Она была распахнута настежь… Бенколин тихонечко присвистнул.
— Вот, Джефф, — тихо сказал он мне, — настоящий замок. Пружинный, с секретом против воров, называется «бульдог». Совершенно не поддается вскрытию. И все-таки дверь открыта! Черт побери! Интересно… — Глаза его шарили по сторонам. — Когда эта дверь затворена, коридор должен быть в полной темноте. Интересно, есть ли здесь свет? А, вот он.
И он нажал маленькую, почти неразличимую кнопку на стене, футов около шести от пола. Спрятанные между деревянными перекрытиями лампы залили грязный проход мягким светом. Бенколин тут же выключил освещение.
— В чем дело? — поинтересовался я. — Зачем вы погасили свет? Вам же нужно осмотреть все эти вещи…
— Молчите! — быстро, возбужденно проговорил он. — Джефф, впервые в своей практике мне придется нарушить раз и навсегда заведенную у нас процедуру. Наши бы все тут засняли и перекопали, они возились бы здесь до рассвета. Я же должен думать о последствиях, я не могу себе этого позволить… Теперь быстрее! Закроем эту дверь. — Он осторожно притворил ее. — Теперь возьмите носовой платок и соберите все это в сумочку. Мне нужно поскорее осмотреть все остальное.
С того момента как Бенколин переступил порог коридора, он перемещался только на цыпочках. Я последовал его примеру, а он присел у стены, там, где пол был забрызган кровью. Бормоча что-то про себя, Бенколин принялся соскребать с пола и сметать в конверт сверкавшие в лучике фонаря частички. Стараясь ничего не пропустить, я собирал содержимое сумки. Небольшая золотая пудреница, губная помада, носовой платок, письмо, ключ от зажигания, записная книжка с адресами, несколько денежных купюр и мелочь. Потом Бенколин знаком позвал меня за собой, и мы вернулись через дверцу, замаскированную под стену, назад к площадке сатира.
Но на пороге детектив задержался, подозрительно глядя на зеленую подсветку в углу. Озадаченно насупившись, он оглянулся на две двери позади, и мне показалось, что он на глаз прикидывает расстояние.
— Да, — пробурчал он себе под нос, — да. Если бы эта… — он постучал по раскрашенной двери, — была бы закрыта, а дверь в проход открыта, то через щель был бы виден зеленый свет… — Обернувшись к Августину, он требовательно спросил: — Подумайте хорошенько, мой друг! Вы говорили, что, когда уходили из музея в половине двенадцатого или около того, выключили все лампочки, так?
— Конечно, мсье!
— Все до единой? Вы и теперь в этом уверены?
— Разумеется.
Бенколин постучал себя костяшками пальцев по лбу.
— Тут что-то не так. Я уверен… Лампы — эта, во всяком случае — были включены. Капитан Шомон, который сейчас час?
Вопрос был настолько неожиданным, что Шомон, сидевший на ступеньках подперев подбородок ладонью, посмотрел на него непонимающе:
— Простите?
— Я спросил, который час.
Смутившись, Шомон вытащил большие золотые часы.
— Почти час ночи, — хмуро ответил он. — Что это вы вдруг заинтересовались?
— Не знаю, — пожал плечами Бенколин. Мне показалось, что он несколько не в себе, и поэтому я заключил, что мой друг на пути к решению. — Так вот, — продолжил он, — мы оставим тело мадемуазель Мартель на некоторое время здесь. Только еще раз поглядим…
Он снова встал на колени около тела. Оно уже больше не пугало; ничего не выражающие глаза, сдвинутая набок беретка, скованная поза — от всего этого труп казался еще менее реальным, чем восковые фигуры. Сняв с шеи девушки тоненькую золотую цепочку, Бенколин осмотрел ее.
— Рывок был очень сильным, — сказал он, демонстрируя, как натягивается цепочка. — Звенья мелкие, но прочные и соединены намертво.
Когда он поднялся и направился по лестнице наверх, Шомон остановил его вопросом:
— Вы собираетесь оставить ее здесь одну?
— А почему нет?
Молодой человек слегка провел рукой по глазам.
— Не знаю, — сказал он. — Наверное, ей от этого хуже не станет. Но вокруг нее всегда было столько людей… когда она была жива. И место здесь такое гадкое! Меня тошнит от одного его вида. Такое гадкое… Может, я останусь… побуду здесь с ней?
Он стоял в нерешительности, а Бенколин смотрел на него с любопытством.
— Видите ли, — продолжал Шомон с окаменевшим лицом, — я все время вспоминаю Одетту… Боже мой! — И голос его сорвался. — Я не могу…
— Успокойтесь! — прикрикнул на него Бенколин. — Подниметесь наверх вместе с нами. Вам нужно выпить.
Мы прошли через грот, миновали вестибюль и вернулись в неуютную, безвкусно обставленную квартиру Августина. Решительное поскрипывание кресла-качалки замедлилось, и мадемуазель Августин посмотрела на нас, откусывая кончик нитки.
По-видимому, по выражению наших лиц она догадалась, что мы нашли больше, чем ожидали, к тому же белая сумочка сразу бросилась в глаза. Не говоря ни слова, Бенколин отправился к телефону, а Августин, покопавшись в одном из шкафов, вытащил оттуда небольшую пузатую бутылку бренди. Глаз дочери замерил, сколько он налил Шомону, и она поджала губы. Но тут же снова принялась качаться.
Мне было не по себе. Тикали часы, мерно поскрипывало кресло. Я знал, что эта комната навсегда теперь будет для меня ассоциироваться с запахом вареной картошки. Мадемуазель Августин не задавала никаких вопросов; она держалась напряженно, руки двигались механически. Над рубашкой в красную полоску явно сгущались грозовые тучи… Мы с Шомоном пили бренди, и я видел, что он тоже не сводит с девушки глаз. Несколько раз ее отец пытался заговорить, но все мы продолжали хранить неловкое молчание.
В комнату вернулся Бенколин.
— Мадемуазель, — сказал он, — я хочу задать вам…
— Мари! — воскликнул ее отец измученным голосом. — Я не мог тебе раньше сказать… Это убийство! Это…
— Пожалуйста, успокойтесь, — попросил его Бенколин. — Я хочу спросить, мадемуазель, когда вы включили сегодня вечером лампочки в музее.
Она не стала увиливать, выспрашивать, почему он задает этот вопрос. Твердой рукой девушка положила шитье и ответила:
— Сразу после того, как папа отправился на встречу с вами.
— Какие лампочки вы включили?
— Я повернула выключатель, зажигающий лампочки в центре главного грота и на лестнице, ведущей в подвал.
— Зачем вы это сделали?
Она посмотрела на него безмятежным взором:
— Я поступила абсолютно естественно. Мне показалось, что по музею кто-то ходит.
— Я полагаю, вы девушка не слишком мнительная?
— Нет. — Ни улыбки, ни движения губ; было ясно, что она презирает саму мысль о мнительности.
— Вы пошли посмотреть?
— Пошла…
Так как детектив, подняв брови, продолжал смотреть на нее, она продолжала:
— Я осмотрела большой грот, где, как мне показалось, я слышала шум, но там никого не было. Я ошиблась.
— Вы не спускались по лестнице?
— Нет.
— Когда вы погасили свет?
— Не могу сказать точно. Минут через пять, а может быть, больше. А теперь будьте любезны объяснить мне, — заговорила она вызывающе, привстав в кресле, — что значат эти разговоры об убийстве?
— Была убита молодая девушка, некая мадемуазель Клодин Мартель, — медленно пояснил Бенколин. — Ее тело сунули в руки сатиру на повороте лестницы…
Старый Августин дергал Бенколина за рукав. Его лысая, с двумя нелепыми клочками седых волос за ушами, голова по-собачьи тянулась к Бенколину. Покрасневшие глаза умоляюще расширялись и сужались…
— Прошу вас, мсье! Прошу вас! Она ничего об этом не знает…
— Старый дурень! — прикрикнула на него девушка. — Не лезь в это дело. Я сама с ними разберусь.
Он примолк, поглаживая свои седые усы и бакенбарды, всем своим видом показывая, как гордится дочерью, но в то же время прося у нее прощения. Ее глаза снова бросили вызов Бенколину.
— Так как, мадемуазель? Знакомо ли вам имя Клодин Мартель?
— Мсье, вы что, думаете, я знаю имя каждого из наших посетителей?
Бенколин наклонился вперед.
— Почему вы думаете, что мадемуазель Мартель была посетительницей музея?
— Вы же сами сказали, — со злостью ответила она, — что она здесь.
— Ее убили за вашим домом, в проходе, который выходит на улицу, — пояснил Бенколин. — Вполне возможно, что она никогда в жизни не была у вас в музее.
— Ага! Ну что ж, в таком случае, — пожала плечами девушка, снова принимаясь за шитье, — мы тут ни при чем. Так?
Бенколин вынул сигару и нахмурился; похоже было, что он обдумывает ее последнюю реплику. Мари Августин, казалось, целиком погрузилась в шитье; на лице ее играла улыбка, как будто она только что выиграла нелегкое сражение.
— Мадемуазель, — задумчиво произнес детектив, — я хотел просить вас пройти со мной и посмотреть на тело, о котором идет речь… Но мне вспомнился разговор, который мы с вами вели чуть раньше.
— Да?
— Мы говорили о мадемуазель Одетте Дюшен, молодой даме, которую нашли мертвой в Сене…
Она снова отложила шитье.
— Проклятье! — воскликнула она, стукнув ладонью по столу. — Оставите вы меня, наконец, в покое?! Я же сказала вам все, что я об этом знаю!
— Насколько я помню, капитан Шомон попросил вас описать мадемуазель Дюшен. То ли по забывчивости, то ли по какой другой причине, но вы описали ее неверно.
— Я же сказала вам! Я могла ошибиться. Наверное, я ее с кем-то… с кем-то перепутала.
Бенколин закончил раскуривать сигару и помахал в воздухе спичкой.
— Вот-вот! Совершенно верно, мадемуазель! Вы имели в виду кого-то другого. Не думаю, чтобы вы вообще когда-либо видели мадемуазель Дюшен. Вы не ожидали, что вас попросят ее описать. И вы рискнули, но поторопились и, по-видимому, описали какую-то другую женщину, которая стояла у вас перед глазами. Вот что заставляет меня задуматься…
— Вот как?
— …задуматься, — задумчиво продолжал Бенколин, — почему именно этот образ вспомнился вам прежде всего. Короче, задуматься, почему вы с такой точностью описали нам мадемуазель Клодин Мартель.
Глава 4
Бенколин выиграл. Об этом можно было судить по тому, как у Мари Августин чуть заметно задрожала нижняя губа, сбилось дыхание, в глазах на мгновение появился стеклянный блеск, пока ее живой ум метался в поиске лазейки. Затем она рассмеялась:
— Послушайте, сударь, я вас не понимаю! Описание, которое я вам дала, подходит к сотням девушек…
— Ага! Значит, вы признаете, что никогда не видели мадемуазель Дюшен?
— Ничего я не признаю!… Как я сказала, мое описание подошло бы множеству молодых женщин…
— Только одна из них лежит здесь мертвой.
— …и тот факт, что мадемуазель Мартель по случайности чем-то напоминает женщину, которую я описала, ничуть не больше чем простое совпадение!
— Одну минуту! — остановил ее Бенколин, делая предупреждающий жест сигарой. — Откуда вы знаете, как выглядит мадемуазель Мартель? Вы же ее еще не видели.
Лицо девушки вспыхнуло, она явно была вне себя. Можно было догадаться, что ее злит не столько само обвинение, сколько то, что Бенколин заманил ее в ловушку. Ее бы вывел из себя любой, кто опередил бы ее в словесной пикировке. Она раздраженно отбросила волосы назад и принялась лихорадочно приглаживать их.
— Не кажется ли вам, — с независимым видом заговорила она, — что вы слишком долго испытываете на мне свои полицейские приемчики? С меня хватит!
Бенколин с отеческой укоризной покачал головой, что еще больше разозлило девушку, и добродушно улыбнулся:
— Нет, в самом деле, мадемуазель! Нам и еще кое-что надо бы обсудить. Я не могу так легко с вами расстаться!
— Полицейские могут себе это позволить.
— Совершенно верно. Так вот. Я полагаю, что, не входя в детали, нам следует признать, что между смертью Одетты Дюшен и Клодин Мартель существует связь, причем очень тесная. Но теперь я перехожу к третьей леди, гораздо более загадочной, чем любая из этих двух. Она просто преследует это заведение. Я имею в виду женщину, лица которой никто не видел, но которая, судя по всему, носит меховую горжетку и коричневую шляпку. Сегодня вечером, рассказывая о ней, ваш батюшка выдвинул интересную теорию…
— О Пресвятая Богородица! — простонала девушка. — И вы слушали россказни этого старого младенца? Папа, неужели ты рассказал им все это?!
Старик выпрямился с чудаковатым достоинством.
— Мари, не забывай, что я твой отец. Я попытался рассказать им то, что, по моему убеждению, является правдой.
В первый раз за эту ночь холодная, бесстрастная бледность ее лица растаяла от прилива нежности. Мягко ступая, она подошла к старику и обняла его за плечи.
— Послушай, папа… — негромко заговорила Мари, вглядываясь в его лицо. — Ты устал. Пойди и ляг. Отдохни. Этим джентльменам ты больше не понадобишься. Я могу рассказать им все, что им нужно.
Она бросила на нас вопросительный взгляд, и Бенколин кивнул.
— Ну что же, — неуверенно сказал старик, — если вы не против… Это было такое потрясение. Такое потрясение. Не помню, чтобы я когда-нибудь был так расстроен… — Он сделал слабое движение рукой. — Сорок два года, — продолжал он, и голос его зазвенел, — сорок два года и незапятнанная репутация. Она очень много значит для меня. Да…
Он виновато улыбнулся нам, затем повернулся и нетвердой походкой, ссутулившись, побрел в сторону слабо освещенной спальни. В его словно запыленной лысине отражался тусклый свет лампочек. Потом он растворился в мире салфеточек, набитых конским волосом кресел и тусклых отблесков уличного фонаря, пробивающихся сквозь плотные портьеры. Мари Августин глубоко вздохнула:
— Итак, сударь?
— Вы все еще уверены, что женщина в коричневой шляпке всего лишь выдумка?
— Естественно. У моего отца… бывают кое-какие фантазии.
— Вполне возможно… Есть еще один небольшой пунктик, имеющий отношение к тому, о чем я только что говорил. Ваш батюшка упомянул о своей репутации, он человек гордый… Выгодное это дело — содержать музей восковых фигур?
Теперь она была начеку каждую минуту, опасаясь западни, и тут же парировала:
— Не вижу связи.
— Тем не менее она существует. Ваш отец говорил, что беден. Если не секрет, финансовой стороной дела ведаете вы?
— Да.
Бенколин вынул сигару изо рта.
— В таком случае знает ли ваш отец, что в разных банках Парижа на ваших счетах лежит в общей сложности где-то около миллиона франков?
Девушка не ответила, но щеки ее залила мертвенная бледность, а глаза округлились.
— Так что же, — самым непринужденным тоном продолжал Бенколин, — вы ничего не можете сообщить мне в связи с этим?
— Ничего. — Она произнесла это слово хрипло, как будто с трудом. — Кроме того, что вы умный человек. Даже страшно, до чего умный… Вы, конечно, расскажете ему?
Бенколин пожал плечами:
— Не обязательно. А! Вот и мои люди.
С улицы послышался сигнал полицейского автомобиля. Машина остановилась у дома, и до нас донеслись голоса. Бенколин поспешил к входной двери. За первой машиной подъехала вторая. Я посмотрел на растерянное лицо Шомона.
— Что, черт побери, — внезапно глухо произнес он, — все это значит? Я ничего не понимаю. Что мы здесь делаем? Что… — Тут он вспомнил, что в комнате мы не одни, осекся и сконфуженно улыбнулся.
Я повернулся к Мари Августин.
— Мадемуазель, — сказал я, — прибыла полиция, и она наверняка перевернет здесь все вверх дном. Если вы желаете пойти отдыхать, я уверен, у Бенколина не будет возражений.
Она серьезно взглянула на меня. Я вдруг осознал, что в более подходящей обстановке она, наверное, выглядела бы красавицей. Избавившись от скованности, ее сильное и гибкое тело приобрело бы грациозность, а красивое платье и грим оттенили бы черты лица и подчеркнули печальный блеск ее глаз. Это видение было так реально, как будто стояло за спиной девушки, одетой в сиротское черное платье. Мари по моему лицу поняла, о чем я думаю, и какое-то мгновенье мы говорили друг с другом не произнося при этом ни слова. Я и не подозревал тогда, что этот момент общности сослужит мне добрую службу уже в самом ближайшем будущем, когда мне будет угрожать смертельная опасность. Девушка кивнула, словно соглашаясь со мной.
— Вы очень непосредственный молодой человек.
Это заговорило видение! На его крепко сжатых губах мелькнула тень улыбки. Сердце у меня оборвалось; мне привиделось, что мираж обретает плоть, что наш немой диалог эхом раздается в комнате… Девушка продолжала:
— Вы мне, пожалуй, нравитесь. Но я не собираюсь отдыхать. Хочу посмотреть, что делает полиция.
Через открытую дверь нам было видно, как они протопали в музей: сержант в форме, двое неприметных в фетровых шляпах, фотографы с ящиками и длинными треногами на плечах. Я слышал, как Бенколин отдавал распоряжения. Вскоре он вернулся в комнату в сопровождении одного из типов в фетровых шляпах.
— Инспектор Дюран, — сообщил Бенколин, — будет с этого момента руководить расследованием. Распоряжайтесь, инспектор. Вы поняли, что я сказал вам относительно прохода?
— Мы будем осторожны, — коротко кивнул тот.
— И никаких фотографий!
— Никаких фотографий. Понял.
— Теперь по поводу этих вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Вот, Джефф, — тихо сказал он мне, — настоящий замок. Пружинный, с секретом против воров, называется «бульдог». Совершенно не поддается вскрытию. И все-таки дверь открыта! Черт побери! Интересно… — Глаза его шарили по сторонам. — Когда эта дверь затворена, коридор должен быть в полной темноте. Интересно, есть ли здесь свет? А, вот он.
И он нажал маленькую, почти неразличимую кнопку на стене, футов около шести от пола. Спрятанные между деревянными перекрытиями лампы залили грязный проход мягким светом. Бенколин тут же выключил освещение.
— В чем дело? — поинтересовался я. — Зачем вы погасили свет? Вам же нужно осмотреть все эти вещи…
— Молчите! — быстро, возбужденно проговорил он. — Джефф, впервые в своей практике мне придется нарушить раз и навсегда заведенную у нас процедуру. Наши бы все тут засняли и перекопали, они возились бы здесь до рассвета. Я же должен думать о последствиях, я не могу себе этого позволить… Теперь быстрее! Закроем эту дверь. — Он осторожно притворил ее. — Теперь возьмите носовой платок и соберите все это в сумочку. Мне нужно поскорее осмотреть все остальное.
С того момента как Бенколин переступил порог коридора, он перемещался только на цыпочках. Я последовал его примеру, а он присел у стены, там, где пол был забрызган кровью. Бормоча что-то про себя, Бенколин принялся соскребать с пола и сметать в конверт сверкавшие в лучике фонаря частички. Стараясь ничего не пропустить, я собирал содержимое сумки. Небольшая золотая пудреница, губная помада, носовой платок, письмо, ключ от зажигания, записная книжка с адресами, несколько денежных купюр и мелочь. Потом Бенколин знаком позвал меня за собой, и мы вернулись через дверцу, замаскированную под стену, назад к площадке сатира.
Но на пороге детектив задержался, подозрительно глядя на зеленую подсветку в углу. Озадаченно насупившись, он оглянулся на две двери позади, и мне показалось, что он на глаз прикидывает расстояние.
— Да, — пробурчал он себе под нос, — да. Если бы эта… — он постучал по раскрашенной двери, — была бы закрыта, а дверь в проход открыта, то через щель был бы виден зеленый свет… — Обернувшись к Августину, он требовательно спросил: — Подумайте хорошенько, мой друг! Вы говорили, что, когда уходили из музея в половине двенадцатого или около того, выключили все лампочки, так?
— Конечно, мсье!
— Все до единой? Вы и теперь в этом уверены?
— Разумеется.
Бенколин постучал себя костяшками пальцев по лбу.
— Тут что-то не так. Я уверен… Лампы — эта, во всяком случае — были включены. Капитан Шомон, который сейчас час?
Вопрос был настолько неожиданным, что Шомон, сидевший на ступеньках подперев подбородок ладонью, посмотрел на него непонимающе:
— Простите?
— Я спросил, который час.
Смутившись, Шомон вытащил большие золотые часы.
— Почти час ночи, — хмуро ответил он. — Что это вы вдруг заинтересовались?
— Не знаю, — пожал плечами Бенколин. Мне показалось, что он несколько не в себе, и поэтому я заключил, что мой друг на пути к решению. — Так вот, — продолжил он, — мы оставим тело мадемуазель Мартель на некоторое время здесь. Только еще раз поглядим…
Он снова встал на колени около тела. Оно уже больше не пугало; ничего не выражающие глаза, сдвинутая набок беретка, скованная поза — от всего этого труп казался еще менее реальным, чем восковые фигуры. Сняв с шеи девушки тоненькую золотую цепочку, Бенколин осмотрел ее.
— Рывок был очень сильным, — сказал он, демонстрируя, как натягивается цепочка. — Звенья мелкие, но прочные и соединены намертво.
Когда он поднялся и направился по лестнице наверх, Шомон остановил его вопросом:
— Вы собираетесь оставить ее здесь одну?
— А почему нет?
Молодой человек слегка провел рукой по глазам.
— Не знаю, — сказал он. — Наверное, ей от этого хуже не станет. Но вокруг нее всегда было столько людей… когда она была жива. И место здесь такое гадкое! Меня тошнит от одного его вида. Такое гадкое… Может, я останусь… побуду здесь с ней?
Он стоял в нерешительности, а Бенколин смотрел на него с любопытством.
— Видите ли, — продолжал Шомон с окаменевшим лицом, — я все время вспоминаю Одетту… Боже мой! — И голос его сорвался. — Я не могу…
— Успокойтесь! — прикрикнул на него Бенколин. — Подниметесь наверх вместе с нами. Вам нужно выпить.
Мы прошли через грот, миновали вестибюль и вернулись в неуютную, безвкусно обставленную квартиру Августина. Решительное поскрипывание кресла-качалки замедлилось, и мадемуазель Августин посмотрела на нас, откусывая кончик нитки.
По-видимому, по выражению наших лиц она догадалась, что мы нашли больше, чем ожидали, к тому же белая сумочка сразу бросилась в глаза. Не говоря ни слова, Бенколин отправился к телефону, а Августин, покопавшись в одном из шкафов, вытащил оттуда небольшую пузатую бутылку бренди. Глаз дочери замерил, сколько он налил Шомону, и она поджала губы. Но тут же снова принялась качаться.
Мне было не по себе. Тикали часы, мерно поскрипывало кресло. Я знал, что эта комната навсегда теперь будет для меня ассоциироваться с запахом вареной картошки. Мадемуазель Августин не задавала никаких вопросов; она держалась напряженно, руки двигались механически. Над рубашкой в красную полоску явно сгущались грозовые тучи… Мы с Шомоном пили бренди, и я видел, что он тоже не сводит с девушки глаз. Несколько раз ее отец пытался заговорить, но все мы продолжали хранить неловкое молчание.
В комнату вернулся Бенколин.
— Мадемуазель, — сказал он, — я хочу задать вам…
— Мари! — воскликнул ее отец измученным голосом. — Я не мог тебе раньше сказать… Это убийство! Это…
— Пожалуйста, успокойтесь, — попросил его Бенколин. — Я хочу спросить, мадемуазель, когда вы включили сегодня вечером лампочки в музее.
Она не стала увиливать, выспрашивать, почему он задает этот вопрос. Твердой рукой девушка положила шитье и ответила:
— Сразу после того, как папа отправился на встречу с вами.
— Какие лампочки вы включили?
— Я повернула выключатель, зажигающий лампочки в центре главного грота и на лестнице, ведущей в подвал.
— Зачем вы это сделали?
Она посмотрела на него безмятежным взором:
— Я поступила абсолютно естественно. Мне показалось, что по музею кто-то ходит.
— Я полагаю, вы девушка не слишком мнительная?
— Нет. — Ни улыбки, ни движения губ; было ясно, что она презирает саму мысль о мнительности.
— Вы пошли посмотреть?
— Пошла…
Так как детектив, подняв брови, продолжал смотреть на нее, она продолжала:
— Я осмотрела большой грот, где, как мне показалось, я слышала шум, но там никого не было. Я ошиблась.
— Вы не спускались по лестнице?
— Нет.
— Когда вы погасили свет?
— Не могу сказать точно. Минут через пять, а может быть, больше. А теперь будьте любезны объяснить мне, — заговорила она вызывающе, привстав в кресле, — что значат эти разговоры об убийстве?
— Была убита молодая девушка, некая мадемуазель Клодин Мартель, — медленно пояснил Бенколин. — Ее тело сунули в руки сатиру на повороте лестницы…
Старый Августин дергал Бенколина за рукав. Его лысая, с двумя нелепыми клочками седых волос за ушами, голова по-собачьи тянулась к Бенколину. Покрасневшие глаза умоляюще расширялись и сужались…
— Прошу вас, мсье! Прошу вас! Она ничего об этом не знает…
— Старый дурень! — прикрикнула на него девушка. — Не лезь в это дело. Я сама с ними разберусь.
Он примолк, поглаживая свои седые усы и бакенбарды, всем своим видом показывая, как гордится дочерью, но в то же время прося у нее прощения. Ее глаза снова бросили вызов Бенколину.
— Так как, мадемуазель? Знакомо ли вам имя Клодин Мартель?
— Мсье, вы что, думаете, я знаю имя каждого из наших посетителей?
Бенколин наклонился вперед.
— Почему вы думаете, что мадемуазель Мартель была посетительницей музея?
— Вы же сами сказали, — со злостью ответила она, — что она здесь.
— Ее убили за вашим домом, в проходе, который выходит на улицу, — пояснил Бенколин. — Вполне возможно, что она никогда в жизни не была у вас в музее.
— Ага! Ну что ж, в таком случае, — пожала плечами девушка, снова принимаясь за шитье, — мы тут ни при чем. Так?
Бенколин вынул сигару и нахмурился; похоже было, что он обдумывает ее последнюю реплику. Мари Августин, казалось, целиком погрузилась в шитье; на лице ее играла улыбка, как будто она только что выиграла нелегкое сражение.
— Мадемуазель, — задумчиво произнес детектив, — я хотел просить вас пройти со мной и посмотреть на тело, о котором идет речь… Но мне вспомнился разговор, который мы с вами вели чуть раньше.
— Да?
— Мы говорили о мадемуазель Одетте Дюшен, молодой даме, которую нашли мертвой в Сене…
Она снова отложила шитье.
— Проклятье! — воскликнула она, стукнув ладонью по столу. — Оставите вы меня, наконец, в покое?! Я же сказала вам все, что я об этом знаю!
— Насколько я помню, капитан Шомон попросил вас описать мадемуазель Дюшен. То ли по забывчивости, то ли по какой другой причине, но вы описали ее неверно.
— Я же сказала вам! Я могла ошибиться. Наверное, я ее с кем-то… с кем-то перепутала.
Бенколин закончил раскуривать сигару и помахал в воздухе спичкой.
— Вот-вот! Совершенно верно, мадемуазель! Вы имели в виду кого-то другого. Не думаю, чтобы вы вообще когда-либо видели мадемуазель Дюшен. Вы не ожидали, что вас попросят ее описать. И вы рискнули, но поторопились и, по-видимому, описали какую-то другую женщину, которая стояла у вас перед глазами. Вот что заставляет меня задуматься…
— Вот как?
— …задуматься, — задумчиво продолжал Бенколин, — почему именно этот образ вспомнился вам прежде всего. Короче, задуматься, почему вы с такой точностью описали нам мадемуазель Клодин Мартель.
Глава 4
Бенколин выиграл. Об этом можно было судить по тому, как у Мари Августин чуть заметно задрожала нижняя губа, сбилось дыхание, в глазах на мгновение появился стеклянный блеск, пока ее живой ум метался в поиске лазейки. Затем она рассмеялась:
— Послушайте, сударь, я вас не понимаю! Описание, которое я вам дала, подходит к сотням девушек…
— Ага! Значит, вы признаете, что никогда не видели мадемуазель Дюшен?
— Ничего я не признаю!… Как я сказала, мое описание подошло бы множеству молодых женщин…
— Только одна из них лежит здесь мертвой.
— …и тот факт, что мадемуазель Мартель по случайности чем-то напоминает женщину, которую я описала, ничуть не больше чем простое совпадение!
— Одну минуту! — остановил ее Бенколин, делая предупреждающий жест сигарой. — Откуда вы знаете, как выглядит мадемуазель Мартель? Вы же ее еще не видели.
Лицо девушки вспыхнуло, она явно была вне себя. Можно было догадаться, что ее злит не столько само обвинение, сколько то, что Бенколин заманил ее в ловушку. Ее бы вывел из себя любой, кто опередил бы ее в словесной пикировке. Она раздраженно отбросила волосы назад и принялась лихорадочно приглаживать их.
— Не кажется ли вам, — с независимым видом заговорила она, — что вы слишком долго испытываете на мне свои полицейские приемчики? С меня хватит!
Бенколин с отеческой укоризной покачал головой, что еще больше разозлило девушку, и добродушно улыбнулся:
— Нет, в самом деле, мадемуазель! Нам и еще кое-что надо бы обсудить. Я не могу так легко с вами расстаться!
— Полицейские могут себе это позволить.
— Совершенно верно. Так вот. Я полагаю, что, не входя в детали, нам следует признать, что между смертью Одетты Дюшен и Клодин Мартель существует связь, причем очень тесная. Но теперь я перехожу к третьей леди, гораздо более загадочной, чем любая из этих двух. Она просто преследует это заведение. Я имею в виду женщину, лица которой никто не видел, но которая, судя по всему, носит меховую горжетку и коричневую шляпку. Сегодня вечером, рассказывая о ней, ваш батюшка выдвинул интересную теорию…
— О Пресвятая Богородица! — простонала девушка. — И вы слушали россказни этого старого младенца? Папа, неужели ты рассказал им все это?!
Старик выпрямился с чудаковатым достоинством.
— Мари, не забывай, что я твой отец. Я попытался рассказать им то, что, по моему убеждению, является правдой.
В первый раз за эту ночь холодная, бесстрастная бледность ее лица растаяла от прилива нежности. Мягко ступая, она подошла к старику и обняла его за плечи.
— Послушай, папа… — негромко заговорила Мари, вглядываясь в его лицо. — Ты устал. Пойди и ляг. Отдохни. Этим джентльменам ты больше не понадобишься. Я могу рассказать им все, что им нужно.
Она бросила на нас вопросительный взгляд, и Бенколин кивнул.
— Ну что же, — неуверенно сказал старик, — если вы не против… Это было такое потрясение. Такое потрясение. Не помню, чтобы я когда-нибудь был так расстроен… — Он сделал слабое движение рукой. — Сорок два года, — продолжал он, и голос его зазвенел, — сорок два года и незапятнанная репутация. Она очень много значит для меня. Да…
Он виновато улыбнулся нам, затем повернулся и нетвердой походкой, ссутулившись, побрел в сторону слабо освещенной спальни. В его словно запыленной лысине отражался тусклый свет лампочек. Потом он растворился в мире салфеточек, набитых конским волосом кресел и тусклых отблесков уличного фонаря, пробивающихся сквозь плотные портьеры. Мари Августин глубоко вздохнула:
— Итак, сударь?
— Вы все еще уверены, что женщина в коричневой шляпке всего лишь выдумка?
— Естественно. У моего отца… бывают кое-какие фантазии.
— Вполне возможно… Есть еще один небольшой пунктик, имеющий отношение к тому, о чем я только что говорил. Ваш батюшка упомянул о своей репутации, он человек гордый… Выгодное это дело — содержать музей восковых фигур?
Теперь она была начеку каждую минуту, опасаясь западни, и тут же парировала:
— Не вижу связи.
— Тем не менее она существует. Ваш отец говорил, что беден. Если не секрет, финансовой стороной дела ведаете вы?
— Да.
Бенколин вынул сигару изо рта.
— В таком случае знает ли ваш отец, что в разных банках Парижа на ваших счетах лежит в общей сложности где-то около миллиона франков?
Девушка не ответила, но щеки ее залила мертвенная бледность, а глаза округлились.
— Так что же, — самым непринужденным тоном продолжал Бенколин, — вы ничего не можете сообщить мне в связи с этим?
— Ничего. — Она произнесла это слово хрипло, как будто с трудом. — Кроме того, что вы умный человек. Даже страшно, до чего умный… Вы, конечно, расскажете ему?
Бенколин пожал плечами:
— Не обязательно. А! Вот и мои люди.
С улицы послышался сигнал полицейского автомобиля. Машина остановилась у дома, и до нас донеслись голоса. Бенколин поспешил к входной двери. За первой машиной подъехала вторая. Я посмотрел на растерянное лицо Шомона.
— Что, черт побери, — внезапно глухо произнес он, — все это значит? Я ничего не понимаю. Что мы здесь делаем? Что… — Тут он вспомнил, что в комнате мы не одни, осекся и сконфуженно улыбнулся.
Я повернулся к Мари Августин.
— Мадемуазель, — сказал я, — прибыла полиция, и она наверняка перевернет здесь все вверх дном. Если вы желаете пойти отдыхать, я уверен, у Бенколина не будет возражений.
Она серьезно взглянула на меня. Я вдруг осознал, что в более подходящей обстановке она, наверное, выглядела бы красавицей. Избавившись от скованности, ее сильное и гибкое тело приобрело бы грациозность, а красивое платье и грим оттенили бы черты лица и подчеркнули печальный блеск ее глаз. Это видение было так реально, как будто стояло за спиной девушки, одетой в сиротское черное платье. Мари по моему лицу поняла, о чем я думаю, и какое-то мгновенье мы говорили друг с другом не произнося при этом ни слова. Я и не подозревал тогда, что этот момент общности сослужит мне добрую службу уже в самом ближайшем будущем, когда мне будет угрожать смертельная опасность. Девушка кивнула, словно соглашаясь со мной.
— Вы очень непосредственный молодой человек.
Это заговорило видение! На его крепко сжатых губах мелькнула тень улыбки. Сердце у меня оборвалось; мне привиделось, что мираж обретает плоть, что наш немой диалог эхом раздается в комнате… Девушка продолжала:
— Вы мне, пожалуй, нравитесь. Но я не собираюсь отдыхать. Хочу посмотреть, что делает полиция.
Через открытую дверь нам было видно, как они протопали в музей: сержант в форме, двое неприметных в фетровых шляпах, фотографы с ящиками и длинными треногами на плечах. Я слышал, как Бенколин отдавал распоряжения. Вскоре он вернулся в комнату в сопровождении одного из типов в фетровых шляпах.
— Инспектор Дюран, — сообщил Бенколин, — будет с этого момента руководить расследованием. Распоряжайтесь, инспектор. Вы поняли, что я сказал вам относительно прохода?
— Мы будем осторожны, — коротко кивнул тот.
— И никаких фотографий!
— Никаких фотографий. Понял.
— Теперь по поводу этих вещей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23