Я знаю эту гору, и нет никакого сомнения в том, что она выглядит именно так, как мне ее описывали. Боги, наверное, сейчас держатся за животы со смеху. Мы вернулись почти туда, откуда пустились в плавание. Эта гора находится на Сицилии, берег — северное побережье Эрикса, а по другую сторону горы находится порт и город Панорм.
И добавил:
— Теперь я верю, что боги вовсе не собирались вести нас в Массалию, однако в мою упрямую голову им надо было вбивать это палкой. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, тем более что с кораблем они умеют управляться куда лучше моего… Пускай теперь вами командует Дориэй, который давно звал нас всех в Эрикс. Такова, видно, воля бессмертных, и не мне с ними спорить.
Он послал посмотреть, жив ли еще в своем канатном ящике Дориэй, и велел немедленно развязать его. По правде говоря, мы с Миконом давно уже перерезали все веревки, потому что спартанец был в таком жалком состоянии, что не мог даже скрежетать зубами от ярости.
В ожидании Дориэя Дионисий решил немного поразмяться и принялся размахивать обрывком каната, который держал в руке; проделывая разнообразные упражнения, он приказал завести наш корабль в порт города Панорма.
— Что же еще нам остается делать? — рассуждал он. — Ведь у нас нет ни еды, ни воды, и мы того и гляди пойдем ко дну.
Гребцы неохотно взялись за весла. Дориэй все еще не появлялся, и тогда Дионисий, пребывая в плохом настроении, приказал укрепить на носу корабля панцирь с изображением головы Горгоны, принадлежавший когда-то Ларсу Тулару, чтобы при виде его жители Панорма призадумались.
Наконец из люка на палубе появилась лохматая голова Дориэя. Его слипшиеся от соленой воды волосы торчали в разные стороны, борода свалялась и напоминала плоскую лепешку, а лицо было изборождено глубокими морщинами. За этот месяц он постарел лет на десять. Щурясь, как сова при дневном свете, смотрел он на небо. Ни у кого из нас не было желания смеяться над ним. Дориэй сам вскарабкался на палубу и стоял, выпрямившись, отталкивая в сторону людей, которые хотели его поддержать. Он шумно дышал полной грудью и молчал, и продолжалось это так долго, что всем стало страшно. Когда же глаза его привыкли к свету, он обвел всех нас мертвым взглядом, увидел и узнал Дионисия, заскрежетал зубами и заплетающимся языком, как если бы разучился говорить, попросил принести ему меч и щит.
Все вопросительно посмотрели на Дионисия, но тот только пожал плечами. Я принес Дориэю меч и сказал, что его сломанный щит мы выбросили за борт, Принося жертву морским богам, чтобы избежать крушения. Он даже не рассердился, а, кивнув, ответил еле слышно, что такая замечательная жертва наверняка спасла, всех нас.
— Так будьте же благодарны моему щиту за то, что вы остались живы, жалкие фокейцы, — бормотал он издевательским тоном. — Что касается меня, то я охотнее всего отдал бы его богине Фетиде, которая расположена ко мне. Удивительные вещи пережил я, пока был в заточении, но рассказывать о них не собираюсь.
Глаза его были цвета серой соли, когда он повернулся и стал смотреть на Дионисия, трогая пальцем острие меча.
— Тебя бы надо убить, — сказал он. — Мне этого очень хочется, но я подобрел, видя, что ты наконец признал мою правоту и раскаялся. Теперь я могу даже согласиться с тем, что удар веслом у Лады время от времени давал о себе знать.
Он засмеялся, толкнул Дионисия локтем в бок и добавил:
— Да, это было весло, весло, а не меч! Совершенно не понимаю, почему я прежде стыдился признать, что это было именно весло. Только недавно, когда я на равных много раз беседовал с богиней Фетидой, я понял, что мне совсем не надо стыдиться того, что со мной случилось, ибо все, что с нами происходит, ниспослано богами. И ты нисколько не унизил меня, приказав связать веревками и наступив своей грязной ногой на мою шею. Ведь ты был только орудием, которое помогло мне осознать мое божественное происхождение. Сама Фетида выбрала время и место нашей с ней встречи в самый разгар шторма, чтобы никакие завистливые глаза и уши не помешали нашей беседе. Ты просто исполнил ее волю. Поэтому я хочу поблагодарить тебя, Дионисий, за услугу, оказанную мне тобой, и вовсе не собираюсь распаляться и убивать тебя.
Но вдруг он топнул ногой, выпрямился и крикнул:
— Однако хватит этой пустой болтовни! Если ты не верил мне до сих пор, то поверь хотя бы сейчас, когда ты сам видишь, что богиня принесла нас на своих белых плечах к побережью Эрикса. Беритесь за оружие, люди. Мы высадимся здесь на берег и захватим город Панорм, как это предначертано нам богами. Посчитайте, сколько нас.
Микон был уверен, что Дориэй потерял рассудок во время своего заточения в канатном ящике, но слова его, несмотря ни на что, произвели впечатление на фокейцев. Его мертвый, серый, как соль, взгляд заставлял вспомнить смертоносный взгляд самого бога войны, так что немудрено, что моряки не колебались ни мгновения и тут же все наперегонки побежали за своими мечами и щитами, копьями и луками. Гребцы налегли на весла — и наше судно будто подхватил внезапно налетевший после слов Дориэя смерч, противиться которому не мог даже сам Дионисий.
Когда мы подсчитали оставшихся в живых, оказалось, что нас, без Арсинои, сто пятьдесят. Из Гимеры же уходило триста. Это добрый знак, закричали некоторые, что уцелела ровно половина! Но Дориэй осадил крикунов.
— Триста нас отплывало, — гремел он, — и триста же нас осталось! Ровно триста нас будет всегда, сколько бы еще ни погибло. Но не бойтесь, вам не суждено погибнуть, ибо отныне вы — триста мужей Дориэя. «Триста!» — вот отныне ваш боевой клич, и даже через триста лет не перестанут слагать песни о наших подвигах.
— Триста! Триста! — подхватили воины, ударяя мечами о щиты, пока наконец Дионисий не велел им замолчать.
Но голод, и жажда, и тяготы пути опьянили нас настолько, что люди, забыв об усталости, забегали по палубе, а гребцы удвоили усилия и даже запели. Нос корабля с шумом разрезал волны впереди нас, а когда мы обогнули холмистый мыс, нашим взорам открылся Панорм. Всего несколько судов стояло в бухте, а сам город, лежащий посреди плодородной равнины, был обнесен лишь жалким низким валом. Там же, где кончалась равнина, поднимались отвесно вверх манящие горы Эрикса.
Книга VI
Дориэй
1
Неожиданность — мать множества побед. Никому из карфагенян в Панорме и в голову не могло прийти, что гонимое штормом полуразбитое судно, входящее в порт средь бела дня, может оказаться тем самым пиратским кораблем, который месяц тому назад исчез из Гимеры. Портовую стражу, кроме того, ввела в заблуждение серебряная голова Горгоны на носу нашего корабля, так что они приняли наше судно за корабль этрусков, везущий груз железа. Суетливо бегающие по палубе фокейцы делали успокаивающие знаки и выкрикивали ими же самими придуманные слова, которых не было ни в одном из известных мне языков. По этой причине стражники только стояли и смотрели на нас, а не поднимали тревогу, ударяя в свои бронзовые гонги.
На палубе торгового корабля, пришвартованного к причалу, сидело, свесив за борт ноги, несколько мужчин. Они кричали нам, чтобы мы гребли помедленнее, и вовсю хохотали над нашим поврежденным носом и сломанными перилами. Мы видели, как в порт спешили полюбоваться нами десятки любопытных горожан.
Даже тогда, когда наш таран ударил в штевень большого торгового корабля и от этого удара судно карфагенян врезалось в берег, его мачта с громким треском рухнула, а члены команды с проклятиями повалились на палубу, все в порту думали, что это простая случайность. Какой-то военачальник грозил нам кулаком, ругался и требовал от нас уплаты штрафа и возмещения убытков. Но тут Дориэй и фокейцы с оружием в руках перепрыгнули на палубу поврежденного торгового судна, сметая всех на своем пути, и помчались дальше на берег. Они разогнали всех, кто мог бы им помешать, взбежали на холм и ворвались в город через ворота раньше, чем стражники сообразили, в чем дело.
Итак, Дориэй и еще десятка два человек легко взяли город и перебили всех его до смерти перепуганных защитников, а Дионисий и остальные фокейцы тем временем захватили стоящие в порту суда. О сопротивлении никто из чужеземцев даже не помышлял: все они видели, какая судьба постигла торговый корабль, имевший несчастье оказаться на пути страшных пришельцев. Правда, некоторые не стали молить о пощаде, как остальные, а резко развернулись и помчались вдоль городской стены, но Дионисий велел бросать им вслед камни, и они испугались и покорно вернулись. Ведь в порту находились не воины, а мирные моряки из множества стран.
Дионисий приказал распахнуть обе створки дверей громадного бревенчатого сарая, служившего складом, и запереть там наших пленников. Рабы, тоже бывшие в этом сарае, упали на колени, приветствуя нас как своих избавителей. Среди них оказалось несколько греков, которым Дионисий велел приготовить для всех нас еду. Они тут же бросились разводить на берегу огонь и резать скот, но многие наши моряки не могли ждать так долго и утолили первый голод мукой, разведенной оливковым маслом.
Захват Панорма произошел так успешно и стремительно, что фокейцы, упоенные радостью победы, поклялись идти за Дориэем, куда бы он их ни повел. Конечно, смелости им прибавило также и вино — ведь, уничтожив всех горожан, способных держать в руках оружие, моряки Дионисия принялись уничтожать и запасы вина и очень скоро опьянели, потому что давно ничего не ели.
Во всем порту и городе мы насчитали не более пяти десятков вооруженных мужчин. Жители Панорма давно уже привыкли к спокойной жизни и забыли о возможных опасностях, так что воины уходили в плавание, а город оставался без защитников — если, конечно, не считать таковыми купцов и ремесленников, которые в отсутствие людей военных неохотно брались за копья и луки. Поэтому Дориэй вовсе не совершил никакого чуда, когда так легко овладел городом. Однако фокейцы были очень горды своей победой и к вечеру уже считали себя великими знатоками воинского искусства. Кроме того, им показалось, что их количество удвоилось и достигло трехсот человек. Разумеется, это тоже было сочтено чудом и никоим образом не увязано с множеством опустошенных чаш с вином.
К чести фокейцев следует сказать, что обывателям Панорма они особо не докучали. Правда, они переходили из дома в дом в поисках богатой добычи, но силой ничего не брали, а только указывали пальцами на то, что им нравилось. Видя их загорелые лица и окровавленные руки, большинство жителей спешили поскорее избавиться от своего добра и отдать его пиратам. Однако стоило кому-нибудь из горожан заартачиться, как фокейцы со смехом шли прочь.
Победа, хорошая и обильная еда, вино и лучезарное будущее привели их в прекрасное расположение духа. Они уже предвкушали, как счастливо станут жить в Эриксе, властителем которого будет храбрый и неуязвимый Дориэй.
Выставив сторожевые посты, Дориэй отправился в дом Совета, который избрал себе для ночлега. Дом этот был деревянный, и только главная лестница была мраморная. К вящему негодованию спартанца, внутри не обнаружилось никаких сокровищ, кроме написанного затейливыми письменами акта об основании Панорма и нескольких связок священного камыша, принадлежавшего прежде богу реки. Взбешенный и раздосадованный, Дориэй призвал к себе отцов города, которые, клянясь и низко кланяясь, заверили его, что Панорм — нищий город, платящий огромную дань Сегесте. У них самих, мол, утверждали старики, нет почти ничего, кроме длинных карфагенских плащей, которые сейчас наброшены на их плечи, а когда интересы Панорма требуют устроить пир для заезжих политиков, то им приходится нести из домов свои собственные чаши и кубки. Выслушав их, Дориэй нахмурился и приказал подарить членам Совета большую серебряную чашу финикийской работы, которая была среди сокровищ Дионисия. Дионисий попытался протестовать, однако Дориэй сказал ему:
— Я давно уже усвоил одну горькую истину. Сердце человека чаще всего находится там же, где хранятся его сокровища. Впрочем, я никогда не был обыкновенным человеком, ибо происхожу от богов, так что ко мне это никак не относится. Мое сердце там, где мой меч. Мне совершенно не нужны твои сокровища, Дионисий, но ты все же должен признать, что они покоились бы сейчас вместе с твоим кораблем на морском дне, если бы я не спас всех вас, заключив союз с богиней моря Фетидой.
Дионисий немедля возмутился:
— Я уже достаточно наслушался и о Фетиде, и о твоих странствиях по морскому дну во время месячного заточения в канатном ящике. И я вовсе не собираюсь мириться с тем, что ты распоряжаешься нашими сокровищами, как своими собственными.
Дориэй не рассердился, а лишь мягко улыбнулся и сказал:
— Завтра утром мы двинемся на Сегесту, и я надеюсь, что переход этот не будет трудным. Разве плохо взбодриться после столь длительного морского путешествия? Ценности мы заберем с собой, потому что на корабле их оставлять нельзя: в порт всегда могут зайти карфагенские суда. Я не сомневаюсь, что мы найдем здесь ослов, мулов и лошадей, чтобы перевезти наши сокровища. Я уже отдал соответствующий приказ, причем особо отметил, что владельцы животных должны будут отправиться с нами и ухаживать за своей скотиной, ибо моряки ее опасаются.
Дионисий пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство, но потом неохотно признал правоту Дориэя. Трирема требовала починки, а для этого ее пришлось вытащить на берег и много недель заниматься только ею. Все это время мы были бы беспомощны против воинов с карфагенских судов, которые могли вот-вот появиться у Панорма. Так что нам и впрямь следовало уйти подальше от побережья, прихватив с собой сокровища (фокейцы будут лучше сражаться, если осознают, что именно они защищают). Дионисий пожевал губами и сказал:
— Пусть будет так, как ты хочешь. Завтра утром мы двинемся на Сегесту, забрав сокровища с собой. Где они — там мое сердце, ты это верно подметил. Но вот как быть с триремой, которую я люблю, как собственное дитя? Неужто придется бросить ее тут, в Панорме, одну и без всякой защиты?
Дориэй не полез в карман за словом:
— Я думаю, детей своих ты бросал едва ли не в каждом порту, где побывал. Давай-ка лучше сожжем нашу трирему, а заодно и все остальные суда в порту, чтобы не поддаться искушению вернуться обратно.
Услышав такое, Дионисий изменился в лице и чуть не кинулся на спартанца с кулаками. Я поспешил вмешаться:
— А не лучше ли будет вытащить трирему на берег и приказать Совету Панорма проследить за ее починкой? Серебряная голова Горгоны наверняка убережет ее от любых напастей. Если же в порт войдут военные финикийские корабли, то старейшины объявят, что трирема принадлежит новому царю Сегесты. Карфагенские морские военачальники не станут по собственному почину вмешиваться во внутренние дела Панорма и Эрикса, а сначала отправятся в Карфаген — посоветоваться. Таким образом мы выиграем время и сохраним наш корабль.
Дориэй почесал затылок и сказал:
— Пусть Дионисий занимается всем тем, что касается моря. Если он согласится с твоим предложением, Турмс, то я не буду больше настаивать. Может, ты и прав: глупо жечь дорогие суда, которые потом все равно придется строить заново. Да и мне непременно понадобятся корабли для охраны морских путей.
И Дориэй приказал членам городского Совета присмотреть за нашей триремой и объявил, что вскоре вернется в Панорм как новый царь Сегесты, чтобы воздать каждому по заслугам. Было уже темно, полная луна светила на небе, а фокейцы, громко распевая песни, бродили по улицам города, то и дело пересчитывая друг друга.
2
На другой день Дориэй построил фокейцев для пешего марша, который, как он уверял, должен был помочь им восстановить силы после долгого плавания по волнам. Несмотря на то, что мы лишь недавно появились в Панорме, слава о красавце воине разнеслась по городу. Перед тем как выступить в поход, Дориэй приносил жертву богам на центральной площади, и толпы жителей Панорма молча и с благоговением смотрели на него. Он на голову выше всех людей, он неуязвим и равен богам, иногда перешептывались они.
Когда жертва была принесена, Дориэй скомандовал:
— В путь!
Не оборачиваясь, он вышел из города в полном военном облачении, несмотря на жару. Мы, остальные «триста», как он нас называл, двинулись вслед за ним, а замыкал нашу колонну Дионисий с крепкой веревкой в руке, чтобы подгонять отстающих. Все наши сокровища мы погрузили на мулов и ослов, которых понадобилось не слишком-то много, ибо большая часть добычи осталась на двух бесследно сгинувших пятидесятивесельниках.
Выйдя на равнину, мы обернулись и с удивлением увидели, что с нами идут многие мужчины из Панорма. Когда же вечером мы достигли холмов, то к нам присоединились еще и сотни пастухов и крестьян, которые даже умудрились кое-как вооружиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
И добавил:
— Теперь я верю, что боги вовсе не собирались вести нас в Массалию, однако в мою упрямую голову им надо было вбивать это палкой. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, тем более что с кораблем они умеют управляться куда лучше моего… Пускай теперь вами командует Дориэй, который давно звал нас всех в Эрикс. Такова, видно, воля бессмертных, и не мне с ними спорить.
Он послал посмотреть, жив ли еще в своем канатном ящике Дориэй, и велел немедленно развязать его. По правде говоря, мы с Миконом давно уже перерезали все веревки, потому что спартанец был в таком жалком состоянии, что не мог даже скрежетать зубами от ярости.
В ожидании Дориэя Дионисий решил немного поразмяться и принялся размахивать обрывком каната, который держал в руке; проделывая разнообразные упражнения, он приказал завести наш корабль в порт города Панорма.
— Что же еще нам остается делать? — рассуждал он. — Ведь у нас нет ни еды, ни воды, и мы того и гляди пойдем ко дну.
Гребцы неохотно взялись за весла. Дориэй все еще не появлялся, и тогда Дионисий, пребывая в плохом настроении, приказал укрепить на носу корабля панцирь с изображением головы Горгоны, принадлежавший когда-то Ларсу Тулару, чтобы при виде его жители Панорма призадумались.
Наконец из люка на палубе появилась лохматая голова Дориэя. Его слипшиеся от соленой воды волосы торчали в разные стороны, борода свалялась и напоминала плоскую лепешку, а лицо было изборождено глубокими морщинами. За этот месяц он постарел лет на десять. Щурясь, как сова при дневном свете, смотрел он на небо. Ни у кого из нас не было желания смеяться над ним. Дориэй сам вскарабкался на палубу и стоял, выпрямившись, отталкивая в сторону людей, которые хотели его поддержать. Он шумно дышал полной грудью и молчал, и продолжалось это так долго, что всем стало страшно. Когда же глаза его привыкли к свету, он обвел всех нас мертвым взглядом, увидел и узнал Дионисия, заскрежетал зубами и заплетающимся языком, как если бы разучился говорить, попросил принести ему меч и щит.
Все вопросительно посмотрели на Дионисия, но тот только пожал плечами. Я принес Дориэю меч и сказал, что его сломанный щит мы выбросили за борт, Принося жертву морским богам, чтобы избежать крушения. Он даже не рассердился, а, кивнув, ответил еле слышно, что такая замечательная жертва наверняка спасла, всех нас.
— Так будьте же благодарны моему щиту за то, что вы остались живы, жалкие фокейцы, — бормотал он издевательским тоном. — Что касается меня, то я охотнее всего отдал бы его богине Фетиде, которая расположена ко мне. Удивительные вещи пережил я, пока был в заточении, но рассказывать о них не собираюсь.
Глаза его были цвета серой соли, когда он повернулся и стал смотреть на Дионисия, трогая пальцем острие меча.
— Тебя бы надо убить, — сказал он. — Мне этого очень хочется, но я подобрел, видя, что ты наконец признал мою правоту и раскаялся. Теперь я могу даже согласиться с тем, что удар веслом у Лады время от времени давал о себе знать.
Он засмеялся, толкнул Дионисия локтем в бок и добавил:
— Да, это было весло, весло, а не меч! Совершенно не понимаю, почему я прежде стыдился признать, что это было именно весло. Только недавно, когда я на равных много раз беседовал с богиней Фетидой, я понял, что мне совсем не надо стыдиться того, что со мной случилось, ибо все, что с нами происходит, ниспослано богами. И ты нисколько не унизил меня, приказав связать веревками и наступив своей грязной ногой на мою шею. Ведь ты был только орудием, которое помогло мне осознать мое божественное происхождение. Сама Фетида выбрала время и место нашей с ней встречи в самый разгар шторма, чтобы никакие завистливые глаза и уши не помешали нашей беседе. Ты просто исполнил ее волю. Поэтому я хочу поблагодарить тебя, Дионисий, за услугу, оказанную мне тобой, и вовсе не собираюсь распаляться и убивать тебя.
Но вдруг он топнул ногой, выпрямился и крикнул:
— Однако хватит этой пустой болтовни! Если ты не верил мне до сих пор, то поверь хотя бы сейчас, когда ты сам видишь, что богиня принесла нас на своих белых плечах к побережью Эрикса. Беритесь за оружие, люди. Мы высадимся здесь на берег и захватим город Панорм, как это предначертано нам богами. Посчитайте, сколько нас.
Микон был уверен, что Дориэй потерял рассудок во время своего заточения в канатном ящике, но слова его, несмотря ни на что, произвели впечатление на фокейцев. Его мертвый, серый, как соль, взгляд заставлял вспомнить смертоносный взгляд самого бога войны, так что немудрено, что моряки не колебались ни мгновения и тут же все наперегонки побежали за своими мечами и щитами, копьями и луками. Гребцы налегли на весла — и наше судно будто подхватил внезапно налетевший после слов Дориэя смерч, противиться которому не мог даже сам Дионисий.
Когда мы подсчитали оставшихся в живых, оказалось, что нас, без Арсинои, сто пятьдесят. Из Гимеры же уходило триста. Это добрый знак, закричали некоторые, что уцелела ровно половина! Но Дориэй осадил крикунов.
— Триста нас отплывало, — гремел он, — и триста же нас осталось! Ровно триста нас будет всегда, сколько бы еще ни погибло. Но не бойтесь, вам не суждено погибнуть, ибо отныне вы — триста мужей Дориэя. «Триста!» — вот отныне ваш боевой клич, и даже через триста лет не перестанут слагать песни о наших подвигах.
— Триста! Триста! — подхватили воины, ударяя мечами о щиты, пока наконец Дионисий не велел им замолчать.
Но голод, и жажда, и тяготы пути опьянили нас настолько, что люди, забыв об усталости, забегали по палубе, а гребцы удвоили усилия и даже запели. Нос корабля с шумом разрезал волны впереди нас, а когда мы обогнули холмистый мыс, нашим взорам открылся Панорм. Всего несколько судов стояло в бухте, а сам город, лежащий посреди плодородной равнины, был обнесен лишь жалким низким валом. Там же, где кончалась равнина, поднимались отвесно вверх манящие горы Эрикса.
Книга VI
Дориэй
1
Неожиданность — мать множества побед. Никому из карфагенян в Панорме и в голову не могло прийти, что гонимое штормом полуразбитое судно, входящее в порт средь бела дня, может оказаться тем самым пиратским кораблем, который месяц тому назад исчез из Гимеры. Портовую стражу, кроме того, ввела в заблуждение серебряная голова Горгоны на носу нашего корабля, так что они приняли наше судно за корабль этрусков, везущий груз железа. Суетливо бегающие по палубе фокейцы делали успокаивающие знаки и выкрикивали ими же самими придуманные слова, которых не было ни в одном из известных мне языков. По этой причине стражники только стояли и смотрели на нас, а не поднимали тревогу, ударяя в свои бронзовые гонги.
На палубе торгового корабля, пришвартованного к причалу, сидело, свесив за борт ноги, несколько мужчин. Они кричали нам, чтобы мы гребли помедленнее, и вовсю хохотали над нашим поврежденным носом и сломанными перилами. Мы видели, как в порт спешили полюбоваться нами десятки любопытных горожан.
Даже тогда, когда наш таран ударил в штевень большого торгового корабля и от этого удара судно карфагенян врезалось в берег, его мачта с громким треском рухнула, а члены команды с проклятиями повалились на палубу, все в порту думали, что это простая случайность. Какой-то военачальник грозил нам кулаком, ругался и требовал от нас уплаты штрафа и возмещения убытков. Но тут Дориэй и фокейцы с оружием в руках перепрыгнули на палубу поврежденного торгового судна, сметая всех на своем пути, и помчались дальше на берег. Они разогнали всех, кто мог бы им помешать, взбежали на холм и ворвались в город через ворота раньше, чем стражники сообразили, в чем дело.
Итак, Дориэй и еще десятка два человек легко взяли город и перебили всех его до смерти перепуганных защитников, а Дионисий и остальные фокейцы тем временем захватили стоящие в порту суда. О сопротивлении никто из чужеземцев даже не помышлял: все они видели, какая судьба постигла торговый корабль, имевший несчастье оказаться на пути страшных пришельцев. Правда, некоторые не стали молить о пощаде, как остальные, а резко развернулись и помчались вдоль городской стены, но Дионисий велел бросать им вслед камни, и они испугались и покорно вернулись. Ведь в порту находились не воины, а мирные моряки из множества стран.
Дионисий приказал распахнуть обе створки дверей громадного бревенчатого сарая, служившего складом, и запереть там наших пленников. Рабы, тоже бывшие в этом сарае, упали на колени, приветствуя нас как своих избавителей. Среди них оказалось несколько греков, которым Дионисий велел приготовить для всех нас еду. Они тут же бросились разводить на берегу огонь и резать скот, но многие наши моряки не могли ждать так долго и утолили первый голод мукой, разведенной оливковым маслом.
Захват Панорма произошел так успешно и стремительно, что фокейцы, упоенные радостью победы, поклялись идти за Дориэем, куда бы он их ни повел. Конечно, смелости им прибавило также и вино — ведь, уничтожив всех горожан, способных держать в руках оружие, моряки Дионисия принялись уничтожать и запасы вина и очень скоро опьянели, потому что давно ничего не ели.
Во всем порту и городе мы насчитали не более пяти десятков вооруженных мужчин. Жители Панорма давно уже привыкли к спокойной жизни и забыли о возможных опасностях, так что воины уходили в плавание, а город оставался без защитников — если, конечно, не считать таковыми купцов и ремесленников, которые в отсутствие людей военных неохотно брались за копья и луки. Поэтому Дориэй вовсе не совершил никакого чуда, когда так легко овладел городом. Однако фокейцы были очень горды своей победой и к вечеру уже считали себя великими знатоками воинского искусства. Кроме того, им показалось, что их количество удвоилось и достигло трехсот человек. Разумеется, это тоже было сочтено чудом и никоим образом не увязано с множеством опустошенных чаш с вином.
К чести фокейцев следует сказать, что обывателям Панорма они особо не докучали. Правда, они переходили из дома в дом в поисках богатой добычи, но силой ничего не брали, а только указывали пальцами на то, что им нравилось. Видя их загорелые лица и окровавленные руки, большинство жителей спешили поскорее избавиться от своего добра и отдать его пиратам. Однако стоило кому-нибудь из горожан заартачиться, как фокейцы со смехом шли прочь.
Победа, хорошая и обильная еда, вино и лучезарное будущее привели их в прекрасное расположение духа. Они уже предвкушали, как счастливо станут жить в Эриксе, властителем которого будет храбрый и неуязвимый Дориэй.
Выставив сторожевые посты, Дориэй отправился в дом Совета, который избрал себе для ночлега. Дом этот был деревянный, и только главная лестница была мраморная. К вящему негодованию спартанца, внутри не обнаружилось никаких сокровищ, кроме написанного затейливыми письменами акта об основании Панорма и нескольких связок священного камыша, принадлежавшего прежде богу реки. Взбешенный и раздосадованный, Дориэй призвал к себе отцов города, которые, клянясь и низко кланяясь, заверили его, что Панорм — нищий город, платящий огромную дань Сегесте. У них самих, мол, утверждали старики, нет почти ничего, кроме длинных карфагенских плащей, которые сейчас наброшены на их плечи, а когда интересы Панорма требуют устроить пир для заезжих политиков, то им приходится нести из домов свои собственные чаши и кубки. Выслушав их, Дориэй нахмурился и приказал подарить членам Совета большую серебряную чашу финикийской работы, которая была среди сокровищ Дионисия. Дионисий попытался протестовать, однако Дориэй сказал ему:
— Я давно уже усвоил одну горькую истину. Сердце человека чаще всего находится там же, где хранятся его сокровища. Впрочем, я никогда не был обыкновенным человеком, ибо происхожу от богов, так что ко мне это никак не относится. Мое сердце там, где мой меч. Мне совершенно не нужны твои сокровища, Дионисий, но ты все же должен признать, что они покоились бы сейчас вместе с твоим кораблем на морском дне, если бы я не спас всех вас, заключив союз с богиней моря Фетидой.
Дионисий немедля возмутился:
— Я уже достаточно наслушался и о Фетиде, и о твоих странствиях по морскому дну во время месячного заточения в канатном ящике. И я вовсе не собираюсь мириться с тем, что ты распоряжаешься нашими сокровищами, как своими собственными.
Дориэй не рассердился, а лишь мягко улыбнулся и сказал:
— Завтра утром мы двинемся на Сегесту, и я надеюсь, что переход этот не будет трудным. Разве плохо взбодриться после столь длительного морского путешествия? Ценности мы заберем с собой, потому что на корабле их оставлять нельзя: в порт всегда могут зайти карфагенские суда. Я не сомневаюсь, что мы найдем здесь ослов, мулов и лошадей, чтобы перевезти наши сокровища. Я уже отдал соответствующий приказ, причем особо отметил, что владельцы животных должны будут отправиться с нами и ухаживать за своей скотиной, ибо моряки ее опасаются.
Дионисий пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство, но потом неохотно признал правоту Дориэя. Трирема требовала починки, а для этого ее пришлось вытащить на берег и много недель заниматься только ею. Все это время мы были бы беспомощны против воинов с карфагенских судов, которые могли вот-вот появиться у Панорма. Так что нам и впрямь следовало уйти подальше от побережья, прихватив с собой сокровища (фокейцы будут лучше сражаться, если осознают, что именно они защищают). Дионисий пожевал губами и сказал:
— Пусть будет так, как ты хочешь. Завтра утром мы двинемся на Сегесту, забрав сокровища с собой. Где они — там мое сердце, ты это верно подметил. Но вот как быть с триремой, которую я люблю, как собственное дитя? Неужто придется бросить ее тут, в Панорме, одну и без всякой защиты?
Дориэй не полез в карман за словом:
— Я думаю, детей своих ты бросал едва ли не в каждом порту, где побывал. Давай-ка лучше сожжем нашу трирему, а заодно и все остальные суда в порту, чтобы не поддаться искушению вернуться обратно.
Услышав такое, Дионисий изменился в лице и чуть не кинулся на спартанца с кулаками. Я поспешил вмешаться:
— А не лучше ли будет вытащить трирему на берег и приказать Совету Панорма проследить за ее починкой? Серебряная голова Горгоны наверняка убережет ее от любых напастей. Если же в порт войдут военные финикийские корабли, то старейшины объявят, что трирема принадлежит новому царю Сегесты. Карфагенские морские военачальники не станут по собственному почину вмешиваться во внутренние дела Панорма и Эрикса, а сначала отправятся в Карфаген — посоветоваться. Таким образом мы выиграем время и сохраним наш корабль.
Дориэй почесал затылок и сказал:
— Пусть Дионисий занимается всем тем, что касается моря. Если он согласится с твоим предложением, Турмс, то я не буду больше настаивать. Может, ты и прав: глупо жечь дорогие суда, которые потом все равно придется строить заново. Да и мне непременно понадобятся корабли для охраны морских путей.
И Дориэй приказал членам городского Совета присмотреть за нашей триремой и объявил, что вскоре вернется в Панорм как новый царь Сегесты, чтобы воздать каждому по заслугам. Было уже темно, полная луна светила на небе, а фокейцы, громко распевая песни, бродили по улицам города, то и дело пересчитывая друг друга.
2
На другой день Дориэй построил фокейцев для пешего марша, который, как он уверял, должен был помочь им восстановить силы после долгого плавания по волнам. Несмотря на то, что мы лишь недавно появились в Панорме, слава о красавце воине разнеслась по городу. Перед тем как выступить в поход, Дориэй приносил жертву богам на центральной площади, и толпы жителей Панорма молча и с благоговением смотрели на него. Он на голову выше всех людей, он неуязвим и равен богам, иногда перешептывались они.
Когда жертва была принесена, Дориэй скомандовал:
— В путь!
Не оборачиваясь, он вышел из города в полном военном облачении, несмотря на жару. Мы, остальные «триста», как он нас называл, двинулись вслед за ним, а замыкал нашу колонну Дионисий с крепкой веревкой в руке, чтобы подгонять отстающих. Все наши сокровища мы погрузили на мулов и ослов, которых понадобилось не слишком-то много, ибо большая часть добычи осталась на двух бесследно сгинувших пятидесятивесельниках.
Выйдя на равнину, мы обернулись и с удивлением увидели, что с нами идут многие мужчины из Панорма. Когда же вечером мы достигли холмов, то к нам присоединились еще и сотни пастухов и крестьян, которые даже умудрились кое-как вооружиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59