Люди в Ванкареме прислушивались, не начинает ли завывать ветер. Они с опаской посматривали в небо. Сквозь туманную дымку еле просвечивали зеленоватые звёзды. Стоял такой крепкий мороз, что снег под ногами хрустел, как битое стекло.
Челюскинцы, доставленные на материк, тревожились за судьбу своих товарищей, ещё находившихся на льдине. Они знали, что те тоже не спят, пристально вглядываются в чёрную даль, привычным слухом ловят каждый скрип льда, каждый вздох неспокойной арктической ночи. Шестеро ждут не дождутся ещё позднего, по-северному неяркого рассвета. Не затмит ли его пурга? Смогут ли подняться в воздух самолёты? Не помешает ли шторм, готовый вот-вот нагрянуть в этот район Ледовитого океана? Вдруг начнётся торошение? Сколько раз, когда дули штормовые ветры и льдины под вой и грохот налезали одна на другую, образуя высокие хребты, челюскинцы бросались перетаскивать ящики, а то и палатки, перекатывать на безопасное место бочки. Пятнадцать раз подвижка льдов ломала ледяные «аэродромы», и их заново сооружали в других местах. Хорошо, что на льдине был большой, дружный коллектив, но и ему приходилось туго, когда наступало сильное сжатие льдов. А теперь там только шесть человек! Что они смогут сделать, если поломает взлётно-посадочную полосу? Другой им не соорудить. Что же будет с оставшейся шестёркой? Оставшимся пришлось бы сбрасывать продукты. Шлюпка, радио у них есть. Если образуются большие разводья, они смогут плавать, а ледокол их подберёт.
Вот о чём думали в Ванкареме в ночь на тринадцатое. Утро над морем стояло туманное. Туман рассеялся к полудню. И тогда Каманин, Молоков и я вылетели звеном на трёх одинаковых машинах «Р-5».
Не успели наши самолёты сесть, а радист Кренкель, оказывается, уже передавал последнюю радиограмму в Москву:

«Прилетели три самолёта. Сели благополучно, снимаем радио, сейчас покидаем лагерь Шмидта. К передаче ничего не имею. Прекращаю действие радиостанции».
На льдине было восемь ездовых псов. Разве можно было оставить на льдине собак – лучших друзей человека, просто незаменимых на Севере! Их погрузили в фанерные футляры для парашютов, привязанные под крылья самолёта Каманина. В таких вот цилиндрических футлярах Молоков перевозил накануне людей. Он ухитрялся на «Р-5» брать шесть челюскинцев за один раз. Четырёх Молоков втискивал в кабину, двух, самых смелых, засовывал в парашютные футляры. Они чувствовали себя в них неплохо, а некоторые даже пели в полёте. В свой последний рейс Каманин взял боцмана Загорского. Молоков посадил капитана Воронина и коменданта ледяного аэродрома комсомольца Сашу Погосова. Я пригласил в машину радистов – Эрнеста Кренкеля и Серафима Иванова, заместителя начальника экспедиции Алексея Боброва.
Что же, можно и вылетать… Вдруг вижу, что-то чёрное виднеется из-под снега. Толкнул ногой – два чемодана. Решил взять. «Найдутся хозяева, – подумал я, – спасибо скажут». В самую последнюю минуту заметил связку тёплого белья. Погрузил и бельё. Оказалось, в ней было сто пар. Не оставлять – так ничего не оставлять.
Кренкель попросил меня сделать прощальный круг над льдиной. Он с грустью смотрел вниз и почему-то морщился.
Нас вышло встречать всё население Ванкарема – местное и приезжее – чукчи и челюскинцы…
Самолёты сняли с льдины последних пассажиров. Все бросились к ним, стали обнимать, целовать.
Выпустили собак. Они залились радостным лаем.
Лётчиков стали качать.
Я сказал Кренкелю:
– У тебя слёзы показались, когда я делал последний круг над лагерем. Жаль было расставаться, что ли?
– Будешь плакать, – отвечал радист, – когда тебе такого дядю, как Бобров, на ноги посадят!
…Ровно через два месяца после гибели парохода «Челюскин» сто четыре пленника льдов были спасены и доставлены на Большую землю. Тринадцатое февраля – день катастрофы – было для них очень невезучим числом, тринадцатое апреля – самым счастливым. И для нас, лётчиков, тоже. На Чукотку пришла правительственная радиограмма. В ней сообщалось, что в нашей стране «устанавливается высшая степень отличия, связанного с проявлением подвига, – звание Героя Советского Союза». Первыми героями стали семь лётчиков, участвовавших в спасении челюскинцев: А. Ляпидевский, С. Леваневский, В. Молоков, В. Каманин, М. Слепнёв, М. Водопьянов, И. Доронин. Наши бортмеханики были награждены орденом Ленина, а все челюскинцы – орденом Красной Звезды.
Жаль, что не дают орденом самолётам, а то мой «М-10-94» должен был бы получить самую высокую награду.
Прощание с другом
…Мы научились дорожить погодой и решили использовать её до конца. Не теряя времени, начали перевозку челюскинцев. Открылась «регулярная авиалиния»: Ванкарем – Уэлен – бухта Тихая. Здорово поработать пришлось на ней и мне с моей машиной.
В бухту Тихую за челюскинцами и спасшими их лётчиками пришёл пароход «Смоленск» – тот самый, на котором приплыли из Владивостока Каманин, Молоков и их самолёты. С ними были также полярный лётчик Фарих и мой бывший бортмеханик Бассейн. Они остались «безлошадными». Для них не нашлось самолёта. В спасении челюскинцев поэтому Фарих и Бассейн не участвовали, а скучали на пароходе. Как только «Смоленск» причалил к прибрежной кромке льда, я увидел, как сошли по трапу бородатый Фарих и с ним Бассейн.
– Пожалейте нас, – попросил Фарих, – дайте свой самолёт, хоть разик в Ванкарем слетать, привезти челюскинцев!
Мне стало жаль товарищей.
– В Ванкарем лететь нечего, – сказал я. – Все челюскинцы уже сюда доставлены. А вот, насколько мне известно, требуется совершить рейс на остров Врангеля. Туда полетит начальник зимовки на мысе Северном товарищ Петров, который был на Чукотке председателем чрезвычайной тройки по спасению челюскинцев. И ещё спешит туда один челюскинец – Сима Иванов. Долго спешит… почти целый год. Плыл на остров, да по дороге застрял в ледовом лагере. Похлопочу, чтобы вам разрешили туда слетать!
Начальство согласилось. И вот настало время расстаться мне со счастливым самолётом.
«М-10-94» я передал Фариху и Бассейну.
Ходил я вокруг самолёта, как бы прощаясь с ним: «Молодчага ты, мой верный друг! Пронёс меня сквозь штормы и туманы. Спас людей. Но зря мы тебя так тщательно оборудовали – ты с лихвой отплатил за заботу. На тебе я налетал много тысяч километров. Ты служил мне верой и правдой. Послужи теперь так же другим!»
Нет, я не плакал, как Кренкель при прощании с челюскинской льдиной, но мне тоже было очень грустно.
С самолётом можно дружить, как с человеком!
Дорогой цветов
Шестьдесят семь дней длилось наше путешествие с Чукотки до столицы Родины, и не было часа, чтобы советские люди не дарили любовью и приветом завоевателей Арктики. «Дорогой цветов» назвал один из товарищей путь в Москву челюскинцев и спасших их лётчиков.
Ещё на побережье Чукотского моря немногочисленное население полуострова устроило челюскинцам самую горячую встречу. А между тем чукчи сами оказали неоценимую помощь делу спасения людей ледового лагеря. Они помогали создавать авиабазу в Ванкареме, перебрасывали туда бензин на своём первобытном транспорте – ездовых собаках. На нартах чукчей некоторые спасённые были переправлены из Ванкарема в Уэлен. И когда теперь чукчи выражали своё восхищение подвигом челюскинцев, те, в свою очередь, сердечно благодарили их. Мы, лётчики, просто многим обязаны чукотскому населению: если бы не его помощь, то не знаю, как бы справились мы со своей задачей.
Вот это ощущение единства с народом, сознание общности наших целей, радость победы и были замечательны в те дни.
Когда наш пароход подошёл к Владивостоку, нас встречали сотни тысяч людей. Как снег на голову, откуда ни возьмись, на палубу посыпались белые душистые ландыши: их метка сбрасывали встречавшие самолёты, приветственно покачивая крыльями. Казалось, что спасению советских людей радуются, и земля, и небо.
А потом начался, уже по рельсам, путь в Москву.
От Владивостока до Москвы сто шестьдесят остановок – сто шестьдесят митингов. Где бы мы ни останавливались, в любое время дня и ночи поезд встречали крестьяне и горожане со знамёнами и цветами, везде просили задержаться и рассказать обо всём: как жили на льдине, как спали, чувствуя под собой зловещее шуршание и треск готовых разойтись льдов; как пришлось сделать тринадцать «аэродромов» и как они по очереди ломались; как никто из челюскинцев не хотел улетать со льдины первым… Просили показать номера стенной газеты «Не сдадимся!». На одном станции поезд не остановился, но шёл очень тихо. Рядом о вагоном семенила старушка. В руках она держала узелок и кричала:
– Детки, что же вы не остановились? А я вас ждала, вам пирожочков испекла!
Челюскинцы не раз смотрели смерти в глаза. А сейчас, когда увидели такую встречу, не смогли сдержать слёз.
Мы несли вахту встреч до самой Москвы. Дежурили два челюскинца и один лётчик – Герой Советского Союза. Помню, только кончилось моё дежурство – поезд подошёл к Омску. Большой город, там организован митинг. Надо выходить. Все уехали на площадь, где собрался народ. В нашем вагоне остались только я и двое проводников. Я сплю, и вдруг на перроне появились партизаны – те, что защищали молодую Советскую власть от белогвардейцев в гражданскую войну.
Проводники меня разбудили:
– Давай принимай народ!
Партизаны вручили мне огромные торты, на которых кремом было написано: «Привет челюскинцам и героям-лётчикам!» Потом подают что-то тяжёлое. Оказалось – два жареных поросёнка…
На всём пути следования нас просто заваливали цветами, всяческой старательно приготовленной едой и трогательными подарками собственного изделия – на память.
Наконец 19 июля мы в Москве!
По улице, усыпанной цветами, мимо тысяч улыбающихся лиц, машущих рук мы едем на Красную площадь, где нас встречают члены правительства.
Тогда мне казалось, что я нахожусь на какой-то необыкновенной высоте. Пришёл я в себя, когда уже был на трибуне Мавзолея.
По площади нарядными колоннами шли москвичи. Они приветствовали челюскинцев и лётчиков.
Когда я думал о высокой чести носить звание Героя Советского Союза, я всегда размышлял так: ни в какой другой стране мира награда так не выражает чувства народа, как в нашей стране, потому что ни в какой другой стране пожелания народа не исполняются так точно и свято, как у нас.
И поэтому каждый человек, которого наше правительство отметило наградой, должен ценить её как доверие великой партии, правительства и чудесного нашего народа.
Снова на Чукотке
На другой год я с Флегонтом Бассейном побывал на Чукотке. Там нас встретили как старых знакомых.
– А мы тебя хорошо знаем, Михаил, – сказал старый чукча и выпустил целое облако дыма из своей длинной трубки с искусной резьбой по моржовой кости.
– Мы вас помним, дядя Миша, – вставил его внук. – Помним, как вы заблудились год назад и сели не в Ванкареме, а у нас.
– Как это – заблудился? – улыбаясь, возразил я. – Может быть, специально прилетел к вам, чтобы заправить бензином полные баки?
– Мы тебя хорошо знаем, Михаил. Твой самолёт-машина тоже знаем, – медленно продолжал старик. – На эта самолёт-машина ты челюскинцев спасал. А потом другому лётчику давал. Он много на эта самолёт-машина летал… Остров Врангеля был, разведку в море делал. В тундру летал. Один раз меня с собой взял. Мы с ним оленей искали. А когда сломался самолёт-машина, его наши ребята притащили. Здесь недалеко…
Я вскочил на ноги. Выходит, старый чукча знал о моём верном спутнике, моём любимом «М-10-94» больше, чем я сам.
– Проведите меня к нему!
– Сам видишь, теперь нельзя. Ждать будем!
Конечно, идти сейчас невозможно. Пурга воет и злобствует, поднимая слепящие снежные вихри. Полярная станция в ста шагах, и то не рискнёшь туда пойти, чтобы не заблудиться в снежную бурю.
Накануне я прилетел сюда, на мыс Шмидта, как недавно переименовали мыс Северный в честь славного руководителя челюскинцев. Прошёл год после их спасения, и я завершал дальний перелёт по знакомым местам. Остались позади Свердловск, Омск, Красноярск, Иркутск, Чита, Хабаровск, Николаевск-на-Амуре, Охотск, бухта Нагаева, Гижига, Анадырь, Уэлен. Всюду меня встречали как доброго знакомого.
Когда я добрался до конечного пункта маршрута, к месту нашей посадки собралось всё население мыса Шмидта. Зимовщики полярной станции знали, что мы везём письма, газеты, а местные чукчи пришли из любопытства. Мой новый «Р-5» еще не остановился, как его облепили люди. Встречали нас не приветствиями, а вопросами:
– Почту привезли?
Десятки рук ухватились за почтовую сумку, десятки голосов называли свои фамилии. Пришлось письма раздавать прямо с борта. В то время появление самолёта было для зимовщиков большим праздником.
Поразительные перемены произошли здесь за очень короткий срок. Только два года назад на мысе была организована научная зимовка. Тогда здесь стоял лишь десяток куполообразных яранг чукчей, а кругом снежная пустыня. Полярники привезли с собой строительные материалы, но в первое время жили в палатках. Быстро выросли несколько жилых домов, склад, здание радиостанции с высокими мачтами. На мысе Шмидта стал расти небольшой заполярный посёлок. Исконные кочевники – чукчи ещё не очень охотно переходили к оседлости. Но с помощью полярников несколько семей уже построили вокруг станции добротные жилые дома.
Чукчи только начинали приобщаться к цивилизации. Этот маленький северный народ охотников и оленеводов, живущий на огромном пространстве Чукотского полуострова, раньше грабили русские и иностранные купцы-хищники. В начале этого столетия чукчи платили за бутылку «огненной воды» – спирта – двадцать оленей. Чтобы приобрести плохонькую охотничью винтовку у американского купца (Америку от Чукотки отделяет не очень широкий пролив), чукча должен был положить на землю кучу белоснежных песцовых шкурок высотою с ружьё. Чукчи все поголовно были неграмотны. Они вымирали от голода и болезней, так как лечились только у колдунов-шаманов…
В середине тридцатых годов, примерно в то время, когда я оказался на мысе Шмидта, чукчи отправили письмо в «Правду». Я его переписал из газеты:

«…Раньше, до Советской власти, в наших головах было темно, как в большую ночь зимой, когда нет солнца. Мы все видим, что стали другими. Лучше охотимся, лучше живём. Мы теперь ходим в баню, чисто моем посуду, умеем печь хлеб. Нам понравилось носить нижнее бельё, и мы его стираем. У нас есть европейское платье, и, когда не холодно, мы его носим. Мы уже не инородцы, как называли нас до революции. Теперь мы – граждане, как все, кто живёт и хорошо работает на советской земле».
В день нашего прилёта стояла нормальная для этих мест зимняя погода – сорок градусов холода. Было ясно, но когда я шагал по посёлку, то заметил, что начала играть тонкая позёмка. Над стылой землёй поднимались низкие снежные смерчи. Это верный предшественник пурги. И на самом деле, вскоре разразилась злейшая пурга, сухая и морозная. Она застала меня в гостях у чукотской семьи. Мы находились не в дымной тёмной яранге – шалаше из звериных шкур, а в новеньком деревянном, просторном доме, даже с «городской» – правда, самодельной – мебелью: столом, скамейками, не то нарами, не то широкой деревянной кроватью, заваленной оленьими шкурами.
В доме было так жарко натоплено, что его обитатели ходили полуголыми. Я тоже остался в одной нижней рубашке. При свете керосиновой ларцы блестели смуглые мускулистые тела двух мальчишек, черноголовых, с чуть раскосыми тёмными глазами. Это были внуки знаменитого по всему побережью охотника за морским зверем Тымнатуге. Старшему – Ване – было четырнадцать лет. Его брату – Мише – двенадцать. У всех юных чукчей русские имена.
Мы ели варёную оленину. Запивали её бесчисленными кружками крепчайшего чая и беседовали под рёв пурги за бревенчатыми степами. Вернее, я отвечал на вопросы, сыпавшиеся один за другим. Больше всех спрашивали Ваня и Миша.
Эти ребята, знакомые с самым современным видом транспорта – самолётом, очень смутно представляли себе паровоз, не понимали, какая сила двигает вперёд автомобиль, и не знали, что такое троллейбус. Их интересовало буквально всё: и какая охота в Москве (?!), и в каких огромных каменных зданиях учатся школьники столицы… Они видели Кремль на экране кинопередвижки у соседей-зимовщиков, и теперь мой тёзка допытывался:
– Говорят, что часы на Спасской башне за сто километров видать даже с самолёта. А стрелку их один человек не поднимет. Правда это?
– Правда, ребята. Но только поближе… Я сам не раз низко летал над Красной площадью и хорошо видел стрелки часов. Время не успевал разглядеть, некогда было, боялся, как бы не задеть крышу какого-нибудь высокого здания.
Не один час тянулся вечер вопросов и ответов, пока я не услышал о том, что мой «М-10-94» находится здесь, неподалёку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40