Наверное, он был очень похож на спинтор-сионный генератор.
Вернулся Гриша уже под утро, голодный, злой, пропахший парашей, и, наплевав на высокую роль интеллигента в российском постперестроечном процессе, громко выругал по матери и демократию, и приватизацию, и мудака гаранта, и всю эту сволочь, которая мешает людям жить. Народ смотрел на него по-разному. Новомосковских с уважением, Таня Дергункова косо, мадам Досталь — как на врага народа. Тарас же Кораблев кивал с полнейшим пониманием, ему тоже в свое время пришлось нюхнуть параши. Снегирев пялиться на Гришу не стал, вечером сунул ему под дверь сотню баксов, — кто-кто, а уж он-то хорошо знал, какие у наших чекистов чистые руки, горячие сердца и холодные головы.
Сейчас же Алексей сидел на кухне и, невзирая на кошачьи игрища, невозмутимо занимался тремя вещами сразу: пил чай, наблюдал, как чинят тети-Фирину «Оку», и, содрогаясь, листал бульварный, убойно-эротический роман. Книжечка была еще та, о приключениях наших разведчиков на просторах Снопа. Главный герой, Тарас Тарасович Максаев, гинеколог по специальности, был завербован, обрезан и отправлен в Тель-Авив, где под видом банщика Хайма Соломона внедрился и начал новую жизнь. Рядом с ним, бок о бок, сражались на невидимом фронте радист-трансвестит Вася Хренов, активный извращенец Нодар Сукашвили, связист-онанист Моня Лившиц и глубоко законспирированная советская разведчица полковник Давалова, ради интересов родины сменившая даже свою сексуальную ориентацию.
"…Агафья Ивановна пробудилась пополудни с тяжелой головой, после вчерашнего ее тошнило. Состояние полковницы осложнялось тем, что в области гениталий наблюдался сильный зуд, — это не на шутку разгулялись маленькие въедливые насекомые, которыми с разведчицей щедро поделилась какая-то империалистическая сволочь. «Пора менять легенду». Остервенело почесываясь, Давалова зевнула, а из парной уже вовсю доносилось мерзкое зловоние — это генерал Хайм Соломон готовил в шайке утренний коктейль для улучшения здоровья и нейтрализации коктейля вчерашнего.
Когда тазик с лекарством опустел и чекистам полегчало, тронулись. В пути пели песни и в целях конспирации блевали не в придорожные кусты, а в специальную емкость, опломбированную личной печатью Хайма Соломона. Наконец сделали привал, чтобы оправиться и размяться, и тут Агафья Ивановна с брезгливостью обнаружила, что ни Нодар Сукашвили, ни Моня Лившиц на ее девичьи прелести более не реагируют, а усиленно сожительствуют с Васей Хреновым, который необычайно похорошел и заневестился.
— Извращенцы поганые, — сплюнула Давалова и со злости занялась своим пошатнувшимся здоровьем.
Отойдя в сторонку, она, присев, начала энергично искоренять пушистость в паху, которая, на удивление всем, была у нее не рыжей, а черной, словно происки империализма.
— Э, девонька, это пустое, — мягко произнес заинтересовавшийся процессом Хайм Соломон, — эдак мандей не изведешь, только красоту свою нарушишь. Надо бы машинным маслом, а еще лучше дегтем.
Мгновенно, по знаку его, Моня Лившиц нырнул под машину, добыл из коробки передач стакан чего-то горячего и вонючего, и исстрадавшаяся полковница наложила обильный компресс на лобок и промежность.
А солнце стояло высоко, и в машине, несмотря на кондиционер, было жарко, сильно пахло коктейлем и сдобренными трансмиссионным маслом гениталиями Агафьи Ивановны. Некоторое время ехали в молчании, втайне сочувствуя издыхающим насекомым, вдруг внизу у колес что-то завизжало, раздался страшный скрежет, и машина, дернувшись пару раз, остановилась. Выяснилось, что мудак Лившиц плохо завернул сливную пробку в коробке передач, и агрегат, оставшись без масла, накрылся хорошо промасленным половым органом Агафьи Ивановны.
— П…здец, — сделал глубокий вывод после рекогносцировки Хайм Соломон, и, взорвав машину, чтобы она не привлекала к себе внимания, дальше решили выдвигаться автостопом…"
— Принимай работу, хозяин. — Респектабельный краснощекий умелец поманил Снегирева к холодильнику, с гордым видом похлопал по обшарпанному корпусу. — Сто лет еще проработает. Компрессор — мухи не сношались, термодатчик новый, фреона под завязку. Конфетка!
— Мухи, говоришь? — Снегирев вслушался в работу агрегата, одобрительно кивнув, рассчитался с мастером и пошел вместе с ним на выход. В коридоре не только холодильный спец, но и черт ногу сломит.
— Вызывайте, если что. — Споткнувшись, виртуоз шагнул на лестничную клетку, было слышно, как он побежал вниз по ступеням, — шаркали подошвы, брякало железо в чемоданчике.
Жалобно скрипнув давно не смазывавшимися петлями, дверь захлопнулась, Снегирев в предвкушении сладкой мути о Хайме Соломоне поспешил на кухню, и в это время кто-то позвонил, уверенно, с чувством собственного достоинства.
— «А мы швейцару — вы открывайте, папа, и получите-ка вы четвертак на лапу…» — Алексей развернулся, оттянул тугие ригеля замка и в который уже раз убедился, какой Питер маленький город.
— Здрасьте, я ж таки к вам по объявлению. — На пороге стоял жуликоватый бармен из «Занзибара», крупный специалист по разбодяжке соков, забиванию стаканов льдом и недовысыпанию фисташек из пакетов. На локте у него висела корзинка. — Насчет породистого котика в хорошие руки.
Верхние конечности у него действительно были что надо — цепкие, ширококостные, в густых черных волосах. Примерно такие обычно рисовали раньше на плакатах из цикла «Руки прочь» — от Вьетнама, от Кореи, от Камбоджи, от Анголы, от Республики Серебряный Берег и т. д. и т. п.
— Как же, как же, ждем вас. — Снегирев посторонился, пропустил визитера вперед и, придерживая за локоть, повел по полутемному, изгибающемуся подковой коридору. — Не зацепитесь за гвоздь, сюда лучше не вступать, пожалеете, не заденьте ночной горшочек. Ну ничего, не страшно, отстирается.
У комнаты Новомосковских он остановился, негромко постучал:
— Эй, заводчики племенных котов, выходите!
— Ой, сейчас никак. — Высунувшийся узнать, в чем дело, Валя помрачнел, умоляюще глянул на Снегирева. — Алексеич, выручи, а? Боевик идет отпадный, не оторваться. Отлавливайте любого, хоть всех забирайте, только меня не кантуйте, дайте кино досмотреть.
Из комнаты доносились выстрелы, дикие крики и грохот падающих тел, потом все стихло, заиграла трагическая музыка, и всхлипывающий женский голос произнес: «Мы его теряем».
— Ладно, — Снегирев вспомнил о Хайме Соломоне и хлопнул Валю по плечу, — приобщайся к прекрасному дальше. Пойдемте-ка, уважаемый. — Он повернулся к аксакалу прилавка и профессиональным тоном спросил: — Кота, кошку?
— Котика, котика, вот с такими яйцами. — Задумавшись, тот вступил в дерьмо, горестно вздохнул и, опираясь на стенку, принялся осматривать подошву. — Чтобы непременно был игрун и мышковал.
Семен Натанович решил обзавестись котом не случайно. Мало у него своих неприятностей, так на прошлой неделе он столкнулся с настоящей бедой: на его даче в Комарове объявилась наглая, абсолютно невоспитанная мышь. То, что она мелко-мелко нагадила на ковры, на медвежью шкуру, на роскошный леопардовый диван, это еще куда ни шло, но вот то, что она отгрызла уголок у пятидесятитысячной пачки долларов, запрятанной в тайнике под половицей… А ну как повадится пробовать на зуб остальные заначки?
— Что, прилипло? — Снегирев с участием покачал головой, вздохнул. — Проза жизни. Гэвэл га-волин, кулой гэвол…
— О, да вы таки наш человек. — Сразу забыв о дерьме, Семен Натанович весело хлопнул себя по ляжкам, но тут же сделался печален. — Сынок у меня, на вас похож, не захотел здесь жить, уехал. Теперь из Тель-Авива весточки шлет, скучает.
Между тем коридор кончился, начались необъятные, пропахшие газом, мусорными ведрами и вечно забитой раковиной кухонные дебри.
— Вот, пожалуйте, вся семья в сборе. — Снегирев кивнул на стол Тараса Кораблева, на котором изволили почивать Пантрик с супругой, а также весь их выводок — пятеро мохнатых, когтистых зверьков. Они улыбались во сне. Хозяин стола — двухметрового роста, косая сажень в плечах — хищников не трогал, с индифферентным видом жарил вермишель. Все знали, что у Пантрика отличная память на лица, длинные лапы и вонючая моча.
— Ой, да они тихие совсем и окрас таки дворовый. — Бармен разочарованно выпятил губу, надулся. — Блоху, может, и поймают, а вот чтобы мышковать…
Глаза его при этом хищно загорелись, руки сделали мощное загребающее движение.
— Тихие? А вы вот попробуйте-ка кошечку приласкать. — Снегирев ехидно ухмыльнулся и поманил Семена Натановича поближе. — Вот эту, с языком.
На кухне воцарилась тишина. Мадам Досталь трагически закрыла лицо руками, Таня Дергункова злорадно оскалилась, Тарас Кораблев бесшумно полез в шкафчик за перцем.
— Кис-кис-кис… — Ничего не подозревающий Семен Натанович протянул руку, чтобы погладить кошечку по спинке, и в то же мгновение Пантрик с быстротой молнии полоснул его по запястью, зашипел, окрысился и, если бы не Снегирев, точно бы вцепился чужаку в физиономию.
— Пш-ш-ш-ш-шел, мой-й-йе!
Причем попал, стервец, словно опытный спец-назовец, точно по лучевой артерии, чуть глубже — и хана господину Брилю, истек бы кровью.
— Мышкует, мышкует! — Отпрянув от стола, . Семен Натанович в экстазе затопал ногами. — Это ж таки не кот, это настоящий сикарий! Беру приплод, беру, но чтобы с яйцами.
Жизнь в кухне вернулась в свое привычное русло. Пантрик, остывая, подобрел и свернулся в клубок, Тарас Кораблев принялся сыпать в вермишель приправу, Таня Дергункова, потеряв интерес к происходящему, с остервенением взбивала гоголь-моголь — заглушить горечь в душе.
— Сикарий? — Снегирев с равнодушным видом выбрал котика покрупнее и осторожно, так что тот даже не проснулся, положил в лукошко. — Это что ж, ругательство, что ли?
Пантрик на изменение в составе прайда не отреагировал никак, — баба с возу, кобыле легче. Что с него возьмешь, хищник!
— Ерунду говорите. — Семен Натанович раздраженно хмыкнул, поплевав, приложил к ране платок. — Так мой сынок себя в письмах называет. Здравствуйте, говорит, папа, пишет вам ваш сикарий Фима. Такой сорвиголова был всегда… Вы думаете, стал бы он сам себя ругать?
— Нет, конечно бы не стал. — Миролюбиво согласился Снегирев. — Пойдемте-ка обработаем вашу рану, как бы не было сепсиса, у кошек на когтях сплошной трупный яд. Осторожно, не споткнитесь.
Придержав визитера за плечо, он мастерски вытащил у него портмоне и, пока шли по коридору, успел ознакомиться с содержимым. На кармане у бармена было полторы тыщи долларов, восемьсот рублей, техпаспорт от полугодовалого «мерседеса» и водительские права на имя Семена Натановича Бриля. Видимо, на даче в Комарове мышам было чего погрызть!
— Ну вот, пришли. — Снегирев сунул портмоне на место и, остановившись у родного порога, гостеприимно распахнул дверь. — Тетя Фира, у нас раненый!
— О, да тут у вас везде наши люди. — При виде Эсфири Самуиловны Семен Натанович расшаркался, сделал полупоклон. — Очень приятно.
Получив медицинскую помощь, он долго благодарил, извинялся за беспокойство и наконец собрался уходить, но был мягко остановлен Снегиревым:
— А денежку коту на лапу? Чтобы лучше мышковал.
Монетки у Семена Натановича не нашлось, мелких денег тоже.
— Счастливо оставаться. — Несколько помрачнев, он расстался со сторублевой купюрой и, прижимая к груди лукошко с котом, отправился восвояси. Манжет рубашки у него был весь в крови, на штанине засыхало пятно подозрительного желтого цвета.
— Алеша, что лучше с курицей сделать? Поджарить с томатом или котлеты? — Эсфирь Самуиловна тепло посмотрела на постояльца, лицо ее собралось добрыми морщинками. — А хотите, суп сварю, лапшу?
Ей было неловко оттого, что Снегирев не взял денег за ремонт холодильника. А впрочем, самой ей наверняка было бы не потянуть, — сейчас такие цены, прямо жить не хочется. После войны и то было легче. Тогда верили во что-то, надеялись, а сейчас ни веры, ни надежды, одни деньги, деньги, деньги. Пусто в душе.
— Делайте что хотите, тетя Фира, у вас все всегда вкусно. — Улыбнувшись, Снегирев вышел в коридор, остановился у дверей Новомосковских и громко постучал: — Эй, котовладелец, вылезай!
— Алексеич, ты снова не в жилу, президента федерации инопланетяне насилуют. — Взволнованный, весь в поту, Валя щелкнул пуговкой замка и по новой приник к экрану, на котором фиолетовое чудище, похоже, довело до победного конца свое черное дело. — Ну вот, теперь всей галактике звездец, доигрались в мир и дружбу между народами.
— Какого президента-то? — Снегирев вгляделся и разочарованно вздохнул. — Нет, не нашего. Значит, не суждено сойти с пути реформ. Держи.
Он сунул сторублевку ошалевшему от счастья, сразу забившему на судьбы галактики Новомосковских и отправился читать муру про Хайма Соломона. Впрочем, почему это муру? Нравится, и ладно.
"…Между тем Тарас Тарасович аккуратно собрал шайки и потайным ходом пробрался в женское отделение бани, где его радистка. Соня Розенблюм, служила уборщицей. Откровенно говоря, никакая это была не Розенблюм, а геройский чекист Вася Хренов, согласившийся ради безопасности родины замаскироваться под женщину. Он был белокур, читывал дамские романы и в целях конспирации имел трех любовников. Тарас Тарасович твердо взглянул в его развратные, сильно накрашенные глаза и, продиктовав текст шифровки в центр: «Пока все сухо. Гинеколог», направился домой.
Поднявшись по загаженной, вонючей лестнице, он открыл неприметную, обшарпанную дверь и вошел внутрь изрядно засранной однокомнатной квартиры. Жил разведчик строго, по-спартански, без излишеств. Проверив по давнишней привычке квартиру, Тарас Тарасович прошел на кухню и сделал то, о чем мечтал уже много дней, — достал из тайника банку некошерной свиной белорусской тушенки, включил дешевый, черно-белый телевизор и, устроившись в расшатанном, скрипучем кресле, принялся со слезами на глазах рубать свинину ложкой, вспоминая о далекой родине…"
«Здравствуйте, Дорогой друг! В ответ на вашу просьбу спешу сообщить все то немногое, что удалось узнать, уж и не спрашивайте каким образом. По непроверенной косвенной информации специалист по ниндзюцу Ефим Семенович Бриль состоит в рядах группировки „Мерра“ — экстремистской организации сектантского толка, специально созданной разведкой „Моссад“ для борьбы с арабскими террористами и проявлениями национализма (антисемитизмом, нацизмом времен Второй мировой войны, неонацизмом). Какая-либо дополнительная информация отсутствует, известно только, что деятельность данной структуры характеризуется крайней жестокостью и неразборчивостью в средствах».
«Спасибо, Аналитик, и на этом. Конец связи».
ГЛАВА 15
Летели в Норвегию с комфортом, на огромном боинге компании «САС». Все было ужасно мило: белозубые улыбки стюардесс, пластмассовые корытца с заморскими разносолами, уморительные мультики на большом телеэкране, — только Прохоров чувствовал себя не в своей тарелке. Уставившись в иллюминатор, он обозревал бескрайние сугробы облаков, хмурился, молча сглатывал тягучую слюну, — не жаловал воздушные вояжи, отсутствие земли под ногами подсознательно давило ему на психику.
— Ой, мать, смотри, как здорово. — Рядом Ингусик и Женя штудировали красочный буклет, торопясь, шуршали глянцевой бумагой, бредили дуэтом вполголоса. — Музей викингов! Музей «Кон-Тики»! Арка аттракционов!
Из-за спинки Серегиного кресла, оттуда, где сидели Лысый с Димоном, доносился густой богатырский храп, разливались волны ядреного перегара, видно, бывшие чекисты прощались с родиной под звон бутылок. Гид из «Альтаира» периодически косилась на них с брезгливой миной, кривила пухлые, в рамках татуажа, губы, морщила крупный, густо напудренный нос. Слева, через проход, всю дорогу раздавался глупый смех, плоские шуточки-прибауточки, пошленькие сальные остроты, — заигрывали без пряников. Это Черный Буйвол на правах победителя положил глаз на девушку-комиссара, но, похоже, все никак не производил должного полового впечатления. Однако Толю Громова, дремавшего в кресле по соседству, эта назойливая дорожная суета не трогала совершенно, — последнюю неделю он спал по три часа в сутки.
Между тем в белом покрывале за окном появились рваные прорехи, далеко внизу показалось море, ясно обозначилась береговая линия, затем в солнечных лучах заблестели капельки озер, стали различимы тоненькие нити рек, — летели над Швецией. Снова землю скрыла непроницаемая пелена, самолет, пожирая пространство, вынырнул из облачной кутерьмы и, полого снижаясь, сотрясаясь от мощи турбин, начал плавно заходить на посадку. Внизу показался игрушечный, в осьмушку Питера, Осло, посадочная полоса из тонкой строчки стремительно превратилась в широкую магистраль, сигнальные огни слились в сплошную линию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Вернулся Гриша уже под утро, голодный, злой, пропахший парашей, и, наплевав на высокую роль интеллигента в российском постперестроечном процессе, громко выругал по матери и демократию, и приватизацию, и мудака гаранта, и всю эту сволочь, которая мешает людям жить. Народ смотрел на него по-разному. Новомосковских с уважением, Таня Дергункова косо, мадам Досталь — как на врага народа. Тарас же Кораблев кивал с полнейшим пониманием, ему тоже в свое время пришлось нюхнуть параши. Снегирев пялиться на Гришу не стал, вечером сунул ему под дверь сотню баксов, — кто-кто, а уж он-то хорошо знал, какие у наших чекистов чистые руки, горячие сердца и холодные головы.
Сейчас же Алексей сидел на кухне и, невзирая на кошачьи игрища, невозмутимо занимался тремя вещами сразу: пил чай, наблюдал, как чинят тети-Фирину «Оку», и, содрогаясь, листал бульварный, убойно-эротический роман. Книжечка была еще та, о приключениях наших разведчиков на просторах Снопа. Главный герой, Тарас Тарасович Максаев, гинеколог по специальности, был завербован, обрезан и отправлен в Тель-Авив, где под видом банщика Хайма Соломона внедрился и начал новую жизнь. Рядом с ним, бок о бок, сражались на невидимом фронте радист-трансвестит Вася Хренов, активный извращенец Нодар Сукашвили, связист-онанист Моня Лившиц и глубоко законспирированная советская разведчица полковник Давалова, ради интересов родины сменившая даже свою сексуальную ориентацию.
"…Агафья Ивановна пробудилась пополудни с тяжелой головой, после вчерашнего ее тошнило. Состояние полковницы осложнялось тем, что в области гениталий наблюдался сильный зуд, — это не на шутку разгулялись маленькие въедливые насекомые, которыми с разведчицей щедро поделилась какая-то империалистическая сволочь. «Пора менять легенду». Остервенело почесываясь, Давалова зевнула, а из парной уже вовсю доносилось мерзкое зловоние — это генерал Хайм Соломон готовил в шайке утренний коктейль для улучшения здоровья и нейтрализации коктейля вчерашнего.
Когда тазик с лекарством опустел и чекистам полегчало, тронулись. В пути пели песни и в целях конспирации блевали не в придорожные кусты, а в специальную емкость, опломбированную личной печатью Хайма Соломона. Наконец сделали привал, чтобы оправиться и размяться, и тут Агафья Ивановна с брезгливостью обнаружила, что ни Нодар Сукашвили, ни Моня Лившиц на ее девичьи прелести более не реагируют, а усиленно сожительствуют с Васей Хреновым, который необычайно похорошел и заневестился.
— Извращенцы поганые, — сплюнула Давалова и со злости занялась своим пошатнувшимся здоровьем.
Отойдя в сторонку, она, присев, начала энергично искоренять пушистость в паху, которая, на удивление всем, была у нее не рыжей, а черной, словно происки империализма.
— Э, девонька, это пустое, — мягко произнес заинтересовавшийся процессом Хайм Соломон, — эдак мандей не изведешь, только красоту свою нарушишь. Надо бы машинным маслом, а еще лучше дегтем.
Мгновенно, по знаку его, Моня Лившиц нырнул под машину, добыл из коробки передач стакан чего-то горячего и вонючего, и исстрадавшаяся полковница наложила обильный компресс на лобок и промежность.
А солнце стояло высоко, и в машине, несмотря на кондиционер, было жарко, сильно пахло коктейлем и сдобренными трансмиссионным маслом гениталиями Агафьи Ивановны. Некоторое время ехали в молчании, втайне сочувствуя издыхающим насекомым, вдруг внизу у колес что-то завизжало, раздался страшный скрежет, и машина, дернувшись пару раз, остановилась. Выяснилось, что мудак Лившиц плохо завернул сливную пробку в коробке передач, и агрегат, оставшись без масла, накрылся хорошо промасленным половым органом Агафьи Ивановны.
— П…здец, — сделал глубокий вывод после рекогносцировки Хайм Соломон, и, взорвав машину, чтобы она не привлекала к себе внимания, дальше решили выдвигаться автостопом…"
— Принимай работу, хозяин. — Респектабельный краснощекий умелец поманил Снегирева к холодильнику, с гордым видом похлопал по обшарпанному корпусу. — Сто лет еще проработает. Компрессор — мухи не сношались, термодатчик новый, фреона под завязку. Конфетка!
— Мухи, говоришь? — Снегирев вслушался в работу агрегата, одобрительно кивнув, рассчитался с мастером и пошел вместе с ним на выход. В коридоре не только холодильный спец, но и черт ногу сломит.
— Вызывайте, если что. — Споткнувшись, виртуоз шагнул на лестничную клетку, было слышно, как он побежал вниз по ступеням, — шаркали подошвы, брякало железо в чемоданчике.
Жалобно скрипнув давно не смазывавшимися петлями, дверь захлопнулась, Снегирев в предвкушении сладкой мути о Хайме Соломоне поспешил на кухню, и в это время кто-то позвонил, уверенно, с чувством собственного достоинства.
— «А мы швейцару — вы открывайте, папа, и получите-ка вы четвертак на лапу…» — Алексей развернулся, оттянул тугие ригеля замка и в который уже раз убедился, какой Питер маленький город.
— Здрасьте, я ж таки к вам по объявлению. — На пороге стоял жуликоватый бармен из «Занзибара», крупный специалист по разбодяжке соков, забиванию стаканов льдом и недовысыпанию фисташек из пакетов. На локте у него висела корзинка. — Насчет породистого котика в хорошие руки.
Верхние конечности у него действительно были что надо — цепкие, ширококостные, в густых черных волосах. Примерно такие обычно рисовали раньше на плакатах из цикла «Руки прочь» — от Вьетнама, от Кореи, от Камбоджи, от Анголы, от Республики Серебряный Берег и т. д. и т. п.
— Как же, как же, ждем вас. — Снегирев посторонился, пропустил визитера вперед и, придерживая за локоть, повел по полутемному, изгибающемуся подковой коридору. — Не зацепитесь за гвоздь, сюда лучше не вступать, пожалеете, не заденьте ночной горшочек. Ну ничего, не страшно, отстирается.
У комнаты Новомосковских он остановился, негромко постучал:
— Эй, заводчики племенных котов, выходите!
— Ой, сейчас никак. — Высунувшийся узнать, в чем дело, Валя помрачнел, умоляюще глянул на Снегирева. — Алексеич, выручи, а? Боевик идет отпадный, не оторваться. Отлавливайте любого, хоть всех забирайте, только меня не кантуйте, дайте кино досмотреть.
Из комнаты доносились выстрелы, дикие крики и грохот падающих тел, потом все стихло, заиграла трагическая музыка, и всхлипывающий женский голос произнес: «Мы его теряем».
— Ладно, — Снегирев вспомнил о Хайме Соломоне и хлопнул Валю по плечу, — приобщайся к прекрасному дальше. Пойдемте-ка, уважаемый. — Он повернулся к аксакалу прилавка и профессиональным тоном спросил: — Кота, кошку?
— Котика, котика, вот с такими яйцами. — Задумавшись, тот вступил в дерьмо, горестно вздохнул и, опираясь на стенку, принялся осматривать подошву. — Чтобы непременно был игрун и мышковал.
Семен Натанович решил обзавестись котом не случайно. Мало у него своих неприятностей, так на прошлой неделе он столкнулся с настоящей бедой: на его даче в Комарове объявилась наглая, абсолютно невоспитанная мышь. То, что она мелко-мелко нагадила на ковры, на медвежью шкуру, на роскошный леопардовый диван, это еще куда ни шло, но вот то, что она отгрызла уголок у пятидесятитысячной пачки долларов, запрятанной в тайнике под половицей… А ну как повадится пробовать на зуб остальные заначки?
— Что, прилипло? — Снегирев с участием покачал головой, вздохнул. — Проза жизни. Гэвэл га-волин, кулой гэвол…
— О, да вы таки наш человек. — Сразу забыв о дерьме, Семен Натанович весело хлопнул себя по ляжкам, но тут же сделался печален. — Сынок у меня, на вас похож, не захотел здесь жить, уехал. Теперь из Тель-Авива весточки шлет, скучает.
Между тем коридор кончился, начались необъятные, пропахшие газом, мусорными ведрами и вечно забитой раковиной кухонные дебри.
— Вот, пожалуйте, вся семья в сборе. — Снегирев кивнул на стол Тараса Кораблева, на котором изволили почивать Пантрик с супругой, а также весь их выводок — пятеро мохнатых, когтистых зверьков. Они улыбались во сне. Хозяин стола — двухметрового роста, косая сажень в плечах — хищников не трогал, с индифферентным видом жарил вермишель. Все знали, что у Пантрика отличная память на лица, длинные лапы и вонючая моча.
— Ой, да они тихие совсем и окрас таки дворовый. — Бармен разочарованно выпятил губу, надулся. — Блоху, может, и поймают, а вот чтобы мышковать…
Глаза его при этом хищно загорелись, руки сделали мощное загребающее движение.
— Тихие? А вы вот попробуйте-ка кошечку приласкать. — Снегирев ехидно ухмыльнулся и поманил Семена Натановича поближе. — Вот эту, с языком.
На кухне воцарилась тишина. Мадам Досталь трагически закрыла лицо руками, Таня Дергункова злорадно оскалилась, Тарас Кораблев бесшумно полез в шкафчик за перцем.
— Кис-кис-кис… — Ничего не подозревающий Семен Натанович протянул руку, чтобы погладить кошечку по спинке, и в то же мгновение Пантрик с быстротой молнии полоснул его по запястью, зашипел, окрысился и, если бы не Снегирев, точно бы вцепился чужаку в физиономию.
— Пш-ш-ш-ш-шел, мой-й-йе!
Причем попал, стервец, словно опытный спец-назовец, точно по лучевой артерии, чуть глубже — и хана господину Брилю, истек бы кровью.
— Мышкует, мышкует! — Отпрянув от стола, . Семен Натанович в экстазе затопал ногами. — Это ж таки не кот, это настоящий сикарий! Беру приплод, беру, но чтобы с яйцами.
Жизнь в кухне вернулась в свое привычное русло. Пантрик, остывая, подобрел и свернулся в клубок, Тарас Кораблев принялся сыпать в вермишель приправу, Таня Дергункова, потеряв интерес к происходящему, с остервенением взбивала гоголь-моголь — заглушить горечь в душе.
— Сикарий? — Снегирев с равнодушным видом выбрал котика покрупнее и осторожно, так что тот даже не проснулся, положил в лукошко. — Это что ж, ругательство, что ли?
Пантрик на изменение в составе прайда не отреагировал никак, — баба с возу, кобыле легче. Что с него возьмешь, хищник!
— Ерунду говорите. — Семен Натанович раздраженно хмыкнул, поплевав, приложил к ране платок. — Так мой сынок себя в письмах называет. Здравствуйте, говорит, папа, пишет вам ваш сикарий Фима. Такой сорвиголова был всегда… Вы думаете, стал бы он сам себя ругать?
— Нет, конечно бы не стал. — Миролюбиво согласился Снегирев. — Пойдемте-ка обработаем вашу рану, как бы не было сепсиса, у кошек на когтях сплошной трупный яд. Осторожно, не споткнитесь.
Придержав визитера за плечо, он мастерски вытащил у него портмоне и, пока шли по коридору, успел ознакомиться с содержимым. На кармане у бармена было полторы тыщи долларов, восемьсот рублей, техпаспорт от полугодовалого «мерседеса» и водительские права на имя Семена Натановича Бриля. Видимо, на даче в Комарове мышам было чего погрызть!
— Ну вот, пришли. — Снегирев сунул портмоне на место и, остановившись у родного порога, гостеприимно распахнул дверь. — Тетя Фира, у нас раненый!
— О, да тут у вас везде наши люди. — При виде Эсфири Самуиловны Семен Натанович расшаркался, сделал полупоклон. — Очень приятно.
Получив медицинскую помощь, он долго благодарил, извинялся за беспокойство и наконец собрался уходить, но был мягко остановлен Снегиревым:
— А денежку коту на лапу? Чтобы лучше мышковал.
Монетки у Семена Натановича не нашлось, мелких денег тоже.
— Счастливо оставаться. — Несколько помрачнев, он расстался со сторублевой купюрой и, прижимая к груди лукошко с котом, отправился восвояси. Манжет рубашки у него был весь в крови, на штанине засыхало пятно подозрительного желтого цвета.
— Алеша, что лучше с курицей сделать? Поджарить с томатом или котлеты? — Эсфирь Самуиловна тепло посмотрела на постояльца, лицо ее собралось добрыми морщинками. — А хотите, суп сварю, лапшу?
Ей было неловко оттого, что Снегирев не взял денег за ремонт холодильника. А впрочем, самой ей наверняка было бы не потянуть, — сейчас такие цены, прямо жить не хочется. После войны и то было легче. Тогда верили во что-то, надеялись, а сейчас ни веры, ни надежды, одни деньги, деньги, деньги. Пусто в душе.
— Делайте что хотите, тетя Фира, у вас все всегда вкусно. — Улыбнувшись, Снегирев вышел в коридор, остановился у дверей Новомосковских и громко постучал: — Эй, котовладелец, вылезай!
— Алексеич, ты снова не в жилу, президента федерации инопланетяне насилуют. — Взволнованный, весь в поту, Валя щелкнул пуговкой замка и по новой приник к экрану, на котором фиолетовое чудище, похоже, довело до победного конца свое черное дело. — Ну вот, теперь всей галактике звездец, доигрались в мир и дружбу между народами.
— Какого президента-то? — Снегирев вгляделся и разочарованно вздохнул. — Нет, не нашего. Значит, не суждено сойти с пути реформ. Держи.
Он сунул сторублевку ошалевшему от счастья, сразу забившему на судьбы галактики Новомосковских и отправился читать муру про Хайма Соломона. Впрочем, почему это муру? Нравится, и ладно.
"…Между тем Тарас Тарасович аккуратно собрал шайки и потайным ходом пробрался в женское отделение бани, где его радистка. Соня Розенблюм, служила уборщицей. Откровенно говоря, никакая это была не Розенблюм, а геройский чекист Вася Хренов, согласившийся ради безопасности родины замаскироваться под женщину. Он был белокур, читывал дамские романы и в целях конспирации имел трех любовников. Тарас Тарасович твердо взглянул в его развратные, сильно накрашенные глаза и, продиктовав текст шифровки в центр: «Пока все сухо. Гинеколог», направился домой.
Поднявшись по загаженной, вонючей лестнице, он открыл неприметную, обшарпанную дверь и вошел внутрь изрядно засранной однокомнатной квартиры. Жил разведчик строго, по-спартански, без излишеств. Проверив по давнишней привычке квартиру, Тарас Тарасович прошел на кухню и сделал то, о чем мечтал уже много дней, — достал из тайника банку некошерной свиной белорусской тушенки, включил дешевый, черно-белый телевизор и, устроившись в расшатанном, скрипучем кресле, принялся со слезами на глазах рубать свинину ложкой, вспоминая о далекой родине…"
«Здравствуйте, Дорогой друг! В ответ на вашу просьбу спешу сообщить все то немногое, что удалось узнать, уж и не спрашивайте каким образом. По непроверенной косвенной информации специалист по ниндзюцу Ефим Семенович Бриль состоит в рядах группировки „Мерра“ — экстремистской организации сектантского толка, специально созданной разведкой „Моссад“ для борьбы с арабскими террористами и проявлениями национализма (антисемитизмом, нацизмом времен Второй мировой войны, неонацизмом). Какая-либо дополнительная информация отсутствует, известно только, что деятельность данной структуры характеризуется крайней жестокостью и неразборчивостью в средствах».
«Спасибо, Аналитик, и на этом. Конец связи».
ГЛАВА 15
Летели в Норвегию с комфортом, на огромном боинге компании «САС». Все было ужасно мило: белозубые улыбки стюардесс, пластмассовые корытца с заморскими разносолами, уморительные мультики на большом телеэкране, — только Прохоров чувствовал себя не в своей тарелке. Уставившись в иллюминатор, он обозревал бескрайние сугробы облаков, хмурился, молча сглатывал тягучую слюну, — не жаловал воздушные вояжи, отсутствие земли под ногами подсознательно давило ему на психику.
— Ой, мать, смотри, как здорово. — Рядом Ингусик и Женя штудировали красочный буклет, торопясь, шуршали глянцевой бумагой, бредили дуэтом вполголоса. — Музей викингов! Музей «Кон-Тики»! Арка аттракционов!
Из-за спинки Серегиного кресла, оттуда, где сидели Лысый с Димоном, доносился густой богатырский храп, разливались волны ядреного перегара, видно, бывшие чекисты прощались с родиной под звон бутылок. Гид из «Альтаира» периодически косилась на них с брезгливой миной, кривила пухлые, в рамках татуажа, губы, морщила крупный, густо напудренный нос. Слева, через проход, всю дорогу раздавался глупый смех, плоские шуточки-прибауточки, пошленькие сальные остроты, — заигрывали без пряников. Это Черный Буйвол на правах победителя положил глаз на девушку-комиссара, но, похоже, все никак не производил должного полового впечатления. Однако Толю Громова, дремавшего в кресле по соседству, эта назойливая дорожная суета не трогала совершенно, — последнюю неделю он спал по три часа в сутки.
Между тем в белом покрывале за окном появились рваные прорехи, далеко внизу показалось море, ясно обозначилась береговая линия, затем в солнечных лучах заблестели капельки озер, стали различимы тоненькие нити рек, — летели над Швецией. Снова землю скрыла непроницаемая пелена, самолет, пожирая пространство, вынырнул из облачной кутерьмы и, полого снижаясь, сотрясаясь от мощи турбин, начал плавно заходить на посадку. Внизу показался игрушечный, в осьмушку Питера, Осло, посадочная полоса из тонкой строчки стремительно превратилась в широкую магистраль, сигнальные огни слились в сплошную линию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41