Знаменитые фотографии, на которых она в чулках со швами.
– И что с того?
– Он вышли из моды в начале шестидесятых. Их продолжали носить медсестры и проститутки, но и только. Этому типу пришлось приложить некоторые усилия, чтобы найти такие чулки. Возможно, в эксклюзивном магазине трикотажа.
– Или маскарадных костюмов.
– Он создавал иллюзию, – тихо проговорила я и уже громче добавила: – Вы знаете, какую школу посещал Уилбур Дюран в это время?
– Мы ездили в школу на автобусе, так что я точно не помню, но он учился тогда в старших классах. Я честно не помню – вам нужно обратиться в школьный департамент. Удачи. Она вам потребуется.
Больше смотреть было не на что. Я прониклась атмосферой места преступления. Стоял приятный солнечный день, теплый ветерок играл моими волосами. Однако холод пробрал меня до самых костей.
Патрик Галлахер пригласил нас в гостиную своего небольшого одноквартирного дома и предложил кофе. Пит Москал согласился, а я отказалась.
Прошло уже двадцать лет, но душевные раны мистера Галлахера все еще не зарубцевались. Я выразила свои искренние соболезнования. Он сразу же спросил, почему детектив из Лос-Анджелеса заинтересовался убийством, которое произошло так давно и так далеко от подведомственной ему территории.
– Человек, который подозревается в похищении ребенка, жил когда-то в Бостоне, – объяснила я.
– И вы надеетесь установить связь между ними. Я кивнула.
– Речь идет о Дюране, не так ли?
– Мы не имеем права...– начал Пит Москал, но я тут же прервала его:
– Да.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, а потом Галлахер сказал:
– Я знал. Этот сукин сын... я знал.– Он показал пальцем на Москала.– Разве я тебе не говорил? Он в этом замешан.
– Мистер Галлахер, – вмешалась я, – у меня нет уверенности, что Дюран тот человек, которого я ищу. Пожалуйста, не делайте поспешных выводов. Я сказала вам «да» только потому, что нуждаюсь в вашей помощи. Но мне также необходимо ваше благоразумие, по крайней мере до тех пор, пока я его не арестую. В противном случае он может ускользнуть. А теперь, если вы не против, расскажите, почему вы считаете, что Уилбур Дюран убил вашего сына.
– Потому что он настоящий извращенец.
– Извращенец?
– Да. Он самый настоящий гомик. И у него был мотив.
– И какой же?
– Чтобы свести счеты с Айденом. Я посмотрела на Москала.
– Не понимаю, о ком вы говорите.
– О старшем брате Майкла, – ответил Галлахер.– Дюран увлекся им, когда учился в старших классах. Пытался уговорить на всякие мерзости. Айден его послал и даже пару раз вздул.
– Мистер Галлахер, почему вы об этом не рассказали, когда полиция вела расследование убийства вашего сына?
– Потому что Айден признался мне в этом только два года назад.
Я представила себе сцену, которая произошла между отцом и сыном, разочарование и ужас.
– Но почему ваш сын все-таки заговорил об этом? Плечи Галлахера поникли.
– Айден был пожарным, – вмешался Москал.– Когда во время большого пожара рухнуло здание, многие ребята сильно обгорели...
Я вспомнила. Об этом много говорили в новостях. Так всегда бывает, когда кто-то из пожарных погибает, спасая других.
Москал и я чувствовали себя усталыми и опустошенными, когда вышли из дома Галлахера. Многие слова так и остались непроизнесенными, они висели в воздухе, как отвратительный запах, ужасные слова, которые нельзя говорить вслух. Патрик Галлахер открыл нам новые факты; теперь от Москала и меня зависело, сумеем ли мы их использовать.
– Келли Макграт ждет нас через полчаса, а ехать до нее две минуты. Хотите завернуть в участок?
– Нет. Нам есть о чем поговорить. Давайте не будем откладывать.
– Хорошо, – согласился он.
Москал остановил машину на обочине. Рядом находился небольшой парк – пустой участок, где начались реставрационные работы. Возможно, раньше здесь стоял сгоревший дом. Местные детишки с веселыми криками катались на карусели.
– Появилось достаточно фактов, чтобы открыть дело Майкла Галлахера.
– Верно.
– И вы намерены это сделать?
– Да.
– Мне нужно время, чтобы собрать улики в Лос-Анджелесе. Я бы хотела попросить вас немного подождать.
– Я так и думал.
– У меня дела о тринадцати исчезнувших мальчиках. Возможно, один из них еще жив.
– Вы сами знаете, что это не так. Я не стала возражать.
– Надежда всегда остается.
Неожиданно дети закричали громче. Мы оба повернулись в их сторону и увидели, как двое мальчиков постарше соскочили на землю и стали раскручивать карусель. Малыши были в восторге.
– Ох, как хочется повернуть время вспять, – сказала я.
– Да.– Он явно старался об этом не думать, ему хотелось поторопить время.– Я могу подождать, но, если он узнает, что вы открыли на него охоту, и сбежит, это все осложнит.
– Я не могу ничего утверждать наверняка. Постараюсь действовать с максимальной быстротой и осторожностью.
Я уже звонила на его студию, чтобы с ним связаться. Кто-то из служащих почти наверняка рассказал ему о том, что ведется расследование. Насколько мне известно, он мог покинуть город.
– В таком случае я немедленно подам в отставку и отправлюсь на поиски.
Я ему поверила.
Мы достигли временного соглашения: у меня есть одна неделя на то, чтобы продвинуть свое расследование, после чего мы с Москалом связываемся и вновь оцениваем ситуацию. Если его не удовлетворят мои результаты, он начнет работать со своей стороны. Но до тех пор Москал не станет предпринимать никаких официальных шагов.
За пять минут до намеченного времени мы подъехали к домику Келли Макграт.
Она оказалась не такой старой, как я предполагала. Чуть больше шестидесяти, аккуратная и изящная, с рыжими крашеными волосами. Нас сразу же усадили в гостиной; чай хозяйка приготовила заранее, на маленьком столике стояли чашки с ложечками, кусковой сахар, сливки. На рояле – фотографии Келли и похожей на нее женщины, которая была несколько старше.
– Это ваша сестра Мэгги? – спросила я, когда она передавала чашку и блюдце.
– Верно.– Келли перекрестилась свободной рукой.– Да почиет она в мире.
– Как давно она умерла?
– Очень давно. С тех прошло тридцать три года. Она умерла, когда Уилбуру было семь лет.
– Ваша сестра работала гувернанткой в доме Дюранов? Она немного удивилась, а потом сказала:
– Ах, да, маленького мальчика звали Дюран! Я забыла. Мы всегда называли то место домом Кармайклов. Ну, они и сами его так называли. Семья была очень недовольна, что Патриция вышла замуж за француза. Понимаете, он был католиком и все такое, не понимаю, как люди могут быть такими ограниченными. По-моему, предрассудки появляются вместе с деньгами. Как и прижимистость. Все могло бы сложиться для нее иначе, если бы семья как следует ей помогала.
Я больше не задала ни одного вопроса.
– Вы знаете, у Патриции все складывалось не лучшим образом. У нее были трудные роды, а новый брак получился не слишком удачным. Ей занесли ужасную инфекцию, после чего пришлось делать операцию по удалению женских органов, – вы уж простите меня за то, что я это говорю в вашем присутствии, детектив Москал. С тех пор муж вообще не обращал на Патрицию внимания. Сразу же после рождения ребенка он перевез ее в Бруклин, со словами, что цены на жилье там будут расти и это очень хорошее вложение капитала. Патриция ненавидела Бруклин. У нее там не было друзей, Церковь отнеслась к ней холодно, и она начала пить, надеясь таким способом справиться со своими горестями. Дети Кармайклов – Шейла, Эйлин и Каллен – росли в нормальной обстановке, поскольку Патриция была хорошей матерью и заботилась о них, да и с отцом им повезло, упокой Господи его душу. Как жаль, что он умер молодым.
А вот несчастным маленьким Уилом Патриция совсем пренебрегала. Мэгги ездила туда каждый день, чтобы накормить мальчика и присмотреть за ним, – иногда оставалась на ночь, если Патриция сильно напивалась. Нам пришлось поставить телефон, поскольку миссис О'Дей устала передавать мне поручения Мэгги. Очень часто она видела, что простыни Уила испачканы и у него не оставалось чистой одежды, и тогда Мэгги для него стирала. Иногда ей приходилось дожидаться, пока Патриция протрезвеет, чтобы отвезти ее в банк и снять деньги на покупку еды. Несколько раз даже приходилось тратить собственные деньги. Но я положила этому конец. «Привези мальчика сюда, – предложила я, – и мы его вырастим». Однако Мэгги не хотела вмешиваться во внутрисемейные дела. Она была такая.
Но что бы она ни делала, мальчик рос странным. Большую часть времени он был тихим, но, когда в нем просыпался ирландский темперамент, сдержать его не мог никто. Мать никогда не пыталась его воспитывать, а отец к тому времени умер. Это было ужасно. Но Мэгги всячески старалась облегчить жизнь Уилу – пока сама не заболела. Ему исполнилось шесть, когда у нее нашли первую опухоль. Она не пошла к врачу сразу, говорила, что это ерунда, но мне кажется, она просто испугалась. А когда она обратилась за помощью, оказалось, что уже поздно, хотя ей отрезали обе груди, по-моему, чтобы у нее оставалась надежда. Возможно, благодаря операции она прожила немного дольше.
Дед Уила – отец Патриции и Шона – был настоящим дьяволом. Он ненавидел Мэгги за то, что она, как он говорил, вмешивалась в дела его дочери. А по мне, так он должен был каждый день, стоя на коленях, благодарить Мэгги. Старый ублюдок ужасно злился, если кто-то порицал Шона, хотя все мы прекрасно знали, что за фрукт этот Шон. Он так и не женился, вечно крутился возле маленьких мальчиков; но дед ничего не хотел слушать, когда ему говорили, что Шона нельзя оставлять одного с детьми. Он был полицейским офицером и все такое, что делало его святым в глазах отца. Мэгги возила Уила в гости к бабушке и дедушке, поскольку считала, что ему следовало их знать, хотя его матери было на все наплевать. Мэгги рассказывала, что дед называл ее «проклятой девкой» при мальчике. «Эта проклятая девка тебя разорит, – часто повторял он, словно Мэгги не было рядом.– Проклятая девка обращается с тобой слишком мягко».
И за все то время, что Мэгги заботилась о мальчике, бабушка ни разу не выступила против деда. Наверное, она его боялась – и у нее имелись на то причины. Говорят, он несколько раз ее избивал. Однажды Мэгги надела свое лучшее платье и навестила старую леди, когда ее мужа не было дома, чтобы рассказать о том, что происходит. Она умоляла забрать детей. В конце концов ей удалось ее уговорить.
Через два месяца Мэгги умерла, а вскоре после этого Уил и остальные дети перебрались в дом на пляже. Мне рассказывали, что Уилу пришлось нелегко – он потерял единственного человека, который его по-настоящему любил. С тех пор мы часто видели его вместе с Шоном. И это было неправильно. Так нельзя.
Вся эта история стояла перед моим мысленным взором, пока поезд мчался обратно в Нью-Йорк. Да, мы ехали быстро, но уж слишком поезд трясло. Тем не менее я была счастлива, что возвращаюсь. Мне предстояло много дел; я хотела найти записи, сделанные в музее, чтобы взять этого типа. Еще требовался ордер на обыск, как в его доме, так и на студии. Мой отчет должен быть безупречным. Все улики будут косвенными, но их хватит.
В следующее воскресенье я должна позвонить детективу Москалу. Вдруг он будет занят семейными делами – тогда я смогу протянуть до понедельника. Если и к этому времени у меня не будет необходимых доказательств, может быть, Москал хотя бы прислушается к моим доводам.
На платформе Южной станции Москал сказал мне:
– Я всегда подозревал, что Шон О'Рейли нашел какие-то улики и унес их с места преступления. Если бы я проявил настойчивость, эти дети могли остаться в живых.
– Он был вашим непосредственным начальником, – мягко напомнила я.– Что вы могли сделать?
– Но и над ним имелось начальство – я мог бы подать рапорт. Просто у меня были маленькие дети и жена, и я боялся потерять работу.
Вам не следует себя винить, – сказала ему я.– Подобные вещи нам неподвластны, как бы мы того ни хотели. В этот момент подошел поезд.
Я позвоню вам в следующий понедельник, – пообещала я.
– Как скажете.
Пейзаж за окном сливался в нечто неразличимое. Мне хотелось поработать над своими записями, но поезд слишком сильно трясло. Я опустила кресло и попыталась осмыслить полученную информацию.
Дядя Шон трахал Уилбура – я могла бы поставить на это свой значок. Уилбур сам начал трахать маленьких мальчиков, когда вырос. Один из них, вероятно, стал угрожать, что пожалуется, и тогда он его убил. Уилбуру понравилось ощущение власти, которое он испытал. Убийство Майкла Галлахера, тщательно спланированное и осуществленное, скорее всего, было первым, оно стало мощным катализатором всего того, что произошло потом. Эркиннена это должно заинтересовать.
Единственная любовь, которую Уилбур Дюран изведал в детстве, – та, которую дед – самый авторитетный для него человек – называл «проклятой». Проклятая любовь другой он не знал, именно такую любовь он и пытался воссоздать. Снова и снова.
Но больше он не сможет это делать.
Глава 21
До Шантосе было далеко, целый день – и даже дольше, если пускаешься в путь, когда развезло дороги, – вдоль неровного берега реки, где тут и там из склонов холмов торчат голые корни деревьев. Казалось, что прокладывать дорогу в такой опасной близости к реке, а не в лесу, где земля жестче, не было никакого смысла, но стоило остановиться и посмотреть на юго-восток, да еще в ясный день, как у тебя захватывало дух от ослепительного вида Луары. Путешествуя в прежние времена между Шантосе и Машекулем, я знала, что на этой дороге существует опасность оползней, особенно после сильных дождей, но сейчас стояла прекрасная погода.
Мы упрямо двигались к цели и успели проделать приличный путь, но даже самому целеустремленному путнику нужно иногда отдыхать. Брат Демьен отошел к краю дороги, чтобы справить нужду, а я углубилась в лес. Под ногами у меня то и дело трещали ветки, жужжали насекомые, птицы предупреждали друг друга о моем приближении. Сквозь зеленую листву на землю упал луч солнца, и я подумала, что эта картина мне до боли знакома. Неожиданно на меня накатили воспоминания о моей жизни до монастыря. Ощущения и образы прогулок в этом лесу оказались такими сильными и яркими, что я без сил опустилась на колени.
Его рука на моей, он меня тянет за собой, уговаривает, улыбается, весело смеется, я знаю, что он что-то затеял...
– Идем, Жильметта, моя красавица, моя жена, я кое-что тебе покажу, тебе понравится.
Мы были так молоды, Этьен и я, только что поженились, обоих переполняло сладостное желание. Я охотно исполнила его смелую просьбу, но лишь после того, как, краснея, немного покапризничала. Клянусь, именно тогда, в этом самом лесу, на мягкой постели из мха, мы зачали нашего первого сына, Жана.
Я улыбаюсь, вспоминая наши игры.
О Господи, разве любовь – это грех?
В те дни мы часто отправлялись в Машекуль, а иногда к замку де ла Суз, расположенному в другом конце Нанта. Он был таким же уютным, как и все остальные владения милорда, особенно зимой. И что самое удивительное, по какой-то необъяснимой причине в короткие январские дни здесь почти не разгуливали сквозняки.
Однако дорога назад, в Шантосе, всегда была намного приятнее, потому что мы с Этьеном стали считать его своим домом. Самые большие радости и самую страшную боль я пережила именно там. С моей стороны было глупо так сильно привязаться к этому месту, хотя я не имела на него никаких прав.
После полудня мы с братом Демьеном прошли через деревню Шантосе, где была таверна, в которую я часто заходила с мужем, он был готов с утра до ночи слушать любых музыкантов, даже самых бездарных. Он часто обнимал меня за талию и начинал кружить под музыку, а мои юбки развевались самым вульгарным образом, но его такие вещи совершенно не беспокоили – он любил веселье и отдавался ему всей душой.
Неожиданно я поняла, что ужасно хочу снова оказаться в этой таверне.
– Возможно, нам расскажут здесь что-нибудь интересное, – произнесла я вслух.
– Тут повсюду ходят самые разные истории.
– Брат, давайте немного отдохнем и поедим.
Он не стал спорить, и мы привязали наших животных около старого заведения, где деревянная вывеска всего с одним словом «ТАВЕРНА» болталась слегка косо на железном штандарте, как и в первый раз, когда я ее увидела.
Как только мы вошли внутрь, я поняла, что здесь ничего не изменилось, включая хозяина и его пухленькую жену, которая расхаживала взад и вперед, словно владелица роскошной гостиницы. Впрочем, справедливости ради нужно заметить, что оба стали раза в два толще.
Мы сняли плащи и сели друг напротив друга на деревянные скамьи за одним из столов. Хозяин тут же подошел нас обслужить; он внимательно посмотрел мне в глаза, но не узнал, и не удивительно, я ведь не слишком часто бывала в его заведении, поскольку жила не в Шантосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– И что с того?
– Он вышли из моды в начале шестидесятых. Их продолжали носить медсестры и проститутки, но и только. Этому типу пришлось приложить некоторые усилия, чтобы найти такие чулки. Возможно, в эксклюзивном магазине трикотажа.
– Или маскарадных костюмов.
– Он создавал иллюзию, – тихо проговорила я и уже громче добавила: – Вы знаете, какую школу посещал Уилбур Дюран в это время?
– Мы ездили в школу на автобусе, так что я точно не помню, но он учился тогда в старших классах. Я честно не помню – вам нужно обратиться в школьный департамент. Удачи. Она вам потребуется.
Больше смотреть было не на что. Я прониклась атмосферой места преступления. Стоял приятный солнечный день, теплый ветерок играл моими волосами. Однако холод пробрал меня до самых костей.
Патрик Галлахер пригласил нас в гостиную своего небольшого одноквартирного дома и предложил кофе. Пит Москал согласился, а я отказалась.
Прошло уже двадцать лет, но душевные раны мистера Галлахера все еще не зарубцевались. Я выразила свои искренние соболезнования. Он сразу же спросил, почему детектив из Лос-Анджелеса заинтересовался убийством, которое произошло так давно и так далеко от подведомственной ему территории.
– Человек, который подозревается в похищении ребенка, жил когда-то в Бостоне, – объяснила я.
– И вы надеетесь установить связь между ними. Я кивнула.
– Речь идет о Дюране, не так ли?
– Мы не имеем права...– начал Пит Москал, но я тут же прервала его:
– Да.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, а потом Галлахер сказал:
– Я знал. Этот сукин сын... я знал.– Он показал пальцем на Москала.– Разве я тебе не говорил? Он в этом замешан.
– Мистер Галлахер, – вмешалась я, – у меня нет уверенности, что Дюран тот человек, которого я ищу. Пожалуйста, не делайте поспешных выводов. Я сказала вам «да» только потому, что нуждаюсь в вашей помощи. Но мне также необходимо ваше благоразумие, по крайней мере до тех пор, пока я его не арестую. В противном случае он может ускользнуть. А теперь, если вы не против, расскажите, почему вы считаете, что Уилбур Дюран убил вашего сына.
– Потому что он настоящий извращенец.
– Извращенец?
– Да. Он самый настоящий гомик. И у него был мотив.
– И какой же?
– Чтобы свести счеты с Айденом. Я посмотрела на Москала.
– Не понимаю, о ком вы говорите.
– О старшем брате Майкла, – ответил Галлахер.– Дюран увлекся им, когда учился в старших классах. Пытался уговорить на всякие мерзости. Айден его послал и даже пару раз вздул.
– Мистер Галлахер, почему вы об этом не рассказали, когда полиция вела расследование убийства вашего сына?
– Потому что Айден признался мне в этом только два года назад.
Я представила себе сцену, которая произошла между отцом и сыном, разочарование и ужас.
– Но почему ваш сын все-таки заговорил об этом? Плечи Галлахера поникли.
– Айден был пожарным, – вмешался Москал.– Когда во время большого пожара рухнуло здание, многие ребята сильно обгорели...
Я вспомнила. Об этом много говорили в новостях. Так всегда бывает, когда кто-то из пожарных погибает, спасая других.
Москал и я чувствовали себя усталыми и опустошенными, когда вышли из дома Галлахера. Многие слова так и остались непроизнесенными, они висели в воздухе, как отвратительный запах, ужасные слова, которые нельзя говорить вслух. Патрик Галлахер открыл нам новые факты; теперь от Москала и меня зависело, сумеем ли мы их использовать.
– Келли Макграт ждет нас через полчаса, а ехать до нее две минуты. Хотите завернуть в участок?
– Нет. Нам есть о чем поговорить. Давайте не будем откладывать.
– Хорошо, – согласился он.
Москал остановил машину на обочине. Рядом находился небольшой парк – пустой участок, где начались реставрационные работы. Возможно, раньше здесь стоял сгоревший дом. Местные детишки с веселыми криками катались на карусели.
– Появилось достаточно фактов, чтобы открыть дело Майкла Галлахера.
– Верно.
– И вы намерены это сделать?
– Да.
– Мне нужно время, чтобы собрать улики в Лос-Анджелесе. Я бы хотела попросить вас немного подождать.
– Я так и думал.
– У меня дела о тринадцати исчезнувших мальчиках. Возможно, один из них еще жив.
– Вы сами знаете, что это не так. Я не стала возражать.
– Надежда всегда остается.
Неожиданно дети закричали громче. Мы оба повернулись в их сторону и увидели, как двое мальчиков постарше соскочили на землю и стали раскручивать карусель. Малыши были в восторге.
– Ох, как хочется повернуть время вспять, – сказала я.
– Да.– Он явно старался об этом не думать, ему хотелось поторопить время.– Я могу подождать, но, если он узнает, что вы открыли на него охоту, и сбежит, это все осложнит.
– Я не могу ничего утверждать наверняка. Постараюсь действовать с максимальной быстротой и осторожностью.
Я уже звонила на его студию, чтобы с ним связаться. Кто-то из служащих почти наверняка рассказал ему о том, что ведется расследование. Насколько мне известно, он мог покинуть город.
– В таком случае я немедленно подам в отставку и отправлюсь на поиски.
Я ему поверила.
Мы достигли временного соглашения: у меня есть одна неделя на то, чтобы продвинуть свое расследование, после чего мы с Москалом связываемся и вновь оцениваем ситуацию. Если его не удовлетворят мои результаты, он начнет работать со своей стороны. Но до тех пор Москал не станет предпринимать никаких официальных шагов.
За пять минут до намеченного времени мы подъехали к домику Келли Макграт.
Она оказалась не такой старой, как я предполагала. Чуть больше шестидесяти, аккуратная и изящная, с рыжими крашеными волосами. Нас сразу же усадили в гостиной; чай хозяйка приготовила заранее, на маленьком столике стояли чашки с ложечками, кусковой сахар, сливки. На рояле – фотографии Келли и похожей на нее женщины, которая была несколько старше.
– Это ваша сестра Мэгги? – спросила я, когда она передавала чашку и блюдце.
– Верно.– Келли перекрестилась свободной рукой.– Да почиет она в мире.
– Как давно она умерла?
– Очень давно. С тех прошло тридцать три года. Она умерла, когда Уилбуру было семь лет.
– Ваша сестра работала гувернанткой в доме Дюранов? Она немного удивилась, а потом сказала:
– Ах, да, маленького мальчика звали Дюран! Я забыла. Мы всегда называли то место домом Кармайклов. Ну, они и сами его так называли. Семья была очень недовольна, что Патриция вышла замуж за француза. Понимаете, он был католиком и все такое, не понимаю, как люди могут быть такими ограниченными. По-моему, предрассудки появляются вместе с деньгами. Как и прижимистость. Все могло бы сложиться для нее иначе, если бы семья как следует ей помогала.
Я больше не задала ни одного вопроса.
– Вы знаете, у Патриции все складывалось не лучшим образом. У нее были трудные роды, а новый брак получился не слишком удачным. Ей занесли ужасную инфекцию, после чего пришлось делать операцию по удалению женских органов, – вы уж простите меня за то, что я это говорю в вашем присутствии, детектив Москал. С тех пор муж вообще не обращал на Патрицию внимания. Сразу же после рождения ребенка он перевез ее в Бруклин, со словами, что цены на жилье там будут расти и это очень хорошее вложение капитала. Патриция ненавидела Бруклин. У нее там не было друзей, Церковь отнеслась к ней холодно, и она начала пить, надеясь таким способом справиться со своими горестями. Дети Кармайклов – Шейла, Эйлин и Каллен – росли в нормальной обстановке, поскольку Патриция была хорошей матерью и заботилась о них, да и с отцом им повезло, упокой Господи его душу. Как жаль, что он умер молодым.
А вот несчастным маленьким Уилом Патриция совсем пренебрегала. Мэгги ездила туда каждый день, чтобы накормить мальчика и присмотреть за ним, – иногда оставалась на ночь, если Патриция сильно напивалась. Нам пришлось поставить телефон, поскольку миссис О'Дей устала передавать мне поручения Мэгги. Очень часто она видела, что простыни Уила испачканы и у него не оставалось чистой одежды, и тогда Мэгги для него стирала. Иногда ей приходилось дожидаться, пока Патриция протрезвеет, чтобы отвезти ее в банк и снять деньги на покупку еды. Несколько раз даже приходилось тратить собственные деньги. Но я положила этому конец. «Привези мальчика сюда, – предложила я, – и мы его вырастим». Однако Мэгги не хотела вмешиваться во внутрисемейные дела. Она была такая.
Но что бы она ни делала, мальчик рос странным. Большую часть времени он был тихим, но, когда в нем просыпался ирландский темперамент, сдержать его не мог никто. Мать никогда не пыталась его воспитывать, а отец к тому времени умер. Это было ужасно. Но Мэгги всячески старалась облегчить жизнь Уилу – пока сама не заболела. Ему исполнилось шесть, когда у нее нашли первую опухоль. Она не пошла к врачу сразу, говорила, что это ерунда, но мне кажется, она просто испугалась. А когда она обратилась за помощью, оказалось, что уже поздно, хотя ей отрезали обе груди, по-моему, чтобы у нее оставалась надежда. Возможно, благодаря операции она прожила немного дольше.
Дед Уила – отец Патриции и Шона – был настоящим дьяволом. Он ненавидел Мэгги за то, что она, как он говорил, вмешивалась в дела его дочери. А по мне, так он должен был каждый день, стоя на коленях, благодарить Мэгги. Старый ублюдок ужасно злился, если кто-то порицал Шона, хотя все мы прекрасно знали, что за фрукт этот Шон. Он так и не женился, вечно крутился возле маленьких мальчиков; но дед ничего не хотел слушать, когда ему говорили, что Шона нельзя оставлять одного с детьми. Он был полицейским офицером и все такое, что делало его святым в глазах отца. Мэгги возила Уила в гости к бабушке и дедушке, поскольку считала, что ему следовало их знать, хотя его матери было на все наплевать. Мэгги рассказывала, что дед называл ее «проклятой девкой» при мальчике. «Эта проклятая девка тебя разорит, – часто повторял он, словно Мэгги не было рядом.– Проклятая девка обращается с тобой слишком мягко».
И за все то время, что Мэгги заботилась о мальчике, бабушка ни разу не выступила против деда. Наверное, она его боялась – и у нее имелись на то причины. Говорят, он несколько раз ее избивал. Однажды Мэгги надела свое лучшее платье и навестила старую леди, когда ее мужа не было дома, чтобы рассказать о том, что происходит. Она умоляла забрать детей. В конце концов ей удалось ее уговорить.
Через два месяца Мэгги умерла, а вскоре после этого Уил и остальные дети перебрались в дом на пляже. Мне рассказывали, что Уилу пришлось нелегко – он потерял единственного человека, который его по-настоящему любил. С тех пор мы часто видели его вместе с Шоном. И это было неправильно. Так нельзя.
Вся эта история стояла перед моим мысленным взором, пока поезд мчался обратно в Нью-Йорк. Да, мы ехали быстро, но уж слишком поезд трясло. Тем не менее я была счастлива, что возвращаюсь. Мне предстояло много дел; я хотела найти записи, сделанные в музее, чтобы взять этого типа. Еще требовался ордер на обыск, как в его доме, так и на студии. Мой отчет должен быть безупречным. Все улики будут косвенными, но их хватит.
В следующее воскресенье я должна позвонить детективу Москалу. Вдруг он будет занят семейными делами – тогда я смогу протянуть до понедельника. Если и к этому времени у меня не будет необходимых доказательств, может быть, Москал хотя бы прислушается к моим доводам.
На платформе Южной станции Москал сказал мне:
– Я всегда подозревал, что Шон О'Рейли нашел какие-то улики и унес их с места преступления. Если бы я проявил настойчивость, эти дети могли остаться в живых.
– Он был вашим непосредственным начальником, – мягко напомнила я.– Что вы могли сделать?
– Но и над ним имелось начальство – я мог бы подать рапорт. Просто у меня были маленькие дети и жена, и я боялся потерять работу.
Вам не следует себя винить, – сказала ему я.– Подобные вещи нам неподвластны, как бы мы того ни хотели. В этот момент подошел поезд.
Я позвоню вам в следующий понедельник, – пообещала я.
– Как скажете.
Пейзаж за окном сливался в нечто неразличимое. Мне хотелось поработать над своими записями, но поезд слишком сильно трясло. Я опустила кресло и попыталась осмыслить полученную информацию.
Дядя Шон трахал Уилбура – я могла бы поставить на это свой значок. Уилбур сам начал трахать маленьких мальчиков, когда вырос. Один из них, вероятно, стал угрожать, что пожалуется, и тогда он его убил. Уилбуру понравилось ощущение власти, которое он испытал. Убийство Майкла Галлахера, тщательно спланированное и осуществленное, скорее всего, было первым, оно стало мощным катализатором всего того, что произошло потом. Эркиннена это должно заинтересовать.
Единственная любовь, которую Уилбур Дюран изведал в детстве, – та, которую дед – самый авторитетный для него человек – называл «проклятой». Проклятая любовь другой он не знал, именно такую любовь он и пытался воссоздать. Снова и снова.
Но больше он не сможет это делать.
Глава 21
До Шантосе было далеко, целый день – и даже дольше, если пускаешься в путь, когда развезло дороги, – вдоль неровного берега реки, где тут и там из склонов холмов торчат голые корни деревьев. Казалось, что прокладывать дорогу в такой опасной близости к реке, а не в лесу, где земля жестче, не было никакого смысла, но стоило остановиться и посмотреть на юго-восток, да еще в ясный день, как у тебя захватывало дух от ослепительного вида Луары. Путешествуя в прежние времена между Шантосе и Машекулем, я знала, что на этой дороге существует опасность оползней, особенно после сильных дождей, но сейчас стояла прекрасная погода.
Мы упрямо двигались к цели и успели проделать приличный путь, но даже самому целеустремленному путнику нужно иногда отдыхать. Брат Демьен отошел к краю дороги, чтобы справить нужду, а я углубилась в лес. Под ногами у меня то и дело трещали ветки, жужжали насекомые, птицы предупреждали друг друга о моем приближении. Сквозь зеленую листву на землю упал луч солнца, и я подумала, что эта картина мне до боли знакома. Неожиданно на меня накатили воспоминания о моей жизни до монастыря. Ощущения и образы прогулок в этом лесу оказались такими сильными и яркими, что я без сил опустилась на колени.
Его рука на моей, он меня тянет за собой, уговаривает, улыбается, весело смеется, я знаю, что он что-то затеял...
– Идем, Жильметта, моя красавица, моя жена, я кое-что тебе покажу, тебе понравится.
Мы были так молоды, Этьен и я, только что поженились, обоих переполняло сладостное желание. Я охотно исполнила его смелую просьбу, но лишь после того, как, краснея, немного покапризничала. Клянусь, именно тогда, в этом самом лесу, на мягкой постели из мха, мы зачали нашего первого сына, Жана.
Я улыбаюсь, вспоминая наши игры.
О Господи, разве любовь – это грех?
В те дни мы часто отправлялись в Машекуль, а иногда к замку де ла Суз, расположенному в другом конце Нанта. Он был таким же уютным, как и все остальные владения милорда, особенно зимой. И что самое удивительное, по какой-то необъяснимой причине в короткие январские дни здесь почти не разгуливали сквозняки.
Однако дорога назад, в Шантосе, всегда была намного приятнее, потому что мы с Этьеном стали считать его своим домом. Самые большие радости и самую страшную боль я пережила именно там. С моей стороны было глупо так сильно привязаться к этому месту, хотя я не имела на него никаких прав.
После полудня мы с братом Демьеном прошли через деревню Шантосе, где была таверна, в которую я часто заходила с мужем, он был готов с утра до ночи слушать любых музыкантов, даже самых бездарных. Он часто обнимал меня за талию и начинал кружить под музыку, а мои юбки развевались самым вульгарным образом, но его такие вещи совершенно не беспокоили – он любил веселье и отдавался ему всей душой.
Неожиданно я поняла, что ужасно хочу снова оказаться в этой таверне.
– Возможно, нам расскажут здесь что-нибудь интересное, – произнесла я вслух.
– Тут повсюду ходят самые разные истории.
– Брат, давайте немного отдохнем и поедим.
Он не стал спорить, и мы привязали наших животных около старого заведения, где деревянная вывеска всего с одним словом «ТАВЕРНА» болталась слегка косо на железном штандарте, как и в первый раз, когда я ее увидела.
Как только мы вошли внутрь, я поняла, что здесь ничего не изменилось, включая хозяина и его пухленькую жену, которая расхаживала взад и вперед, словно владелица роскошной гостиницы. Впрочем, справедливости ради нужно заметить, что оба стали раза в два толще.
Мы сняли плащи и сели друг напротив друга на деревянные скамьи за одним из столов. Хозяин тут же подошел нас обслужить; он внимательно посмотрел мне в глаза, но не узнал, и не удивительно, я ведь не слишком часто бывала в его заведении, поскольку жила не в Шантосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62