Когда вы видели ее живой в последний раз?
— Я пытался думать об этом. Боюсь, — старик не пощадил и себя, — боюсь, я не следил как следует за дочерью. Оставил все на ее мать. Вот если бы у меня был сын… Но мы с Клодин были почти чужими. Она была живой, веселой, совсем другое поколение. — Он прижал руку ко лбу; глаза его, казалось, были устремлены в прошлое. — В последний раз я видел ее вчера вечером за обедом. Каждый месяц, в один и тот же день, я хожу к маркизу де Серанну играть в карты. Это ритуал, который мы соблюдаем почти сорок лет. Я вышел из дома около девяти часов. В это время она была еще дома: я слышал шаги в ее комнате.
— Вы не знаете, собиралась ли она уходить?
— Нет, сударь, не знаю. Как я сказал, — он снова напрягся, — я не следил за тем, что она делает, только передавал кое-какие распоряжения через жену и редко проверял исполнение. И вот… результат.
Наблюдая за мадам Мартель, я заметил, как на ее лице появилось жалобное выражение. Старорежимный отец и впадающая в детство, простодушная мать… Судя по тому, что я успел о ней узнать, Клодин Мартель совсем не походила на Одетту. Она сумела бы выйти сухой из воды в любой ситуации. Я понял, что та же мысль мелькнула и у Бенколина, потому что он поинтересовался:
— Насколько я понимаю, у вас не было привычки поджидать ее возвращения?
— Сударь, — холодно произнес старик, — в нашей семье это не принято.
— К ней часто приходили друзья?
— Я вынужден был запретить ей это. Они слишком шумные для нашего дома, к тому же я не хотел беспокоить соседей. Ей разрешалось, конечно, приглашать своих друзей на наши приемы, но она этого не делала. Выяснилось, что она хотела подавать нашим гостям так называемые «коктейли»… — Чуть заметная презрительная улыбка скривила его одутловатое лицо. — Я объяснил ей, что винный погреб Мартелей считается одним из лучших во Франции и что я не имею никакого права оскорблять своих старинных друзей. Это был один из редких случаев, когда мы вообще обменялись хоть словом. Она спросила меня, причем на повышенных тонах, был ли я когда-нибудь молодым. Молодым!…
— Вернемся к моему вопросу, господин Мартель. Вы сказали, что виделись с дочерью за обедом. Было ли ее поведение обычным, или вам показалось, что у нее есть что-то на уме?
Граф, прищурившись, теребил свои длинные усы.
— Я думал об этом потом. Да, я заметил. Она была… расстроена.
— Она ничего не ела! — вмешалась его жена настолько внезапно, что даже Бенколин повернулся и внимательно посмотрел на нее. Полковник говорил очень тихо, и мы оба были удивлены, как она могла услышать его слова.
— Она читает по губам, господа, — объяснил наш хозяин. — Вам нет необходимости кричать… Это правда. Клодин почти ничего не ела.
— Как вы считаете, такое поведение было вызвано возбуждением, страхом или еще чем-нибудь?
— Не знаю. Возможно, всем вместе.
— Она была нездорова, — прокричала мадам Мартель. Ее остренькое личико, которое, наверное, было когда-то красивым, поворачивалось то в одну, то в другую сторону, и она умоляюще смотрела на нас своими блеклыми глазами. — Она уже до этого плохо себя чувствовала. А предыдущей ночью я слышала, как она плакала у себя в комнате. Просто рыдала!
Всякий раз, когда от окна, заливаемого потоками дождя, доносился этот трепещущий, неестественно громкий голос, в котором дрожали слезы, мне хотелось схватиться за краешек стула. Я видел, каких усилий стоит ее бескомпромиссному мужу держать себя в руках; у него опустились уголки рта, а веки нервно подергивались в такт ее словам.
— Я услышала ее плач, встала и пошла к ней в комнату, как делала, когда она была ребенком и плакала в своей кроватке. — Судорожно сглотнув, женщина продолжала: — И она меня не прогнала. Она была со мной ласкова. Я спросила ее: «Что случилось, дорогая? Позволь мне помочь тебе». И она ответила: «Ты не можешь мне помочь, мама, мне никто не может помочь». Весь день она была очень грустная, а вечером ушла…
Опасаясь истерики, полковник Мартель снова резко повернулся к ней; его огромный кулак сжался, пустой левый рукав дрожал. Бенколин старался четко произносить звуки, говоря с его женой.
— Она сказала вам, мадам, что ее тревожит?
— Нет. Нет. Она не захотела.
— У вас не возникло никаких предположений?
— Что? — Непонимающий взгляд. — Предположений? Но что могло тревожить бедную малютку? Нет.
Она всхлипнула. Образовавшуюся паузу заполнил рокочущий, решительный голос ее мужа:
— Еще кое-что я узнал, господа, от Андре, нашего дворецкого. Около половины десятого Клодин позвонили. По-видимому, вскоре после этого она ушла. Она не сказала матери, куда идет, но обещала вернуться к одиннадцати.
— Звонил мужчина или женщина?
— Неизвестно.
— Никто не слышал хотя бы часть разговора?
— Моя жена, разумеется, нет. Но я специально спрашивал об этом Андре. Единственными словами, которые он услышал, были: «Но я даже не знала, что он вернулся во Францию!»
— "Я даже не знала, что он вернулся во Францию", — повторил детектив. — Вы не догадываетесь, к кому относились эти слова?
— Нет. У Клодин было много друзей.
— Она взяла машину?
— Она взяла машину, — подтвердил Мартель, — не спросив у меня разрешения. Ее вернул нам сегодня утром полицейский; мне кажется, она стояла недалеко от музея восковых фигур, где нашли Клодин. Так вот, сударь! — Он медленно ударял кулаком по столу, от чего сотрясалось построенное из костяшек домино сооружение. Полковник посмотрел на Бенколина, и в глазах у него появился сухой блеск. — Так вот, сударь! — повторил он. — Дело в ваших руках. Можете вы сказать мне, почему моя дочь, почему девушка из семьи Мартель была найдена мертвой в музее восковых фигур, в районе сомнительной репутации? Вот что меня больше всего интересует.
— Это трудный вопрос, полковник Мартель. В настоящий момент у меня нет уверенности. Вы сказали, она никогда прежде там не бывала?
— Этого я не знаю. Во всяком случае, — он тяжело повел рукой, — ясно, что это дело рук какого-нибудь хулигана или воришки. Я хочу, чтобы он понес наказание. Вы слышите, сударь? Если нужно, я предложу вознаграждение, достаточно крупное, чтобы…
— Вряд ли в этом будет необходимость. Но вы подвели меня к основному вопросу, который я хотел вам задать. Вы говорите: «Дело рук хулигана или воришки», но вы, вероятно, осведомлены, что вашу дочь не ограбили… не ограбили в обычном смысле слова? Ее деньги не тронули. Убийца забрал только некий предмет, висевший на тонкой золотой цепочке у нее на шее. Вы знаете, что это было?
— У нее на шее? — Старик покачал головой, нахмурился и стал покусывать кончики усов. — Не могу даже представить себе. Конечно, это не могло быть чем-то из драгоценностей Мартелей. Я храню их под замком, и моя жена надевает их только на официальные приемы. Возможно, какая-нибудь безделушка, что-нибудь не слишком ценное. Я никогда не замечал…
Он вопросительно посмотрел на жену.
— Нет, — крикнула она. — Что вы говорите, это невозможно! Она никогда не надевала никаких кулонов или медальонов, говорила, что это старомодно. Я уверена! Я бы знала, господа!
Все нити вели в тупик, ни один ключ ничего не давал. Мы долго молчали. Тем временем шум дождя перерос в грохот, от расплывающихся по стеклам потоков воды потемнели окна. Последнее сообщение, однако, отнюдь не разочаровало Бенколина и даже, по-видимому, обрадовало. Он едва сдерживал возбуждение; настольная лампа отбрасывала длинные треугольные тени, пролегавшие под его скулами и подчеркивавшие белизну зубов между небольшими усиками и клинышком бородки, когда он улыбался. Но в его миндалевидных глазах по-прежнему не было и тени улыбки, когда он переводил взгляд с Мартеля на его жену.
Качнулись гири напольных часов, и начало бить двенадцать. Каждая хриплая нота отчеканивалась с неторопливой основательностью, как будто звучала из могилы, и еще больше усиливала нервное напряжение в комнате. Господин Мартель посмотрел на свое запястье, нахмурился и перевел взгляд на старинные часы, тем самым вежливо давая понять, что нам пора бы уже откланяться.
— Я не думаю, — заметил Бенколин, — что есть смысл задавать вам новые вопросы. Разгадка лежит не здесь. Все попытки углубиться еще дальше в личную жизнь мадемуазель Мартель, по-моему, бесплодны. Я благодарю вас, мадам, и вас, сударь, за помощь. Будьте уверены, я буду держать вас в курсе нашего расследования.
Наш хозяин поднялся, мы последовали его примеру. Впервые мне бросилось в глаза, насколько потрясла его наша беседа, — он держал свое коренастое тело все так же прямо, но глаза у него потухли, и в них читались растерянность и отчаяние. Он стоял там в своем отличном костюме и рубашке, как на каком-то торжестве, и его лысая голова ярко блестела в свете лампы…
Мы вышли под дождь.
Глава 10
— Это Бенколин. Соедините с центральной бюро медицинских экспертиз.
Какое-то время в трубке лишь что-то пощелкивало под гудение проводов.
— Бюро медицинских экспертиз, дежурный.
— Говорит начальник полиции. Сообщите результаты вскрытия Одетты Дюшен. Дело А-42, убийство.
— Дело А-42, рапорт комиссара, предварительное заключение, два часа дня девятнадцатого октября тысяча девятьсот тридцатого года, центральному управлению. Тело женщины, обнаруженное в реке у основания моста О-Шанж. Правильно?
— Правильно.
— Открытый перелом черепа, вызванный падением с высоты не менее двадцати футов. Непосредственная причина смерти — ножевое ранение в область межреберья, проникающее в сердце, нанесено ножом шириной один дюйм длиной семь дюймов. Небольшие ушибы и разрывы тканей. Порезы на голове, лице, шее и руках, причиненные разбитым стеклом. К моменту обнаружения мертва в течение восемнадцати часов.
— Спасибо… Теперь центральное управление, четвертый департамент.
— Центральное управление, четвертый департамент, — пробубнил голос.
— Начальник полиции. Кто ведет дело А-42, убийство?
— А-42?… Инспектор Лутрель.
— Если он на месте, соедините меня с ним.
Уже наступали холодные осенние сумерки. Раньше я не мог повидаться с Бенколином: перед самым ленчем его вызвали в бюро по текущим делам, и только после четырех я смог войти к нему в кабинет во Дворце Правосудия. Но в этой большой голой комнате с лампами под зелеными абажурами, где он ведет допросы, его не оказалось. На самом верху огромного здания у Бенколина есть своя личная комната, своего рода берлога, куда не доносится шум Дворца Правосудия, хотя она соединена целой батареей телефонов со всеми отделами Сюрте и управлением полиции, расположенным в нескольких кварталах от Дворца.
Остров Сите, по форме напоминающий узкий и длинный корабль, протянулся почти на милю вдоль Сены; в одном конце он расширяется, и там находится собор Парижской Богоматери, в другом, выступающем, как бушприт, расположен небольшой сад, смело называемый Зеленой площадью любви. Между ними, нависая над суетой Нового моста, возвышается Дворец Правосудия. Окна комнаты Бенколина высоко, под самой крышей, они смотрят на Новый мост и дальше, на темную реку. Создается иллюзия, что отсюда виден весь Париж. Место это довольно жуткое: стены здесь коричневые, стоят мягкие кресла, в стеклянных шкафах расставлены страшные реликвии, на стенах фотографии в рамках, на полу старый ковер, истертый от бесконечного хождения из угла в угол.
Мы сидели в темноте — горели только тусклые лампочки над книжными шкафами в алькове за спиной Бенколина, отчего голова его выделялась темным силуэтом на фоне окон, около которых он сидел с телефонной трубкой в руке. Мое кресло стояло напротив, на голове у меня были наушники от параллельного телефона. Я слышал пощелкивание и гул, бесплотные голоса, доносившиеся с разных концов здания, — как будто в руках у меня сосредоточились все нити, которые разбегались из этой комнаты и реагировали на малейший сигнал из центра, невидимо опутывая каждый дом в Париже.
В трубке воцарилось молчание. Длинные пальцы Бенколина нетерпеливо постукивали по подлокотнику кресла. Я перевел глаза на вид за окном. Стекла слабо дребезжали: вниз по реке дул холодный ветер. Окна были все еще мутными от дождя, который бросал в них воду небольшими пригоршнями. Я видел заляпанные грязью фонари там, внизу, на Новом мосту; мост был забит пешеходами, гудели машины, сверкали огни, громыхали автобусы. Подальше, по выступу острова, пробежало несколько отблесков, изломом отразившихся в реке. Все остальное тонуло во мраке. Бледные фонари, выстроившиеся рядами по берегам реки, уходили вдаль, таяли и затем совершенно исчезали за пологом дождя.
— Инспектор Лутрель слушает, — раздалось у меня в ушах. Мы снова были далеко от этой пронизанной холодом панорамы; мы укрылись за оконным стеклом, запустив в действие огромную машину, и в нашей комнате пахло густым табачным дымом и протертым ковром, по которому столько раз шагал Бенколин, вычисляя очередного убийцу.
— Лутрель? Это Бенколин. Что у вас есть по убийству Дюшен?
— Пока ничего интересного. Сегодня днем я отправился к ее матери, но мне сказали, что вы там уже были. Я говорил с Дюраном. Он ведет дело Мартель, так ведь?
— Да.
— Он говорит, вы считаете, что оба дела связаны с Клубом Цветных масок на Севастопольском бульваре. Я хотел было наведаться туда, но Дюран сказал, что вы приказали его не трогать. Это правда?
— В настоящий момент да.
— Ну, раз вы так распорядились, тогда ладно, — проворчал Лутрель. — Хотя не могу понять, зачем это нужно. Тело подобрали у основания моста О-Шанж, у одного из быков. Течение там быстрое; возможно, тело сбросили выше того места, где его прибило. А этот мост в самом конце Севастопольского бульвара. Труп могли притащить туда прямо из клуба.
— Никто ничего подозрительного не заметил?
— Нет. Мы опросили тамошних жителей. В том-то и вся чертовщина.
— Лабораторные данные?
— Лаборатория ничего не может сделать. Труп слишком долго пробыл в воде, и на одежде не осталось никаких следов. Есть одна ниточка; но если вы настаиваете на том, что дело не в клубе…
— Порезы стеклом на лице, не правда ли? Стекло, очевидно, необычное — матовое, безусловно, и, возможно, цветное.
— Вы ведь нашли осколки?
— О да, инспектор. Она либо сама выпрыгнула из окна, либо ее выбросили, а в окнах этого клуба, по всей вероятности…
На том конце провода раздалось досадливое восклицание.
— Да, — неохотно признался инспектор, — в некоторых порезах сохранились осколки. Стекло темно-красное, очень дорогое. Значит, вы его видели, да? Мы допрашиваем всех стекольщиков в радиусе полутора миль от арки Сен-Мартен. Может, кто из них чинил то окно… Будут какие-нибудь указания?
— Пока никаких. Продолжайте в том же духе, но помните — никаких расспросов в Клубе Цветных масок, пока я не разрешу.
Лутрель еще что-то буркнул и повесил трубку. Бенколин задумался, нервно постукивая пальцами по подлокотникам кресла.
Мы молчали, прислушиваясь к отдаленному гулу полного людей здания и шуму дождя.
— Итак, — наконец заговорил я, — Одетту Дюшен убили в клубе. По-видимому, это можно считать доказанным. Но Клодин Мартель… Бенколин, ее убили из-за того, что она слишком много знала о гибели Одетты?
Он медленно повернулся ко мне:
— Почему вы так думаете?
— Ну взять хотя бы ее поведение дома вечером в день исчезновения мадемуазель Дюшен. Вы помните — она плакала, была возбуждена, сказала матери: «Ты не можешь мне помочь, мама, мне никто не может помочь». Похоже, Клодин Мартель была довольно сдержанной барышней… Вы полагаете, они обе были членами клуба?
Бенколин слегка наклонился, чтобы придвинуть поближе табурет, на котором стоял графин коньяка и лежала коробка сигар. Падавший сзади, из алькова, свет ложился на нижнюю часть его лица, рельефно выделяя скулы, и заставлял жидкость в графине гореть алым пламенем.
— Ну что же, мы можем предположить это с определенной долей вероятности. Я думаю, Одетта Дюшен не входила в клуб, а мадемуазель Мартель наверняка входила.
— Почему наверняка?
— О, об этом говорит очень многое. Во-первых, ее знала мадемуазель Августин, и знала хорошо. Внешность Клодин просто врезалась в память мадемуазель Августин, хотя она могла и не знать ее имени. Клодин Мартель, наверное, имела привычку заходить в клуб через музей, а, следовательно, была постоянной посетительницей клуба…
— Минутку! А разве не может быть, что ее лицо не было знакомо мадемуазель Августин, но так крепко запомнилось ей потому, что она видела Клодин Мартель мертвой?
Наливая себе рюмку коньяка, сыщик задумчиво взглянул на меня:
— Понимаю, Джефф. Вы пытаетесь приписать хозяйке музея сокрытие убийства? Что ж, это возможно… тут есть даже несколько вариантов; мы обсудим их позже. Что же до того, что мадемуазель Мартель была членом клуба, то, во-вторых, в проходе рядом с ее телом мы нашли черную маску. Она определенно принадлежала ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Я пытался думать об этом. Боюсь, — старик не пощадил и себя, — боюсь, я не следил как следует за дочерью. Оставил все на ее мать. Вот если бы у меня был сын… Но мы с Клодин были почти чужими. Она была живой, веселой, совсем другое поколение. — Он прижал руку ко лбу; глаза его, казалось, были устремлены в прошлое. — В последний раз я видел ее вчера вечером за обедом. Каждый месяц, в один и тот же день, я хожу к маркизу де Серанну играть в карты. Это ритуал, который мы соблюдаем почти сорок лет. Я вышел из дома около девяти часов. В это время она была еще дома: я слышал шаги в ее комнате.
— Вы не знаете, собиралась ли она уходить?
— Нет, сударь, не знаю. Как я сказал, — он снова напрягся, — я не следил за тем, что она делает, только передавал кое-какие распоряжения через жену и редко проверял исполнение. И вот… результат.
Наблюдая за мадам Мартель, я заметил, как на ее лице появилось жалобное выражение. Старорежимный отец и впадающая в детство, простодушная мать… Судя по тому, что я успел о ней узнать, Клодин Мартель совсем не походила на Одетту. Она сумела бы выйти сухой из воды в любой ситуации. Я понял, что та же мысль мелькнула и у Бенколина, потому что он поинтересовался:
— Насколько я понимаю, у вас не было привычки поджидать ее возвращения?
— Сударь, — холодно произнес старик, — в нашей семье это не принято.
— К ней часто приходили друзья?
— Я вынужден был запретить ей это. Они слишком шумные для нашего дома, к тому же я не хотел беспокоить соседей. Ей разрешалось, конечно, приглашать своих друзей на наши приемы, но она этого не делала. Выяснилось, что она хотела подавать нашим гостям так называемые «коктейли»… — Чуть заметная презрительная улыбка скривила его одутловатое лицо. — Я объяснил ей, что винный погреб Мартелей считается одним из лучших во Франции и что я не имею никакого права оскорблять своих старинных друзей. Это был один из редких случаев, когда мы вообще обменялись хоть словом. Она спросила меня, причем на повышенных тонах, был ли я когда-нибудь молодым. Молодым!…
— Вернемся к моему вопросу, господин Мартель. Вы сказали, что виделись с дочерью за обедом. Было ли ее поведение обычным, или вам показалось, что у нее есть что-то на уме?
Граф, прищурившись, теребил свои длинные усы.
— Я думал об этом потом. Да, я заметил. Она была… расстроена.
— Она ничего не ела! — вмешалась его жена настолько внезапно, что даже Бенколин повернулся и внимательно посмотрел на нее. Полковник говорил очень тихо, и мы оба были удивлены, как она могла услышать его слова.
— Она читает по губам, господа, — объяснил наш хозяин. — Вам нет необходимости кричать… Это правда. Клодин почти ничего не ела.
— Как вы считаете, такое поведение было вызвано возбуждением, страхом или еще чем-нибудь?
— Не знаю. Возможно, всем вместе.
— Она была нездорова, — прокричала мадам Мартель. Ее остренькое личико, которое, наверное, было когда-то красивым, поворачивалось то в одну, то в другую сторону, и она умоляюще смотрела на нас своими блеклыми глазами. — Она уже до этого плохо себя чувствовала. А предыдущей ночью я слышала, как она плакала у себя в комнате. Просто рыдала!
Всякий раз, когда от окна, заливаемого потоками дождя, доносился этот трепещущий, неестественно громкий голос, в котором дрожали слезы, мне хотелось схватиться за краешек стула. Я видел, каких усилий стоит ее бескомпромиссному мужу держать себя в руках; у него опустились уголки рта, а веки нервно подергивались в такт ее словам.
— Я услышала ее плач, встала и пошла к ней в комнату, как делала, когда она была ребенком и плакала в своей кроватке. — Судорожно сглотнув, женщина продолжала: — И она меня не прогнала. Она была со мной ласкова. Я спросила ее: «Что случилось, дорогая? Позволь мне помочь тебе». И она ответила: «Ты не можешь мне помочь, мама, мне никто не может помочь». Весь день она была очень грустная, а вечером ушла…
Опасаясь истерики, полковник Мартель снова резко повернулся к ней; его огромный кулак сжался, пустой левый рукав дрожал. Бенколин старался четко произносить звуки, говоря с его женой.
— Она сказала вам, мадам, что ее тревожит?
— Нет. Нет. Она не захотела.
— У вас не возникло никаких предположений?
— Что? — Непонимающий взгляд. — Предположений? Но что могло тревожить бедную малютку? Нет.
Она всхлипнула. Образовавшуюся паузу заполнил рокочущий, решительный голос ее мужа:
— Еще кое-что я узнал, господа, от Андре, нашего дворецкого. Около половины десятого Клодин позвонили. По-видимому, вскоре после этого она ушла. Она не сказала матери, куда идет, но обещала вернуться к одиннадцати.
— Звонил мужчина или женщина?
— Неизвестно.
— Никто не слышал хотя бы часть разговора?
— Моя жена, разумеется, нет. Но я специально спрашивал об этом Андре. Единственными словами, которые он услышал, были: «Но я даже не знала, что он вернулся во Францию!»
— "Я даже не знала, что он вернулся во Францию", — повторил детектив. — Вы не догадываетесь, к кому относились эти слова?
— Нет. У Клодин было много друзей.
— Она взяла машину?
— Она взяла машину, — подтвердил Мартель, — не спросив у меня разрешения. Ее вернул нам сегодня утром полицейский; мне кажется, она стояла недалеко от музея восковых фигур, где нашли Клодин. Так вот, сударь! — Он медленно ударял кулаком по столу, от чего сотрясалось построенное из костяшек домино сооружение. Полковник посмотрел на Бенколина, и в глазах у него появился сухой блеск. — Так вот, сударь! — повторил он. — Дело в ваших руках. Можете вы сказать мне, почему моя дочь, почему девушка из семьи Мартель была найдена мертвой в музее восковых фигур, в районе сомнительной репутации? Вот что меня больше всего интересует.
— Это трудный вопрос, полковник Мартель. В настоящий момент у меня нет уверенности. Вы сказали, она никогда прежде там не бывала?
— Этого я не знаю. Во всяком случае, — он тяжело повел рукой, — ясно, что это дело рук какого-нибудь хулигана или воришки. Я хочу, чтобы он понес наказание. Вы слышите, сударь? Если нужно, я предложу вознаграждение, достаточно крупное, чтобы…
— Вряд ли в этом будет необходимость. Но вы подвели меня к основному вопросу, который я хотел вам задать. Вы говорите: «Дело рук хулигана или воришки», но вы, вероятно, осведомлены, что вашу дочь не ограбили… не ограбили в обычном смысле слова? Ее деньги не тронули. Убийца забрал только некий предмет, висевший на тонкой золотой цепочке у нее на шее. Вы знаете, что это было?
— У нее на шее? — Старик покачал головой, нахмурился и стал покусывать кончики усов. — Не могу даже представить себе. Конечно, это не могло быть чем-то из драгоценностей Мартелей. Я храню их под замком, и моя жена надевает их только на официальные приемы. Возможно, какая-нибудь безделушка, что-нибудь не слишком ценное. Я никогда не замечал…
Он вопросительно посмотрел на жену.
— Нет, — крикнула она. — Что вы говорите, это невозможно! Она никогда не надевала никаких кулонов или медальонов, говорила, что это старомодно. Я уверена! Я бы знала, господа!
Все нити вели в тупик, ни один ключ ничего не давал. Мы долго молчали. Тем временем шум дождя перерос в грохот, от расплывающихся по стеклам потоков воды потемнели окна. Последнее сообщение, однако, отнюдь не разочаровало Бенколина и даже, по-видимому, обрадовало. Он едва сдерживал возбуждение; настольная лампа отбрасывала длинные треугольные тени, пролегавшие под его скулами и подчеркивавшие белизну зубов между небольшими усиками и клинышком бородки, когда он улыбался. Но в его миндалевидных глазах по-прежнему не было и тени улыбки, когда он переводил взгляд с Мартеля на его жену.
Качнулись гири напольных часов, и начало бить двенадцать. Каждая хриплая нота отчеканивалась с неторопливой основательностью, как будто звучала из могилы, и еще больше усиливала нервное напряжение в комнате. Господин Мартель посмотрел на свое запястье, нахмурился и перевел взгляд на старинные часы, тем самым вежливо давая понять, что нам пора бы уже откланяться.
— Я не думаю, — заметил Бенколин, — что есть смысл задавать вам новые вопросы. Разгадка лежит не здесь. Все попытки углубиться еще дальше в личную жизнь мадемуазель Мартель, по-моему, бесплодны. Я благодарю вас, мадам, и вас, сударь, за помощь. Будьте уверены, я буду держать вас в курсе нашего расследования.
Наш хозяин поднялся, мы последовали его примеру. Впервые мне бросилось в глаза, насколько потрясла его наша беседа, — он держал свое коренастое тело все так же прямо, но глаза у него потухли, и в них читались растерянность и отчаяние. Он стоял там в своем отличном костюме и рубашке, как на каком-то торжестве, и его лысая голова ярко блестела в свете лампы…
Мы вышли под дождь.
Глава 10
— Это Бенколин. Соедините с центральной бюро медицинских экспертиз.
Какое-то время в трубке лишь что-то пощелкивало под гудение проводов.
— Бюро медицинских экспертиз, дежурный.
— Говорит начальник полиции. Сообщите результаты вскрытия Одетты Дюшен. Дело А-42, убийство.
— Дело А-42, рапорт комиссара, предварительное заключение, два часа дня девятнадцатого октября тысяча девятьсот тридцатого года, центральному управлению. Тело женщины, обнаруженное в реке у основания моста О-Шанж. Правильно?
— Правильно.
— Открытый перелом черепа, вызванный падением с высоты не менее двадцати футов. Непосредственная причина смерти — ножевое ранение в область межреберья, проникающее в сердце, нанесено ножом шириной один дюйм длиной семь дюймов. Небольшие ушибы и разрывы тканей. Порезы на голове, лице, шее и руках, причиненные разбитым стеклом. К моменту обнаружения мертва в течение восемнадцати часов.
— Спасибо… Теперь центральное управление, четвертый департамент.
— Центральное управление, четвертый департамент, — пробубнил голос.
— Начальник полиции. Кто ведет дело А-42, убийство?
— А-42?… Инспектор Лутрель.
— Если он на месте, соедините меня с ним.
Уже наступали холодные осенние сумерки. Раньше я не мог повидаться с Бенколином: перед самым ленчем его вызвали в бюро по текущим делам, и только после четырех я смог войти к нему в кабинет во Дворце Правосудия. Но в этой большой голой комнате с лампами под зелеными абажурами, где он ведет допросы, его не оказалось. На самом верху огромного здания у Бенколина есть своя личная комната, своего рода берлога, куда не доносится шум Дворца Правосудия, хотя она соединена целой батареей телефонов со всеми отделами Сюрте и управлением полиции, расположенным в нескольких кварталах от Дворца.
Остров Сите, по форме напоминающий узкий и длинный корабль, протянулся почти на милю вдоль Сены; в одном конце он расширяется, и там находится собор Парижской Богоматери, в другом, выступающем, как бушприт, расположен небольшой сад, смело называемый Зеленой площадью любви. Между ними, нависая над суетой Нового моста, возвышается Дворец Правосудия. Окна комнаты Бенколина высоко, под самой крышей, они смотрят на Новый мост и дальше, на темную реку. Создается иллюзия, что отсюда виден весь Париж. Место это довольно жуткое: стены здесь коричневые, стоят мягкие кресла, в стеклянных шкафах расставлены страшные реликвии, на стенах фотографии в рамках, на полу старый ковер, истертый от бесконечного хождения из угла в угол.
Мы сидели в темноте — горели только тусклые лампочки над книжными шкафами в алькове за спиной Бенколина, отчего голова его выделялась темным силуэтом на фоне окон, около которых он сидел с телефонной трубкой в руке. Мое кресло стояло напротив, на голове у меня были наушники от параллельного телефона. Я слышал пощелкивание и гул, бесплотные голоса, доносившиеся с разных концов здания, — как будто в руках у меня сосредоточились все нити, которые разбегались из этой комнаты и реагировали на малейший сигнал из центра, невидимо опутывая каждый дом в Париже.
В трубке воцарилось молчание. Длинные пальцы Бенколина нетерпеливо постукивали по подлокотнику кресла. Я перевел глаза на вид за окном. Стекла слабо дребезжали: вниз по реке дул холодный ветер. Окна были все еще мутными от дождя, который бросал в них воду небольшими пригоршнями. Я видел заляпанные грязью фонари там, внизу, на Новом мосту; мост был забит пешеходами, гудели машины, сверкали огни, громыхали автобусы. Подальше, по выступу острова, пробежало несколько отблесков, изломом отразившихся в реке. Все остальное тонуло во мраке. Бледные фонари, выстроившиеся рядами по берегам реки, уходили вдаль, таяли и затем совершенно исчезали за пологом дождя.
— Инспектор Лутрель слушает, — раздалось у меня в ушах. Мы снова были далеко от этой пронизанной холодом панорамы; мы укрылись за оконным стеклом, запустив в действие огромную машину, и в нашей комнате пахло густым табачным дымом и протертым ковром, по которому столько раз шагал Бенколин, вычисляя очередного убийцу.
— Лутрель? Это Бенколин. Что у вас есть по убийству Дюшен?
— Пока ничего интересного. Сегодня днем я отправился к ее матери, но мне сказали, что вы там уже были. Я говорил с Дюраном. Он ведет дело Мартель, так ведь?
— Да.
— Он говорит, вы считаете, что оба дела связаны с Клубом Цветных масок на Севастопольском бульваре. Я хотел было наведаться туда, но Дюран сказал, что вы приказали его не трогать. Это правда?
— В настоящий момент да.
— Ну, раз вы так распорядились, тогда ладно, — проворчал Лутрель. — Хотя не могу понять, зачем это нужно. Тело подобрали у основания моста О-Шанж, у одного из быков. Течение там быстрое; возможно, тело сбросили выше того места, где его прибило. А этот мост в самом конце Севастопольского бульвара. Труп могли притащить туда прямо из клуба.
— Никто ничего подозрительного не заметил?
— Нет. Мы опросили тамошних жителей. В том-то и вся чертовщина.
— Лабораторные данные?
— Лаборатория ничего не может сделать. Труп слишком долго пробыл в воде, и на одежде не осталось никаких следов. Есть одна ниточка; но если вы настаиваете на том, что дело не в клубе…
— Порезы стеклом на лице, не правда ли? Стекло, очевидно, необычное — матовое, безусловно, и, возможно, цветное.
— Вы ведь нашли осколки?
— О да, инспектор. Она либо сама выпрыгнула из окна, либо ее выбросили, а в окнах этого клуба, по всей вероятности…
На том конце провода раздалось досадливое восклицание.
— Да, — неохотно признался инспектор, — в некоторых порезах сохранились осколки. Стекло темно-красное, очень дорогое. Значит, вы его видели, да? Мы допрашиваем всех стекольщиков в радиусе полутора миль от арки Сен-Мартен. Может, кто из них чинил то окно… Будут какие-нибудь указания?
— Пока никаких. Продолжайте в том же духе, но помните — никаких расспросов в Клубе Цветных масок, пока я не разрешу.
Лутрель еще что-то буркнул и повесил трубку. Бенколин задумался, нервно постукивая пальцами по подлокотникам кресла.
Мы молчали, прислушиваясь к отдаленному гулу полного людей здания и шуму дождя.
— Итак, — наконец заговорил я, — Одетту Дюшен убили в клубе. По-видимому, это можно считать доказанным. Но Клодин Мартель… Бенколин, ее убили из-за того, что она слишком много знала о гибели Одетты?
Он медленно повернулся ко мне:
— Почему вы так думаете?
— Ну взять хотя бы ее поведение дома вечером в день исчезновения мадемуазель Дюшен. Вы помните — она плакала, была возбуждена, сказала матери: «Ты не можешь мне помочь, мама, мне никто не может помочь». Похоже, Клодин Мартель была довольно сдержанной барышней… Вы полагаете, они обе были членами клуба?
Бенколин слегка наклонился, чтобы придвинуть поближе табурет, на котором стоял графин коньяка и лежала коробка сигар. Падавший сзади, из алькова, свет ложился на нижнюю часть его лица, рельефно выделяя скулы, и заставлял жидкость в графине гореть алым пламенем.
— Ну что же, мы можем предположить это с определенной долей вероятности. Я думаю, Одетта Дюшен не входила в клуб, а мадемуазель Мартель наверняка входила.
— Почему наверняка?
— О, об этом говорит очень многое. Во-первых, ее знала мадемуазель Августин, и знала хорошо. Внешность Клодин просто врезалась в память мадемуазель Августин, хотя она могла и не знать ее имени. Клодин Мартель, наверное, имела привычку заходить в клуб через музей, а, следовательно, была постоянной посетительницей клуба…
— Минутку! А разве не может быть, что ее лицо не было знакомо мадемуазель Августин, но так крепко запомнилось ей потому, что она видела Клодин Мартель мертвой?
Наливая себе рюмку коньяка, сыщик задумчиво взглянул на меня:
— Понимаю, Джефф. Вы пытаетесь приписать хозяйке музея сокрытие убийства? Что ж, это возможно… тут есть даже несколько вариантов; мы обсудим их позже. Что же до того, что мадемуазель Мартель была членом клуба, то, во-вторых, в проходе рядом с ее телом мы нашли черную маску. Она определенно принадлежала ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23