даже ранило меня, хотя тогда я этого не заметил. Я как раз пытался стряхнуть копья со щита, когда увидел вдруг блеск меча Дориэя, который ловко разрубил древки, так что я успел закрыться сразу полегчавшим щитом прежде, чем мы столкнулись с гоплитами.
В вихре борьбы пересыхает горло, сжимается сердце и человека охватывает какое-то упоение, не позволяющее ему чувствовать боль от ран. Когда наши щиты ударились о щиты сегестян, Дориэй, Дионисий и я уже знали, что сейчас нам наконец-то окажут яростное сопротивление. Несмотря на силу нашей атаки, мы не смогли взломать их ряды — они только выгнулись назад.
Я совершенно уверен, что во время битвы невозможно предугадать ее течение и тем более исход, ибо люди слишком заняты спасением собственной жизни в многочисленные решительные минуты. Мы нападали так стремительно, что некоторые гоплиты, стоявшие в первом ряду, дрогнули и чуть-чуть отступили, потащив за собой при этом всю шеренгу, ибо щиты сегестян вплотную примыкали друг к другу. В итоге нам удалось атаковать и следующую шеренгу, а фокейцы не отставали от нас ни на шаг; вскоре началась схватка на мечах, один на один.
Сегестяне никогда не отличались особой смелостью, но они были в бешенстве из-за гибели своих любимых лошадей и собак, так что являли собой грозную силу. Они сражались за свое имущество и свои земли и намеревались погибнуть, но не уступить чужестранцам. Поэтому они бесстрашно дрались, ни на миг не забывая об убитых бессловесных любимцах. Но куда более опасными противниками были тренированные и закаленные в многочисленных состязаниях атлеты, привыкшие развлекать своих хозяев, показывая им чудеса силы и ловкости.
Дионисий криками подбадривал своих людей:
— Фокейцы, еще наши предки бились на этом поле, и здесь даже стоит один наш надгробный памятник! Думайте же, что вы у себя дома сражаетесь за свою жизнь!
И еще он кричал вот что:
— Фокейцы, быть может, слава — это и не очень важно для вас, но не забывайте, что вы сражаетесь за ваши сокровища! Видите этот сброд из Эрикса? Он только и мечтает погрузить наше добро на ослов и мулов и забрать его себе — если, разумеется, нас сейчас одолеют!
Измученные фокейцы издали такой крик бешенства, что сегестяне на какое-то мгновение в недоумении опустили мечи. Дориэй же глянул в небо и воскликнул:
— Слушайте, слушайте! Это шумят крылья богини победы, которая благоволит к нам!
Он сказал это в тот короткий миг тишины, который знаком участникам любого сражения. Может быть, это всего лишь кровь шумела у меня в ушах, но мне показалось, что где-то высоко над нашими головами шелестят огромные крылья. Фокейцы тоже слышали этот звук — так, по крайней мере, они потом говорили.
Дориэя охватил какой-то прямо-таки сверхъестественный восторг, силы его многократно умножились и никто уже не мог устоять пред ним. Рядом со спартанцем продвигался вперед Дионисий. Нагнув по-бычьи шею, он топором прорубал себе путь, а за ним шли фокейцы, думавшие только о своих сокровищах и поэтому ненавидевшие гоплитов Сегесты — как препятствие между собой и своей добычей. Короче говоря, вскоре мы прорвали ряды воинов, а легковооруженные солдаты сразу же в панике бежали, распугивая лошадей и опрокидывая псарей, которые от неожиданности выпускали из рук поводки, так что собаки, почуяв свободу, принимались кусать всех подряд.
Наша атака застала врасплох также и царя Сегесты, так что он не успел куда-нибудь скрыться. Дориэй мгновенно убил его, и тот даже не защищался. Шлем с собачьей короной покатился по земле, и Дориэй, схватив его, поднял высоко над головой, показывая всем окружающим.
Впрочем, сегестяне не слишком-то ценили своего царя и его собачью корону. Куда больше, чем гибель властителя Сегесты, их испугало поведение Кримисса и его явное расположение к Дориэю. Но фокейцы всего этого не знали и издали триумфальный клич, не обращая внимания на то, что гоплиты начали смыкать за ними свои ряды, а путь к городу был загорожен боевыми колесницами и легковооруженными воинами.
И тут со стороны Сегесты раздались громкие испуганные крики. Оказывается, возничие боевых колесниц, стремясь отвести дорогих животных в безопасное место, резко повернули упряжки, безжалостно давя при этом отступавших солдат. Они кричали, что все потеряно и город пал. Люди на стенах Сегесты уверились, что битва проиграна, поскольку увидели, что многие удирают, а колесницы возвращаются в город, неожиданно напали на немногочисленных стражников, отобрали у них оружие, заперли ворота и объявили город своим.
Потеряв царя и поняв, что Сегеста восстала, представители знати прервали битву и собрались на совет. Мы же тем временем уже добрались до городских ворот, причем никто даже не пытался нам помешать. Каждый из бывших защитников думал только о спасении собственной шкуры, и, убегая, они сбивали с ног и топтали друг друга. Достигшие городских стен умоляюще тянули вверх руки и уверяли, что их насильно заставили воевать и что они, конечно же, на стороне восставшего народа. Некоторых, кричавших особенно убедительно, втягивали на стену; весьма невысокая и глиняная, она лишь кое-где была укреплена камнями и деревянными кольями.
Говоря о населении Сегесты, я имею сейчас в виду богатых купцов, ремесленников и владельцев мастерских, у которых были рабы и ученики. До сих пор их голоса мало что значили, так как Сегестой и всем Эриксом правили землевладельцы и представители знатных родов, к которым власть переходила по наследству. Они привыкли выбирать кого-то из своих носителем собачьей короны. Однако местные жители не имели ничего общего с безземельными работниками и пастухами, которые шли за нами.
Возле ворот мы остановились, чтобы стереть кровь и перевести дух. Дориэй ударил краем щита в створку и потребовал, чтобы его впустили. При этом он надел собачью корону, желая показать всем, кто теперь царь Сегесты. Корона была мала ему, и он то и дело поправлял ее, ругая местных уроженцев за их крохотные головы. (Сегестяне и собак разводили каких-то особых, с маленькими головками.)
К нашему удивлению, ворота с шумом распахнулись, и нам навстречу вышли оба сына Танаквиль, которые торопливо и с хмурыми лицами приветствовали Дориэя как царя Сегесты. Потом они провели нас в город и быстро закрыли ворота. Фокейцев осталось в живых всего около сорока человек. Многие из них едва держались на ногах от усталости, неся на плечах или ведя под руки своих раненых товарищей. Народ встретил Дориэя радостными криками, расхваливая прекрасно проведенный бой, а вскоре мы увидели Танаквиль, которая шла нам навстречу, обряженная в парадные финикийские одежды. Рабыня несла над ее головой зонтик — как доказательство ее родства с карфагенскими богами.
Танаквиль величавым кивком приветствовала Дориэя и воздела обе руки, очевидно, желая что-то сказать. Дориэй же немедленно передал ей шлем с песьей короной, который мешал ему, и застыл, переминаясь с ноги на ногу и смущенно оглядываясь по сторонам, как если бы он не знал, что делать дальше.
По моему мнению, спартанец мог бы более сердечно поздороваться со своей земной супругой, даже если он и связал себя тесными узами с белотелой морской богиней Фетидой. Поэтому я поспешно сказал:
— Танаквиль, я от всего сердца приветствую тебя. Поверь, что ты для меня сейчас прекраснее солнца, но Арсиноя пока еще находится в лагере, и мы должны спасти ее, чтобы она не попала в руки сегестян.
Также и Дионисий сказал:
— Тебе, конечно, виднее, Дориэй, как сейчас следует поступать, и я вовсе не хочу отвлекать тебя от государственных дел, но осмелюсь все же напомнить, что наши сокровища остались возле памятника и пастухи из Эрикса могут их разграбить.
Дориэй вздрогнул и ответил:
— Да-да, я совсем позабыл об этом. Надеюсь, что мой отец доволен и душа его спокойна. Теперь нужно, чтобы имя этого сомнительного Филиппа было стерто и заменено вот какой надписью: «В память Дориэя, отца Дориэя, царя Сегесты, лакедемонянина, когда-то самого красивого мужчины во всей Греции и трехкратного победителя Олимпийских игр, а также в честь всех колен рода Геракла». Спроси людей в Сегесте, не станут ли они возражать против этого.
Мы с Дионисием объяснили сыновьям Танаквиль, о чем идет речь, и они, с облегчением вздохнув, сказали, что не имеют ничего против того, чтобы ошибка была исправлена. Они были явно рады, что Дориэй не требует большего.
Потом Дориэй сказал:
— Сокровища мне не нужны, а Арсиноя и сама прекрасно со всем справится — ведь она сейчас в окружении мужчин, а с ними она всегда умела находить общий язык. Однако меня беспокоит Кримисс, который ожидает моего возвращения у памятника моему отцу. Надо его привести обратно в город. Может быть, кто-нибудь сделает это вместо меня? Я ужасно устал после битвы, и мне не хочется идти так далеко.
Но никто из жителей Сегесты не выразил такого желания, а фокейцы только качали головами, жаловались на многочисленные раны и уверяли, что едва держатся на ногах.
Тогда Дориэй вздохнул и сказал:
— Бремя царской власти — тяжелое бремя. Я чувствую, что мне суждена одинокая жизнь в окружении простых смертных, и не на кого мне будет положиться. Но царь — слуга своего народа, и, следовательно, он прежде всего слуга самому себе. Так что другого выхода нет, и мне самому придется пойти за псом. Я не могу его обмануть — он отдался под мою защиту и лизал мне ноги.
Танаквиль расплакалась и запретила ему идти, фокейцы смотрели на него широко открытыми от изумления глазами, а Дионисий сказал, что он безумец. Но Дориэй велел открыть ворота и один вышел из города. Плечи его опустились от усталости, так что щит бился о поножи, а меч волочился по земле. Свой султан он потерял в пылу боя, и вся его одежда и оружие были красными от крови.
Мы все наперегонки побежали на стену, чтобы посмотреть, что сейчас произойдет, и увидели, что знатные сегестяне собрались вокруг боевых колесниц и прикрылись щитами, а пелтасты стоят отдельной группой и спорят между собой. Повстанцы из Эрикса отошли в безопасное место за оросительный ров, а на лесной опушке виднелись еле различимые глазом одетые в звериные шкуры сиканы, которые время от времени били в свои барабаны.
По огромному полю брани, среди окровавленных тел погибших и множества раненых, из которых кто-то просил пить, а кто-то звал мать, шагал Дориэй. К каждому фокейцу он обращался по имени и хвалил его мужество в бою.
— Ты не убит! — восклицал он над трупом каждого нашего воина. — Ведь ты один из неуязвимых, и нас все еще триста, и так будет всегда!
И вот он шел по полю, и все вокруг него замолкали. Знатные сегестяне смотрели на него, не веря собственным глазам, и ни одному из них не пришло в голову напасть на Дориэя. Как всегда при большом кровопролитии, на небе собрались тяжелые тучи, но стоило появиться спартанцу, как тучи разошлись, и в солнечных лучах его фигура засверкала всеми цветами радуги.
Фокейцы пошептались между собой и заявили:
— Он действительно бог, а не человек, и мы были глупцами, когда не верили в это.
Даже Дионисий сказал:
— Нет, он не человек, во всяком случае — не обычный человек.
Вскоре Дориэй, не обращавший ни малейшего внимания на неприятеля, добрался до памятника и окликнул священную собаку. Та сразу поднялась на ноги и подошла к Дориэю, помахивая хвостом и преданно заглядывая ему в глаза. Дориэй же громким голосом призвал дух своего отца и спросил:
— Ну что, мой отец Дориэй, ты теперь доволен? Ты уже обрел покой и не станешь больше тревожить меня?
Позднее многие говорили, что слышали, как из-под памятника раздался глухой голос:
— Да, сын мой, я доволен и обрел покой.
Правда, сам я никакого голоса не слышал и не верю в эту историю, так как знаю, что двадцать лет тому назад сегестяне поставили этот надгробный камень Филиппу из Кротона, а отца Дориэя похоронили неизвестно где вместе с другими погибшими, не воздавая им почестей.
Впрочем, я не отрицаю, что Дориэю и впрямь могло показаться, что он слышит своего отца, потому что тот часто разговаривал с сыном, являясь ему то во сне, то наяву и призывая завоевывать Сегесту. То есть я хочу подчеркнуть, что Дориэй сам никогда не утверждал, что получил ответ отца, но и не одергивал других, которые заверяли, что присутствовали при их краткой беседе.
Все скотовладельцы, надеясь на богатую добычу и хорошую плату, поспешили пригнать своих животных к городу, но мостков через ров не было, поэтому им не удалось перебраться на другую сторону. Идти же вброд они не захотели, опасаясь коварной глубины.
Дориэй дружески обратился к ним и велел всем возвращаться восвояси. Арсиноя, сидя на спине осла, сказала ему своим чистым голосом, что эти бесстыжие мужчины не хотели ей подчиняться, а собирались ограбить ее и забрать сокровища. Микон же по обыкновению, увидев, как разворачивается битва, быстро напился до беспамятства, и Арсиноя приказала уложить его в пустую корзину для корма.
Как только Дориэй угрожающе глянул на погонщиков, они немедленно засуетились, стали созывать ослов и принялись наперебой уверять спартанца, что невиновны и их не так поняли. Что же до жителей Эрикса, то при виде Дориэя они осмелели, и некоторые даже перебрались через ров, чтобы следовать за царем в город; из почтения они держались от него на некотором расстоянии.
Когда Арсиноя подъехала на своем осле, держа на руках клетку с кошкой, у священной собаки из Сегесты шерсть встала дыбом и она грозно зарычала. Заметив это, Дориэй решил, что лучше ему будет вернуться в город одному, чтобы священное животное не чувствовало себя оскорбленным из-за соседства кошки. Он направился в сторону Сегесты, и вельможи тут же закричали, что его следует убить, однако Кримисс шел рядом с Дориэем, подняв голову и обнажив клыки, и, увидев такого охранника, сегестяне замолчали и снова вернулись к боевым колесницам.
Погонщики из нашего обоза быстро соорудили новые мостки и отправились за Дориэем вместе со своими ослами. Последний из них вез корзину, в которую Арсиноя велела погрузить пьяного Микона. В городе Микон на удивление быстро протрезвел и даже мог держаться на ногах, хотя не слишком-то хорошо понимал, где находится и что происходит вокруг. К счастью, он был таким хорошим врачом, что справлялся со своими обязанностями в любом состоянии; некоторые даже утверждали, что пьяный он лечит лучше, чем трезвый. Он недрогнувшей рукой определял специальной трубочкой глубину ран, вправлял вывихи (результат схваток с сегестянскими атлетами) и прижигал раскаленным железом собачьи укусы.
У меня самого были ободраны колени, рука болела от нанесенной копьем раны, а из шеи прямо над ключицей торчала стрела. Я, разумеется, обломал ее, однако наконечник застрял так глубоко, что Микону пришлось сделать надрез, чтобы вытащить его. Но Микон сказал, что все мои раны не слишком опасны и только будут напоминать мне, что я тоже смертен.
Я вовсе не жалуюсь, а говорю все это лишь потому, что как раз тогда, когда Микон приводил меня в порядок, Дориэй собрал и пересчитал оставшихся в живых фокейцев и предложил всем, кто мог еще держать в руках оружие, отправиться на новую битву. Он сказал: — Я не хотел бы вас утруждать, но сегестяне все еще стоят на поле в боевом порядке, укрывшись щитами. Видимо, нам нужно выйти за ворота и окончательно победить их.
Но фокейцы ужасно возмутились и громко потребовали, чтобы Дориэй удовлетворился собачьей короной. Я, у которого от боли и усталости онемели все члены, решил вмешаться:
— Дориэй, прояви терпение. Я шел за тобой, не отставая, но дальше я идти не в силах.
А Дионисий пересчитал своих людей и заявил:
— Нас было триста, но теперь фокейцев не хватит даже на одну команду пятидесятивесельного судна. Духи не могут сидеть на веслах и поднимать паруса. По крайней мере, я никогда об этом не слышал и не хочу этого видеть.
Дориэй нехотя стащил с головы шлем, глубоко вздохнул и сказал:
— Быть может, я и впрямь сделал все, что мог, хотя еще совсем недавно мне казалось, что только один мой вид обращает в бегство отлично вооруженное войско.
Сыновья Танаквиль тоже подтвердили, что крови пролито уже достаточно и что Сегесте нужны свои гоплиты, дабы не потерять власть над Эриксом. Наступило время переговоров, которые, по их мнению, следовало вести так, как принято у карфагенян. Братья обещали заняться этим нудным делом и не докучать им Дориэю.
Танаквиль же сказала:
— Мои сыновья правы. Сейчас самое время отдохнуть после ратных трудов. Не хочешь ли ты возглавить торжественную процессию и отвести священную собаку в ее загородку? После этого мы останемся с тобой наедине, чтобы без помех обсудить все, что произошло.
Дориэй отсутствующим взглядом посмотрел на нее и слабым голосом ответил:
— Ты так далека от меня, Танаквиль!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
В вихре борьбы пересыхает горло, сжимается сердце и человека охватывает какое-то упоение, не позволяющее ему чувствовать боль от ран. Когда наши щиты ударились о щиты сегестян, Дориэй, Дионисий и я уже знали, что сейчас нам наконец-то окажут яростное сопротивление. Несмотря на силу нашей атаки, мы не смогли взломать их ряды — они только выгнулись назад.
Я совершенно уверен, что во время битвы невозможно предугадать ее течение и тем более исход, ибо люди слишком заняты спасением собственной жизни в многочисленные решительные минуты. Мы нападали так стремительно, что некоторые гоплиты, стоявшие в первом ряду, дрогнули и чуть-чуть отступили, потащив за собой при этом всю шеренгу, ибо щиты сегестян вплотную примыкали друг к другу. В итоге нам удалось атаковать и следующую шеренгу, а фокейцы не отставали от нас ни на шаг; вскоре началась схватка на мечах, один на один.
Сегестяне никогда не отличались особой смелостью, но они были в бешенстве из-за гибели своих любимых лошадей и собак, так что являли собой грозную силу. Они сражались за свое имущество и свои земли и намеревались погибнуть, но не уступить чужестранцам. Поэтому они бесстрашно дрались, ни на миг не забывая об убитых бессловесных любимцах. Но куда более опасными противниками были тренированные и закаленные в многочисленных состязаниях атлеты, привыкшие развлекать своих хозяев, показывая им чудеса силы и ловкости.
Дионисий криками подбадривал своих людей:
— Фокейцы, еще наши предки бились на этом поле, и здесь даже стоит один наш надгробный памятник! Думайте же, что вы у себя дома сражаетесь за свою жизнь!
И еще он кричал вот что:
— Фокейцы, быть может, слава — это и не очень важно для вас, но не забывайте, что вы сражаетесь за ваши сокровища! Видите этот сброд из Эрикса? Он только и мечтает погрузить наше добро на ослов и мулов и забрать его себе — если, разумеется, нас сейчас одолеют!
Измученные фокейцы издали такой крик бешенства, что сегестяне на какое-то мгновение в недоумении опустили мечи. Дориэй же глянул в небо и воскликнул:
— Слушайте, слушайте! Это шумят крылья богини победы, которая благоволит к нам!
Он сказал это в тот короткий миг тишины, который знаком участникам любого сражения. Может быть, это всего лишь кровь шумела у меня в ушах, но мне показалось, что где-то высоко над нашими головами шелестят огромные крылья. Фокейцы тоже слышали этот звук — так, по крайней мере, они потом говорили.
Дориэя охватил какой-то прямо-таки сверхъестественный восторг, силы его многократно умножились и никто уже не мог устоять пред ним. Рядом со спартанцем продвигался вперед Дионисий. Нагнув по-бычьи шею, он топором прорубал себе путь, а за ним шли фокейцы, думавшие только о своих сокровищах и поэтому ненавидевшие гоплитов Сегесты — как препятствие между собой и своей добычей. Короче говоря, вскоре мы прорвали ряды воинов, а легковооруженные солдаты сразу же в панике бежали, распугивая лошадей и опрокидывая псарей, которые от неожиданности выпускали из рук поводки, так что собаки, почуяв свободу, принимались кусать всех подряд.
Наша атака застала врасплох также и царя Сегесты, так что он не успел куда-нибудь скрыться. Дориэй мгновенно убил его, и тот даже не защищался. Шлем с собачьей короной покатился по земле, и Дориэй, схватив его, поднял высоко над головой, показывая всем окружающим.
Впрочем, сегестяне не слишком-то ценили своего царя и его собачью корону. Куда больше, чем гибель властителя Сегесты, их испугало поведение Кримисса и его явное расположение к Дориэю. Но фокейцы всего этого не знали и издали триумфальный клич, не обращая внимания на то, что гоплиты начали смыкать за ними свои ряды, а путь к городу был загорожен боевыми колесницами и легковооруженными воинами.
И тут со стороны Сегесты раздались громкие испуганные крики. Оказывается, возничие боевых колесниц, стремясь отвести дорогих животных в безопасное место, резко повернули упряжки, безжалостно давя при этом отступавших солдат. Они кричали, что все потеряно и город пал. Люди на стенах Сегесты уверились, что битва проиграна, поскольку увидели, что многие удирают, а колесницы возвращаются в город, неожиданно напали на немногочисленных стражников, отобрали у них оружие, заперли ворота и объявили город своим.
Потеряв царя и поняв, что Сегеста восстала, представители знати прервали битву и собрались на совет. Мы же тем временем уже добрались до городских ворот, причем никто даже не пытался нам помешать. Каждый из бывших защитников думал только о спасении собственной шкуры, и, убегая, они сбивали с ног и топтали друг друга. Достигшие городских стен умоляюще тянули вверх руки и уверяли, что их насильно заставили воевать и что они, конечно же, на стороне восставшего народа. Некоторых, кричавших особенно убедительно, втягивали на стену; весьма невысокая и глиняная, она лишь кое-где была укреплена камнями и деревянными кольями.
Говоря о населении Сегесты, я имею сейчас в виду богатых купцов, ремесленников и владельцев мастерских, у которых были рабы и ученики. До сих пор их голоса мало что значили, так как Сегестой и всем Эриксом правили землевладельцы и представители знатных родов, к которым власть переходила по наследству. Они привыкли выбирать кого-то из своих носителем собачьей короны. Однако местные жители не имели ничего общего с безземельными работниками и пастухами, которые шли за нами.
Возле ворот мы остановились, чтобы стереть кровь и перевести дух. Дориэй ударил краем щита в створку и потребовал, чтобы его впустили. При этом он надел собачью корону, желая показать всем, кто теперь царь Сегесты. Корона была мала ему, и он то и дело поправлял ее, ругая местных уроженцев за их крохотные головы. (Сегестяне и собак разводили каких-то особых, с маленькими головками.)
К нашему удивлению, ворота с шумом распахнулись, и нам навстречу вышли оба сына Танаквиль, которые торопливо и с хмурыми лицами приветствовали Дориэя как царя Сегесты. Потом они провели нас в город и быстро закрыли ворота. Фокейцев осталось в живых всего около сорока человек. Многие из них едва держались на ногах от усталости, неся на плечах или ведя под руки своих раненых товарищей. Народ встретил Дориэя радостными криками, расхваливая прекрасно проведенный бой, а вскоре мы увидели Танаквиль, которая шла нам навстречу, обряженная в парадные финикийские одежды. Рабыня несла над ее головой зонтик — как доказательство ее родства с карфагенскими богами.
Танаквиль величавым кивком приветствовала Дориэя и воздела обе руки, очевидно, желая что-то сказать. Дориэй же немедленно передал ей шлем с песьей короной, который мешал ему, и застыл, переминаясь с ноги на ногу и смущенно оглядываясь по сторонам, как если бы он не знал, что делать дальше.
По моему мнению, спартанец мог бы более сердечно поздороваться со своей земной супругой, даже если он и связал себя тесными узами с белотелой морской богиней Фетидой. Поэтому я поспешно сказал:
— Танаквиль, я от всего сердца приветствую тебя. Поверь, что ты для меня сейчас прекраснее солнца, но Арсиноя пока еще находится в лагере, и мы должны спасти ее, чтобы она не попала в руки сегестян.
Также и Дионисий сказал:
— Тебе, конечно, виднее, Дориэй, как сейчас следует поступать, и я вовсе не хочу отвлекать тебя от государственных дел, но осмелюсь все же напомнить, что наши сокровища остались возле памятника и пастухи из Эрикса могут их разграбить.
Дориэй вздрогнул и ответил:
— Да-да, я совсем позабыл об этом. Надеюсь, что мой отец доволен и душа его спокойна. Теперь нужно, чтобы имя этого сомнительного Филиппа было стерто и заменено вот какой надписью: «В память Дориэя, отца Дориэя, царя Сегесты, лакедемонянина, когда-то самого красивого мужчины во всей Греции и трехкратного победителя Олимпийских игр, а также в честь всех колен рода Геракла». Спроси людей в Сегесте, не станут ли они возражать против этого.
Мы с Дионисием объяснили сыновьям Танаквиль, о чем идет речь, и они, с облегчением вздохнув, сказали, что не имеют ничего против того, чтобы ошибка была исправлена. Они были явно рады, что Дориэй не требует большего.
Потом Дориэй сказал:
— Сокровища мне не нужны, а Арсиноя и сама прекрасно со всем справится — ведь она сейчас в окружении мужчин, а с ними она всегда умела находить общий язык. Однако меня беспокоит Кримисс, который ожидает моего возвращения у памятника моему отцу. Надо его привести обратно в город. Может быть, кто-нибудь сделает это вместо меня? Я ужасно устал после битвы, и мне не хочется идти так далеко.
Но никто из жителей Сегесты не выразил такого желания, а фокейцы только качали головами, жаловались на многочисленные раны и уверяли, что едва держатся на ногах.
Тогда Дориэй вздохнул и сказал:
— Бремя царской власти — тяжелое бремя. Я чувствую, что мне суждена одинокая жизнь в окружении простых смертных, и не на кого мне будет положиться. Но царь — слуга своего народа, и, следовательно, он прежде всего слуга самому себе. Так что другого выхода нет, и мне самому придется пойти за псом. Я не могу его обмануть — он отдался под мою защиту и лизал мне ноги.
Танаквиль расплакалась и запретила ему идти, фокейцы смотрели на него широко открытыми от изумления глазами, а Дионисий сказал, что он безумец. Но Дориэй велел открыть ворота и один вышел из города. Плечи его опустились от усталости, так что щит бился о поножи, а меч волочился по земле. Свой султан он потерял в пылу боя, и вся его одежда и оружие были красными от крови.
Мы все наперегонки побежали на стену, чтобы посмотреть, что сейчас произойдет, и увидели, что знатные сегестяне собрались вокруг боевых колесниц и прикрылись щитами, а пелтасты стоят отдельной группой и спорят между собой. Повстанцы из Эрикса отошли в безопасное место за оросительный ров, а на лесной опушке виднелись еле различимые глазом одетые в звериные шкуры сиканы, которые время от времени били в свои барабаны.
По огромному полю брани, среди окровавленных тел погибших и множества раненых, из которых кто-то просил пить, а кто-то звал мать, шагал Дориэй. К каждому фокейцу он обращался по имени и хвалил его мужество в бою.
— Ты не убит! — восклицал он над трупом каждого нашего воина. — Ведь ты один из неуязвимых, и нас все еще триста, и так будет всегда!
И вот он шел по полю, и все вокруг него замолкали. Знатные сегестяне смотрели на него, не веря собственным глазам, и ни одному из них не пришло в голову напасть на Дориэя. Как всегда при большом кровопролитии, на небе собрались тяжелые тучи, но стоило появиться спартанцу, как тучи разошлись, и в солнечных лучах его фигура засверкала всеми цветами радуги.
Фокейцы пошептались между собой и заявили:
— Он действительно бог, а не человек, и мы были глупцами, когда не верили в это.
Даже Дионисий сказал:
— Нет, он не человек, во всяком случае — не обычный человек.
Вскоре Дориэй, не обращавший ни малейшего внимания на неприятеля, добрался до памятника и окликнул священную собаку. Та сразу поднялась на ноги и подошла к Дориэю, помахивая хвостом и преданно заглядывая ему в глаза. Дориэй же громким голосом призвал дух своего отца и спросил:
— Ну что, мой отец Дориэй, ты теперь доволен? Ты уже обрел покой и не станешь больше тревожить меня?
Позднее многие говорили, что слышали, как из-под памятника раздался глухой голос:
— Да, сын мой, я доволен и обрел покой.
Правда, сам я никакого голоса не слышал и не верю в эту историю, так как знаю, что двадцать лет тому назад сегестяне поставили этот надгробный камень Филиппу из Кротона, а отца Дориэя похоронили неизвестно где вместе с другими погибшими, не воздавая им почестей.
Впрочем, я не отрицаю, что Дориэю и впрямь могло показаться, что он слышит своего отца, потому что тот часто разговаривал с сыном, являясь ему то во сне, то наяву и призывая завоевывать Сегесту. То есть я хочу подчеркнуть, что Дориэй сам никогда не утверждал, что получил ответ отца, но и не одергивал других, которые заверяли, что присутствовали при их краткой беседе.
Все скотовладельцы, надеясь на богатую добычу и хорошую плату, поспешили пригнать своих животных к городу, но мостков через ров не было, поэтому им не удалось перебраться на другую сторону. Идти же вброд они не захотели, опасаясь коварной глубины.
Дориэй дружески обратился к ним и велел всем возвращаться восвояси. Арсиноя, сидя на спине осла, сказала ему своим чистым голосом, что эти бесстыжие мужчины не хотели ей подчиняться, а собирались ограбить ее и забрать сокровища. Микон же по обыкновению, увидев, как разворачивается битва, быстро напился до беспамятства, и Арсиноя приказала уложить его в пустую корзину для корма.
Как только Дориэй угрожающе глянул на погонщиков, они немедленно засуетились, стали созывать ослов и принялись наперебой уверять спартанца, что невиновны и их не так поняли. Что же до жителей Эрикса, то при виде Дориэя они осмелели, и некоторые даже перебрались через ров, чтобы следовать за царем в город; из почтения они держались от него на некотором расстоянии.
Когда Арсиноя подъехала на своем осле, держа на руках клетку с кошкой, у священной собаки из Сегесты шерсть встала дыбом и она грозно зарычала. Заметив это, Дориэй решил, что лучше ему будет вернуться в город одному, чтобы священное животное не чувствовало себя оскорбленным из-за соседства кошки. Он направился в сторону Сегесты, и вельможи тут же закричали, что его следует убить, однако Кримисс шел рядом с Дориэем, подняв голову и обнажив клыки, и, увидев такого охранника, сегестяне замолчали и снова вернулись к боевым колесницам.
Погонщики из нашего обоза быстро соорудили новые мостки и отправились за Дориэем вместе со своими ослами. Последний из них вез корзину, в которую Арсиноя велела погрузить пьяного Микона. В городе Микон на удивление быстро протрезвел и даже мог держаться на ногах, хотя не слишком-то хорошо понимал, где находится и что происходит вокруг. К счастью, он был таким хорошим врачом, что справлялся со своими обязанностями в любом состоянии; некоторые даже утверждали, что пьяный он лечит лучше, чем трезвый. Он недрогнувшей рукой определял специальной трубочкой глубину ран, вправлял вывихи (результат схваток с сегестянскими атлетами) и прижигал раскаленным железом собачьи укусы.
У меня самого были ободраны колени, рука болела от нанесенной копьем раны, а из шеи прямо над ключицей торчала стрела. Я, разумеется, обломал ее, однако наконечник застрял так глубоко, что Микону пришлось сделать надрез, чтобы вытащить его. Но Микон сказал, что все мои раны не слишком опасны и только будут напоминать мне, что я тоже смертен.
Я вовсе не жалуюсь, а говорю все это лишь потому, что как раз тогда, когда Микон приводил меня в порядок, Дориэй собрал и пересчитал оставшихся в живых фокейцев и предложил всем, кто мог еще держать в руках оружие, отправиться на новую битву. Он сказал: — Я не хотел бы вас утруждать, но сегестяне все еще стоят на поле в боевом порядке, укрывшись щитами. Видимо, нам нужно выйти за ворота и окончательно победить их.
Но фокейцы ужасно возмутились и громко потребовали, чтобы Дориэй удовлетворился собачьей короной. Я, у которого от боли и усталости онемели все члены, решил вмешаться:
— Дориэй, прояви терпение. Я шел за тобой, не отставая, но дальше я идти не в силах.
А Дионисий пересчитал своих людей и заявил:
— Нас было триста, но теперь фокейцев не хватит даже на одну команду пятидесятивесельного судна. Духи не могут сидеть на веслах и поднимать паруса. По крайней мере, я никогда об этом не слышал и не хочу этого видеть.
Дориэй нехотя стащил с головы шлем, глубоко вздохнул и сказал:
— Быть может, я и впрямь сделал все, что мог, хотя еще совсем недавно мне казалось, что только один мой вид обращает в бегство отлично вооруженное войско.
Сыновья Танаквиль тоже подтвердили, что крови пролито уже достаточно и что Сегесте нужны свои гоплиты, дабы не потерять власть над Эриксом. Наступило время переговоров, которые, по их мнению, следовало вести так, как принято у карфагенян. Братья обещали заняться этим нудным делом и не докучать им Дориэю.
Танаквиль же сказала:
— Мои сыновья правы. Сейчас самое время отдохнуть после ратных трудов. Не хочешь ли ты возглавить торжественную процессию и отвести священную собаку в ее загородку? После этого мы останемся с тобой наедине, чтобы без помех обсудить все, что произошло.
Дориэй отсутствующим взглядом посмотрел на нее и слабым голосом ответил:
— Ты так далека от меня, Танаквиль!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59