Рибок”, забытое в сушильной камере. Проблем с этим не возникло – Чарм уезжала на весь уик-энд.
Дважды она поинтересовалась, как у него идут дела, и каждый раз Уоррен отвечал: “Все прекрасно, Чарм, а как у тебя?” В первый раз она ответила: “У меня все хорошо”, а во второй – “У меня все отлично”.
Но он не обращал внимания на такие тонкости. Он дал ей время, для того чтобы она могла сделать свой выбор, и он не нуждался в деталях, извинениях или спорах. Разговоры у них получались короткими. Уоррену было очень тяжело сейчас, но ее это больше не касалось.
И к тому же, сердце его не всегда пребывало в горести: выпадали такие часы, когда он вовсе не думал о Чарм. Несколько июньских вечеров Уоррен посещал зал тяжелой атлетики в центральном здании гостиницы “Рейвендейл”, где поднимал штанги и растягивал эспандеры, тренировался до изнеможения, а затем шел в бассейн. Там обычно происходили матчи по водному поло, и Уоррен, плескаясь и вопя, раза три тоже принял в них участие. Молодая черноволосая женщина из его команды сообщила, что ее зовут Мери Бэс и она только недавно приехала сюда из Мичигана, где такие холодные зимы, что может отмерзнуть даже “сами-знаете-что” у медной обезьяны. А как его имя? А откуда он родом? А чем он занимается? Уоррен был с нею чрезвычайно вежлив, а потом сбежал.
Дженис, сидя за своей конторкой, всякий раз в очаровательной улыбке обнажала зубы, когда Уоррен подходил, чтобы спросить, нет ли каких ответов на его записки, которые были распечатаны и разложены по почтовым ящикам проживающих. В ее глазах Уоррен узнавал тот самый призывный, но замаскированный огонек, за которым он с таким усердием охотился в те далекие годы, когда в компании приятелей слонялся по городу, вечеринкам или берегам шамрокского пруда.
Это было вовсе не то, в чем он сейчас нуждался, – пока не то. Никаких серьезных увлечений, никаких интрижек на час. Сосредоточься на свидетельских показаниях Баудро и на деле страдающего Гектора Куинтаны, убеждал он себя. Пусть твое сердце ровно и сильно стучит лишь в гимнастическом зале. Будь позаботливей с Уби – она любит тебя и полностью от тебя зависит.
Однажды вечером Уоррен забыл покормить ее. На следующее утро, отправившись на встречу со свидетелем, он вспомнил об этом уже на автостраде. Уоррен развернулся в центре города и поехал назад в “Рейвендейл”, и Уби радостно встретила его, помахивая хвостом. Уоррен горячо обнял свою собаку. Это глупое и голодное животное было единственным существом, которое осталось у него в мире.
Как бы случайно, выбрав подходящий момент, он сказал и Мери Бэс и Дженис:
– Я разошелся со своей женой. Я скучаю по ней. До сих пор пытаюсь понять, что же во мне вышло из строя.
Оба раза одни и те же слова. И при этом с одинаковой отрешенной улыбкой.
Но женщины, казалось, нутром чувствовали его потенциальные возможности, если дело было действительно в этом.
Сплетни в суде – дело обычное, они имеют свойство переноситься со скоростью звука, если не света. Однажды утром, когда Уоррен сидел в офисе Бингема, проставляя даты на свидетельских повестках по делу “Баудро”, Мари Хан, секретарь суда, которая вела протоколы судебных заседаний, толкнула его под локоть.
Мари было чуть больше тридцати, она имела восьмилетнего внебрачного сына, что обычно и расхолаживало большую часть холостых юристов. Высокая и длинноногая, она носила коротко остриженную копну кудрявых каштановых волос, обладала ярко-синими глазами и такой шеей, какие можно встретить разве что на портретах Модильяни. Женатые адвокаты постоянно заигрывали с ней, но Мари отшучивалась ото всех, за исключением Боба Альтшулера. Поговаривали, что когда-то между ними был роман, ставший теперь историей. По слухам, она бросила Боба. Альтшулер, женатый, сорокапятилетний мужчина, страдал до сих пор. Это можно было видеть по его глазам, когда он наблюдал за тем, как взлетают над клавиатурой розовые пальчики Мари.
Мари неизменно сыпала неприличными шутками и хихикала с Дуайтом Бингемом, который всегда объявлял перерыв в заседании, стоило ему заметить, что она устала.
– Перерыв для прекрасной Мари, – обычно объявлял он, и чаще всего Мари, улыбнувшись в сторону судейской скамьи, записывала и это. Но Бингем не сердился.
Мари спросила Уоррена, как у него идут дела, и он ответил, что все прекрасно.
– Уоррен, вряд ли ты поверишь, но я принадлежу к тому самому клубу, который называется “Хьюстонские высокие техасцы”. В понедельник у нас выходной, а в воскресенье там будет большой праздничный вечер в честь Четвертого июля. Одной мне идти не хочется, а никто из этих громадных клоунов меня, ей-Богу, не интересует. Хочешь пойти со мной?
– Звучит заманчиво, – немного подумав, сказал Уоррен. Мари ему нравилась: она была веселой женщиной.
– А какой у тебя точный рост?
– Пять футов одиннадцать дюймов. А у тебя?
– Шесть и один. Ну, может быть, четверть дюйма не достает.
– Да, в клуб ты вступить не можешь. Мужчины там должны быть не ниже шести и двух. Но мне разрешили привести с собой короткого парня.
Мари стиснула руку Уоррена, и из ее роскошной груди вырвался прерывистый вздох.
– Хочешь услышать по-настоящему отвратительную шутку?
– А разве у меня есть выбор?
– Это загадка. Скажи, зачем женщине грудь?
– Понятия не имею.
– Это на случай, если с нею заговорит мужчина.
Мари расхохоталась, словно добродушная ведьма. Уоррен покачался на каблуках, обдумывая шутку. Смех Мари затих.
– Тут больше правды, чем поэзии, верно?
Уоррен подумал, стала бы Чарм смеяться над подобной шуткой или нет.
– Дай мне твой новый номер телефона, – сказала Мари, – я свистну тебе, где и когда.
Его новый номер! В этих словах слышались меланхолия и обещание. Уж не было ли за новым номером и новой жизни?
13
Рик прибыл в коттедж, где располагался офис Уоррена, в шортах и сафари, как из банановой республики. Был субботний день, один из выходных дней длинного праздника Четвертого июля. На этот раз Рик прихватил с собой Бернадетт Лу, которая переболела гриппом и потому отстала от них в своих записях. Сегодня она была в мрачном настроении. Только что она распрощалась с очередным своим дружком.
– И как это я дошла до того, что столько времени теряю со всякими ничтожествами? – вздохнула она.
– Ты постоянно отказываешь мне, – отозвался Рик, – вот твой китайский бог – я уж не говорю об Иегове – и наказал тебя.
В этих словах не было правды: среди знакомых Уоррена Рик был одним из немногих, кто, как и он, хранили верность своей жене. “У меня просто нет времени болтаться”, – говорил он.
Однако Уоррен сомневался и в этом. У Рика имелась своя семья, свои скаковые лошади, свои друзья и своя работа, – и всем этим он чрезвычайно дорожил. Его жена ворчала: “Когда он участвует в судебном процессе, то возвращается домой поздно и даже не слышит, что я ему говорю. Прямо доводит меня этим до бешенства”. Но Уоррен давно заметил: когда Рик и Лиз вместе, они много смеются, ласковы друг с другом и никогда попусту не пикируются. Он им искренне завидовал.
Адвокаты заканчивали опрос свидетелей. Джонни Фей сегодня должна была прибыть к четырем. Уоррен и Рик намеревались продолжить ее подготовку к перекрестному допросу. Бернадетт уселась за стол в нише, где Уоррен установил компьютер и принтер. Дело “Баудро” занимало уже пол-ящика в шкафу и не умещалось в двух портфелях.
– У меня есть один вопрос, прежде чем мы начнем, – сказал Рик. – Я над этим думал… и кое-что меня беспокоит.
– Выкладывай.
Рик развернул упрощенный план первого этажа особняка Клайда Отта на Ривер-Оукс-драйв (его передал Боб Альтшулер). Размеры здания были даны в крупном масштабе. Вы входили в большой итальянский мраморный вестибюль, и прямо перед вами открывалась широкая, выполненная в южном стиле мраморная лестница, ведущая на два верхних этажа. Направо находилась семейная комната, в центре которой стояла огромная аудио-видео система и карточный столик; налево, сквозь арочный вход, вы попадали в просторную гостиную, устланную восточными коврами, где мягкая итальянская белой кожи мебель изысканно сочеталась с темным, красного дерева “чиппендейлем” “Чиппендейл” – стиль мебели, созданный в XVIII в. английским мастером Томасом Чиппендейлем. Это главным образом разного рода столы, книжные шкафы и бюро из красного дерева на изогнутых ножках, часто заканчивающихся страусиной лапой, охватывающей шар.
. Напротив камина, на некотором расстоянии от него, находилась стенная ниша со встроенным книжным шкафом, а перед ним та самая кожаная софа, на которой умер Клайд Отт.
Палец Рика указал на контуры софы.
– Предположим, что, как уверяет нас наша клиентка, Клайд угрожающе взмахивает кочергой, занеся ее за голову, и Джонни Фей стреляет в него, как только он разворачивается для удара. В таком случае как могло получиться, что в момент падения рука его не перебросила по инерции кочергу через софу, к шкафу? Или, по крайней мере, не выронила ее на софу? Как же кочерга могла отскочить на два фута в сторону и оказаться вот тут, на ковре?
Позади них Бернадетт Лу отстукивала на клавиатуре компьютера, время от времени прикладываясь к длинношеей бутылочке с прохладительным, которую китаянка стащила из маленького холодильника, стоявшего в коридоре.
– А ты подумай, – предложил Уоррен. Сам он это уже сделал.
Рик пожал плечами.
– Я бы с удовольствием, но две мои лошадки участвуют завтра в Дерби-Дауне, и мы с Лиз вечером вылетаем в Новый Орлеан. Так что уж лучше ты сам просвети меня.
– Вполне возможно, – сказал Уоррен, – что Клайд взмахнул кочергой вот таким образом, – заведя ее назад, как для удара из третьей позиции, – следовательно, она вполне могла оказаться на ковре, за его телом. Как бы то ни было…
Уоррен растянул губы в напряженной улыбке. Рик кивнул:
– А также, возможно, кочерга ударилась о книжный шкаф и отскочила за софу, и сама Джонни Фей после убийства переложила ее, потому что так становилось понятнее, что здесь произошло. К тому же, в этом случае полиция не могла бы не заметить кочергу.
– Они заметили бы ее в любом случае.
– А полицейским это могло и не прийти в голову, – размышлял Рик.
Верно, подумал Уоррен, если принять начальную посылку всего сценария. Ему вспомнились случаи с другими убийствами: Шерон Отт, Динк, возможно, Бобби Ронзини и тот неизвестный помощник шеф-повара, о котором упоминал Альтшулер. Если она была организатором хотя бы одного из этих убийств и при этом осталась безнаказанной, она вполне могла решить, что все полицейские – идиоты.
– Конечно, здесь есть еще одна возможность, – сказал Уоррен. – Совершенно другой набор фактов.
– Да уж, версия с кочергой – это на редкость сказочная история. Предположим, Клайд никогда не брал кочергу и не замахивался ею. Джонни Фей застрелила его, затем вложила эту кочергу ему в руки, чтобы оставить отпечатки пальцев. А затем она бросила ее на ковер, на самое, как ей казалось, видное место, чтобы тупоголовые полицейские каким-нибудь образом этого не пропустили. И сочинила всю эту абсурдную историю.
– Ты, кстати, в нее поверил, – заметил Уоррен.
– Ты думаешь, что эта сладенькая киска из Одэма могла сделать такую отвратительную вещь?
– Все возможно, каким бы невероятным это ни казалось. Но я вовсе не собираюсь ее об этом спрашивать.
– А Боб Альтшулер собирается. Если такое пришло в голову нам, значит, пришло и ему. Он пригласит какого-нибудь эксперта по движущимся объектам, как бы эта наука ни называлась. Какого-нибудь физика. Или, может быт, самого Глена Дейвиса из “Астро” – если Боб до этого додумается, то это будет вполне в его стиле. Ты по-прежнему уверен, что еще хочешь поставить эту черную вдову на свидетельское место?
– А что мы имеем без нее? Если суд присяжных ей поверит, она получит оправдание. Да и почему присяжные должны ей не верить? Что есть у штата, чтобы опровергнуть ее? В этом деле не может быть неожиданных свидетелей обвинения. Альтшулер взялся за обвинение только потому, что ему не дает покоя то, с чем она, по его мнению, ушла в прошлом. Он надеется на чудо. Мы же здесь для того, чтобы доказать, что чудес не бывает. – Уоррен задумался. – Но я собираюсь подготовить ее и к “обязанности отступить”.
– Ты говорил, что Скут советовал тебе об этом не тревожиться.
– Ему не вести защиту в этом процессе, – возразил Уоррен.
Джонни Фей Баудро прибыла в офис Уоррена в пять часов вечера. Она оставила свой “мерседес” на бетонированной автостоянке перед зданием, рядом с “БМВ” Уоррена, “саабом” Рика и двухдверным “плимутом” Бернадетт. Когда Джонни Фей, в блузке из гватемальского шелка и обтягивающих белых брюках от Диора, торжественно ступила в комнату, покачивая бедрами и улыбаясь от уха до уха, она воскликнула:
– Ну, как успехи? Как настроение у моей команды? Мы намерены победить или мы собираемся получить пинок под зад?
Уоррен представил ей Бернадетт, которая печатала новый комплект записей, сделанных Риком. Минут через десять, когда Уоррен стал перепроверять историю битвы с Клайдом и кочергой, улыбка Джонни Фей поблекла. Она начала ерзать в кресле. Постоянно то скрещивала, то распрямляла ноги. Глаза ее стали тусклыми и холодными. Она принялась ковырять под ногтями, затем взглянула из-под темных, подкрашенных бровей откровенно суровым, театральным взглядом.
– Могу я минуту поговорить с вами с глазу на глаз, джентльмены?
– Берни, – сказал Рик, – сходи посмотри, не удастся ли где раздобыть упаковочку пива и немного картофельных чипсов.
В руках его появилась десятидолларовая бумажка. Бернадетт вышла.
Джонни Фей испустила бархатно-сопранный вздох.
– О'кей, парни, и что она здесь делает?
– Она секретарша Рика, – ответил Уоррен.
– Это мне известно. Я видела ее в офисе. Мне это не нравится. Вам я абсолютно доверяю. Но не ей.
Уоррен объяснил, что конфиденциальность клиента распространяется и на секретарей или клерков адвоката. За нарушение клятвы адвокат изгоняется из корпорации, секретарь же не только будет уволен без права работы в области законодательства, но может быть даже привлечен к уголовной ответственности. И по всем статьям отхлестан. А кроме того, им с Риком нужны записи, сделанные во время предыдущих бесед. Бернадетт все замечательно отпечатает.
– Послушайте, я живу на свете намного дольше, чем вы. И я им не доверяю.
– Секретаршам адвокатов? – спросил Рик.
– Нет, черт бы побрал вашу тупость! Вы что, не понимаете, о чем я говорю?
Рик вежливо откашлялся.
– Мадам Лу работает со мной три года. Ее прадедушка был кули, приехавшим сюда по контракту из Фучжоу – или из какого-то там еще китайского города – прокладывать железную дорогу, связывающую нас с южной частью Тихого океана. Бернадетт окончила Хьюстонский университет. Возможно, она и выглядит, как родная сестра Чарли Чэна Чарли Чэн – сыщик-китаец, герой популярных детективных романов американского писателя Э. Д. Бриггерса.
, но при этом не умеет ни читать, ни писать, ни говорить по-китайски. Она пьет “Буд” и “Миллер лайт” и заслуживает доверия, как стопроцентная техаска.
Трудно сказать, поняла ли Джонни Фей, что Рик попросту над нею подшучивает. Глаза ее метали искры. Неожиданно она разразилась тирадой:
– Косоглазые не бывают хорошими. Япошки захватывают нашу банковскую индустрию, скупают все ценные бумаги на “Фочен 500” и уже владеют половиной самых дорогих поместий, а в это время их “Тойота” побивает “Форда” и “Чеви”. Все чинки – коммунисты, это разосланная пятая колонна. Вьетнамцы того хуже…
Тут она произнесла речь, уже слышанную Уорреном, – о техасских ловцах креветок, вытесненных из своего бизнеса, и о магазинах “7-одиннадцать”, которые выглядят так, будто в них поселились целые племена узкоглазых.
– У них здесь собственная мафия. Наркотики? Так именно они и изобрели их! Мы старались спасти их задницы во Вьетнаме, сотни тысяч наших ребят убиты, или неспособны к продолжению рода, или превратились в наркоманов, как Гаррет, – и после всего этого мы же еще обязаны выражать этим самоуверенным грязным ублюдкам какую-то признательность? Вы думаете, я преувеличиваю, – сказала Джонни Фей, – просто большинство людей не отваживаются высказать то, что они на самом деле чувствуют, за исключением, может быть, тех случаев, когда япошки прикупают очередную телевизионную станцию. Да, я уверена. Нужно отослать их всех туда, откуда они прибыли, пока еще не поздно. Да будь моя воля…
Ее лицо побагровело, грудь ее под гватемальским шелком ходила ходуном. Джонни Фей задыхалась. Уоррен с Риком переглянулись.
– Как бы то ни было, – закончила Джонни Фей уже более спокойно, – если даже вы и не принимаете такого моего “
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Дважды она поинтересовалась, как у него идут дела, и каждый раз Уоррен отвечал: “Все прекрасно, Чарм, а как у тебя?” В первый раз она ответила: “У меня все хорошо”, а во второй – “У меня все отлично”.
Но он не обращал внимания на такие тонкости. Он дал ей время, для того чтобы она могла сделать свой выбор, и он не нуждался в деталях, извинениях или спорах. Разговоры у них получались короткими. Уоррену было очень тяжело сейчас, но ее это больше не касалось.
И к тому же, сердце его не всегда пребывало в горести: выпадали такие часы, когда он вовсе не думал о Чарм. Несколько июньских вечеров Уоррен посещал зал тяжелой атлетики в центральном здании гостиницы “Рейвендейл”, где поднимал штанги и растягивал эспандеры, тренировался до изнеможения, а затем шел в бассейн. Там обычно происходили матчи по водному поло, и Уоррен, плескаясь и вопя, раза три тоже принял в них участие. Молодая черноволосая женщина из его команды сообщила, что ее зовут Мери Бэс и она только недавно приехала сюда из Мичигана, где такие холодные зимы, что может отмерзнуть даже “сами-знаете-что” у медной обезьяны. А как его имя? А откуда он родом? А чем он занимается? Уоррен был с нею чрезвычайно вежлив, а потом сбежал.
Дженис, сидя за своей конторкой, всякий раз в очаровательной улыбке обнажала зубы, когда Уоррен подходил, чтобы спросить, нет ли каких ответов на его записки, которые были распечатаны и разложены по почтовым ящикам проживающих. В ее глазах Уоррен узнавал тот самый призывный, но замаскированный огонек, за которым он с таким усердием охотился в те далекие годы, когда в компании приятелей слонялся по городу, вечеринкам или берегам шамрокского пруда.
Это было вовсе не то, в чем он сейчас нуждался, – пока не то. Никаких серьезных увлечений, никаких интрижек на час. Сосредоточься на свидетельских показаниях Баудро и на деле страдающего Гектора Куинтаны, убеждал он себя. Пусть твое сердце ровно и сильно стучит лишь в гимнастическом зале. Будь позаботливей с Уби – она любит тебя и полностью от тебя зависит.
Однажды вечером Уоррен забыл покормить ее. На следующее утро, отправившись на встречу со свидетелем, он вспомнил об этом уже на автостраде. Уоррен развернулся в центре города и поехал назад в “Рейвендейл”, и Уби радостно встретила его, помахивая хвостом. Уоррен горячо обнял свою собаку. Это глупое и голодное животное было единственным существом, которое осталось у него в мире.
Как бы случайно, выбрав подходящий момент, он сказал и Мери Бэс и Дженис:
– Я разошелся со своей женой. Я скучаю по ней. До сих пор пытаюсь понять, что же во мне вышло из строя.
Оба раза одни и те же слова. И при этом с одинаковой отрешенной улыбкой.
Но женщины, казалось, нутром чувствовали его потенциальные возможности, если дело было действительно в этом.
Сплетни в суде – дело обычное, они имеют свойство переноситься со скоростью звука, если не света. Однажды утром, когда Уоррен сидел в офисе Бингема, проставляя даты на свидетельских повестках по делу “Баудро”, Мари Хан, секретарь суда, которая вела протоколы судебных заседаний, толкнула его под локоть.
Мари было чуть больше тридцати, она имела восьмилетнего внебрачного сына, что обычно и расхолаживало большую часть холостых юристов. Высокая и длинноногая, она носила коротко остриженную копну кудрявых каштановых волос, обладала ярко-синими глазами и такой шеей, какие можно встретить разве что на портретах Модильяни. Женатые адвокаты постоянно заигрывали с ней, но Мари отшучивалась ото всех, за исключением Боба Альтшулера. Поговаривали, что когда-то между ними был роман, ставший теперь историей. По слухам, она бросила Боба. Альтшулер, женатый, сорокапятилетний мужчина, страдал до сих пор. Это можно было видеть по его глазам, когда он наблюдал за тем, как взлетают над клавиатурой розовые пальчики Мари.
Мари неизменно сыпала неприличными шутками и хихикала с Дуайтом Бингемом, который всегда объявлял перерыв в заседании, стоило ему заметить, что она устала.
– Перерыв для прекрасной Мари, – обычно объявлял он, и чаще всего Мари, улыбнувшись в сторону судейской скамьи, записывала и это. Но Бингем не сердился.
Мари спросила Уоррена, как у него идут дела, и он ответил, что все прекрасно.
– Уоррен, вряд ли ты поверишь, но я принадлежу к тому самому клубу, который называется “Хьюстонские высокие техасцы”. В понедельник у нас выходной, а в воскресенье там будет большой праздничный вечер в честь Четвертого июля. Одной мне идти не хочется, а никто из этих громадных клоунов меня, ей-Богу, не интересует. Хочешь пойти со мной?
– Звучит заманчиво, – немного подумав, сказал Уоррен. Мари ему нравилась: она была веселой женщиной.
– А какой у тебя точный рост?
– Пять футов одиннадцать дюймов. А у тебя?
– Шесть и один. Ну, может быть, четверть дюйма не достает.
– Да, в клуб ты вступить не можешь. Мужчины там должны быть не ниже шести и двух. Но мне разрешили привести с собой короткого парня.
Мари стиснула руку Уоррена, и из ее роскошной груди вырвался прерывистый вздох.
– Хочешь услышать по-настоящему отвратительную шутку?
– А разве у меня есть выбор?
– Это загадка. Скажи, зачем женщине грудь?
– Понятия не имею.
– Это на случай, если с нею заговорит мужчина.
Мари расхохоталась, словно добродушная ведьма. Уоррен покачался на каблуках, обдумывая шутку. Смех Мари затих.
– Тут больше правды, чем поэзии, верно?
Уоррен подумал, стала бы Чарм смеяться над подобной шуткой или нет.
– Дай мне твой новый номер телефона, – сказала Мари, – я свистну тебе, где и когда.
Его новый номер! В этих словах слышались меланхолия и обещание. Уж не было ли за новым номером и новой жизни?
13
Рик прибыл в коттедж, где располагался офис Уоррена, в шортах и сафари, как из банановой республики. Был субботний день, один из выходных дней длинного праздника Четвертого июля. На этот раз Рик прихватил с собой Бернадетт Лу, которая переболела гриппом и потому отстала от них в своих записях. Сегодня она была в мрачном настроении. Только что она распрощалась с очередным своим дружком.
– И как это я дошла до того, что столько времени теряю со всякими ничтожествами? – вздохнула она.
– Ты постоянно отказываешь мне, – отозвался Рик, – вот твой китайский бог – я уж не говорю об Иегове – и наказал тебя.
В этих словах не было правды: среди знакомых Уоррена Рик был одним из немногих, кто, как и он, хранили верность своей жене. “У меня просто нет времени болтаться”, – говорил он.
Однако Уоррен сомневался и в этом. У Рика имелась своя семья, свои скаковые лошади, свои друзья и своя работа, – и всем этим он чрезвычайно дорожил. Его жена ворчала: “Когда он участвует в судебном процессе, то возвращается домой поздно и даже не слышит, что я ему говорю. Прямо доводит меня этим до бешенства”. Но Уоррен давно заметил: когда Рик и Лиз вместе, они много смеются, ласковы друг с другом и никогда попусту не пикируются. Он им искренне завидовал.
Адвокаты заканчивали опрос свидетелей. Джонни Фей сегодня должна была прибыть к четырем. Уоррен и Рик намеревались продолжить ее подготовку к перекрестному допросу. Бернадетт уселась за стол в нише, где Уоррен установил компьютер и принтер. Дело “Баудро” занимало уже пол-ящика в шкафу и не умещалось в двух портфелях.
– У меня есть один вопрос, прежде чем мы начнем, – сказал Рик. – Я над этим думал… и кое-что меня беспокоит.
– Выкладывай.
Рик развернул упрощенный план первого этажа особняка Клайда Отта на Ривер-Оукс-драйв (его передал Боб Альтшулер). Размеры здания были даны в крупном масштабе. Вы входили в большой итальянский мраморный вестибюль, и прямо перед вами открывалась широкая, выполненная в южном стиле мраморная лестница, ведущая на два верхних этажа. Направо находилась семейная комната, в центре которой стояла огромная аудио-видео система и карточный столик; налево, сквозь арочный вход, вы попадали в просторную гостиную, устланную восточными коврами, где мягкая итальянская белой кожи мебель изысканно сочеталась с темным, красного дерева “чиппендейлем” “Чиппендейл” – стиль мебели, созданный в XVIII в. английским мастером Томасом Чиппендейлем. Это главным образом разного рода столы, книжные шкафы и бюро из красного дерева на изогнутых ножках, часто заканчивающихся страусиной лапой, охватывающей шар.
. Напротив камина, на некотором расстоянии от него, находилась стенная ниша со встроенным книжным шкафом, а перед ним та самая кожаная софа, на которой умер Клайд Отт.
Палец Рика указал на контуры софы.
– Предположим, что, как уверяет нас наша клиентка, Клайд угрожающе взмахивает кочергой, занеся ее за голову, и Джонни Фей стреляет в него, как только он разворачивается для удара. В таком случае как могло получиться, что в момент падения рука его не перебросила по инерции кочергу через софу, к шкафу? Или, по крайней мере, не выронила ее на софу? Как же кочерга могла отскочить на два фута в сторону и оказаться вот тут, на ковре?
Позади них Бернадетт Лу отстукивала на клавиатуре компьютера, время от времени прикладываясь к длинношеей бутылочке с прохладительным, которую китаянка стащила из маленького холодильника, стоявшего в коридоре.
– А ты подумай, – предложил Уоррен. Сам он это уже сделал.
Рик пожал плечами.
– Я бы с удовольствием, но две мои лошадки участвуют завтра в Дерби-Дауне, и мы с Лиз вечером вылетаем в Новый Орлеан. Так что уж лучше ты сам просвети меня.
– Вполне возможно, – сказал Уоррен, – что Клайд взмахнул кочергой вот таким образом, – заведя ее назад, как для удара из третьей позиции, – следовательно, она вполне могла оказаться на ковре, за его телом. Как бы то ни было…
Уоррен растянул губы в напряженной улыбке. Рик кивнул:
– А также, возможно, кочерга ударилась о книжный шкаф и отскочила за софу, и сама Джонни Фей после убийства переложила ее, потому что так становилось понятнее, что здесь произошло. К тому же, в этом случае полиция не могла бы не заметить кочергу.
– Они заметили бы ее в любом случае.
– А полицейским это могло и не прийти в голову, – размышлял Рик.
Верно, подумал Уоррен, если принять начальную посылку всего сценария. Ему вспомнились случаи с другими убийствами: Шерон Отт, Динк, возможно, Бобби Ронзини и тот неизвестный помощник шеф-повара, о котором упоминал Альтшулер. Если она была организатором хотя бы одного из этих убийств и при этом осталась безнаказанной, она вполне могла решить, что все полицейские – идиоты.
– Конечно, здесь есть еще одна возможность, – сказал Уоррен. – Совершенно другой набор фактов.
– Да уж, версия с кочергой – это на редкость сказочная история. Предположим, Клайд никогда не брал кочергу и не замахивался ею. Джонни Фей застрелила его, затем вложила эту кочергу ему в руки, чтобы оставить отпечатки пальцев. А затем она бросила ее на ковер, на самое, как ей казалось, видное место, чтобы тупоголовые полицейские каким-нибудь образом этого не пропустили. И сочинила всю эту абсурдную историю.
– Ты, кстати, в нее поверил, – заметил Уоррен.
– Ты думаешь, что эта сладенькая киска из Одэма могла сделать такую отвратительную вещь?
– Все возможно, каким бы невероятным это ни казалось. Но я вовсе не собираюсь ее об этом спрашивать.
– А Боб Альтшулер собирается. Если такое пришло в голову нам, значит, пришло и ему. Он пригласит какого-нибудь эксперта по движущимся объектам, как бы эта наука ни называлась. Какого-нибудь физика. Или, может быт, самого Глена Дейвиса из “Астро” – если Боб до этого додумается, то это будет вполне в его стиле. Ты по-прежнему уверен, что еще хочешь поставить эту черную вдову на свидетельское место?
– А что мы имеем без нее? Если суд присяжных ей поверит, она получит оправдание. Да и почему присяжные должны ей не верить? Что есть у штата, чтобы опровергнуть ее? В этом деле не может быть неожиданных свидетелей обвинения. Альтшулер взялся за обвинение только потому, что ему не дает покоя то, с чем она, по его мнению, ушла в прошлом. Он надеется на чудо. Мы же здесь для того, чтобы доказать, что чудес не бывает. – Уоррен задумался. – Но я собираюсь подготовить ее и к “обязанности отступить”.
– Ты говорил, что Скут советовал тебе об этом не тревожиться.
– Ему не вести защиту в этом процессе, – возразил Уоррен.
Джонни Фей Баудро прибыла в офис Уоррена в пять часов вечера. Она оставила свой “мерседес” на бетонированной автостоянке перед зданием, рядом с “БМВ” Уоррена, “саабом” Рика и двухдверным “плимутом” Бернадетт. Когда Джонни Фей, в блузке из гватемальского шелка и обтягивающих белых брюках от Диора, торжественно ступила в комнату, покачивая бедрами и улыбаясь от уха до уха, она воскликнула:
– Ну, как успехи? Как настроение у моей команды? Мы намерены победить или мы собираемся получить пинок под зад?
Уоррен представил ей Бернадетт, которая печатала новый комплект записей, сделанных Риком. Минут через десять, когда Уоррен стал перепроверять историю битвы с Клайдом и кочергой, улыбка Джонни Фей поблекла. Она начала ерзать в кресле. Постоянно то скрещивала, то распрямляла ноги. Глаза ее стали тусклыми и холодными. Она принялась ковырять под ногтями, затем взглянула из-под темных, подкрашенных бровей откровенно суровым, театральным взглядом.
– Могу я минуту поговорить с вами с глазу на глаз, джентльмены?
– Берни, – сказал Рик, – сходи посмотри, не удастся ли где раздобыть упаковочку пива и немного картофельных чипсов.
В руках его появилась десятидолларовая бумажка. Бернадетт вышла.
Джонни Фей испустила бархатно-сопранный вздох.
– О'кей, парни, и что она здесь делает?
– Она секретарша Рика, – ответил Уоррен.
– Это мне известно. Я видела ее в офисе. Мне это не нравится. Вам я абсолютно доверяю. Но не ей.
Уоррен объяснил, что конфиденциальность клиента распространяется и на секретарей или клерков адвоката. За нарушение клятвы адвокат изгоняется из корпорации, секретарь же не только будет уволен без права работы в области законодательства, но может быть даже привлечен к уголовной ответственности. И по всем статьям отхлестан. А кроме того, им с Риком нужны записи, сделанные во время предыдущих бесед. Бернадетт все замечательно отпечатает.
– Послушайте, я живу на свете намного дольше, чем вы. И я им не доверяю.
– Секретаршам адвокатов? – спросил Рик.
– Нет, черт бы побрал вашу тупость! Вы что, не понимаете, о чем я говорю?
Рик вежливо откашлялся.
– Мадам Лу работает со мной три года. Ее прадедушка был кули, приехавшим сюда по контракту из Фучжоу – или из какого-то там еще китайского города – прокладывать железную дорогу, связывающую нас с южной частью Тихого океана. Бернадетт окончила Хьюстонский университет. Возможно, она и выглядит, как родная сестра Чарли Чэна Чарли Чэн – сыщик-китаец, герой популярных детективных романов американского писателя Э. Д. Бриггерса.
, но при этом не умеет ни читать, ни писать, ни говорить по-китайски. Она пьет “Буд” и “Миллер лайт” и заслуживает доверия, как стопроцентная техаска.
Трудно сказать, поняла ли Джонни Фей, что Рик попросту над нею подшучивает. Глаза ее метали искры. Неожиданно она разразилась тирадой:
– Косоглазые не бывают хорошими. Япошки захватывают нашу банковскую индустрию, скупают все ценные бумаги на “Фочен 500” и уже владеют половиной самых дорогих поместий, а в это время их “Тойота” побивает “Форда” и “Чеви”. Все чинки – коммунисты, это разосланная пятая колонна. Вьетнамцы того хуже…
Тут она произнесла речь, уже слышанную Уорреном, – о техасских ловцах креветок, вытесненных из своего бизнеса, и о магазинах “7-одиннадцать”, которые выглядят так, будто в них поселились целые племена узкоглазых.
– У них здесь собственная мафия. Наркотики? Так именно они и изобрели их! Мы старались спасти их задницы во Вьетнаме, сотни тысяч наших ребят убиты, или неспособны к продолжению рода, или превратились в наркоманов, как Гаррет, – и после всего этого мы же еще обязаны выражать этим самоуверенным грязным ублюдкам какую-то признательность? Вы думаете, я преувеличиваю, – сказала Джонни Фей, – просто большинство людей не отваживаются высказать то, что они на самом деле чувствуют, за исключением, может быть, тех случаев, когда япошки прикупают очередную телевизионную станцию. Да, я уверена. Нужно отослать их всех туда, откуда они прибыли, пока еще не поздно. Да будь моя воля…
Ее лицо побагровело, грудь ее под гватемальским шелком ходила ходуном. Джонни Фей задыхалась. Уоррен с Риком переглянулись.
– Как бы то ни было, – закончила Джонни Фей уже более спокойно, – если даже вы и не принимаете такого моего “
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45