— Сюда, — сказала она.
Кто-то вел меня куда-то за руку… Когда позже я пытался припомнить эту сцену, в голове всплывали какие-то вспышки, -так бывает, когда вспоминаешь вчерашнюю пирушку. Мягкие ковры и яркий свет. За спиной непрекращающийся стук по стеклу, громкие крики. Потом где-то открывается черная, не отражающая света дверь, и — темнота. Кажется, меня толкнули на что-то мягкое…
Когда я в следующий раз открыл глаза, то понял, что какое-то время был без сознания; потом я узнал, что это продолжалось менее десяти минут. Лицо мое ощущало приятный холодок, свежесть, никакой липкости, но глазные яблоки болели от света, а на лоб давила какая-то груда камней. Подняв руку, я нащупал бинты.
Я полулежал на шезлонге, в ногах у меня тихо сидела Мари Августин, она вертела в руках пистолет и смотрела на меня. Каким-то непонятным образом погоня — по крайней мере, на время — отстала. Я лежал тихо, пока мои глаза привыкали к свету, и разглядывал ее. То же самое удлиненное лицо, те же карие глаза и черные волосы, — но теперь она была едва ли не красавицей. Я вспомнил, как представлял накануне вечером в музее восковых фигур, что, если убрать будку кассы и набитые конским волосом диваны, девушка сразу приобрела бы строгую грацию и горделивую осанку… Волосы ее были разделены прямым пробором, стянуты сзади в пучок и глянцевито отсвечивали на свету; плечи… плечи были цвета старой слоновой кости. Я понял, что смотрю в ее переменчивые, лучистые глаза, в которых больше не было настороженности и злости…
— Почему вы это сделали? — спросил я. Она вздрогнула. Снова ощущение тайного контакта. Потом она поджала губы и скучным голосом ответила:
— Нужно наложить швы. Я заклеила рану пластырем и забинтовала.
— Почему вы это сделали?
Ее палец, лежащий на спусковом крючке пистолета, напрягся.
— Пока я пошла вам навстречу и сказала им, что вас здесь нет. Это… мой кабинет, и мне поверили. Хочу напомнить вам, впрочем, что вас еще ищут и вы полностью в моей власти. Одно мое слово… — В глазах ее опять появилась злость. — Я сказала, что вы мне понравились. Но если я обнаружу, что вы пришли сюда, чтобы повредить этому заведению или погубить его… — Она остановилась. Видно было, что она обладает безмерным терпением, — Значит, так, сударь. Если вы сможете доказать, что находитесь здесь на законных основаниях, я с удовольствием поверю вам. Если нет, я в любой момент могу нажать кнопку и вызвать охрану. Тем временем…
Я попытался сесть, но почувствовал, что голова у меня раскалывается от боли, и снова прилег. Мы находились в большой комнате, комнате женщины; она была украшена черным с золотом японским лаком, на который отбрасывали приглушенный свет бронзовые лампы. Черные бархатные портьеры на окнах были задвинуты, воздух пропитан густым запахом глицинии. Проследив за моим взглядом, она сказала:
— Мы в моей личной комнате, смежной с кабинетом. Сюда никто не войдет, если я не позову. Итак?…
— Ваша обычная манера говорить, мадемуазель Августин, — произнес я дружелюбно, — совсем не вяжется с вашей новой ролью. И в этой новой роли вы прекрасны.
Она хрипло отозвалась:
— Только не думайте, что такой грубой лестью… — Позвольте заверить вас, что мне и в голову ничего подобного не приходило. Если бы я пожелал завоевать ваше расположение, мне следовало бы оскорбить вас — тогда бы я понравился вам больше. Разве не так? Напротив, это вы у меня в руках!
Я спокойно посмотрел на нее, стараясь казаться безразличным. Она заметила, что я хлопаю по карманам в поисках сигарет, и коротким кивком указала на лакированную коробочку на табурете сбоку от меня.
— Объясните, что вы имеете в виду.
— Я могу спасти вас от банкротства. Вам бы этого хотелось больше всего на свете, разве не так?
Она угрожающе сверкнула глазами:
— Осторожней!
— Разве я ошибаюсь? — спросил я, притворяясь удивленным.
— Почему вы… почему все… считают, что я думаю только… — Она взяла себя в руки, едва не взорвавшись, и спокойно продолжала: — Вы раскрыли мою тайну, сударь. Вы видите меня такой, какой я всегда хотела быть. Но, пожалуйста, не увиливайте. Что вы имели в виду?
Я не спеша закурил.
— Во-первых, мадемуазель, давайте примем за аксиому одну вещь. Будем исходить из того, что не так давно вы владели только частью Клуба Цветных масок, а теперь приобрели его целиком.
— Почему мы должны исходить из этого?
— Мадемуазель, прошу вас! Это совершенно законно, вы же знаете… Меня осенило благодаря шишке, которую я получил после того, как услышал кое-что от господина Галана. Да еще этот счет в банке на миллион франков… Вряд ли столько заработаешь, будучи простой… как бы это сказать… привратницей!
Это был выстрел наугад, мысль о миллионе только что пришла мне в голову. Но я вдруг понял, что это так и есть и что надо было быть слепцом, чтобы не понять всего этого раньше. Миллион франков, я должен был об этом догадаться, не накопишь только благодаря предоставлению второго входа…
— И вот… я полагаю, что смогу представить вам доказательства того, что Галан намеревается предать вас. Если мне это удастся, вы меня выведете отсюда?
— Ага! Значит, вы все-таки зависите от меня! — воскликнула она удовлетворенно.
Я кивнул. Она посмотрела на револьвер и вдруг порывисто швырнула его на пол. Потом подошла и села рядом со мной, испытующе глядя мне в глаза. Наверное, она прочитала в них, что на меня действует ее близость, что я понял выражение ее губ и глаз, которое не имело ничего общего с банкротством. Да, она почувствовала мою симпатию, и я бы не сказал, что это ей не понравилось. Улетучилась вся ее ершистость. У нее чуть заметно участилось дыхание, из-под полуприкрытых век поблескивали глаза… Я продолжал как ни в чем не бывало курить.
— Зачем вы здесь?
— Чтобы получить улики по делу об убийстве. Вот и все.
— И… вы их получили?
— Да.
— Надеюсь, вы установили в таком случае, что ко мне это не имеет отношения?
— Это не имеет ни малейшего отношения ни к вам, мадемуазель Августин, ни к вашему клубу.
Она сжала кулаки.
— Клуб! Клуб! Это все, что вы можете сказать? Думаете, у меня только деньги на уме? Послушайте! Вы знаете, почему это место было мечтой моей жизни?
Жесткая линия ее рта немного разгладилась, она медленно облокотилась на подушки и, глядя мимо моего плеча, напряженным голосом заговорила:
— На свете есть только одна совершенная радость — вести двойную жизнь: рабочей лошади и принцессы. Противопоставлять и сравнивать их каждый день. Я это делаю. Каждый день новый сон. Днем я сижу в своей кассе, надеваю бумажные чулки, сражаюсь с мясником, считаю каждое су. Я ору на детей на улице, сую билеты в грязные лапы, готовлю капусту на дровяной плите, чиню папины рубашки. Все это я делаю с охотой, с удовольствием мою полы… — Мадемуазель Августин передернула плечами. — Зато по ночам я могу в тысячу раз полнее прочувствовать удовольствие от всего этого. Представьте себе! Прошел день. Я закрываю музей, отправляю папу в постель… и прихожу сюда. Каждый раз это как «Тысяча и одна ночь» наяву!
Голос ее был низким, с хрипотцой. Она скрестила руки на груди и крепко их сжала; дышала она глубоко, будто под наркозом. Казалось, она наслаждается чудесными ароматами, гладкостью атласа, из которого было сшито ее платье, всем кричащим богатством этой комнаты; ее темно-вишневая домашняя туфля медленно поглаживала толстый ковер. Мари Августин сидела запрокинув голову назад, поблескивая глазами под тяжелыми веками…
Я раздавил сигарету и приподнялся, и от моего движения видение вдруг исчезло. На губах у девушки заиграла кривая улыбка.
— Но я долго играю своими чувствами, — сказала она, — прежде чем подавляю их. Ложитесь. Кладите голову вот сюда.
Я бесшумно поаплодировал ей и покорился. Теперь мы снова говорили только глазами. Потом я все же заметил:
— У вас тут очень живописно. Эти охранники с ножами с ног сбились, разыскивая меня…
— Теперь, когда мы начали понимать друг друга, расскажите мне, наконец, что вы имели в виду, когда пообещали спасти меня?
— О, я с огромным удовольствием сделаю гадость этому проклятому поборнику благоразумия… В общем, я собиралось рассказать вам все, что услышал этой ночью.
— Разумно ли это?
— Нет. Если у вас на совести одно из этих убийств…
Она тряхнула меня за плечо:
— Клянусь вам, что все, что я знаю об обоих убийствах, я знаю только из газет! И если бы вы не рассказали мне вчера вечером, что они связаны между собой, мне бы это и в голову не пришло.
— И все же, дорогая, вчера ночью вы солгали. Вы сказали, что видели, как Одетта Дюшен вышла из музея.
— Это из-за отца. Но это все! Ваш друг господин Бенколин знает столько же… Говорю вам, я просто подумала, что она вышла через другую дверь на бульвар.
Я выпустил в потолок несколько колец дыма. Загнав эту молодую даму в угол, можно было бы подержать ее там. Я сказал:
— Но, будучи хозяйкой этого заведения, вы не могли не знать, что она не член клуба. Как вы в таком случае объяснили себе тот факт, что она вышла через другую дверь?
— Со временем, — в раздумье проговорила она, разглядывая меня, — вы научитесь допрашивать почти так же хорошо, как господин Бенколин. Правда, это будет не скоро… Но послушайте. Бывают исключения. Иногда, с разрешения Галана, в клубе бывают посторонние. Я могу неопровержимо доказать, что весь день просидела в кассе. Я ничего не знаю! Вы мне верите?
Я поставил на карту все. Я рассказал ей то, что слышал ночью. Ведь если она поверит в намерение Галана погубить клуб, у меня появится самый мощный союзник!
— Таким образом, — закончил я свой рассказ, — если в конторе есть сейф и вам известен шифр, вы можете просто открыть его и убедиться, были ли заготовлены эти письма в газеты.
Пока я говорил, она сидела тихо, но теперь ее лицо стало таким же жестким, каким было накануне вечером. Теперь это была опасная женщина.
— Подождите здесь, — бросила она мне.
Мари вышла через дверь в дальнем конце комнаты и заперла ее за собой. Я снова откинулся на подушки. Ну дела! Тут все перевернулось вверх тормашками. Апаши рыщут по клубу, разыскивая меня, а я удобно устроился в самом сердце их логова, подложив под себя подушки, с сигаретами под рукой. Ситуация складывалась почти отлично. Я был от души благодарен Галану за рассказ о его прощальной шутке. Если Мари Августин в самом деле найдет в сейфе доказательства, тогда, надеялся я, она расскажет мне все, что ей известно об этих убийствах.
Не прошло и пяти минут, как она вернулась. Со стуком захлопнув дверь, она привалилась к ней; от гнева у нее потемнели глаза, в руках она держала бумаги. Словно приняв неожиданное решение, она подошла к одной из жаровен кованого золота, в которых курились благовония, вынула оттуда ароматную палочку и бросила бумаги внутрь. Потом чиркнула спичкой.
В золотом сосуде вспыхнули языки пламени. На фоне черно-золотого антуража, украшенного иероглифами и изображениями аистов, она была похожа на жрицу. Только после того, как потухли последние огоньки, она выпрямилась и отвела глаза от жаровни.
— Я готова отправиться к господину Бенколину и поклясться, что видела, как мой друг Галан зарезал эту мадемуазель Дюшен.
— А вы видели?
— Нет, — произнесла она мстительно и медленно отошла от жаровни — суровая жрица, напрягшаяся каждым мускулом своего тела. — Но, — добавила она, — гарантирую, что очень хорошо все опишу.
— Не уверен, понадобится ли это. И что значит это внезапное пренебрежение предосторожностями? Вы ведь говорили, что ваш отец будет…
— Больше не будет. Он все знает.
Я опустил ноги на пол, сел и посмотрел на нее. Комната передо мной еще кружилась, за глазными яблоками стучали маленькие молоточки, а голова, казалось, начала подниматься по длинной спирали к потолку.
— Он знает, — повторила она. — Я больше не скрываю. Обо мне могут писать в газетах, как о ком угодно другом. И я думаю, что получу от этого удовольствие.
— Кто сказал ему?
— Думаю, он уже какое-то время подозревал. Но он у меня, — она презрительно сжала указательный и большой пальцы, — вот здесь. Кроме того, я намерена засадить Галана за решетку, чего бы мне это ни стоило.
В ее голосе клокотала такая ярость, что я подумал, а не было ли между ними чего-нибудь. Но промолчал, и она продолжала:
— Потом я покончу с карьерой прислуги за все. Я буду путешествовать. У меня будут драгоценности, комнаты в отелях с видом на море, и джентльмены не хуже вас будут делать мне комплименты. И будет еще один, совсем такой, как вы, чьей госпожой я стану… Но сначала, — добавила она, — я рассчитаюсь с Галаном.
— Вы хотите сказать, — заметил я, — что поможете полиции всем, что знаете?
— Да. Я поклянусь, что видела, как Галан…
— А я говорю вам еще раз, что в ложных показаниях не будет необходимости! При наличии показаний мадемуазель Прево и моих ему не отвертеться. Вы больше поможете нам, — настаивал я, стараясь удержать ее взгляд, — сказав правду.
— О чем?
— Рассказав то, что вы знаете наверняка. Бенколин убежден, что вы видели убийцу Клодин Мартель.
Она широко открыла глаза:
— Значит, вы все еще не верите мне?! Я повторяю…
— О, вы могли не знать, что это убийца! Но Бенколин считает, что убийца вошел в музей вчера вечером, перед тем как ваш отец запер дверь, и прятался в галерее. Больше того, он уверен, что убийца был членом клуба, которого вы знаете. Сказать вам, как вы можете больше всего помочь нам? Просто расскажите, кто из членов клуба вошел вчера в клуб этим путем.
Она смотрела на меня непонимающим взглядом, высоко подняв брови. Потом расхохоталась, села и потрясла меня за плечо.
— Вы хотите сказать, — воскликнула она, — что великий Бенколин — сама непогрешимость, великий властелин логики — так легко дал себя одурачить?! Потрясающе! Этого не может быть!
— Перестаньте смеяться! Что значит «одурачить»?
Я повернул ее лицом к себе. Все еще тяжелым, с издевкой взглядом она оглядела мое лицо.
— А то! Если убийцей был член клуба, то вошел он не через музей. Я видела всех, кто входил на протяжении всего дня, и, мои дорогой мальчик, среди них не было членов клуба. Боже, какое у вас смешное лицо! Вы думали, что он всегда прав? Ну, я бы могла сказать вам все это уже давно.
Я почти не слышал, как она смеялась. Целое здание теории, со всеми его шпилями, башнями и башенками, держалось на этой посылке, теперь же вдруг из него с грохотом посыпались камни. В мгновение ока, если только все это было правдой, здание превратилось в руины.
— Послушайте, — сказала она, высвобождая плечо. — Из меня вышел бы детектив получше любого из вас. И могу вам сказать…
— Подождите! Ведь убийца никак не мог прийти иначе, чем через музей! Расположение дверей…
Она опять расхохоталась:
— Мой дорогой мальчик! Я не говорю, что убийца не прошел этим путем. Я согласна с вами, он прошел через музей. Но вы ошибаетесь, подозревая члена клуба! А теперь я могу сказать вам две вещи…
— Ну?!
Она приложила руку к губам, глубоко вздохнула. От торжества у нее зарделось лицо, она полуприкрыла глаза.
— А именно то, что не смогла раскопать вся парижская полиция, вместе взятая, — проговорила Мари Августин. — Первое: я знаю, где спрятано оружие.
— Что?!
— И второе, — невозмутимо продолжала она, — я знаю почти наверняка, что преступление совершено женщиной.
Глава 16
Это было уже слишком. Я чувствовал себя как Алиса в Стране Чудес, когда у нее на глазах растворилось целое судебное заседание, обрушившись дождем игральных карт. В бессмыслице вдруг обнаружился смысл, а смысл оказался бессмыслицей.
— Да ну? — после долгой паузы растерянно сказал я. — Да что вы?
— Вас это удивляет? — поинтересовалась она очень вежливо.
— Черт вас побери! Вы шутите?!
— Ничуть, — заверила она меня, приглаживая волосы. — После этих дешевых детективных трюков вчера ночью, простите меня, я просто не могла ему этого рассказать. Однако я это удовольствие припасу себе на будущее…
— Ладно, — безнадежно махнул я рукой. — Значит, вы говорите, что нашли кинжал?
— Да, я знаю, где он. Я его не трогала. Скажите мне… между прочим, как вас зовут? — прервала она себя.
— Моя фамилия Марль. Так что вы говорите?
— Скажите, разве полиция не обыскала каждый дюйм в музее, в проходе и вообще всюду, так и не найдя ничего?
— Да, да, продолжайте! Ваше торжество восхитительно, конечно, но…
— Но они ничего не нашли, господин Марль, потому что пренебрегли древним правилом. Нож все время был у них перед глазами, оттого-то они его и не видели! А вы сами спускались в Галерею ужасов?
— Да. Как раз перед тем, как обнаружил тело.
— Вы не обратили внимания на мастерски выполненную сценку у основания лестницы? Я имею в виду убийство Марата. Марат лежит, наполовину высунувшись из ванной, в груди у него кинжал, из раны струится кровь… Так вот, мой дорогой мальчик, часть этой крови была настоящей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23