Робби подошел к ней вплотную, не стыдясь неуклюжей походки, его взгляд был решителен и преисполнен сочувствия.
— Жизнь, моя дорогая Кэтрин, дана человеку для того, чтобы жить. Невзирая на отчаяние, невзирая на боль. От этого никуда не убежать, не спрятаться, и бессмысленно притворяться, что это не так. В противном случае ты перестанешь существовать. Дорожи каждым прожитым мгновением, лови его и делай своим. А если не сделаешь, то всегда будешь жалеть. Поверь мне.
— Хью предостерегает меня от прелюбодеяния, а ты подталкиваешь к нему.
С минуту Робби любовался ее стройной фигурой, освещенной солнцем, а когда заговорил, то без утайки высказал свое мнение:
— Не уверен, что речь идет о прелюбодеянии. Кто из вас его настоящая жена?
Веские слова. Глядя, как Робби удаляется по коридору, она размышляла, чего в них больше — вызова или предостережения?
Глава 23
Ночью опять пошел дождь, словно даже небо над Шотландией обливалось слезами. Капли барабанили по булыжнику внутреннего двора, ветер с завываниями набрасывался на окна, волны остервенело лизали гигантские скалы, окружавшие Ненвернесс с трех сторон. Все это могло бы привести в уныние, но обитатели замка отнюдь не грустили. Напротив, они чувствовали, как им тепло, уютно и безопасно за его мощными стенами.
Выглянув в окно, Хью порадовался, что буря не застала его в дороге, на поле близ Доннили или на булыжных мостовых Эдинбурга. Но эта мысль тут же утонула в море других, гораздо более сильных чувств, которые он предпочитал скрывать.
Стук в дверь удивил его, но меньше, чем стремительное появление единственной женщины во всем христианском мире, с которой он боялся встречаться.
После возвращения Хью и так слишком часто ее видел. Когда сегодня утром они с управляющим обсуждали, сколько зерна осталось в амбарах, мимо прошли Кэтрин и Мэри Макдональд, чему-то громко смеясь. Завидев лэрда, обе разом умолкли и ускорили шаг. Позже, во дворе замка, лэрд снова увидел ее, она куда-то торопилась с корзиной в руках и озабоченным выражением на лице. С кем бы Хью ни беседовал, в разговоре непременно упоминалось имя Кэтрин, а полчаса назад до него донесся смех Уильяма.
Теперь она стояла в его комнате, прижавшись спиной к двери, и не сводила с него глаз. Судя по всему, на этот раз ему не удастся так легко от нее отделаться. Хью никак не отреагировал на ее появление. Впрочем, Кэтрин и не рассчитывала на теплый прием. Решив порвать с ней, Хью не притворялся, для этого он слишком благороден и честен. Даже если бы жизнь поставила его на колени, заставив согнуться под бременем горя и отчаяния, он бы покорился молча, с грустной улыбкой патриция на лице, не теряя ни достоинства, ни благородства мысли.
Кэтрин не претендовала на благородство, всю жизнь она была покорной, но теперь с этим покончено.
Она всегда слушалась старших, мало говорила, прилежно училась всему, что взрослые считали для нее полезным. Отчим дурно с ней обращался, родной отец вообще не замечал, а она упорно стремилась быть такой, какой ее хотели видеть окружающие. Судьбу, уготованную ей незаконным рождением, Кэтрин выносила не жалуясь, ни единым словом не попыталась защитить себя или мать. В присутствии графа она пыталась скрыть ненависть и страх, которые вызывал у нее этот человек. Когда мать приглаживала ее непокорные волосы, Кэтрин не сопротивлялась, в угоду ей она сочла бы свое дешевенькое платье роскошным нарядом из шелка и органди.
Она всегда делала то, что ей приказывали.
Вышла замуж за грубияна, к которому не испытывала ничего, кроме страха. Она не издала ни звука в первую брачную ночь и во все последующие тысячи ночей из опасения, что соседи неверно это истолкуют. Никогда не прибегала в родительский дом жаловаться, не делилась переживаниями с деревенскими кумушками.
Она всегда делала то, чего от нее ждали, была покорной, домовитой женой, пока не умер Генри.
Тут привычная оболочка, в которой она пряталась, как в раковине, дала трещину, внутрь хлынул мощный поток света, озаряя человека по имени Кэтрин Энн Сиддонс, вдувая свежую струю ей в душу, в самую ее суть. Когда молодой вдове советовали остаться в деревне, вести скромную жизнь, не переезжать из привычного дома, хотя вместо роли хозяйки ей теперь было уготовано жалкое существование бедной родственницы и тетки многочисленных племянников покойного мужа, она твердо сказала «нет» и лишь улыбалась, слыша разговоры, что дурочка, мол, потеряла рассудок, если не боится тащиться на холодный дикий север.
Странной и непривычной казалась ей эта внутренняя свобода, будто она сбросила прежнюю оболочку, как ветхий плащ, и тот бесшумно упал к ее ногам.
Слова Робби помогли Кэтрин вынырнуть на поверхность внутренней непокорности, которая всегда дремала в ней.
Она превратилась в другого человека, ему несвойственны послушание или осторожность, ему хотелось жить полной жизнью, а не влачить жалкое существование, хотелось упиваться каждым мгновением, ощущать его в своих ладонях. А если страсть и боль составляют часть этой жизни, Кэтрин была готова принять и их.
Новая Кэтрин любила мужчину, который перед Богом и людьми принадлежал Саре Кэмпбелл Макдональд. Он был лэрдом Ненвернесса со всеми многочисленными обязанностями, от него зависела судьба членов его клана, он не мог обмануть их доверие. И все же Кэтрин хотела быть с ним. Даже в его тени ей лучше, чем одной на ярком солнце.
Впервые увидев Хью, она уже знала, что это подарок судьбы. Словно Господь шепнул ей: «Ты потеряла камешек, бери взамен бриллиант».
То, что Кэтрин испытывала в драгоценные минуты близости с Хью, не шло ни в какое сравнение с другими ее чувствами, кроме, пожалуй, любви к сыну. Это дарило ей жизнь, было необходимым, как бег крови по венам, неотъемлемым, как дыхание, и вечным, как небеса.
И она от него не отступится.
— Я ждала, что ты придешь ко мне. Ты этого не сделал, и я пришла сама.
Кэтрин даже удивилась собственной смелости.
Хью не ответил, не изменил позу, по-прежнему опираясь одной рукой на спинку кресла, а другую положив себе на бедро. По мнению Кэтрин, самым поразительным в Хью был не его рост или необычный цвет глаз, даже не ширина плеч. В его присутствии, казалось, замирал воздух, он словно натыкался на преграду, приближаясь к лэрду, и стихал, усмиренный. Абсолютная неподвижность атмосферы, окружавшей Хью, заставляла мужчин застывать на месте, прекращать разговоры и смех, чтобы найти причину столь необычного явления. Ну а женщины любого возраста и так восхищенно останавливались при виде импозантного лэрда.
Хью Макдональд верил в добро и справедливость, всегда знал, как следует поступить, но воспылал преступной страстью, уступил вожделению и теперь мучился сознанием вины. Он был честен, благороден и гораздо более одинок, чем казалось на первый взгляд.
Какая сладкая мука увидеть Хью вновь, как больно стоять с ним рядом. К боли Кэтрин была готова, а вот такого мрачного взгляда, который устремил на нее Макдональд, не ожидала. Перед ней сидел бесстрашный воин-лэрд, вождь клана почти в тысячу человек, а не тот нежный и ласковый мужчина, к которому она привыкла за последнее время.
И взгляд его предвещал бурю.
Только слепец мог остаться равнодушным, только колдунья могла выдержать этот взгляд без дрожи. Кэтрин не была слепой, не владела магией, она была просто женщиной, и взгляд Макдональда проникал ей в душу.
Что он там видел?
Для Макдональда она олицетворяла грех и спасение.
Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты ее силуэт. Она стояла, высоко подняв голову, упрямо выставив подбородок, готовая принять и его одобрение, и осуждение.
— Ты хочешь, чтобы тебя сочли распутницей? — спросил он, и Кэтрин вздрогнула.
Повернув в замке ключ, она шагнула вперед, одновременно расстегивая пуговицу на воротнике. Еще один шаг, еще одна пуговица. Когда она вплотную подошла к лэрду, ее корсаж был расстегнут, открывая соблазнительную грудь.
Если Хью и вцепился в спинку кресла, то Кэтрин этого не заметила, ибо смотрела ему в глаза, где полыхали неистовые молнии сродни тем, что озаряли небо за стенами замка.
— Ты называешь это грехом, — произнесла она с упреком, болью отозвавшимся в сердце Макдональда.
— Да, — подтвердил он, не отрываясь от ее белоснежной шеи, там пульсировала нежная жилка, указывая на волнение Кэтрин. Или возбуждение? — Это и есть грех.
Кого он хотел убедить, ее или себя?
— А может, больший грех отказываться от дара? Делать вид, что его не существует?
Хью не стал притворяться, будто не понимает, о каком даре толкует Кэтрин. Грех? Да, мир назвал бы грехом это вожделение, это желание, эту любовь. Есть ли в человеческом языке слова, которые могли бы точно описать его чувство к ней? Даже если такие слова существуют, ему они неизвестны. Он знает только одно: назвать его чувство болью — значит, не сказать ничего. Простое слово не передаст всю глубину отчаяния, которое охватывает его при мысли, что ему не суждено быть рядом с Кэтрин, что рано или поздно он ее потеряет.
Макдональду хотелось выть на луну, посылать проклятия всем богам сразу. Только они могли придумать столь изощренную месть за его реальные или воображаемые грехи: отнять разум у прекрасной белокурой жены и подарить встречу с любящей женщиной, которая никогда не будет ему принадлежать.
— Проклятие!
— Если ты боишься быть проклятым, Хью, я приму вину на себя.
Сжав кулак, она ударила себя между грудями: «Меа culpa». Еще удар. «Меа culpa». Еще. «Меа culpa».
Хью схватил ее за руку, обнял и наконец улыбнулся. Горечь и нежность, смешанные с печалью, не отняли у этой улыбки присущего ей очарования.
— Ты храбрее меня, Кэтрин. Но я ведь женат.
Слова прозвучали отчетливо в гнетущей тишине, словно весь мир замер, прислушиваясь.
— Ты и раньше был женат, — возразила она, стараясь пробиться сквозь окружающую ее вязкую пустоту. И все же на душе стало легче. — Ты был женат две недели назад, и это не помешало тебе быть со мной, а мне вскрикивать от восторга. Ты был женат и до того, когда ночью распинал меня на столе, удовлетворяя свое ненасытное желание, целовал меня, терзал мою плоть, унижал мою гордость. И в тот момент, когда ты вошел в меня, шепча на ухо нежные слова, орошая своим семенем, у тебя была жена. Все это время ты был женат, Хью.
— Я играл с огнем, надеясь лишь слегка опалить пальцы. Откуда мне было знать, что я сожгу дотла свою душу? Разве я думал, Кэтрин, что мое сердце будет изнывать от одного твоего прикосновения? Я не смог отказаться от тебя тогда и сомневаюсь, что когда-нибудь смогу…
Кэтрин жадно всматривалась в его лицо. Она нуждалась в Хью, как новорожденный в матери. Ей хотелось прикоснуться к нему, почувствовать ответное прикосновение. Она не сказала Хью, что любит его, она вообще никогда этого не говорила, опасаясь, что подобные слова прозвучат вызовом небесам и тогда вряд ли найдутся ангелы-хранители, которые заступились бы за нее перед Господом.
— Возьми кинжал, Хью, уничтожь с моего благословения то, что нас связывает, а когда оно снова возникнет, уничтожь еще раз… если сможешь. Или стоит подождать, когда похоть умрет своей смертью?
— Да не похоть это, черт возьми! Иначе я задрал бы тебе юбку в первый же день нашей встречи.
— Прямо у гроба моего мужа?
Значит, она тоже помнит? Тогда она храбро стояла посреди дороги, словно бросая вызов смерти.
— Да простит меня Господь, — негромко продолжала Кэтрин, — но я с радостью отправлюсь в ад, если такова цена за то, что было между нами.
Она робко дотронулась до его груди, и Хью вздрогнул, будто нежное прикосновение дошло до самого сердца.
— А если ты понесешь? — напрямик спросил он. — Неужели и тогда станешь так же насмешливо рассуждать о грехе, Кэтрин?
— От Генри я понесла всего один раз, хотя мы прожили вместе несколько лет, — возразила Кэтрин, не уступая в откровенности собеседнику. — Тогда меня это огорчало, теперь радует. Возможно, твое семя падает на бесплодную почву.
— Чего ты от меня добиваешься? — устало спросил лэрд. — Тебе нужна моя душа? Разве недостаточно того, что ты украла мою честь? Или тебе не терпится завладеть моей гордостью, моим чувством долга? А может, ты вознамерилась украсть у меня сердце, маленькая колдунья?
— Это было бы только справедливо, — поддразнила Кэтрин. — Ведь ты украл мое сердце уже в первый день…
Макдональд в упор смотрел на нее. Она немного смутилась, чувствуя себя объектом столь пристального внимания, но под действием этого взгляда в ней начали пробуждаться дремавшие желания, словно открылась тайная дверца, за которой они скрывались.
Кэтрин всегда хотела большего, мечтала о большем с такой неистовой силой, что мир ужаснулся бы, узнай он о ее великой потребности жить полной жизнью.
Детство, проведенное в нищете, отрочество, омраченное борьбой за существование, не истребили в ней могучего стремления к чудесной красоте жизни. Только до поры до времени ее чувства дремали, запертые в потайной комнате, и требовалось лишь найти ключ, чтобы выпустить их на свободу. На одной полке лежала нежность, перевязанная кружевными розовыми ленточками, рядом покоилось несгибаемое мужество, прямые углы которого были окрашены в темно-синий цвет. В комоде пряталась радость, от нее исходил пряный запах, как нельзя лучше сочетавшийся с ее лимонным цветом.
А посреди комнаты на столе царствовала страсть, отливая всеми оттенками красного, поблескивая золотом. Страсть, рожденная долгой знойной ночью и прохладным утром, страсть, вызываемая прикосновением дрожащих пальцев к загорелой коже… звучащая в унисон биению ее сердца.
Кэтрин захотелось подойти ближе, чтобы ощутить этот небывалый жар.
Хотелось попробовать его на вкус.
Дверь в потайную комнату слегка подалась, и за ней открылось такое сияющее, залитое светом пространство, что Кэтрин едва не вскрикнула от восторга. Оно манило ее зайти, там она сможет окружить Хью вниманием и заботой, дать ему утешение, шептать нежные слова по ночам, ухаживать за ним днем, словом, быть с ним рядом, забыв обо всем.
— Моя душа уже давно мне не принадлежит, — продолжала Кэтрин; при этом ее широко открытые глаза сияли восторгом. — Если бы ты даже вложил мне ее в руки, я вряд ли бы ее узнала. А честь… неподходящее слово для того, что происходит между нами. Но ты не виноват. Церковь оправдывает похоть мужчин, считая ее грехом у женщин. Так что можешь не опасаться за свою душу, мне нужно лишь твое сердце и тело.
Откровенность Кэтрин вызвала у него улыбку.
— Или ты изменилась, или я только сейчас начинаю постигать твою истинную сущность?
Он на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл, Кэтрин по-прежнему стояла перед ним. Взгляд стыдливый, как у девственницы, и искушающий, как у ее прародительницы Евы, хотя в действительности она не была ни той ни другой, находясь где-то посередине, куда ее привела близость с Хью и их потребность друг в друге. Кэтрин умела возбудить его, знала, каких мест нужно коснуться, догадывалась, что ее прерывистые вздохи у него на груди действуют безотказно, интуитивно чувствовала, когда нужно поцеловать Хью, когда уткнуться ему в шею, когда быть страстной, а когда игривой и насмешливой. При этом она не раз вскрикивала от восторга в его объятиях.
От нее исходил приятный аромат женского тела. Кожа под грудью была особенно нежной и трогательной, сле-ва под мышкой красовалась родинка, а на округлом животе кожа в одном месте слегка растянулась во время беременности. Во сне она порой довольно урчала, как сытый младенец, прижималась к груди Хью, молитвенно сложив ладони. Ступни у нее всегда были прохладными, а смех — невероятно заразительным. Служанка, она выражалась правильнее, чем ее более образованная госпожа. Преданная мать, она бросалась на защиту своего ребенка не раздумывая. В минуты опасности была тигрицей, в минуты блаженства — ласковым котенком. Ее глаза, устремленные на Хью, молили о нежности, обещали наслаждение, а мудрая улыбка Евы напоминала о грехе.
Макдональд отдал бы половину своих немалых владений за право обладать этой женщиной, слышать, как она выкрикивает его имя в порыве страсти. Вторую половину он с радостью пожертвовал бы судьбе за то, чтобы просыпаться ночью рядом с Кэтрин, розовой и теплой от сна, обнимать ее, снова любить, а утром без смущения встречать приход горничной. И еще за право назвать ее своей любимой, своей женой.
Пока же любить ее означало быть проклятым.
— Если я и изменилась, то лишь потому, что скучала по тебе. Ты мне нужен. — В ее глазах лэрд прочел нечто непостижимое. Доверие? Нет, что-то менее простодушное. Желание? Нет, что-то гораздо большее. Мудрость? Пожалуй, да.
— Стоит ли наша любовь тех опасностей, которым мы из-за нее подвергаемся? — задумчиво произнес Хью, стараясь холодностью тона скрыть огонь желания. Но умная Кэтрин сумела за оболочкой слов разглядеть суть, к которой и обратилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32