Хатч продолжил карабкался вниз по лестнице, которая обогнула крупный валун. Добравшись до последней ступеньки, сделал ещё шаг, и нога утонула в дурно пахнущей тине. Он осмотрелся, замирая от ужаса.
Малин очутился в небольшой комнатушке, некогда вырезанной в жёсткой валунной глине. Помещение походило на тесную тюремную камеру, со всех сторон окружённую каменными стенами. Но затем он увидел, что одна из стен не достаёт до пола. В действительности, то, что он посчитал стеной, оказалось массивной гранью обтёсанного камня правильной формы.
Найдельман посветил под глыбу. Там показался отблеск чего-то белого.
В висках застучало. Хатч шагнул ближе и наклонился. Вытащив из-за пояса фонарик, щелчком его включил.
Под камнем оказался скелет, плотно прижатый скалой. Бейсболка с надписью «Ред-Сокс» по-прежнему свисала с черепа, из-под неё торчали пряди коричневых волос. На грудной клетке держалась полусгнившая футболка, ещё ниже – пара потрёпанных хлопчатобумажных шорт. Они всё ещё висели на ремне. Из-под ткани высунулось костяное колено. На правую ногу был надет красный высокий кроссовок, а левая оказалась под камнем и утонула в полужидкой массе.
Одна часть Малина продолжила отвлечённо анализировать обширные переломы рук и ног, выбитые рёбра, раздавленный череп. Джонни – а это мог быть только Джонни – пал жертвой одной из ловушек Макаллана, подобной той, что убила Вопнера. Но без каски, способной замедлить движение камня, смерть пришла намного быстрее. По крайней мере, на это можно было надеяться.
Он протянул руку, с нежностью прикоснувшись к козырьку бейсболки. Любимая кепка Джонни, подписанная самим Джимом Лонборгом. Отец купил её перед поездкой в Бостон, в тот день, когда «Ред-Сокс» победили и взяли приз. Пальцы двинулись вниз, погладили прядь волос, затем провели линию по челюсти и подбородку, по смятой грудной клетке, по костям руки до самого запястья. Словно зачарованный, Малин не упускал из вида ни единой детали – отвлечённое и, однако, такое непостижимо чёткое ощущение, которое время от времени приходит во сне. В такие моменты любые мелочи врезаются в мозг с неимоверной ясностью.
В замогильной тиши подземелья Хатч не двигался с места, баюкая в руке тонкие, словно у птицы, холодные кости.
38
Хатч направил ялик «Плэйн Джейн» за Крэнберри-Нек в широкий медленный поток реки Пассабек. Подплывая к берегу, бросил взгляд через плечо; Бёрнт-Хэд в трёх милях за спиной – красноватое пятнышко на фоне южного горизонта. В утреннем летнем воздухе уже чувствовалась прохлада – туманное обещание зимы.
Малин не выключал старательно пыхтящий мотор, сосредоточенно думая ни о чём.
Вдали от моря река сузилась, её воды позеленели, стали спокойными. Теперь он проплывал мимо местечка, которое в детстве называл «домами миллионеров» – серии высоких «коттеджей» постройки девятнадцатого столетия, украшенных башенками, фронтонами и мансардными крышами. Ребёнок с жёлтым зонтиком, одетый в потрясающе несовременный передник, помахал ему с крыльца рукой, когда Хатч проплыл мимо.
Вдали от моря ландшафт стал мягче. Скалистые берега уступили место низким пляжам, усыпанным галькой, а лиственницы сменились покрытыми мхом дубами и вереницей берёз. Малин проплыл мимо полуразрушенного пирса, затем мимо рыбачьей хижины на сваях. Осталось недолго. Ещё один изгиб реки, и он на месте: пляж с галькой, который он так хорошо запомнил, заключённый между громадными, невероятными двадцатифутовыми башнями, сложенными из устричных раковин. Никого. Впрочем, он и так знал, что здесь никого не будет. Большую часть жителей Стормхавэна и Блэк-Харбора ничуть не интересуют ни стоянки доисторических индейцев, ни груды раковин, оставшихся после них. Большую, но не всех: именно сюда профессор Хорн вытащил их с братом одним прекрасным, ясным и погожим днём. Лишь за сутки до смерти Джонни.
Малин вытянул лодку на берег и вытащил из носовой части потрёпанный набор красок и складной стул. Осмотревшись, выбрал для себя место под одинокой берёзой, в тени, где краски не засохли бы в жаре от солнца. Доктор оставил краски и стул в тени дерева, после чего вернулся к лодке за сложенным мольбертом и папкой.
Подготовив всё к работе, снова посмотрел по сторонам, выбирая тему и наиболее удачный вид, мысленно группируя элементы ландшафта. Усевшись, посмотрел на пейзаж сквозь рамку, прищурился, чтобы точнее понять распределение цвета и массы. Светло-серые устричные столбы на переднем плане идеально контрастировали с далёкой пурпурной горой Маунт-Ловелл. Даже карандашный набросок был не нужен – Хатч мог сразу взяться за акварель.
Раскрыв папку, он бережно вытянул объёмный лист дорогой бумаги холодной прессовки. Малин прицепил её к мольберту, а затем оценивающе провёл кончиками пальцев по чистому полотну. Дико дорогая, она оправдывала себя до последнего пенни. Шершавая, отлично держала краску. На ней легче давались мелкие детали, даже если наносить мазки поверх краски – как он предпочитал.
Хатч снял с каждой кисти картонный колпачок. Внимательно посмотрел, что у него имеется: кисть с тупым концом, пара с круглыми, одна кисть из козлиных волос и одна старая плоская, в четверть дюйма – для работы над облаками на границе земли и неба. После этого Малин наполовину залил палитру водой. Вытянул из набора тюбик небесно-голубой краски, выдавил её в выемку и размешал, злясь на повреждённую руку, которая упрямо не желала заживать. Хатч увлажнил бумагу кусочком ваты, затем какое-то время смотрел на ландшафт. Наконец, глубоко вдохнув, опустил кисточку в краску и нанёс первый мазок – синюю горизонтальную черту над двумя третями листа.
Когда кисть коснулась бумаги и прочертила жирную широкую линию, Хатч почувствовал, как внутри словно подалась туго сжатая пружина. Какое же это облегчение – рисовать такой пейзаж; словно сам очищаешься! И ему показалось в каком-то роде уместным, что ли, снова сюда вернуться. За годы, что минули после смерти Джонни, он не мог заставить себя ещё раз побывать рядом с индейскими колоннами из ракушек. А теперь, вернувшись в Стормхавэн четверть века спустя – и, в особенности, сейчас, когда нашлось тело брата – Хатч почувствовал, что перешёл некий рубеж. Да, это больно, но с этим пришёл и конец боли. Кости брата найдены. Быть может – если он на то решится – их поднимут из земли, где они так долго лежали. Может статься, наступит время, и они смогут понять дьявольский механизм, умертвивший Джонни. Но даже это сейчас не так важно. Теперь Малин мог перевернуть страницу и двигаться дальше.
Хатч вернулся к рисунку – пришло время писать передний план. Каменные голыши пляжа чуть ли не один к одному совпадали с жёлтой охрой. А если смешать охру с тюбиком серого, ему удалось бы передать и цвет колонн из ракушек.
Потянувшись к другой кисти, Малин услышал звук моторки, идущей вверх по течению. Подняв голову, он увидел знакомую фигуру, осматривающую берега – загорелая кожа под широкополой соломенной шляпой. Бонтьер, увидев его, улыбнулась и махнула рукой, а затем не спеша повернула к берегу и выключила мотор.
– Изобель! – крикнул он.
Она упёрла лодку носом в пляж и направилась к нему, попутно снимая шляпу и отбрасывая за спину длинные волосы.
– Я шпионила за тобой с почты. У них там такая миленькая старая подзорная труба. Увидела, что ты заплыл в устье, и не смогла пересилить любопытство.
Значит, вот как она себя ведёт , – подумал он. Как всегда. Ни тебе сопереживаний, ни увлажнённых глаз, ни приторных замечаний о том, что случилось вчера. Малин почувствовал огромное облегчение.
Бонтьер указала большим пальцем вниз по течению.
– Ничего себе домики!
– Группа богатых нью-йоркских семей постоянно приезжали в Блэк-Харбор на лето, – ответил Малин. – Построили все эти дома. FDR проводил лето на острове Кампобелло, в десяти милях севернее.
– FDR? – нахмурившись, переспросила Бонтьер.
– Президент Рузвельт.
Она кивнула.
– Ах, да. Вы, американцы, обожаете лепить аббревиатуры на своих президентов. JFK. LBJ FDR – Франклин Делано Рузвельт; JFK – Джон Фитцджеральд Кеннеди; LBJ – Линдон Бэйнс Джонсон. – прим. пер .
, – заметила она и широко распахнула глаза. – Но что это? Ты рисуешь?! Monsieur le docteur , ну никак не ожидала от тебя такой выразительности.
– Погоди судить, дождись конечного результата, – откликнулся он, короткими мазками зарисовывая пляж. – Заинтересовался ещё в медицинской школе. Рисование помогало сбросить напряжение. И предпочитаю акварели – в особенности для таких пейзажей.
– И каков сам ландшафт! – воскликнула Бонтьер, указывая на индейские колонны. – Mon dieu , что за громадины!
– Ага. Предположительно, устричные раковины в самом низу насчитывают три тысячи лет, а сверху – всего четыреста. В начале семнадцатого века индейцев вынудили уйти, – поведал Хатч и жестом указал вверх по течению. – Вдоль реки рассыпаны доисторические индейские стоянки. Ещё одно интересное местечко – Микмак, на острове Рэкиташ.
Бонтьер вскарабкалась на усыпанный ракушками берег к подножию ближайшей колонны.
– Но почему они оставили здесь все эти ракушки? – крикнула она.
– Никто не знает. Это же чёртова уйма работы. Помню, как-то читал, что у них у них была для этого некие религиозные причины.
Бонтьер расхохоталась.
– Вот как. Религиозные. Мы, археологи, всегда так говорим, когда чего-то не понимаем.
Хатч поменял кисточку.
– Скажи-ка, Изобель, – спросил он. – Чем я обязан твоему визиту? Уверен на все сто – ты можешь провести воскресенье поинтереснее, чем в погонях за старыми медиками.
Лицо Бонтьер осветилось озорной улыбкой.
– Я хотела выяснить, почему ты не попросил меня о новом свидании.
– Почему, спрашиваешь? Я просто понял, что ты считаешь меня хилым камышом. Помнишь свои слова насчёт того, что у нас, северян, из костей ушла вся жизненная сила?
– Ах, да! Но я бы не назвала тебя хилым камышом, если правильно понимаю термин. Наверное, спичка – аналогия получше, non ? Что тебе нужно, так это правильная женщина – она тебя воспламенит, – ответила она и беспечно запустила ракушкой в воду. – Но единственная проблема – убедиться, что ты не выгоришь слишком быстро.
Хатч вернулся к пейзажу. В разговорах такого плана Бонтьер непобедима.
Археолог снова подошла к нему.
– К тому же я опасалась, что ты встречаешься с другой женщиной.
Малин поднял голову.
– Да-да, как же её зовут? Жена пастора. Твоя давняя, давняя подруга.
– Она тем для меня и есть, – произнёс Хатч, чуть резче, чем намеревался. – Просто подруга.
Бонтьер с любопытством сверлила его взглядом, и он вздохнул.
– Она недвусмысленно дала мне понять.
– И ты разочарован, – изогнув брови, заметила археолог.
Хатч опустил кисть.
– По правде говоря, я даже не знал, чего ожидать от моего возвращения. Но она ясно дала понять, что наши отношения в прошлом. Написала в письме, если говорить начистоту. И это больно. Но – знаешь что? Она абсолютно права.
Бонтьер продолжила смотреть на него, на лице расцвела улыбка.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Малин. – Доктор со своими любовными проблемами? У самой, поди, грешки водятся.
Бонтьер расхохоталась, отказываясь проглотить наживку.
– Я улыбаюсь с облегчением, monsieur . Но ты, очевидно, совершенно во мне не разобрался, – при этих словах она ласково провела пальцем по его запястью. – Я люблю эту игру, comprends ? Но только правильному мужчине позволю себя поймать. Мамочка вырастила из меня ревностную католичку.
Хатч удивлённо воззрился на неё. Затем снова взялся за кисть.
– Я думал, ты сегодня запрёшься с Найдельманом, и вы будете сидеть за картами и диаграммами.
По её лицу промелькнула тень. Смена темы, видимо, пришлась ей не по вкусу.
– Нет, – ответила она. Хорошее настроение бесследно исчезло. – У капитана больше нет терпения заниматься археологией. Ему нужно быстрей, быстрей, vitement , и к чёрту всё остальное. Сейчас он в Колодце, готовится копать. Ни поисков артефактов, ни стратиграфического анализа… Для меня это невыносимо.
Не веря своим ушам, Хатч посмотрел на неё.
– Капитан работает сегодня?
Работа в воскресенье, когда в медпункте никого – грубое нарушение техники безопасности.
Бонтьер кивнула.
– Как только выяснили, что это шпиль, он стал одержим. Не думаю, что он за всю неделю вообще сомкнул глаз, настолько занят. Но, что интересно, несмотря на весь пыл, ему потребовалось два дня, чтобы попросить помощи у моего милого землекопа! Я снова и снова твердила ему, что Christophe , который столько знает об архитектуре – тот самый человек, который нужен для восстановления опор. Но он, казалось, пропускал всё мимо ушей, – сказала она и покачала головой. – Я никогда его не понимала, а сейчас, кажется, понимаю ещё меньше.
Какой-то миг Хатч раздумывал, не рассказать ли о тревоге Найдельмана насчёт саботажника, но решил, что не стоит. Хотел поделиться информацией о найденных им документах, но решил, что и это может обождать. Вообще всё может подождать. Пусть Найдельман копает в воскресенье, раз ему невтерпёж. Сегодня выходной, чёрт побери, и всё, что нужно ему, Малину, – закончить пейзаж!
– Пора браться за Маунт-Ловелл, – произнёс доктор, кивая на тёмную гору вдали.
Бонтьер смотрела, как он обмакивает кисть в серый цвет, примешивает толику кобальтовой сини и кладёт на бумагу толстый мазок, за границу между небом и землёй. Затем, сняв с мольберта доску, Малин перевернул рисунок вверх ногами, выжидая, покуда свежая краска не затечёт за горизонт. Лишь после этого он снова перевернул доску и вернул её на место.
– Mon dieu ! Где ты этому научился?
– Во всём свои маленькие хитрости, – ответил Малин, промывая щетинки и складывая тюбики в коробку. Он поднялся на ноги. – Ей надо подсохнуть. Почему бы нам не слазить наверх?
Они вскарабкались на колонну повыше, под ногами захрустели ракушки. Оказавшись на вершине, Хатч бросил взгляд на реку, поверх лодок. В окрестной дубовой роще копошились птички, воздух был чистым и тёплым; если шторм и собирался, то явных признаков этого пока не было. Вверх по реке не было видно ни малейших следов человека, лишь изгибы синей воды и вершины деревьев, местами перемежающиеся лугами. Пейзаж протянулся вдаль, насколько хватало глаз.
– Magnifique , magnifique (фр.) – восхитительно. – прим. пер .
– сказала Бонтьер. – Что за волшебное место!
– Я частенько бывал здесь с Джонни, – откликнулся Хатч. – Старый школьный учитель время от времени приводил нас сюда по воскресеньям. В последний раз мы с ним были тут за день до его смерти.
– Расскажи о нём, – бесхитростно попросила Бонтьер.
Хатч молча присел, и ракушки зашуршали и затрещали под его весом.
– Ну, – сказал он, – ему нравилось верховодить. В Стормхавэне было не так уж много детей, поэтому мы чуть ли не всё время были вместе. Думаю, мы были друзьями – по крайней мере, когда он переставал меня мутузить.
Бонтьер рассмеялась.
– Он обожал всё, связанное с природоведением – ещё больше, чем я. У него была потрясающая коллекция бабочек, камешков и окаменелостей. Он знал названия всех созвездий – даже собрал свой телескоп.
Малин откинулся на спину, опираясь на локти, и бросил взгляд в заросли деревьев.
– Джонни добился бы в жизни чего-нибудь совершенно невероятного. Думаю, это одна из причин, по которой я так много работал, закончил Медицинскую школу Гарварда, – чтобы хоть как-то восполнить случившееся.
– Что восполнить? – негромко переспросила Бонтьер.
– Это была моя идея – отправиться на остров Рэгид, – ответил Хатч.
Бонтьер и на этот раз не стала произносить избитые банальности, и Малин снова ощутил к ней прилив благодарности. Глубоко вдохнул, затем ещё, раз за разом медленно выдыхая. Казалось, с каждым вздохом из него выходит скрытый яд, накопившийся за долгие-долгие годы.
– Когда Джонни исчез в том туннеле, – продолжил Хатч, – мне потребовалось время, чтобы выбраться. Не помню, сколько я блуждал. Если честно, вообще почти ничего не помню. Я пытался восстановить ход событий, но всё равно какой-то отрезок времени совершенно пуст. Мы карабкались вниз по туннелю, Джонни зажёг очередную спичку… И после этого единственное, что помню отчётливо – как вернулся к пирсу родителей. Они только что вернулись домой с обеда или ещё откуда, и сразу же бросились на остров Рэгид. К ним присоединилось чуть ли не пол-города. Никогда не забуду лица отца, когда он выбрался из туннеля, покрытый кровью Джонни с ног до головы. Он вопил, колошматил по брёвнам, плакал.
Малин с минуту помолчал, проигрывая в памяти эту сцену.
– Им не удалось найти тело. Они пытались, старались пробить стены и потолок. Потом приехала Береговая охрана и горный инженер с прослушивающим оборудованием. Они тоже пытались вести раскопки, но почва была нестабильна, и им не удалось ничего сделать.
Бонтьер молча слушала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Малин очутился в небольшой комнатушке, некогда вырезанной в жёсткой валунной глине. Помещение походило на тесную тюремную камеру, со всех сторон окружённую каменными стенами. Но затем он увидел, что одна из стен не достаёт до пола. В действительности, то, что он посчитал стеной, оказалось массивной гранью обтёсанного камня правильной формы.
Найдельман посветил под глыбу. Там показался отблеск чего-то белого.
В висках застучало. Хатч шагнул ближе и наклонился. Вытащив из-за пояса фонарик, щелчком его включил.
Под камнем оказался скелет, плотно прижатый скалой. Бейсболка с надписью «Ред-Сокс» по-прежнему свисала с черепа, из-под неё торчали пряди коричневых волос. На грудной клетке держалась полусгнившая футболка, ещё ниже – пара потрёпанных хлопчатобумажных шорт. Они всё ещё висели на ремне. Из-под ткани высунулось костяное колено. На правую ногу был надет красный высокий кроссовок, а левая оказалась под камнем и утонула в полужидкой массе.
Одна часть Малина продолжила отвлечённо анализировать обширные переломы рук и ног, выбитые рёбра, раздавленный череп. Джонни – а это мог быть только Джонни – пал жертвой одной из ловушек Макаллана, подобной той, что убила Вопнера. Но без каски, способной замедлить движение камня, смерть пришла намного быстрее. По крайней мере, на это можно было надеяться.
Он протянул руку, с нежностью прикоснувшись к козырьку бейсболки. Любимая кепка Джонни, подписанная самим Джимом Лонборгом. Отец купил её перед поездкой в Бостон, в тот день, когда «Ред-Сокс» победили и взяли приз. Пальцы двинулись вниз, погладили прядь волос, затем провели линию по челюсти и подбородку, по смятой грудной клетке, по костям руки до самого запястья. Словно зачарованный, Малин не упускал из вида ни единой детали – отвлечённое и, однако, такое непостижимо чёткое ощущение, которое время от времени приходит во сне. В такие моменты любые мелочи врезаются в мозг с неимоверной ясностью.
В замогильной тиши подземелья Хатч не двигался с места, баюкая в руке тонкие, словно у птицы, холодные кости.
38
Хатч направил ялик «Плэйн Джейн» за Крэнберри-Нек в широкий медленный поток реки Пассабек. Подплывая к берегу, бросил взгляд через плечо; Бёрнт-Хэд в трёх милях за спиной – красноватое пятнышко на фоне южного горизонта. В утреннем летнем воздухе уже чувствовалась прохлада – туманное обещание зимы.
Малин не выключал старательно пыхтящий мотор, сосредоточенно думая ни о чём.
Вдали от моря река сузилась, её воды позеленели, стали спокойными. Теперь он проплывал мимо местечка, которое в детстве называл «домами миллионеров» – серии высоких «коттеджей» постройки девятнадцатого столетия, украшенных башенками, фронтонами и мансардными крышами. Ребёнок с жёлтым зонтиком, одетый в потрясающе несовременный передник, помахал ему с крыльца рукой, когда Хатч проплыл мимо.
Вдали от моря ландшафт стал мягче. Скалистые берега уступили место низким пляжам, усыпанным галькой, а лиственницы сменились покрытыми мхом дубами и вереницей берёз. Малин проплыл мимо полуразрушенного пирса, затем мимо рыбачьей хижины на сваях. Осталось недолго. Ещё один изгиб реки, и он на месте: пляж с галькой, который он так хорошо запомнил, заключённый между громадными, невероятными двадцатифутовыми башнями, сложенными из устричных раковин. Никого. Впрочем, он и так знал, что здесь никого не будет. Большую часть жителей Стормхавэна и Блэк-Харбора ничуть не интересуют ни стоянки доисторических индейцев, ни груды раковин, оставшихся после них. Большую, но не всех: именно сюда профессор Хорн вытащил их с братом одним прекрасным, ясным и погожим днём. Лишь за сутки до смерти Джонни.
Малин вытянул лодку на берег и вытащил из носовой части потрёпанный набор красок и складной стул. Осмотревшись, выбрал для себя место под одинокой берёзой, в тени, где краски не засохли бы в жаре от солнца. Доктор оставил краски и стул в тени дерева, после чего вернулся к лодке за сложенным мольбертом и папкой.
Подготовив всё к работе, снова посмотрел по сторонам, выбирая тему и наиболее удачный вид, мысленно группируя элементы ландшафта. Усевшись, посмотрел на пейзаж сквозь рамку, прищурился, чтобы точнее понять распределение цвета и массы. Светло-серые устричные столбы на переднем плане идеально контрастировали с далёкой пурпурной горой Маунт-Ловелл. Даже карандашный набросок был не нужен – Хатч мог сразу взяться за акварель.
Раскрыв папку, он бережно вытянул объёмный лист дорогой бумаги холодной прессовки. Малин прицепил её к мольберту, а затем оценивающе провёл кончиками пальцев по чистому полотну. Дико дорогая, она оправдывала себя до последнего пенни. Шершавая, отлично держала краску. На ней легче давались мелкие детали, даже если наносить мазки поверх краски – как он предпочитал.
Хатч снял с каждой кисти картонный колпачок. Внимательно посмотрел, что у него имеется: кисть с тупым концом, пара с круглыми, одна кисть из козлиных волос и одна старая плоская, в четверть дюйма – для работы над облаками на границе земли и неба. После этого Малин наполовину залил палитру водой. Вытянул из набора тюбик небесно-голубой краски, выдавил её в выемку и размешал, злясь на повреждённую руку, которая упрямо не желала заживать. Хатч увлажнил бумагу кусочком ваты, затем какое-то время смотрел на ландшафт. Наконец, глубоко вдохнув, опустил кисточку в краску и нанёс первый мазок – синюю горизонтальную черту над двумя третями листа.
Когда кисть коснулась бумаги и прочертила жирную широкую линию, Хатч почувствовал, как внутри словно подалась туго сжатая пружина. Какое же это облегчение – рисовать такой пейзаж; словно сам очищаешься! И ему показалось в каком-то роде уместным, что ли, снова сюда вернуться. За годы, что минули после смерти Джонни, он не мог заставить себя ещё раз побывать рядом с индейскими колоннами из ракушек. А теперь, вернувшись в Стормхавэн четверть века спустя – и, в особенности, сейчас, когда нашлось тело брата – Хатч почувствовал, что перешёл некий рубеж. Да, это больно, но с этим пришёл и конец боли. Кости брата найдены. Быть может – если он на то решится – их поднимут из земли, где они так долго лежали. Может статься, наступит время, и они смогут понять дьявольский механизм, умертвивший Джонни. Но даже это сейчас не так важно. Теперь Малин мог перевернуть страницу и двигаться дальше.
Хатч вернулся к рисунку – пришло время писать передний план. Каменные голыши пляжа чуть ли не один к одному совпадали с жёлтой охрой. А если смешать охру с тюбиком серого, ему удалось бы передать и цвет колонн из ракушек.
Потянувшись к другой кисти, Малин услышал звук моторки, идущей вверх по течению. Подняв голову, он увидел знакомую фигуру, осматривающую берега – загорелая кожа под широкополой соломенной шляпой. Бонтьер, увидев его, улыбнулась и махнула рукой, а затем не спеша повернула к берегу и выключила мотор.
– Изобель! – крикнул он.
Она упёрла лодку носом в пляж и направилась к нему, попутно снимая шляпу и отбрасывая за спину длинные волосы.
– Я шпионила за тобой с почты. У них там такая миленькая старая подзорная труба. Увидела, что ты заплыл в устье, и не смогла пересилить любопытство.
Значит, вот как она себя ведёт , – подумал он. Как всегда. Ни тебе сопереживаний, ни увлажнённых глаз, ни приторных замечаний о том, что случилось вчера. Малин почувствовал огромное облегчение.
Бонтьер указала большим пальцем вниз по течению.
– Ничего себе домики!
– Группа богатых нью-йоркских семей постоянно приезжали в Блэк-Харбор на лето, – ответил Малин. – Построили все эти дома. FDR проводил лето на острове Кампобелло, в десяти милях севернее.
– FDR? – нахмурившись, переспросила Бонтьер.
– Президент Рузвельт.
Она кивнула.
– Ах, да. Вы, американцы, обожаете лепить аббревиатуры на своих президентов. JFK. LBJ FDR – Франклин Делано Рузвельт; JFK – Джон Фитцджеральд Кеннеди; LBJ – Линдон Бэйнс Джонсон. – прим. пер .
, – заметила она и широко распахнула глаза. – Но что это? Ты рисуешь?! Monsieur le docteur , ну никак не ожидала от тебя такой выразительности.
– Погоди судить, дождись конечного результата, – откликнулся он, короткими мазками зарисовывая пляж. – Заинтересовался ещё в медицинской школе. Рисование помогало сбросить напряжение. И предпочитаю акварели – в особенности для таких пейзажей.
– И каков сам ландшафт! – воскликнула Бонтьер, указывая на индейские колонны. – Mon dieu , что за громадины!
– Ага. Предположительно, устричные раковины в самом низу насчитывают три тысячи лет, а сверху – всего четыреста. В начале семнадцатого века индейцев вынудили уйти, – поведал Хатч и жестом указал вверх по течению. – Вдоль реки рассыпаны доисторические индейские стоянки. Ещё одно интересное местечко – Микмак, на острове Рэкиташ.
Бонтьер вскарабкалась на усыпанный ракушками берег к подножию ближайшей колонны.
– Но почему они оставили здесь все эти ракушки? – крикнула она.
– Никто не знает. Это же чёртова уйма работы. Помню, как-то читал, что у них у них была для этого некие религиозные причины.
Бонтьер расхохоталась.
– Вот как. Религиозные. Мы, археологи, всегда так говорим, когда чего-то не понимаем.
Хатч поменял кисточку.
– Скажи-ка, Изобель, – спросил он. – Чем я обязан твоему визиту? Уверен на все сто – ты можешь провести воскресенье поинтереснее, чем в погонях за старыми медиками.
Лицо Бонтьер осветилось озорной улыбкой.
– Я хотела выяснить, почему ты не попросил меня о новом свидании.
– Почему, спрашиваешь? Я просто понял, что ты считаешь меня хилым камышом. Помнишь свои слова насчёт того, что у нас, северян, из костей ушла вся жизненная сила?
– Ах, да! Но я бы не назвала тебя хилым камышом, если правильно понимаю термин. Наверное, спичка – аналогия получше, non ? Что тебе нужно, так это правильная женщина – она тебя воспламенит, – ответила она и беспечно запустила ракушкой в воду. – Но единственная проблема – убедиться, что ты не выгоришь слишком быстро.
Хатч вернулся к пейзажу. В разговорах такого плана Бонтьер непобедима.
Археолог снова подошла к нему.
– К тому же я опасалась, что ты встречаешься с другой женщиной.
Малин поднял голову.
– Да-да, как же её зовут? Жена пастора. Твоя давняя, давняя подруга.
– Она тем для меня и есть, – произнёс Хатч, чуть резче, чем намеревался. – Просто подруга.
Бонтьер с любопытством сверлила его взглядом, и он вздохнул.
– Она недвусмысленно дала мне понять.
– И ты разочарован, – изогнув брови, заметила археолог.
Хатч опустил кисть.
– По правде говоря, я даже не знал, чего ожидать от моего возвращения. Но она ясно дала понять, что наши отношения в прошлом. Написала в письме, если говорить начистоту. И это больно. Но – знаешь что? Она абсолютно права.
Бонтьер продолжила смотреть на него, на лице расцвела улыбка.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Малин. – Доктор со своими любовными проблемами? У самой, поди, грешки водятся.
Бонтьер расхохоталась, отказываясь проглотить наживку.
– Я улыбаюсь с облегчением, monsieur . Но ты, очевидно, совершенно во мне не разобрался, – при этих словах она ласково провела пальцем по его запястью. – Я люблю эту игру, comprends ? Но только правильному мужчине позволю себя поймать. Мамочка вырастила из меня ревностную католичку.
Хатч удивлённо воззрился на неё. Затем снова взялся за кисть.
– Я думал, ты сегодня запрёшься с Найдельманом, и вы будете сидеть за картами и диаграммами.
По её лицу промелькнула тень. Смена темы, видимо, пришлась ей не по вкусу.
– Нет, – ответила она. Хорошее настроение бесследно исчезло. – У капитана больше нет терпения заниматься археологией. Ему нужно быстрей, быстрей, vitement , и к чёрту всё остальное. Сейчас он в Колодце, готовится копать. Ни поисков артефактов, ни стратиграфического анализа… Для меня это невыносимо.
Не веря своим ушам, Хатч посмотрел на неё.
– Капитан работает сегодня?
Работа в воскресенье, когда в медпункте никого – грубое нарушение техники безопасности.
Бонтьер кивнула.
– Как только выяснили, что это шпиль, он стал одержим. Не думаю, что он за всю неделю вообще сомкнул глаз, настолько занят. Но, что интересно, несмотря на весь пыл, ему потребовалось два дня, чтобы попросить помощи у моего милого землекопа! Я снова и снова твердила ему, что Christophe , который столько знает об архитектуре – тот самый человек, который нужен для восстановления опор. Но он, казалось, пропускал всё мимо ушей, – сказала она и покачала головой. – Я никогда его не понимала, а сейчас, кажется, понимаю ещё меньше.
Какой-то миг Хатч раздумывал, не рассказать ли о тревоге Найдельмана насчёт саботажника, но решил, что не стоит. Хотел поделиться информацией о найденных им документах, но решил, что и это может обождать. Вообще всё может подождать. Пусть Найдельман копает в воскресенье, раз ему невтерпёж. Сегодня выходной, чёрт побери, и всё, что нужно ему, Малину, – закончить пейзаж!
– Пора браться за Маунт-Ловелл, – произнёс доктор, кивая на тёмную гору вдали.
Бонтьер смотрела, как он обмакивает кисть в серый цвет, примешивает толику кобальтовой сини и кладёт на бумагу толстый мазок, за границу между небом и землёй. Затем, сняв с мольберта доску, Малин перевернул рисунок вверх ногами, выжидая, покуда свежая краска не затечёт за горизонт. Лишь после этого он снова перевернул доску и вернул её на место.
– Mon dieu ! Где ты этому научился?
– Во всём свои маленькие хитрости, – ответил Малин, промывая щетинки и складывая тюбики в коробку. Он поднялся на ноги. – Ей надо подсохнуть. Почему бы нам не слазить наверх?
Они вскарабкались на колонну повыше, под ногами захрустели ракушки. Оказавшись на вершине, Хатч бросил взгляд на реку, поверх лодок. В окрестной дубовой роще копошились птички, воздух был чистым и тёплым; если шторм и собирался, то явных признаков этого пока не было. Вверх по реке не было видно ни малейших следов человека, лишь изгибы синей воды и вершины деревьев, местами перемежающиеся лугами. Пейзаж протянулся вдаль, насколько хватало глаз.
– Magnifique , magnifique (фр.) – восхитительно. – прим. пер .
– сказала Бонтьер. – Что за волшебное место!
– Я частенько бывал здесь с Джонни, – откликнулся Хатч. – Старый школьный учитель время от времени приводил нас сюда по воскресеньям. В последний раз мы с ним были тут за день до его смерти.
– Расскажи о нём, – бесхитростно попросила Бонтьер.
Хатч молча присел, и ракушки зашуршали и затрещали под его весом.
– Ну, – сказал он, – ему нравилось верховодить. В Стормхавэне было не так уж много детей, поэтому мы чуть ли не всё время были вместе. Думаю, мы были друзьями – по крайней мере, когда он переставал меня мутузить.
Бонтьер рассмеялась.
– Он обожал всё, связанное с природоведением – ещё больше, чем я. У него была потрясающая коллекция бабочек, камешков и окаменелостей. Он знал названия всех созвездий – даже собрал свой телескоп.
Малин откинулся на спину, опираясь на локти, и бросил взгляд в заросли деревьев.
– Джонни добился бы в жизни чего-нибудь совершенно невероятного. Думаю, это одна из причин, по которой я так много работал, закончил Медицинскую школу Гарварда, – чтобы хоть как-то восполнить случившееся.
– Что восполнить? – негромко переспросила Бонтьер.
– Это была моя идея – отправиться на остров Рэгид, – ответил Хатч.
Бонтьер и на этот раз не стала произносить избитые банальности, и Малин снова ощутил к ней прилив благодарности. Глубоко вдохнул, затем ещё, раз за разом медленно выдыхая. Казалось, с каждым вздохом из него выходит скрытый яд, накопившийся за долгие-долгие годы.
– Когда Джонни исчез в том туннеле, – продолжил Хатч, – мне потребовалось время, чтобы выбраться. Не помню, сколько я блуждал. Если честно, вообще почти ничего не помню. Я пытался восстановить ход событий, но всё равно какой-то отрезок времени совершенно пуст. Мы карабкались вниз по туннелю, Джонни зажёг очередную спичку… И после этого единственное, что помню отчётливо – как вернулся к пирсу родителей. Они только что вернулись домой с обеда или ещё откуда, и сразу же бросились на остров Рэгид. К ним присоединилось чуть ли не пол-города. Никогда не забуду лица отца, когда он выбрался из туннеля, покрытый кровью Джонни с ног до головы. Он вопил, колошматил по брёвнам, плакал.
Малин с минуту помолчал, проигрывая в памяти эту сцену.
– Им не удалось найти тело. Они пытались, старались пробить стены и потолок. Потом приехала Береговая охрана и горный инженер с прослушивающим оборудованием. Они тоже пытались вести раскопки, но почва была нестабильна, и им не удалось ничего сделать.
Бонтьер молча слушала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45