Жартай к сестре учителя, – ты даже не соблаговолила сказать, как величать твою красавицу кудашу. Может, ее просто по приметам, называть, например по родимому пятну на лице, а? Или, как назвал ее этот шут Нурым, – бала? Да она уже который год невестится!..
Кудаша молча выслушала полные желчи слова мирзы и даже не взглянула в его сторону. Она смотрела на какого-то джигита, который пел новую, незнакомую ей песню. Но Загипа приняла близко к сердцу язвительную речь Жартая. Щеки ее зарделись, она тут же ответила:
– Жартай-ага, как величают мою кудашу, знают даже дети нашего аула. Если это правда, что вы до сих пор не знаете, как ее зовут, то могу сказать: Менди-кыз. Это красивое имя, и Нурым правильно произнес его. Нурым верно сказал, что наша Менди-кыз – баловница судьбы. Вам, Жартай-ага, совсем не к лицу так оскорбительно отзываться о Нурыме и называть его шутом. Он не шут, а настоящий джигит. Неплохо было бы, если бы каждый из нас родился таким певцом, как Нурым!..
С самого начала вечеринки Загипа была недовольна Жартаем, возмущалась его развязностью и самодовольством, и теперь, как ни старалась говорить сдержанно, в ее голосе все же чувствовалось негодование.
– Есть, Загипа, такая присказка: «Кто не совестливый, тот станет певцом, кто не ленится, тот будет сапожником…» Ты говоришь, что Нурым – непревзойденный певец? Ну, милая, значит, ты просто не видела в жизни настоящих певцов. А такие песни, что поет Нурым, всякий может спеть.
– В таком случае почему бы и вам не спеть «Той бастар»?
– О нет, я никогда не был и не собираюсь быть бродячим шутом. Кто, ответь мне, кроме шутов, может восхвалять на тоях девушек, которые никак не заслуживают похвалы? Разумеется, только шуты. Вот и оставим это занятие для Нурыма.
Менди-кыз чувствовала себя неловко, тяготилась тем, что возле нее посадили заносчивого мирзу, как всеми почитаемого джигита. Она молча переносила все его колкости, выжидая, что, может быть, Жартай угомонится, но оскорбительные слова в адрес акына Нурыма, к которому с уважением отнеслась молодежь, окончательно вывели ее из терпения.
– Послушай, Загипа, – заговорила Менди-кыз, – поведение этого уважаемого аги, как ты называешь его, дает повод думать, что он далеко не из тех, кто почитает мудрый обычай оказывать честь ближнему, уважение достойному.
Мгновенно шум и смех в юрте смолкли, все стали прислушиваться к словам кудаши.
– Если этого человека, – продолжала Менди-кыз, – представили мне как первого джигита в вашем ауле, то нам на этой вечеринке вместо любезностей придется, очевидно, выслушивать только грубые слова: шут, баламут, сапожник… Нечего сказать, это вполне подходящие слова для тех невоспитанных, которые лишь способны гоняться за телятами.
Джигиты и девушки молча переглянулись, ожидая, что ответит на это Жартай. По юрте пробежал шепот.
Мирза повернул голову в сторону кудаши и нервно и быстро заговорил:
– Ты только-только переступила порог, а уже позволяешь себе порочить джигитов нашего аула. Если, кудаша, полагаешь, что ты слишком умна, то тебе прежде всего следовало бы поделиться умом со своим женихом и сделать его беспорочным. Тогда ты без огорчений проводила бы с ним вечера!..
Жартай самодовольно откинулся на подушки, посматривая на молча сидевших джигитов и девушек. Взгляд его остановился на Хакиме, который стоял почти возле самого выхода и, хмурясь, о чем-то разговаривал с Шолпан. Но, очевидно, его не очень увлекла беседа, потому что он то и дело зло посматривал на Жартая, словно намеревался подойти к нему и пустить в дело кулаки. «Злится, наверное, что я назвал его брата шутом, – подумал Жартай. – Этот отпрыск сумасбродного Жунуса тоже строит из себя образованного, из кожи лезет, чтобы выдать себя за умника… Глупец!..» Но как бы Жартай мысленно ни храбрился, он боялся встречи с Хакимом и Нурымом, чувствовал, что не сможет одолеть их ни острым словом, ни тем более силой. Он с тревогой стал озираться по сторонам – Нурыма в юрте не было. Это немного успокоило Жартая. Будь Нурым в юрте, он никогда бы не простил мирзе оскорбления, высмеял бы при всех и, что еще хуже, мог бы просто избить. «Не надо бы мне называть его имени», – укорял себя за оплошность Жартай. Но он ничем не выдал своего волнения, по-прежнему сидел важно, гордо запрокинув голову.
– Никто пороков у ваших джигитов и не думал выискивать, – возразила Менди-кыз. – Все, что вы сказали сейчас, – лучшее подтверждение вашей невоспитанности. Я никогда не жаловалась вам на своего будущего спутника жизни, ваши советы совершенно неуместны и глупы. Имеет он какие-нибудь пороки или не имеет, до этого вам нет дела. Пусть это вас не беспокоит. Вы его не знаете.
– Знаю, кое-что знаю. Как говорится, разве аллах не услышит шепота? Чего скрывать, ведь ты же не любишь своего жениха. Но, кудаша, какая бы ты ни была строптивая, тебя уже заарканили. Сорок семь голов скота – хороший калым. За такой калым любую куда угодно отдадут. Не спасешься и ты.
– Ну, это еще как сказать!.. – воскликнула Менди-кыз. – Я другое слышала: надеялся верблюд на свой рост, да прозевал увидеть начало года. Не один мирза, бахвалясь сорокаголовым калымом, оставался с носом. Так что и ты придержи язык за зубами.
– Срезала его кудаша, насмерть срезала, – сказал Аманкул сидевшему справа сухощавому джигиту. – Жартай умеет только пялить глаза на чужих баб, а с нашей кудашой разговаривать – надо иметь голову. Здорово она его, а?.. Положила на обе лопатки, аж онемел бедняга!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Да, женеше, ты слышала, что на вечеринке-то было, а? На той вечеринке, что в честь приезда кудаши Менди-кыз устраивали? Менди-кыз замуж выходит, приезжала повидаться с родственниками… Так вот, посадили на вечеринку рядом с ней Жартая, сына бывшего волостного управителя, а она с ним даже и разговаривать не захотела. Все с Молда-балой заигрывала. Жартай обиделся и чуть было не поднял скандал. В самый разгар вечеринки ушел и увел с собой своих сестер. А после-то что было?!. Когда кудаша уехала, Шолпан наша с Молда-балой закрутила. Загипа узнала об этом и с тех пор не разговаривает с Шолпан. А ведь какими они были подружками! Говорят, Макка даже грозилась, что расскажет о проделках Шолпан ее мужу – девятилетнему Сары. Нашла же чем пугать. Какой Сары муж, у него еще молоко на губах не обсохло. А Шолпан-то, Шолпан – отчаянная женщина, она еще и с Аманкулом любовь крутит.
– Между прочим, нашего Молда-балу следовало бы женить на кудаше. Менди-кыз – хорошая девушка. Сказывали, что она недолюбливает своего жениха и выходит за него не по своей воле. Кто-то мне говорил, что собственными ушами слышал, как она жаловалась на свою судьбу учителю.
– Правда ли это? Что-то мне не верится. Она – девка с характером, большая привередница. Не дай аллах, если такая вдруг попадет в наш аул. Пусть выходит за кого угодно, только не за наших джигитов.
– Напрасно на нее люди наговаривают. Менди-кыз – дочь довольно состоятельного человека. Она училась в школе, а Хакиму как раз такая и нужна.
Быстро разлетелась молва по всем окрестным аулам о том, что Хаким собирается жениться на сестре учителя. Эта новость вызвала разные толки; одни недоумевали, другие были явно против этого брака, а третьи, которые, очевидно, ничего не знали о родственных связях между Хакимом и Загипой, с одобрением относились к их намерениям.
3
Как-то совсем недавно в аул учителя Халена приехала погостить кудаша Менди-кыз. В честь ее молодежь устроила вечеринку. Пригласили почти всех джигитов и девушек из окрестных аулов, расположившихся на летовку в междуречье. Это и была как раз та вечеринка, о которой вспоминали Маум и Хадиша у пруда.
Едва зашло солнце и первые вечерние тени поползли по траве, к юртам Халена стала стекаться молодежь. Приезжали группами и поодиночке, верхами и на подводах, и вскоре обе юрты до отказа наполнились гостями. Оживленно было во всем ауле, как на Джамбейтинской ярмарке.
Возбужденные и радостные гости, с нетерпением ожидая начала веселья, громко переговаривались между собой, делились новостями, шутили и смеялись. Девушки, шелестя подолами шелковых платьев и позвякивая серьгами, таинственно перешептывались, лукаво посматривая на джигитов. Влюбленные пары обменивались молчаливыми, только им одним понятными загадочными взглядами. Кокетливые и говорливые молодайки, ловя на себе робкие взгляды джигитов, весело щебетали, изощряясь в острословии.
Возле юрт шумела ватага ребятишек. Как юркие чебаки, они ныряли между толпившимися гостями и на окрики отвечали звонким смехом. Маленький Адильбек пробрался в юрту. Прижавшись головой к решетке, он пристально и чутко, как старый сайгак, стал наблюдать за братом. Он видел, как девушки украдкой бросали на Хакима нежные взгляды, и это радовало гордого мальчика. Адильбек думал о том, что придет время, и он станет таким же, как брат, – образованным и красивым, и на него будут заглядываться девушки; мысли мальчика витали где-то под самым куполом юрты. «Мой брат – самый красивый и умный джигит», – оглядев всех присутствующих в юрте, подумал Адильбек. Он по пальцам сосчитал, сколько было гостей из других аулов. Почти все джигиты и девушки, кроме кудаши, были ему знакомы. Кудаша Менди-кыз сидела на почетном месте, рядом с Загипой и Задой. Желтый свет подвешенной к шанраку керосиновой лампы хорошо освещал ее круглое красивое лицо с тонкими бровями, открытым прямым лбом и родинкой на щеке. Родинка на щеке Адильбеку показалась знакомой. «У кого же я видел на щеке точно такую же родинку? – вспоминал он. – А-а, у Макки… Значит, Менди-кыз и Макка – сестры. Конечно, они так похожи друг на друга, как две капли воды. И глаза у них одинаковые, большие и черные, как смородина… Пойду позову ребят, чтобы посмотрели на кудашу…» Адильбек отошел от решетки и стал протискиваться к выходу.
– Отстань, чего ты прицепился ко мне как репей, – оттолкнула Шолпан Аманкула, пытавшегося в темноте обнять и поцеловать ее. Она шагнула вперед и остановилась в полосе света, падавшего из двери, раздумывая, заходить или не заходить в юрту.
Заметив Хакима, Шолпан решила войти. Переступив порог, она примкнула к толпившимся у стены девушкам и молодайкам и стала с любопытством и завистью оглядывать кудашу. «Кто же будет тем счастливым джигитом, которого посадят рядом с этой красавицей? – подумала Шолпан. – На кого Менди-кыз обратит внимание? На Хакима?!.» Ревниво забилось сердце молодой женщины от этой догадки. Хаким стоял к ней спиной, худощавый, плечистый и стройный, словно специально созданный для любви; начавшие отрастать волосы колечками вились на его красивом затылке. Шолпан страстно хотелось немедленно увести отсюда Хакима, увести, обнять и расцеловать, чтобы он принадлежал только ей одной; она двинулась было к Хакиму, но тут же остановилась, поняв всю бессмысленность и бестактность своего поступка, да и не знала, не была уверена, пойдет ли он с ней или откажется. Девушки заметили, как пристально Шолпан смотрела на Хакима, и, очевидно, поняв ее намерения, начали перешептываться, бросая косые взгляды на молодую женщину. Шолпан засмущалась и опустила глаза. «Он красивый, ученый, сын известного и уважаемого в округе хаджи. А я кто? Бедная вдовушка… – с горечью подумала Шолпан. – Разве он когда-нибудь полюбит меня? – Но, гордая и самолюбивая, она тут же возразила сама себе: – Полюбит! Разве я не красивая, разве на меня не засматриваются джигиты? Стоит мне только захотеть, любого покорю. Во всех аулах на джайляу меня называют: „Красавица Шолпан!“, „Бойкая Шолпан!“ Ну кто здесь из девушек может сравниться со мной? Разве только эта воображуха и грамотейка кудаша? А остальные даже не умеют как следует принять джигита и напоить его чаем… Может, худощавая Загипа затмит мою красоту? Посмотрим!..»
В юрту вошел Сулеймен, и сразу все стихли. Он больше всех принимал участие в организации вечеринки и был избран ее руководителем.
– А ну, дайте дорогу! – весело проговорил он, проходя в центр круга.
Молодежь потеснилась, уступила дорогу. Шолпан еще теснее прижалась к стенке. Она равнодушно посмотрела на мирзу Жартая, важно шагавшего за Сулейменом, и снова повернулась к Хакиму. Жартай улыбался. Сытое, румяное лицо его дышало довольством. Наглые, сластолюбивые глаза его скользнули по толпе и остановились на Шолпан. Оценивающим взглядом он посмотрел на ее высокие тугие груди. Шолпан нахмурила брови и спряталась за спину какой-то девушки. Мирза ухмыльнулся, он успел ей дважды подмигнуть.
Сын бывшего волостного управителя, мирза Жартай рос в холе и достатке, родители ни в чем ему не отказывали. С детских лет привык он к почету и уважению, считал себя самым умным и интересным джигитом и смотрел на всех свысока. Молодежь недолюбливала самодовольного, чванливого байчука, но особенно ненавидел его Аманкул. Сейчас, заметив, как Жартай похотливо посмотрел на Шолпан и подмигнул ей, он вспыхнул, лицо залилось краской и невольно сжались кулаки.
– Как на свою суженую смотрит… – буркнул Аманкул, с ненавистью посмотрев на Жартая. Затем повернулся к Сулеймену и полушепотом проговорил: – Отвел бы лучше на ярмарку этого байчука да и продал там!..
Жартай сделал вид, что не расслышал, о чем говорил Аманкул, лишь чуть изменился в лице. Сулеймен неодобрительно нахмурил брови, а девушки и молодайки, толпившиеся у дверей, испуганно переглянулись и зашушукались.
Вся забота об устройстве гостей лежала на руководителе вечеринки Сулеймене. Он провел знатного Жартая на почетное место и усадил рядом с кудашой Менди-кыз. Затем стал рассаживать попарно остальных гостей. Когда все было закончено, он подал знак кому-то, стоявшему у дверей, чтобы тот пригласил в юрту акына. Широко шагнув через порог, в юрту вошел стройный джигит лет двадцати – двадцати двух, с бронзовым от загара, выразительным лицом. В правой руке он держал домбру. Снова наступила тишина, все посмотрели на вошедшего. Это был Нурым, любимец молодежи, смелый и веселый джигит, прославленный акын, без которого не проходила ни одна вечеринка в округе. За ним вошли еще несколько джигитов, составлявших почетную свиту акына. Вскинув домбру и стремительно пробежав гибкими пальцами по струнам, Нурым слегка поклонился руководителю вечеринки и запел:
Начну, коль велишь ты, Сулеш-ага,
Могу я хорошие песни слагать,
Гостям их отдам, свои песни-дары…
Привет вам, друзья, от акына Нурыма!
Сулеймен, улыбаясь, широким жестом пригласил певца на почетное место. Загипа и Зада подвинулись, и Нурым сел рядом с Менди-кыз. Лихо сдвинув на затылок круглую каракулевую шапку, он снова ударил по струнам домбры и запел скороговоркой:
Я вам эту песню пою, кудаша,
Пусть будет она, как и вы, хороша
Как лебедь по синим озерным волнам,
На вечер веселый вы прибыли к нам.
Вы всех покорили своей красотой,
Вы стали на вечере нашей душой,
Джигиты не сводят с вас пристальных глаз,
Горят, словно солнце, браслеты на вас,
Нежны ваши пальцы, а брови тонки,
А черные косы – не косы, венки,
А голос – не голос, а трель соловья,
Да разве все выскажет песня моя!
Завидуют девушки вашей судьбе,
Вы – как воскресшая Кыз-Жибек!
Едва певец смолк, как со всех сторон послышались одобрительные возгласы:
– Пой, Нурым, пой!
– Рассыпай свои жемчуга, наша гостья достойна, чтобы славить ее!..
– Правильно! Чем она не Кыз-Жибек!..
Менди-кыз встала, низко поклонилась певцу и подарила ему шелковый платок. В глазах кудаши светилась ласка и теплота. Поблагодарив ее, Нурым окинул довольным взглядом гостей, половчее взял домбру и снова запел, восхваляя теперь уже всех присутствующих веселой, задорной песней.
Кудаша Менди-кыз приходилась свояченицей учителю Халену. Она была образованной, умной и красивой девушкой. Засватал ее какой-то богатый жених из дальних аулов. Хотела или не хотела того Менди-кыз, но о ней упорно в степи распространялись слухи, что жениха своего она не любит и выходит за него поневоле. Слышал об этом и Жартай. На вечеринке, когда его посадили рядом с почетной гостьей, красавицей Менди-кыз, он нисколько не сомневался, что легко покорит обаятельную девушку, будет иметь у нее успех. Но Менди-кыз холодно отнеслась к ухаживаниям самодовольного мирзы: сухо ответила на его приветствие и затем так же сухо и коротко отвечала на его вопросы. Жартай был озадачен, он никак не мог понять, отчего девушка так равнодушна к нему, обиделся на нее и решил отомстить ей. Он стал выжидать подходящий момент, чтобы вставить какое-нибудь оскорбительное для кудаши слово. Менди-кыз, разговаривая с Загипой, настолько отвернулась от мирзы, что он видел только ее спину.
– Загипа, – щуря хитрые глаза, обратился Жартай к сестре учителя, – ты даже не соблаговолила сказать, как величать твою красавицу кудашу. Может, ее просто по приметам, называть, например по родимому пятну на лице, а? Или, как назвал ее этот шут Нурым, – бала? Да она уже который год невестится!..
Кудаша молча выслушала полные желчи слова мирзы и даже не взглянула в его сторону. Она смотрела на какого-то джигита, который пел новую, незнакомую ей песню. Но Загипа приняла близко к сердцу язвительную речь Жартая. Щеки ее зарделись, она тут же ответила:
– Жартай-ага, как величают мою кудашу, знают даже дети нашего аула. Если это правда, что вы до сих пор не знаете, как ее зовут, то могу сказать: Менди-кыз. Это красивое имя, и Нурым правильно произнес его. Нурым верно сказал, что наша Менди-кыз – баловница судьбы. Вам, Жартай-ага, совсем не к лицу так оскорбительно отзываться о Нурыме и называть его шутом. Он не шут, а настоящий джигит. Неплохо было бы, если бы каждый из нас родился таким певцом, как Нурым!..
С самого начала вечеринки Загипа была недовольна Жартаем, возмущалась его развязностью и самодовольством, и теперь, как ни старалась говорить сдержанно, в ее голосе все же чувствовалось негодование.
– Есть, Загипа, такая присказка: «Кто не совестливый, тот станет певцом, кто не ленится, тот будет сапожником…» Ты говоришь, что Нурым – непревзойденный певец? Ну, милая, значит, ты просто не видела в жизни настоящих певцов. А такие песни, что поет Нурым, всякий может спеть.
– В таком случае почему бы и вам не спеть «Той бастар»?
– О нет, я никогда не был и не собираюсь быть бродячим шутом. Кто, ответь мне, кроме шутов, может восхвалять на тоях девушек, которые никак не заслуживают похвалы? Разумеется, только шуты. Вот и оставим это занятие для Нурыма.
Менди-кыз чувствовала себя неловко, тяготилась тем, что возле нее посадили заносчивого мирзу, как всеми почитаемого джигита. Она молча переносила все его колкости, выжидая, что, может быть, Жартай угомонится, но оскорбительные слова в адрес акына Нурыма, к которому с уважением отнеслась молодежь, окончательно вывели ее из терпения.
– Послушай, Загипа, – заговорила Менди-кыз, – поведение этого уважаемого аги, как ты называешь его, дает повод думать, что он далеко не из тех, кто почитает мудрый обычай оказывать честь ближнему, уважение достойному.
Мгновенно шум и смех в юрте смолкли, все стали прислушиваться к словам кудаши.
– Если этого человека, – продолжала Менди-кыз, – представили мне как первого джигита в вашем ауле, то нам на этой вечеринке вместо любезностей придется, очевидно, выслушивать только грубые слова: шут, баламут, сапожник… Нечего сказать, это вполне подходящие слова для тех невоспитанных, которые лишь способны гоняться за телятами.
Джигиты и девушки молча переглянулись, ожидая, что ответит на это Жартай. По юрте пробежал шепот.
Мирза повернул голову в сторону кудаши и нервно и быстро заговорил:
– Ты только-только переступила порог, а уже позволяешь себе порочить джигитов нашего аула. Если, кудаша, полагаешь, что ты слишком умна, то тебе прежде всего следовало бы поделиться умом со своим женихом и сделать его беспорочным. Тогда ты без огорчений проводила бы с ним вечера!..
Жартай самодовольно откинулся на подушки, посматривая на молча сидевших джигитов и девушек. Взгляд его остановился на Хакиме, который стоял почти возле самого выхода и, хмурясь, о чем-то разговаривал с Шолпан. Но, очевидно, его не очень увлекла беседа, потому что он то и дело зло посматривал на Жартая, словно намеревался подойти к нему и пустить в дело кулаки. «Злится, наверное, что я назвал его брата шутом, – подумал Жартай. – Этот отпрыск сумасбродного Жунуса тоже строит из себя образованного, из кожи лезет, чтобы выдать себя за умника… Глупец!..» Но как бы Жартай мысленно ни храбрился, он боялся встречи с Хакимом и Нурымом, чувствовал, что не сможет одолеть их ни острым словом, ни тем более силой. Он с тревогой стал озираться по сторонам – Нурыма в юрте не было. Это немного успокоило Жартая. Будь Нурым в юрте, он никогда бы не простил мирзе оскорбления, высмеял бы при всех и, что еще хуже, мог бы просто избить. «Не надо бы мне называть его имени», – укорял себя за оплошность Жартай. Но он ничем не выдал своего волнения, по-прежнему сидел важно, гордо запрокинув голову.
– Никто пороков у ваших джигитов и не думал выискивать, – возразила Менди-кыз. – Все, что вы сказали сейчас, – лучшее подтверждение вашей невоспитанности. Я никогда не жаловалась вам на своего будущего спутника жизни, ваши советы совершенно неуместны и глупы. Имеет он какие-нибудь пороки или не имеет, до этого вам нет дела. Пусть это вас не беспокоит. Вы его не знаете.
– Знаю, кое-что знаю. Как говорится, разве аллах не услышит шепота? Чего скрывать, ведь ты же не любишь своего жениха. Но, кудаша, какая бы ты ни была строптивая, тебя уже заарканили. Сорок семь голов скота – хороший калым. За такой калым любую куда угодно отдадут. Не спасешься и ты.
– Ну, это еще как сказать!.. – воскликнула Менди-кыз. – Я другое слышала: надеялся верблюд на свой рост, да прозевал увидеть начало года. Не один мирза, бахвалясь сорокаголовым калымом, оставался с носом. Так что и ты придержи язык за зубами.
– Срезала его кудаша, насмерть срезала, – сказал Аманкул сидевшему справа сухощавому джигиту. – Жартай умеет только пялить глаза на чужих баб, а с нашей кудашой разговаривать – надо иметь голову. Здорово она его, а?.. Положила на обе лопатки, аж онемел бедняга!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89