— Это от испуга, правда, малыш? Но ты больше не будешь. Теперь ты тихонько посидишь с мамой и завтра будешь здоров.
Кико прижался белокурой головкой к маминой груди и улыбнулся.
— Ага, — повторил он, — теперь я тихонько посижу и завтра буду здоров, правда, мама?
8 часов вечера
Мама с величавой небрежностью скинула пальто и отдала его Виторе, а та спросила:
— Что сказал доктор, сеньора?
— Что его не видно.
— Чего не видно?
— Какие ты глупости спрашиваешь! Гвоздя, чего же еще.
— Ой, да как же можно его увидеть, если мальчик его проглотил?
— При просвечивании, конечно.
Витора округлила глаза и рот, но ничего не сказала. Она повесила пальто в шкаф и вернулась к мальчику. Снимая с него пальтишко и капор, она приговаривала:
— Поди сюда, разбойник, да ты хуже любого разбойника, прямо наказание какое-то, боже, что за ребенок. С ним страху не оберешься.
Но Кико уже услышал музыку в задней комнате, бегом бросился по коридору и застыл в дверях, глядя, как Мерче и Тете дергали руками, приседали, крутили задом в такт громкой мелодии, лившейся из пущенного на полную мощность проигрывателя, а Маркос и Хуан, прислонясь к столу, смотрели на девочек; Мерче напевала:
Его танцуют нынче старики и молодежь,
это новый танец,
заменивший рок;
блондинка и брюнетка, давай, давай, давай,
единственное — помни:
такта не теряй.
Твист, твист, все танцуем твист,
твист, твист, наш любимый твист,
ритм, ритм в себе ты ощути,
и счастье ждет нас впереди…
Вдруг Мерче заметила его, подбежала, подхватила и закружила в воздухе:
— Ну что, карапуз? Это правда, что ты проглотил гвоздь?
Кико кивал головой. Все окружили его — Тете, Маркос и Хуан. Хуан сказал, растянув во всю длину большой и указательный пальцы:
— С ума сойти, вот такой длиннющий!
— Доктор мне его вытащил, — сказал Кико.
Проигрыватель гремел в полную силу. Вошла Доми с Кристиной на руках. Она поставила девочку на пол.
— Ну-ка, золотце, пойди спляши туис с Кико, — сказала она.
Девочка неохотно задвигала попкой, а Кико радостно пустился в пляс, он тряс руками, присаживался и поднимался, стараясь попадать в ритм. Доми ворчала:
— Прямо засыпает у меня на руках. И что это с ней, ничем не развлечь.
Все оцепенели, когда в комнату вихрем влетела Мама.
— Вы что, с ума все посходили? Не знаете, что мальчику нельзя двигаться? Кико, прекрати танцевать и иди со мной в гостиную, ты должен сидеть спокойно, слышишь?
Кико покорно пошел вслед за ней, туда же отправился и Хуан. Войдя в гостиную, Мама дала Кико гору открыток и усадила на стул под лампой.
— Посмотри их, — сказала она. — И чтобы ты сидел тихо, пока не пойдешь спать.
Хуан спросил:
— Это открытки, которые бедные рисуют ногами?
— Бедные и богатые, — сказала Мама. — Ногами рисуют те, у кого нет рук, — и вышла из комнаты.
Кико искоса посмотрел на брата.
— Ногами, Хуан, — повторил он и засмеялся.
Одну за другой Кико просматривал открытки, Хуан тоже смотрел, перегнувшись через его плечо. Закончив, Кико перетасовал их. Наверху оказалась открытка, изображающая узкую речушку и перекинутый через нее деревянный мостик. Лицо Кико прояснилось.
— Помнишь, Хуан, — спросил он, — как я свалился в речку и меня никто не укусил? Помнишь?
— Ага, — ответил Хуан.
Из задней комнаты доносились ритмы твиста, мэддисона и рока. Хуан схватил открытку и перевернул ее.
— Я напишу письмо Марилоли, — сказал он.
Кико, подражая брату, перевернул другую.
— Я тоже, — сказал он.
— Ты не умеешь.
— Умею.
— А вот и не умеешь.
— Умею!
— Не умеешь, потому что ты малявка.
— Я не малявка!
— Малявка!
— Нет! — захныкал Кико.
— Малявка, и в школу не ходишь, и никуда.
— Нет, нет!! — Кико разразился сердитым плачем. В дверях немедленно появилась встревоженная Мама.
— Что тут происходит?
Всхлипывая, Кико начал объяснять:
— Хуан говорит, что я малявка и не умею написать письмо Марилоли и что…
Недолго думая Мама отвесила Хуану две пощечины. После второй она замерла, подняв руку, и пробормотала: «Еще один опальный принц, — она покачала головой и недовольно добавила: — Не знаешь, что тут у нас — королевский дворец или сумасшедший дом». Она протянула Кико шариковую ручку.
— Возьми и пиши, — сказала она.
Розовая щечка Кико почти касалась открытки. Улыбаясь, он неуклюже вычерчивал палочки и загогулины под презрительным и придирчивым взглядом Хуана.
— Это О, — сказал он.
— И А? — спросил Хуан.
— Эту я не знаю.
— Гляди, если к О прибавить хвостик, получится А, вот так, — и он вернул ручку брату.
— Так, Хуан?
— Ага.
Кико начертил кривую вертикальную палочку и увенчал ее точкой.
— А это И, — сказал он.
Между буквами он изобразил несколько закорючек и с гордостью показал открытку входившей Маме.
— Письмо для Марилоли, — сказал он.
— Как хорошо! — сказала Мама. — Ты пишешь уже очень хорошо.
Она убрала открытки. И добавила дрогнувшим голосом, ставя тарелку на низенький столик:
— А теперь мой мальчик будет умницей и съест немножко спаржи, правда, родной?
Кико сердито насупился:
— Тогда пусть они замолчат!
— Кто замолчит? — терпеливо спросила Мама.
— Пусть они там не танцуют!
— Хуан, — сказала Мама, — пойди и скажи Мерче и ее подругам, чтобы они выключили проигрыватель.
— И пусть придет Вито! — добавил Кико.
— И скажи Вито, чтобы пришла сюда, — прокричала Мама вслед Хуану.
— И пусть… и пусть…
Мама пихнула ему в рот стебель спаржи. Кико укусил конец вилки. Мама мягко сказала:
— Так делают только маленькие дети, Кико. Ну, ешь.
Он долго не глотал. Вошла Вито. Музыка уже прекратилась.
— Ну, голубь, давай посмотрим, как ты съешь всю тарелку, точно взрослый, — сказала Вито.
Следом вошла Доми, неся Кристину, прижимавшуюся головкой к ее плечу, за ними шел Хуан.
— Сеньора, — сказала Доми, — прямо не знаю, что мне с ней делать, она засыпает на руках, ее не расшевелить.
У Крис тяжело закрывались веки, она никак не могла поднять темноволосую головку. Как только Доми пыталась посадить ее прямо, Крис тут же откидывалась на плечо старухи. Мама сказала:
— Дайте ей стакан молока и укладывайте. Она мало спала днем, верно?
Доми злопамятно указала на Кико:
— Да эти вечно ее будят.
Мама безостановочно понукала Кико, но мальчик гонял волокна от щеки к щеке, и при каждой попытке проглотить этот твердый комок кожа вокруг рта у него краснела, глаза наливались слезами, к горлу подступала тошнота.
— Мне это не нравится, — сказал он наконец.
— Нравится или не нравится, но тебе придется съесть, — нетерпеливо сказала Мама.
— А волокна затем, чтобы обмотать гвоздь? — спросил Хуан.
— Вот именно, — ответила Мама. — Ну глотай же.
Едва только шарик доходил до гортани, Кико сгибался в приступе тошноты и принимался судорожно кашлять; комок возвращался назад, и мальчик продолжал жевать, непрерывно двигая челюстями. Мама бормотала: «Боже, что за наказание», потом говорила: «Глотай же», и потом: «Кико, я дам тебе по песете за каждый кусок, который ты проглотишь». Но все было напрасно, и когда раздался звонок и в гостиную вошла тетя Куки, мальчик воспрял духом, чувствуя, что спасен, соскочил со стула и подбежал к ней.
— Тетя Куки, пистолет принесла? — спросил он.
Тетя Куки протянула руки ему навстречу, подхватила мальчика, обняла и запричитала:
— Бедный мой Кико, тетя Куки совсем забыла о пистолете, у тети Куки такая плохая память.
Она опустила мальчика на пол и поцеловала Маму: «Как дела, дорогая?», взглянула на Хуана: «А ты уже здоров?», а Кико тем временем рылся в кармане штанишек, говоря:
— Ничего, у меня есть другой пистолет, правда, тетя?
— Другой пистолет?
— Да, смотри.
Он извлек наконец тюбик из-под зубной пасты, вывернув карман наизнанку; на светло-зеленый ковер упал гвоздь, и Мама завизжала:
— Гвоздь!
Кико замер, как пойнтер перед добычей, уставившись на блестящий гвоздик, с шариком непроглоченной спаржи за щекой. Продолжая твердить: «Гвоздь, это гвоздь!», Мама наклонилась, схватила его и поднесла к глазам.
— Конечно, это тот самый гвоздь, — повторяла она, и тетя Куки спросила:
— Да что же такое с этим гвоздем?
И Хуан поспешно объяснил:
— Он говорил, что проглотил гвоздь, и его возили к врачу, а теперь все это неправда.
У Мамы странно дергалось лицо, она то улыбалась, то поджимала губы и наконец принялась яростно трясти Кико, говоря:
— Убить тебя мало. Ты не понимаешь, что напугал Маму до смерти?
Тетя Куки кротко улыбалась.
— Он еще маленький, — сказала она. — Он не понимает.
Хуан выбежал из гостиной и через несколько секунд вернулся в сопровождении Мерче, Тете, Маркоса и Виторы. Мерче спросила:
— Правда, что это неправда, что Кико проглотил гвоздь?
— Смотри, — сказала Мама, показывая гвоздик.
Кико продолжал неподвижно стоять в кругу под укоризненными взглядами домашних, и только ресницы, взлетая и опускаясь, жили на его лице.
— Ну и физиономия, сдохнуть можно! — сказал Маркос.
Витора встала на колени возле Кико и заглянула ему в глаза. Ее слова звучали лаской и упреком:
— Ох, что за ребенок! Почему же ты говоришь, что проглотил гвоздь, когда он у тебя в кармане? Отвечай!
Кико втянул голову в плечи и выпятил нижнюю губу в знак протеста. Он чувствовал, что попался.
— Доктор мне его вынул, Вито, — неуверенно объяснил он.
Тетя Куки засмеялась. Мерче сказала:
— Вот врунишка!
Вито тоже нервно хихикнула.
— У него на все есть ответ, — заключила она.
Кико, потупив глаза, крутил в руках тюбик из-под пасты. Тетя Куки положила конец этой сцене, протянув ему руку.
— Оставьте его, — сказала она. — Мальчик будет теперь вести себя хорошо. Правда, ты уже хороший, Кико?
Мама не помнила себя от радости, но притворялась рассерженной. Она сказала тете Куки:
— Знаешь, он напугал меня до смерти. Ты не можешь себе представить, что это был за вечер, и хуже всего — как мне говорить теперь с Эмилио, ведь я уверяла его, что ребенок проглотил гвоздь на моих глазах, — она повернулась к Мерче:— Позвони твоему отцу и скажи, что гвоздь нашелся, что это была ложная тревога.
Она уселась в кресло против тети Куки и добавила:
— Витора, унесите эту спаржу.
Кико умоляюще посмотрел на нее.
— Можно выплюнуть? — спросил он.
Мама подставила ему под подбородок серебряную пепельницу.
— Да, плюй.
Кико выплюнул комок. Тетя Куки спросила у Мамы, не вернулся ли Папа, и Мама ответила: «У него заседание», но видно было, что ей не по себе, будто тоже хотелось что-то выплюнуть, и наконец она сказала:
— Мы поссорились.
— Опять? — спросила тетя Куки.
У Мамы глаза налились влагой.
— Уверяю тебя, это невыносимо.
Тетя Куки несколько раз качнула головой.
— Я не могла бы прожить с братом и двух дней, — вздохнула она. — Готова признать, что у Пабло невозможный характер; Пабло бесит меня, доводит до белого каления.
Остальные уже вышли из комнаты. Кико смотрел на маленькие, нервные, безо всяких колец руки тети. В дверь просунулась голова Мерче, за ней маячили Тете и Маркос.
— Хорошо, — сказала она. — Папа ответил «хорошо». Можно нам теперь включить проигрыватель?
— Можно, — ответила Мама и, когда все выбежали, тихо добавила: — Он всегда бьет туда, где больнее. Одно дело, если бы мы просто спорили, но Пабло нарочно наносит удары ниже пояса, самые подлые и болезненные.
— Он всегда был такой, — согласилась тетя Куки. — Я не могла бы прожить с Пабло и двух дней.
Мама кашлянула. Казалось, ей все еще что-то мешало в горле. Она сказала тихо-тихо:
— У нас с ним уже давно все кончено. Но кругом вот эти,— она указала подбородком на Кико, — приходится притворяться. Вся моя жизнь — сплошная комедия.
Тетя Куки всколыхнулась.
— Нет, ты ошибаешься, — сказала она. — В браке участвуют две стороны. Вы достаточно долго живете вместе, чтобы узнать друг друга. Брак не может распасться, если одна сторона против. И раз ты все равно играешь комедию, почему бы тебе не брать повыше и не играть ее и с мужем?
Издалека приглушенно донесся голос Хейли Миллс, поющей "America the beautiful", и, услышав мелодию, Кико помчался в детскую. Маркос, Тете, Мерче и Хуан стояли вокруг проигрывателя, Тете отбивала такт ногой, а Хуан ковырял в носу. На столе, под ангелом-хранителем, лежали конверты от пластинок, и Кико перебрал их один за другим, потом вдруг остановился и ткнул черным ногтем в маленькую рамку с фигурой пса и надписью: «Голос его хозяина».
— Мерче! — вскрикнул он. — Чего эта собака сюда села? Ее же убьют!
— Ай, Кикин, — ответила Мерче, — ты с каждым днем становишься все меньше и все бестолковее. Смотри, это же не ружье, а труба допотопного граммофона.
Тете вытащила из конверта пластинку «Спиди Гонсалес» Эннио Санджусто и протянула ее Мерче.
— Поставь «Спиди», Мерче, — попросила она, — я от него просто балдею.
Вдруг Хуан вскочил на ноги.
— Который час?
— Половина девятого.
— Кико, Кролик! — завопил Хуан.
Они выбежали из комнаты, но Мама говорила по телефону и повторяла: «Да… да… да… опальный принц… да… выходит, ты прав… да, конечно… нет, так и не удалось… слава богу…»
— Мама, — прервал ее Кико, — можно нам подняться к тете Куки на телевизор посмотреть Кролика?
— Помолчи! — прикрикнула на него Мама и улыбнулась трубке. — Прости, тут ребенок, мне не слышно… вот именно… мне очень жаль… как ты скажешь… да… я ему передам… все хорошо, что хорошо кончается…
Кико и Хуан нетерпеливо переминались с ноги на ногу, дожидаясь, когда же Мама кончит говорить, а Мама теперь нервно хихикала, точно шестнадцатилетняя школьница, когда впервые кокетничает с мальчиком.
— Да… мы поговорим… я не решаюсь… в любом другом месте… да… да… конечно… да… согласна… договорились… они здесь, я сейчас не могу… мне тоже хочется… ты и сам знаешь… ты прекрасно это знаешь… хорошо… дурачок… договорились… до свидания.
Она повесила трубку, не переставая улыбаться, и Кико заторопился:
— Можно нам подняться посмотреть Кролика?
Мама не дала ему закончить.
— Идите, — сказала она и поспешно добавила, потому что Кико улепетывал со всей быстротой, на какую были способны его маленькие ножки: — Доктор говорит, чтобы мы больше его не пугали!
Дверь на лестницу захлопнулась. Хуан и Кико мчались наверх что было мочи. Хуан вопил:
— Упои-и-и-тельно! Прохлади-и-и-тельно!
А Кико подпевал:
— Что за красота снаружи, что за вкуснота внутри!
Им открыла Вален.
— Явились? — недовольно сказала она. — Тетя ушла, так что можете убираться.
Хуан умоляюще поднял на нее чернущие, обведенные темным глаза.
— Вален, — простонал он, — позволь нам посмотреть Кролика.
— Ну конечно, а потом пол после вас будет такой, что в обморок упадешь. А убирать кому? Опять Вален.
— Мы снимем тапочки, Вален. Ну пожалуйста.
Вален заколебалась и наконец сказала:
— Идите, но только чтобы разулись, ясно? Повторять не стану.
Мальчики скинули домашние туфли. Мебель в доме тети Куки сверкала, словно стеклянная. Медный абажур в прихожей блестел так, что больно было смотреть. Кругом царили чистота и порядок. В комнате, где стоял телевизор, паркет сиял, как золотой зуб Призрака. Оба мальчика робко уселись на пол, и Вален включила аппарат.
Экран ожил, и в рамке появился Кролик.
— Уже началось, — сказал Хуан.
Мордочка Кико расплылась в улыбке.
— Смотри, Хуан, Порки.
Кролик говорил поросенку Порки:
— Эти мошенники всегда нас опережают.
— Молчи, — сказал Хуан.
Кролик и Порки входили в кабинет Директора, и Директор говорил:
— Надо доставить пакет на улицу Кинкальерос.
Кико моргнул:
— Что такое пакет, Хуан?
— Молчи.
Кролик с пакетом под мышкой и Порки выскочили на улицу.
— Как он несется, сдохнуть можно, Хуан!
— Если он отвезет пакет быстрее чем за десять минут, ему дадут пять долларов, — объяснил Хуан.
— А что такое доллар?
— Песета.
— А-а.
Кролик схватил самокат и помчался по улице. Пакет был привязан к ручке. Порки следовал за ним, налегая на педали трехколесного велосипеда. Вдруг Кролик налетел на фонарный столб, пакет раскрылся, и по асфальту покатился шар с горящей веревочкой.
— Бомба, Порки! — закричал Кролик.
Хуан и Кико улыбались.
— Сейчас их убьет, — зловеще пробормотал Хуан.
И тут шар взорвался — бу-у-у-ум! — Кролик и Порки взлетели на воздух и приземлились на крыше и, поглядев друг на друга, увидели, что Порки оказался в кроличьей шкурке, а Кролик — в шкурке поросенка. Кико и Хуан покатывались со смеху, но прежде чем они насмеялись досыта, Вален, которая стояла в дверях позади них, словно жандарм, не тревожась за Кролика и Порки, сказала:
— Ну, теперь обувайтесь и бегите домой, вам пора спать.
9 часов вечера
Пабло зажег лампу, открыл книгу и облокотился о стол, подперев голову руками. Губы его не шевелились, он читал торопливо и жадно и переворачивал страницы с таким шумом, будто комкал газету. Кико молча глядел на него из дверей и, когда вошла Мама, проскочил в комнату вслед за ней и встал на цыпочки, чтобы посмотреть на Пабло поверх стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11