Он закрыл шкафчик, встал на колени и открыл маленькую дверцу под плитой.
— Это гараж, — сказал он.
Кристина, сидя под столом, подбирала с полу мелкие крошки хлеба и клала их в рот. Хуан, не шевелясь и не мигая, глотал страницу за страницей.
— Это гараж, Хуан! — крикнул Кико.
— Ага, — не отрываясь от журнала, отозвался Хуан.
На стене белела огромная нагревательная колонка — настоящая атомная бомба, а слева стояла электроплита, рядом с ней — плита с красной крышкой, еще левее поблескивала застекленная дверь черного хода, а рядом с дверью находилась вделанная в стену мойка для посуды, над ней — сушилка, чуть дальше раковина, за которой сразу же начинался короткий коридорчик — он вел в гладильную, и в него же открывались двери кладовой и ванной для прислуги. Из холодного крана раковины всегда капала вода — «тип», и через десять секунд опять «тип», но это было слышно лишь тогда, когда все, и дети и взрослые, молчали; иногда Кико подтаскивал к крану свой белый плетеный стульчик, усаживался и играл: он старался сказать «тип» вместе с краном, и всякий раз, когда их «тип» совпадали, так что получалось долгое «ти-ип», мальчик хлопал в ладоши, громко смеялся и звал Крис, чтобы и она послушала.
Против двери, ведущей на лестницу, стоял белый стол с белой мраморной столешницей, а над ним висел белый шкафчик, где Вито держала вазу с апельсинами, яблоками и бананами, сахарницу, солонку, сухой липовый цвет и сухие листья больдо, настой из которых Папа пил вечером после ужина. А дальше, справа от двери, ведущей в остальные комнаты, высился котел отопления, покрытый бронзовой краской, со стеклянной палочкой наверху, усеянной мелкими черточками и цифрами, ярко-красная нить на которой сжималась и вытягивалась, точно дождевой червяк.
Кико встал на цыпочки, нажал на дверную ручку и вышел из кухни. Он шел, уставясь в пол, и вдруг присел, поднял кнопку с ржавым острием и зеленой головкой и побежал в детскую.
— Мама! — пронзительно закричал он. — Посмотри, что я нашел!
Мама, оглушенная гудением пылесоса, водила трубой по углам и не слышала его. Внезапно она заметила мальчика, стоящего в открытых дверях, на сквозняке, и крикнула:
— Уйди оттуда! Ты не понимаешь, что простудишься?
Кико протянул руку с зеленой кнопкой.
— На, — сказал он.
Мама выключила пылесос и подошла к нему. В правой руке она держала сигарету.
— Что тебе? — спросила она.
— Смотри, что я нашел.
Мама посмотрела на ржавую кнопку.
— Прекрасно, — сказала она. — Ты очень хороший мальчик. А теперь ступай.
— Не то ее могла бы проглотить Крис, правда, мама? — продолжал Кико, не трогаясь с места.
Мама зажала сигарету в зубах и снова взяла в обе руки трубу пылесоса.
— Конечно, — ласково сказала она. — Ну иди.
— И тогда она бы умерла, правда, мама?
— Да, да, — Мама повысила голос.
— Как Маврик, правда, мама?
Мама подскочила, словно подброшенная пружиной. Выхватив сигарету изо рта, она завизжала:
— Да уйдешь ли ты наконец?!
Кико вернулся на кухню насупившийся, хмурый, и девочка взглянула на него из-под стола и сказала: «Ата-атата», но мальчик, не обращая на нее внимания, направился в ванную для прислуги, с трудом приподнял штанину и пустил в унитаз тоненькую прозрачную струйку. Потом зашел в гладильную, пошарил в угловом шкафчике и вытащил из жестянки желтый леденец на палочке. Довольно улыбаясь, он вошел на кухню, снял с леденца бумажку и сказал Хуану:
— Смотри, что у меня есть!
Хуан читал, глухой ко всему на свете: «Ну а сейчас, приятель, я буду иметь счастье всадить тебе пулю в лоб».
— Хуан! — повторил Кико, торжествующе крутя леденец над головой. — Гляди!
Хуан поднял свои глубокие черные глаза, которые тут же засветились живейшим интересом.
— Это чей? — спросил он.
— Мой, — ответил Кико.
— Дай откусить.
— Не дам.
Девочка выползла из-под стола, словно собачка, чутко улавливающая, чем пахнет, и с трудом поднялась на ноги. Она ухватила Кико за свитерок и потянула вниз.
— Ай. Ай.
— Нет, — сказал Кико. — Нет, не дам.
— Ну дай же откусить, — повторил Хуан.
— Он мой, — сказал Кико.
Хуан сунул руку в карман штанов и вытащил оттуда грязный нейлоновый мешочек, развязал его и показал брату маленький огрызок красного карандаша, замусоленный кусочек ластика и две монеты по десять сентимо.
— Если дашь откусить, я подарю тебе карандаш, — пообещал он.
Но Кико уже сосал леденец и время от времени вытаскивал его изо рта, чтобы отколупать кусочек прозрачной обертки. Крис, устав дергать брата за свитер, принялась плакать.
— Я дам тебе и ластик в придачу, — продолжал убеждать Хуан.
Кико торжествующе улыбался; он снова поднял леденец над головой, точно знамя, и облизал липкие губы.
— Это мой леденец, — провозгласил он. — Мне дал его сеньор из лавки.
Хуан смотрел на брата, и горло его медленно подрагивало, словно он что-то глотал; вдруг он подскочил к Кико, выхватил леденец, куснул и сразу же отдал. Плоский прозрачный диск покрылся белыми трещинками, как ледышка, сбоку недоставало кусочка, и при виде этого Кико как бешеный кинулся на Хуана, колотя его, лягая, обливаясь злыми слезами. Девочка рядом с ним тоже ревела и тянула свои пухлые ручки к леденцу. И тут дверь внезапно распахнулась, на кухню ворвался ураган красных и зеленых цветов, и раздался грозный голос:
— Это что еще за скандал? Что здесь происходит?
Крис все еще стояла, подняв ручонки, а Кико и Хуан наперебой осыпали друг друга обвинениями, и наконец из рукава в красных и зеленых цветах протянулась рука, завладела леденцом, и мамин голос сказал:
— Раз так, значит, никому, и все довольны.
Когда дверь закрылась, на кухне воцарилась выжидательная тишина; через минуту Хуан, потирая руки, обратился к Кико:
— Ну, давай я буду стрелять.
Кико сорвался с места и бросился к гладильной с воплем:
— На помощь, убивают!
— Та-та-та-та, — прострочил Хуан, прицеливаясь из воображаемого автомата, а Кристина, глядя на Хуана, с неожиданным оживлением повторила:
— Ата-ата-ата.
Она улыбнулась, и на ее смуглых щечках появились две ямочки, такие же, как на локтях.
12 часов дня
Услышав, что на их этаже остановился грузовой лифт, Кико вылез из своего уголка между двумя красными шкафами и открыл стеклянную дверь как раз в тот миг, когда Сантинес тащил коробку с продуктами из лифта на площадку. Но вдруг коробка, зацепившись за выступающую плитку, вильнула в сторону, и два пальца Сантинеса оказались прижатыми к проволочной сетке. Мальчишка инстинктивно сунул в рот занывшие пальцы и сердито проворчал:
— Прищемила, падла.
Кико глядел на него, не спуская глаз, и его лицо так же перекосилось от боли, как лицо Сантинеса, а когда посыльный потер пальцы о свой серый передник, Кико едва заметно повторил его жест, потерев пальцы о мягкие бороздки вельветовых штанишек.
— Привет, — сказал он наконец.
— Твоя мама дома?
Кико кивнул. Хуан услышал их, открыл дверь в коридор и крикнул:
— Мама, из лавки пришли!
Но в кухню вошла Витора и недовольно спросила Сантинеса:
— Позже не мог прийти, бездельник? Погляди, который час.
— Я часов не ношу, — нахально ответил мальчишка, показывая голое запястье.
— Ах, не носишь? — парировала Вито. — Погоди, я скажу твоему хозяину, он их тебе вмиг купит, у него не заржавеет.
Мальчик подбоченился.
— Эй, — насмешливо сказал он, — ты, верно, забыла, что это не я послал кое-кого в Африку.
На секунду показалось, что Витора вот-вот лопнет от злости. Шагнув к нему вплотную, она подняла руку и прошипела:
— Заткнись сию же минуту, не то я так тебе влеплю, что до смерти будешь помнить!
Мальчик вскинул руку, чтобы защититься от удара, но, увидев, что Витора сдержалась, выпрямился и присвистнул:
— Ну и обстановочка, нечего сказать.
Крис, сидя на полу, рылась в коробке и выкладывала в один ряд луковицы и апельсины, а Кико и Хуан следили за ходом словесной дуэли, поворачивая головы то к одному, то к другому противнику, как на партии в теннис. Витора выгружала товары и складывала их на плиту с красным верхом. Сантинес смотрел, как проворно двигаются ее скрюченные, но тем не менее ловкие руки.
— Руки у тебя… — пробормотал он. — И бывают же такие руки…
Витора снова бросила на него рассерженный взгляд:
— А тебе-то что до моих рук?
Мальчик пожал плечами:
— У тебя пальцы крючком, вот и все.
— Хорошо, а тебя это волнует?
— Ничуточки.
— Ну и помалкивай.
Кико робко приближался к Сантинесу и наконец дернул его за край серой блузы.
— Знаешь, — сказал он, — а я сегодня встал сухой.
— Вот достижение!
— Правда, Вито, что я встал сухой?
— Правда, голубь.
Видя, что Сантинес все еще не желает до него снизойти, Кико снова дернул его за блузу и, когда мальчик взглянул на него, спросил:
— А ты не ходишь в школу?
Сантинес издал короткий смешок и ответил с оттенком суровости:
— Нет, малец, в школу я не хожу.
— Потому что ты плохо себя ведешь?
— Кто, я? — Сантинес постучал себе в грудь сложенными щепотью пальцами. — Да я веду себя лучше всех на свете.
Витора протянула ему коробку:
— Бери и проваливай, да поскорее.
Сантинес скорчил насмешливую гримасу:
— Так-то ты меня любишь?
Витора в сердцах захлопнула стеклянную дверь и крикнула ему вслед:
— Была нужда любить тебя, сопляк.
Закинув коробку за спину, Сантинес безнаказанно гримасничал, отделенный от Виторы дверью, тряс скрюченной левой рукой, передразнивая девушку, и нахально смеялся. Вито сердито проворчала:
— В один прекрасный день я расшибу ему морду или уж не знаю, что сделаю.
Она открыла дверцу под плитой, придвинула ведро и совком насыпала в него уголь.
— Будешь зажигать отопление, Вито? — спросил Кико.
Движения девушки были резкими, она еле сдерживала раздражение. Вдруг на кухню влетел халат в красных и зеленых цветах.
— А Доми еще нет?
— Сами видите.
— Разве еще нет двенадцати?
— Давно уже было.
Кико подошел к котлу отопления и попробовал его открыть. Дверца не поддавалась, тогда он ухватил защелку обеими руками и изо всех сил дернул вверх. Дверца отскочила и ударила его по пальцу. Кико сунул палец в рот и завизжал:
— Прищемила, падла!
Халат в красных и зеленых цветах неумолимо наклонился над ним.
— Что ты сказал? — спросил мамин голос. — Разве ты не знаешь, что такие слова не говорят, это большой грех?
Витора, сидя на корточках возле котла, взглянула на мальчика с лукавым сочувствием. Вслух она сказала:
— Вот ребенок! И где только он слышит такие гадости?
Халат в цветах выпрямился, а Кико жался у стола, рядом с Хуаном. Мама сказала:
— Это я и спрашиваю. Кто может учить его таким вещам?
Витора подняла свои покорные, сине-серые, чуть покрасневшие глаза.
— Если вы это про меня, — сказала она, — так вы ошибаетесь.
Хуан слегка пригнулся и шепнул Кико на ухо: «Ха, падла». Кико посмотрел на него заговорщицки, засмеялся и взял за руку сестренку, тоже подошедшую к котлу. Витора скомкала вчерашнюю газету, положила сверху несколько тонких полешек, потом, стараясь не приминать бумагу, сунула в нее лучинки, чиркнула спичкой и подожгла. Пламя взвилось вверх гудя, свиваясь в спирали, и Хуан сказал:
— Это ад.
Кико скептически взглянул на него.
— Вот это ад? — переспросил он.
Халат в красных и зеленых цветах вышел из кухни, и Витора сказала:
— Да, ад такой, только побольше. И ты туда попадешь, если будешь писаться или говорить плохие слова.
Кико нахмурился.
— Я попаду в ад, если буду говорить «падла»? — переспросил он.
— Вот-вот.
— И если буду писать в штаны?
— Конечно.
Мальчик наклонил голову, посмотрел на свои штанишки и провел по ним сперва одной рукой, потом другой.
— Потрогай, Вито, — сказал он. — Даже ни мокринки.
— Надолго ли, — отозвалась Вито.
Огонь разгорался и свистел; казалось, будто Витора старается загнать ураган в консервную банку.
— Черт! — вдруг закричал Хуан. — Видел черта, Кико?
— Нет, — разочарованно ответил Кико.
Трое детей точно завороженные не отрываясь смотрели в огонь. В зрачках Кико мерцал страх. Жалея его, Витора объяснила:
— Это был не черт. Это дым.
— А не Маврик? — с сомнением спросил Кико.
— При чем тут Маврик?
— Потому что он черный.
Витора зачерпнула совком уголь и бросила его на пламя, оно начало бледнеть и оседать, а угли краснели и распалялись. Интерес детей иссякал. Витора кончила загружать топку и закрыла дверцы. Кико спросил у Хуана:
— А у черта есть крылья, Хуан?
— А как же.
— И он летит быстро-быстро?
— Ага.
— И если я буду плохо себя вести, черт прилетит за мной и унесет в ад?
— Конечно.
— А у черта есть рога?
— Есть.
— А дудушка?
Хуан удивленно пожал плечами.
— Понятия не имею, — признался он.
Витора орудовала у плиты; на одной конфорке стояла алюминиевая кастрюля, из нее шел пар; Витора поставила на большую конфорку другую кастрюлю, и тут постучали в дверь. Вито слегка повернула голову.
— Открой, Кико, — сказала она. — Это Доми.
Хуан бросился к двери. Кико завопил:
— Мне сказали открыть!
Витора добавила:
— И скажи «добрый день, Доми».
Оба мальчика, отталкивая друг друга, возились у дверей, и, когда Доми, в пальто с поднятым воротником, наконец переступила порог, Кико поздоровался:
— Добрый день, Доми.
Старуха проворчала:
— А Севе еще нет?
— Ни слуху, ни духу, — откликнулась Витора.
— Устроила себе каникулы, — сердито пробормотала старуха и добавила: — Вот собачья погодка, чтоб ее…
Нос и скулы у нее покраснели. Она стянула с себя пальто. Кико дергал ее за платье и повторял:
— Собачья? Почему собачья? Где собака, Доми?
— Отстань ты от меня, — раздраженно сказала Доми. — Что за мальчишка! Слова при нем нельзя сказать.
Она прошла в гладильную, повесила пальто в один из красных шкафов и вернулась на кухню. Показав большим пальцем через плечо на дверь, ведущую в комнаты, она спросила у Виторы:
— Наша-то оса здесь?
— Спрашиваете.
Задрав белокурую головку к потолку и крутя ею по сторонам, Кико тут же встрял в разговор:
— Где, где оса, Доми?
— Да замолчишь ли ты наконец!
На кухню ворвался халат в красных и зеленых цветах. Доми тут же приняла удрученный вид; она изо всех сил зажмурилась, и в уголке каждого глаза навернулось по слезинке. Мамино лицо смягчилось.
— Что-нибудь случилось, Доми?
Старуха вздохнула:
— Что может случиться, сеньора? Все как обычно.
— Его забрали?
— Хотели, да места не оказалось.
— Нет мест?
— Верно говорит мой Пепе: нынче даже в сумасшедший дом можно попасть только по знакомству.
Она тяжело вздохнула, и слезинка наконец скатилась по ее щеке, застряла в уголке губ, и Доми смахнула ее тыльной стороной руки. Кико, стоявший рядом, поднял к ней лицо и сказал:
— Доми, а я сегодня встал сухой.
Доми приласкала его белокурую головку.
— Подумайте только, какой молодец!
Витора подхватила:
— Так оно и есть, сеньора Доми, мы не шутим: Кико сегодня встал сухой и днем тоже не описался.
Крис тянула к Доми ручки, и старуха наклонилась, подхватила девочку и осыпала ее личико звонкими, исступленными поцелуями. Мама сказала:
— Я поговорю с сеньором; может, он сумеет что-нибудь сделать.
Доми проговорила тихо, словно бормоча молитву: «Господь да вознаградит вас за все», а потом, как только халат скрылся за дверью, сказала Виторе уже совсем другим тоном:
— Давай поставь-ка немного молока на огонь.
Вито вздохнула. Вдруг, вспомнив что-то, она повернулась к белому шкафчику, открыла одну из дверок, достала транзистор в потертом табачного цвета чехле и включила его. Голос проговорил чуточку строго, гнусаво, скучновато: «Для Хенуино Альвареса, которому выпало служить в Африке, по просьбе он сам знает кого, мы передаем песню «Когда я уехал из дому». Песня звучала тоже чуточку строго, глухо, горьковато, но Витора поднесла руки к груди и сказала:
— Ах, господи, прямо за сердце берет.
Кико подошел к ней.
— Это Фемио, Вито?
— Где, сынок?
— Ну этот, который поет.
— Нет, милый, но будто и вправду он.
Доми поднялась и взяла из вазы банан. Она была вся в черном — черное платье, черные чулки и башмаки — и дома подвязывалась белым передником. Снова усевшись, она посадила девочку на колени и проговорила с полным ртом:
— Ну, мне-то похуже, чем тебе. Мой уже не вернется.
Витора заволновалась:
— Ой, сеньора Доми, для этого вы уже старая.
— Я старая?
— А то нет?
Кико подошел поближе. Хуан снова уткнулся в «Зеленого Казака». Кико сказал:
— Доми, ты старая и скоро умрешь?
— Пошел отсюда! Господи, что за мерзкий ребенок! В уборную не хочешь?
— Нет, Доми.
— Запомни, сделаешь хоть каплю в штаны — тут же отрежу тебе дудушку, понятно?
— Да, Доми.
Внезапно глаза Кико прояснились.
— Доми, ты знаешь, Маврик умер, — сказал он.
— Маврик? Кот, что ли?
— Ага.
Доми повернулась к Виторе:
— Ну, старая ведьма, поди, на стенку лезет.
— Это уж точно.
— Какая ведьма, где ведьма, Вито? — затараторил Кико.
— Ох, да уберешься ты наконец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
— Это гараж, — сказал он.
Кристина, сидя под столом, подбирала с полу мелкие крошки хлеба и клала их в рот. Хуан, не шевелясь и не мигая, глотал страницу за страницей.
— Это гараж, Хуан! — крикнул Кико.
— Ага, — не отрываясь от журнала, отозвался Хуан.
На стене белела огромная нагревательная колонка — настоящая атомная бомба, а слева стояла электроплита, рядом с ней — плита с красной крышкой, еще левее поблескивала застекленная дверь черного хода, а рядом с дверью находилась вделанная в стену мойка для посуды, над ней — сушилка, чуть дальше раковина, за которой сразу же начинался короткий коридорчик — он вел в гладильную, и в него же открывались двери кладовой и ванной для прислуги. Из холодного крана раковины всегда капала вода — «тип», и через десять секунд опять «тип», но это было слышно лишь тогда, когда все, и дети и взрослые, молчали; иногда Кико подтаскивал к крану свой белый плетеный стульчик, усаживался и играл: он старался сказать «тип» вместе с краном, и всякий раз, когда их «тип» совпадали, так что получалось долгое «ти-ип», мальчик хлопал в ладоши, громко смеялся и звал Крис, чтобы и она послушала.
Против двери, ведущей на лестницу, стоял белый стол с белой мраморной столешницей, а над ним висел белый шкафчик, где Вито держала вазу с апельсинами, яблоками и бананами, сахарницу, солонку, сухой липовый цвет и сухие листья больдо, настой из которых Папа пил вечером после ужина. А дальше, справа от двери, ведущей в остальные комнаты, высился котел отопления, покрытый бронзовой краской, со стеклянной палочкой наверху, усеянной мелкими черточками и цифрами, ярко-красная нить на которой сжималась и вытягивалась, точно дождевой червяк.
Кико встал на цыпочки, нажал на дверную ручку и вышел из кухни. Он шел, уставясь в пол, и вдруг присел, поднял кнопку с ржавым острием и зеленой головкой и побежал в детскую.
— Мама! — пронзительно закричал он. — Посмотри, что я нашел!
Мама, оглушенная гудением пылесоса, водила трубой по углам и не слышала его. Внезапно она заметила мальчика, стоящего в открытых дверях, на сквозняке, и крикнула:
— Уйди оттуда! Ты не понимаешь, что простудишься?
Кико протянул руку с зеленой кнопкой.
— На, — сказал он.
Мама выключила пылесос и подошла к нему. В правой руке она держала сигарету.
— Что тебе? — спросила она.
— Смотри, что я нашел.
Мама посмотрела на ржавую кнопку.
— Прекрасно, — сказала она. — Ты очень хороший мальчик. А теперь ступай.
— Не то ее могла бы проглотить Крис, правда, мама? — продолжал Кико, не трогаясь с места.
Мама зажала сигарету в зубах и снова взяла в обе руки трубу пылесоса.
— Конечно, — ласково сказала она. — Ну иди.
— И тогда она бы умерла, правда, мама?
— Да, да, — Мама повысила голос.
— Как Маврик, правда, мама?
Мама подскочила, словно подброшенная пружиной. Выхватив сигарету изо рта, она завизжала:
— Да уйдешь ли ты наконец?!
Кико вернулся на кухню насупившийся, хмурый, и девочка взглянула на него из-под стола и сказала: «Ата-атата», но мальчик, не обращая на нее внимания, направился в ванную для прислуги, с трудом приподнял штанину и пустил в унитаз тоненькую прозрачную струйку. Потом зашел в гладильную, пошарил в угловом шкафчике и вытащил из жестянки желтый леденец на палочке. Довольно улыбаясь, он вошел на кухню, снял с леденца бумажку и сказал Хуану:
— Смотри, что у меня есть!
Хуан читал, глухой ко всему на свете: «Ну а сейчас, приятель, я буду иметь счастье всадить тебе пулю в лоб».
— Хуан! — повторил Кико, торжествующе крутя леденец над головой. — Гляди!
Хуан поднял свои глубокие черные глаза, которые тут же засветились живейшим интересом.
— Это чей? — спросил он.
— Мой, — ответил Кико.
— Дай откусить.
— Не дам.
Девочка выползла из-под стола, словно собачка, чутко улавливающая, чем пахнет, и с трудом поднялась на ноги. Она ухватила Кико за свитерок и потянула вниз.
— Ай. Ай.
— Нет, — сказал Кико. — Нет, не дам.
— Ну дай же откусить, — повторил Хуан.
— Он мой, — сказал Кико.
Хуан сунул руку в карман штанов и вытащил оттуда грязный нейлоновый мешочек, развязал его и показал брату маленький огрызок красного карандаша, замусоленный кусочек ластика и две монеты по десять сентимо.
— Если дашь откусить, я подарю тебе карандаш, — пообещал он.
Но Кико уже сосал леденец и время от времени вытаскивал его изо рта, чтобы отколупать кусочек прозрачной обертки. Крис, устав дергать брата за свитер, принялась плакать.
— Я дам тебе и ластик в придачу, — продолжал убеждать Хуан.
Кико торжествующе улыбался; он снова поднял леденец над головой, точно знамя, и облизал липкие губы.
— Это мой леденец, — провозгласил он. — Мне дал его сеньор из лавки.
Хуан смотрел на брата, и горло его медленно подрагивало, словно он что-то глотал; вдруг он подскочил к Кико, выхватил леденец, куснул и сразу же отдал. Плоский прозрачный диск покрылся белыми трещинками, как ледышка, сбоку недоставало кусочка, и при виде этого Кико как бешеный кинулся на Хуана, колотя его, лягая, обливаясь злыми слезами. Девочка рядом с ним тоже ревела и тянула свои пухлые ручки к леденцу. И тут дверь внезапно распахнулась, на кухню ворвался ураган красных и зеленых цветов, и раздался грозный голос:
— Это что еще за скандал? Что здесь происходит?
Крис все еще стояла, подняв ручонки, а Кико и Хуан наперебой осыпали друг друга обвинениями, и наконец из рукава в красных и зеленых цветах протянулась рука, завладела леденцом, и мамин голос сказал:
— Раз так, значит, никому, и все довольны.
Когда дверь закрылась, на кухне воцарилась выжидательная тишина; через минуту Хуан, потирая руки, обратился к Кико:
— Ну, давай я буду стрелять.
Кико сорвался с места и бросился к гладильной с воплем:
— На помощь, убивают!
— Та-та-та-та, — прострочил Хуан, прицеливаясь из воображаемого автомата, а Кристина, глядя на Хуана, с неожиданным оживлением повторила:
— Ата-ата-ата.
Она улыбнулась, и на ее смуглых щечках появились две ямочки, такие же, как на локтях.
12 часов дня
Услышав, что на их этаже остановился грузовой лифт, Кико вылез из своего уголка между двумя красными шкафами и открыл стеклянную дверь как раз в тот миг, когда Сантинес тащил коробку с продуктами из лифта на площадку. Но вдруг коробка, зацепившись за выступающую плитку, вильнула в сторону, и два пальца Сантинеса оказались прижатыми к проволочной сетке. Мальчишка инстинктивно сунул в рот занывшие пальцы и сердито проворчал:
— Прищемила, падла.
Кико глядел на него, не спуская глаз, и его лицо так же перекосилось от боли, как лицо Сантинеса, а когда посыльный потер пальцы о свой серый передник, Кико едва заметно повторил его жест, потерев пальцы о мягкие бороздки вельветовых штанишек.
— Привет, — сказал он наконец.
— Твоя мама дома?
Кико кивнул. Хуан услышал их, открыл дверь в коридор и крикнул:
— Мама, из лавки пришли!
Но в кухню вошла Витора и недовольно спросила Сантинеса:
— Позже не мог прийти, бездельник? Погляди, который час.
— Я часов не ношу, — нахально ответил мальчишка, показывая голое запястье.
— Ах, не носишь? — парировала Вито. — Погоди, я скажу твоему хозяину, он их тебе вмиг купит, у него не заржавеет.
Мальчик подбоченился.
— Эй, — насмешливо сказал он, — ты, верно, забыла, что это не я послал кое-кого в Африку.
На секунду показалось, что Витора вот-вот лопнет от злости. Шагнув к нему вплотную, она подняла руку и прошипела:
— Заткнись сию же минуту, не то я так тебе влеплю, что до смерти будешь помнить!
Мальчик вскинул руку, чтобы защититься от удара, но, увидев, что Витора сдержалась, выпрямился и присвистнул:
— Ну и обстановочка, нечего сказать.
Крис, сидя на полу, рылась в коробке и выкладывала в один ряд луковицы и апельсины, а Кико и Хуан следили за ходом словесной дуэли, поворачивая головы то к одному, то к другому противнику, как на партии в теннис. Витора выгружала товары и складывала их на плиту с красным верхом. Сантинес смотрел, как проворно двигаются ее скрюченные, но тем не менее ловкие руки.
— Руки у тебя… — пробормотал он. — И бывают же такие руки…
Витора снова бросила на него рассерженный взгляд:
— А тебе-то что до моих рук?
Мальчик пожал плечами:
— У тебя пальцы крючком, вот и все.
— Хорошо, а тебя это волнует?
— Ничуточки.
— Ну и помалкивай.
Кико робко приближался к Сантинесу и наконец дернул его за край серой блузы.
— Знаешь, — сказал он, — а я сегодня встал сухой.
— Вот достижение!
— Правда, Вито, что я встал сухой?
— Правда, голубь.
Видя, что Сантинес все еще не желает до него снизойти, Кико снова дернул его за блузу и, когда мальчик взглянул на него, спросил:
— А ты не ходишь в школу?
Сантинес издал короткий смешок и ответил с оттенком суровости:
— Нет, малец, в школу я не хожу.
— Потому что ты плохо себя ведешь?
— Кто, я? — Сантинес постучал себе в грудь сложенными щепотью пальцами. — Да я веду себя лучше всех на свете.
Витора протянула ему коробку:
— Бери и проваливай, да поскорее.
Сантинес скорчил насмешливую гримасу:
— Так-то ты меня любишь?
Витора в сердцах захлопнула стеклянную дверь и крикнула ему вслед:
— Была нужда любить тебя, сопляк.
Закинув коробку за спину, Сантинес безнаказанно гримасничал, отделенный от Виторы дверью, тряс скрюченной левой рукой, передразнивая девушку, и нахально смеялся. Вито сердито проворчала:
— В один прекрасный день я расшибу ему морду или уж не знаю, что сделаю.
Она открыла дверцу под плитой, придвинула ведро и совком насыпала в него уголь.
— Будешь зажигать отопление, Вито? — спросил Кико.
Движения девушки были резкими, она еле сдерживала раздражение. Вдруг на кухню влетел халат в красных и зеленых цветах.
— А Доми еще нет?
— Сами видите.
— Разве еще нет двенадцати?
— Давно уже было.
Кико подошел к котлу отопления и попробовал его открыть. Дверца не поддавалась, тогда он ухватил защелку обеими руками и изо всех сил дернул вверх. Дверца отскочила и ударила его по пальцу. Кико сунул палец в рот и завизжал:
— Прищемила, падла!
Халат в красных и зеленых цветах неумолимо наклонился над ним.
— Что ты сказал? — спросил мамин голос. — Разве ты не знаешь, что такие слова не говорят, это большой грех?
Витора, сидя на корточках возле котла, взглянула на мальчика с лукавым сочувствием. Вслух она сказала:
— Вот ребенок! И где только он слышит такие гадости?
Халат в цветах выпрямился, а Кико жался у стола, рядом с Хуаном. Мама сказала:
— Это я и спрашиваю. Кто может учить его таким вещам?
Витора подняла свои покорные, сине-серые, чуть покрасневшие глаза.
— Если вы это про меня, — сказала она, — так вы ошибаетесь.
Хуан слегка пригнулся и шепнул Кико на ухо: «Ха, падла». Кико посмотрел на него заговорщицки, засмеялся и взял за руку сестренку, тоже подошедшую к котлу. Витора скомкала вчерашнюю газету, положила сверху несколько тонких полешек, потом, стараясь не приминать бумагу, сунула в нее лучинки, чиркнула спичкой и подожгла. Пламя взвилось вверх гудя, свиваясь в спирали, и Хуан сказал:
— Это ад.
Кико скептически взглянул на него.
— Вот это ад? — переспросил он.
Халат в красных и зеленых цветах вышел из кухни, и Витора сказала:
— Да, ад такой, только побольше. И ты туда попадешь, если будешь писаться или говорить плохие слова.
Кико нахмурился.
— Я попаду в ад, если буду говорить «падла»? — переспросил он.
— Вот-вот.
— И если буду писать в штаны?
— Конечно.
Мальчик наклонил голову, посмотрел на свои штанишки и провел по ним сперва одной рукой, потом другой.
— Потрогай, Вито, — сказал он. — Даже ни мокринки.
— Надолго ли, — отозвалась Вито.
Огонь разгорался и свистел; казалось, будто Витора старается загнать ураган в консервную банку.
— Черт! — вдруг закричал Хуан. — Видел черта, Кико?
— Нет, — разочарованно ответил Кико.
Трое детей точно завороженные не отрываясь смотрели в огонь. В зрачках Кико мерцал страх. Жалея его, Витора объяснила:
— Это был не черт. Это дым.
— А не Маврик? — с сомнением спросил Кико.
— При чем тут Маврик?
— Потому что он черный.
Витора зачерпнула совком уголь и бросила его на пламя, оно начало бледнеть и оседать, а угли краснели и распалялись. Интерес детей иссякал. Витора кончила загружать топку и закрыла дверцы. Кико спросил у Хуана:
— А у черта есть крылья, Хуан?
— А как же.
— И он летит быстро-быстро?
— Ага.
— И если я буду плохо себя вести, черт прилетит за мной и унесет в ад?
— Конечно.
— А у черта есть рога?
— Есть.
— А дудушка?
Хуан удивленно пожал плечами.
— Понятия не имею, — признался он.
Витора орудовала у плиты; на одной конфорке стояла алюминиевая кастрюля, из нее шел пар; Витора поставила на большую конфорку другую кастрюлю, и тут постучали в дверь. Вито слегка повернула голову.
— Открой, Кико, — сказала она. — Это Доми.
Хуан бросился к двери. Кико завопил:
— Мне сказали открыть!
Витора добавила:
— И скажи «добрый день, Доми».
Оба мальчика, отталкивая друг друга, возились у дверей, и, когда Доми, в пальто с поднятым воротником, наконец переступила порог, Кико поздоровался:
— Добрый день, Доми.
Старуха проворчала:
— А Севе еще нет?
— Ни слуху, ни духу, — откликнулась Витора.
— Устроила себе каникулы, — сердито пробормотала старуха и добавила: — Вот собачья погодка, чтоб ее…
Нос и скулы у нее покраснели. Она стянула с себя пальто. Кико дергал ее за платье и повторял:
— Собачья? Почему собачья? Где собака, Доми?
— Отстань ты от меня, — раздраженно сказала Доми. — Что за мальчишка! Слова при нем нельзя сказать.
Она прошла в гладильную, повесила пальто в один из красных шкафов и вернулась на кухню. Показав большим пальцем через плечо на дверь, ведущую в комнаты, она спросила у Виторы:
— Наша-то оса здесь?
— Спрашиваете.
Задрав белокурую головку к потолку и крутя ею по сторонам, Кико тут же встрял в разговор:
— Где, где оса, Доми?
— Да замолчишь ли ты наконец!
На кухню ворвался халат в красных и зеленых цветах. Доми тут же приняла удрученный вид; она изо всех сил зажмурилась, и в уголке каждого глаза навернулось по слезинке. Мамино лицо смягчилось.
— Что-нибудь случилось, Доми?
Старуха вздохнула:
— Что может случиться, сеньора? Все как обычно.
— Его забрали?
— Хотели, да места не оказалось.
— Нет мест?
— Верно говорит мой Пепе: нынче даже в сумасшедший дом можно попасть только по знакомству.
Она тяжело вздохнула, и слезинка наконец скатилась по ее щеке, застряла в уголке губ, и Доми смахнула ее тыльной стороной руки. Кико, стоявший рядом, поднял к ней лицо и сказал:
— Доми, а я сегодня встал сухой.
Доми приласкала его белокурую головку.
— Подумайте только, какой молодец!
Витора подхватила:
— Так оно и есть, сеньора Доми, мы не шутим: Кико сегодня встал сухой и днем тоже не описался.
Крис тянула к Доми ручки, и старуха наклонилась, подхватила девочку и осыпала ее личико звонкими, исступленными поцелуями. Мама сказала:
— Я поговорю с сеньором; может, он сумеет что-нибудь сделать.
Доми проговорила тихо, словно бормоча молитву: «Господь да вознаградит вас за все», а потом, как только халат скрылся за дверью, сказала Виторе уже совсем другим тоном:
— Давай поставь-ка немного молока на огонь.
Вито вздохнула. Вдруг, вспомнив что-то, она повернулась к белому шкафчику, открыла одну из дверок, достала транзистор в потертом табачного цвета чехле и включила его. Голос проговорил чуточку строго, гнусаво, скучновато: «Для Хенуино Альвареса, которому выпало служить в Африке, по просьбе он сам знает кого, мы передаем песню «Когда я уехал из дому». Песня звучала тоже чуточку строго, глухо, горьковато, но Витора поднесла руки к груди и сказала:
— Ах, господи, прямо за сердце берет.
Кико подошел к ней.
— Это Фемио, Вито?
— Где, сынок?
— Ну этот, который поет.
— Нет, милый, но будто и вправду он.
Доми поднялась и взяла из вазы банан. Она была вся в черном — черное платье, черные чулки и башмаки — и дома подвязывалась белым передником. Снова усевшись, она посадила девочку на колени и проговорила с полным ртом:
— Ну, мне-то похуже, чем тебе. Мой уже не вернется.
Витора заволновалась:
— Ой, сеньора Доми, для этого вы уже старая.
— Я старая?
— А то нет?
Кико подошел поближе. Хуан снова уткнулся в «Зеленого Казака». Кико сказал:
— Доми, ты старая и скоро умрешь?
— Пошел отсюда! Господи, что за мерзкий ребенок! В уборную не хочешь?
— Нет, Доми.
— Запомни, сделаешь хоть каплю в штаны — тут же отрежу тебе дудушку, понятно?
— Да, Доми.
Внезапно глаза Кико прояснились.
— Доми, ты знаешь, Маврик умер, — сказал он.
— Маврик? Кот, что ли?
— Ага.
Доми повернулась к Виторе:
— Ну, старая ведьма, поди, на стенку лезет.
— Это уж точно.
— Какая ведьма, где ведьма, Вито? — затараторил Кико.
— Ох, да уберешься ты наконец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11