Жюли вскакивает, едва удержавшись от крика, а голос продолжает:
– Это не репродукция и не эскиз флорентийского мастера, о чем, казалось бы, свидетельствует необыкновенно точное воспроизведение цветовых сочетаний, нет, это татуировка, выполненная на коже женщины.
Возгласы взбудораженной толпы. Ужас Жюли, которая едва находит в себе силы прошептать:
– Рональд, где вы это взяли?
– О! Это долгая история…
Которую Рональд не успевает нам поведать, так как чей-то очень знакомый голос шепчет ему на ухо:
– Вы арестованы, господин де Флорентис. Дивизионный комиссар Лежандр и двое его инспекторов в штатском вырастают у нас за спиной. Инспекторы скромно подхватывают старичка под локти.
– Вы арестованы за соучастие в убийстве девушек, татуировки которых находятся в этом томе.
И, пока полицейские выпроваживают Флорентиса к выходу, дивизионный комиссар Лежандр одаривает меня приветливой улыбкой.
– Нисколько не удивлен встретить вас здесь, господин Малоссен, и надеюсь в скором времени вновь видеть вас у себя.
С другого конца высококлассный зазывала, ничего не видя и не слыша, продолжает в запале:
– Татуировки, составившие данную коллекцию, принадлежат представителям разных ремесел. Здесь вы найдете татуировки сообщества мясников, относящиеся к XIX веку, а также – мастеров-стеклодувов, датируемые еще более ранней эпохой, не говоря уже о серии татуировок, выполненных на теле проституток, о чем свидетельствуют шесть образцов, воспроизводящих знаменитейшие творения итальянского Возрождения и фламандских живописцев, в том числе и эта замечательная копия «Святого Августина».
Он охотно и дальше распространялся бы на эту тему, но Лежандр прервал его, объявив, что лавочка закрывается, и конфисковал ценнейший экспонат как вещественное доказательство.
66
Так что ты скажешь о подобном невезении? Ведь Рональд де Флорентис виновен в этом деле с татуировками не больше, чем в убийстве Иова. Я надеюсь, ты так же думаешь? Иначе как объяснить, что серийный убийца продает с аукциона татуировки, срезанные со своих жертв?
Точно в этот момент нашего с тобой внутреннего спора – мы как раз ехали забирать Жервезу из больницы Святого Людовика – твоя мама встревает в наш тайный разговор, спросив меня:
– Что ты говоришь?
Я смотрю на Жюли. Она ведет свой маленький «пежо» величаво, как лайнер, отчего прохожим кажется, что мимо проплывает, скажем, «роллс-ройс». Жюли повторяет:
– Что ты только что сказал, Бенжамен? Ты говоришь сам с собой?
Я был на твоей глубине, и она торопит меня подняться на ее чистую гладь.
– Нет, я сказал, что Рональд здесь, конечно, ни при чем.
– Почему «конечно»?
– Мамзель в розовом костюмчике, которая пыталась втянуть меня в это дело, нашла себе другого козла отпущения, вот и все.
– Но все-таки он ведь должен был у кого-то купить эти татуировки.
– Только не у Сенклера. У кого-нибудь другого, возможно.
Да, возможно, простодушный Рональд де Флорентис оказался последним звеном в длинной цепи все убывающей вины.
– Странный все-таки предмет торговли… – бурчит Жюли.
Это мнение полностью разделяет Сюзанна, голова которой появляется на передней линии, между наших сидений.
– Это верно, не представляю, чтобы мне пришлось содержать фильмотеку на деньги, полученные от торговли человеческой кожей. У кино, конечно, много недостатков, однако оно еще далеко от каннибализма. До сих пор оно пожирало только души. А в души еще надо верить…
И тут Сюзанна сообщает нам, вот так, без предупреждения, что она оставляет этот проект с фильмотекой и возвращается на родину, в Пуату, преподавать греческий и латынь; она уезжает сегодня же вечером, и это уже решено.
– Я вам пришлю свой адрес. И вы будете приезжать смотреть хорошие фильмы ко мне домой.
– Вы бросаете «Зебру»?
Она в последний раз поливает нас звонким смехом.
– У меня никогда не было воинственной жилки, а «Зебру» слишком рьяно защищают все эти районные комитеты. Подбросите меня до Полковника Фабьена? Дальше я дойду пешком.
Сюзанна выходит на площади Полковника Фабьена, обойдя машину сзади, наклоняется над опущенным стеклом Жюли и в качестве прощания дарит нам одну маленькую фразу, которую она, должно быть, не слишком часто доставала из своего словаря:
– Я вас очень люблю, обоих, очень. Так держать!
Блеснув в последний раз своими ирландскими глазами, она помахала нам рукой и зашагала прочь таким решительным шагом, будто уже сейчас отправлялась в Пуату пешком.
Ни с того ни с сего я вдруг говорю:
– Ты знала, что у этой латинистки – черный пояс по дзюдо?
– И что эта королева киноманов – чемпионка по теннису, да, я это знала, – отвечает Жюли, нажимая на газ.
***
Первый, кого мы встречаем в клинике Святого Людовика, это профессор Бертольд в сопровождении своего неотвязного стада в белых халатах. Он встречает нас так, как лишь Бертольд умеет это делать. Он указывает на нас своему выводку ученых утят, зычно перекрывая все пространство громадного холла:
– Представляю вам чету Малоссенов, сборище карликов! Эти двое невероятно способствуют прогрессу медицины. Вы полагаете, что видите перед собой обыкновенную пару, каких много, – может быть, несколько удачнее остальных в случае подбора самочки – так вот нет, вы опять метите мимо, как всегда! Это целый отдел экспериментальных исследований движется вам навстречу! Смотрите на них, сборище карликов, и благодарите – им вы обязаны всеми своими познаниями, вы, претендующие воплощать медицину завтрашнего дня!
И, обращаясь уже непосредственно к нам, спрашивает:
– Вы что-то забыли? Или малыш выскочил прямо к вам на колени? Это лишь в очередной раз подтверждает, что он в отличной форме, поганец, хоть сейчас – на арену!
– Где Жервеза?
По голосу Жюли Бертольд замечает, что что-то не так:
– Жервеза? Уехала с вами, не далее как три четверти часа…
– Как это, уехала с нами? Мы же только пришли! – говорю я, собирая последние, разгоняемые страхом слова.
– Вы пришли, вы пришли, – раздраженно бросает Бертольд, – вы же звонили ей из кафетерия три четверти часа назад, и она к вам спустилась!
– Из кафетерия? И кто ответил на звонок? Вы сами?
– Нет, секретарша. Жервеза как раз одевалась, и секретарша передала ей, что господин Малоссен ожидает ее в кафетерии.
***
Мы бросились каждый в свою сторону: Жюли к Жервезе, а я – к нам домой. Как всегда, я загоняю свой страх в ноги, и мои ноги загребают Бельвиль, весь, с его пестротой и асфальтом, с его опустевшими фасадами, что живее новых, с его гроздьями побрякушек и развалами тряпья… Это вечер базарного дня – очистки разлетаются у меня под ногами, и так как в голове у меня сидишь ты – я стараюсь ни на чем не поскользнуться, не встряхнуть тебя, потому что надежда вновь стала столь хрупкой, а волосок судьбы – столь тонким, что один единственный шаг в сторону, одна неверная мысль могут навсегда отбить у тебя охоту вылезать; и я уже не знаю, о чем думать, и я уже не думаю ни о чем, я бегу, не заботясь даже о том, чтобы обругать этого тупого Бертольда, я бегу, не осмеливаясь представить себе, куда я бегу, я просто бегу к двери скобяной лавки, за которой я хотел бы увидеть Жервезу, убаюкивающую Верден, я бегу к образу, дорогому сердцу Жервезы, к мадонне Кватроченто, ожидающей маленького Малоссена и обвешенной со всех сторон ребятишками, я бегу и вбегаю столь стремительно, что дверь скобяной лавки буквально разлетается под напором.
И вместо пышной девы меня встречает плоская весталка, сухая как судебное предписание.
Тереза.
Одна. Сидит в столовой.
И протягивает мне маленький черный магнитофон.
– Не волнуйся так, Бенжамен, она всё здесь объясняет.
Так. Объяснение. Лучше, чем ничего.
Тереза добавляет:
– Я так и думала, что этим все кончится.
И хотя подобная ситуация, определенно, складывается впервые, меня преследует тревожное чувство, что все это в мельчайших подробностях я уже переживал когда-то – головокружение памяти.
– Как это включается?
– Нажми вот здесь.
Я нажимаю вот здесь.
Кассета начинает крутиться, и я слышу объяснение.
Это – не голос Жервезы. Это – голос мамы.
«Мои дорогие деточки, теперь, когда вам больше нечего бояться…»
Материнская проницательность…
«…теперь, когда вам больше нечего бояться…»
Точно! Я вспомнил, где и когда я уже пережил это: да здесь же! В тот год, когда мама оставила нас ради Пастора.
С той лишь разницей, что в прошлый раз я не слушал магнитофонную запись, а читал письмо, обливаясь холодным потом, в полной уверенности, что она сообщит мне, что Жюли сбежала с этим очаровашкой инспектором-убийцей. Но нет, это оказалась она сама. И сегодня, когда мне позарез нужны новости от Жервезы, опять на первый план выступает мама!
– Он влюбился в нее, когда явился с первой кассетой, Бенжамен, с той, которая подтверждала твою невиновность, с записью голоса Клемана.
Я прикладываю магнитофончик к уху.
– Мама сама здесь это объясняет, спасибо, я не глухой!
Но голос Терезы настойчиво дублирует мамино объяснение:
– Его увлекла ее прозрачность, Бенжамен!
Она слово в слово повторила идиотскую фразу нашей мамы:
«Барнабе увлекла моя прозрачность». (Именно так!)
– Он был ей большой поддержкой в ее скорби. Он преуспел в том, что не удалось ни одному из нас, он ее вылечил, Бен! Это с ним она разговаривала потихоньку. Он дал ей одно из своих переговорных устройств…
«…большой поддержкой в моей скорби…»
И в самом деле, требовалось услышать это по меньшей мере дважды, чтобы поверить в сказанное. Едва ожив, мама вновь срывается, теперь с Барнабе! После «Зебры» и колонн Бюрена Барнабу слизнул и нашу маму!
– И представь себе, она же его никогда не видела! Она даже не знает, какой он из себя! Ну разве не чудо?
Тереза… О, Тереза… грустный василек, засохший на корню… как я тебя люблю и как мне хочется задушить тебя на месте…
– Они собираются отстроить заново дом в Веркоре и сделать из него храм прозрачности… невидимый дом… как в сказке… Это будет шедевр Барнабу!
Нет, я ее все-таки задушу!
Я застреваю на этой мысли, когда Жереми, распахнув дверь, орет во всю глотку:
– Это правда, что мама слиняла с Барнабу?
Я передаю черную метку Жереми, а сам мчу наверх, в нашу комнату, к телефону.
Джулиус, вырванный из сна моим внезапным появлением, усаживается на свой толстый зад и ждет результатов с неменьшим нетерпением, чем я.
Занято.
Телефон Жервезы занят.
Хороший знак.
Что и подтверждает Джулиус, хлопая пастью.
***
Так как в полиции совсем не дорожат жизнью своих служащих, я решил увести вашу монашку. Лучшей разменной монеты не найти. Если вы хотите снова увидеть ее живой, отпустите мою обманщицу в самое ближайшее время. На тот случай, если вы еще сомневаетесь в моих словах, спуститесь в парадную и загляните в почтовый ящик, вы найдете там доказательство того, что сестра Жервеза в самом деле сейчас у меня.
Когда я вхожу в квартиру Жервезы, Жюли, Кудрие, инспекторы Титюс и Силистри и дивизионный комиссар Лежандр с двумя специалистами в энный раз прослушивают автоответчик. Доказательство, обнаруженное в почтовом ящике, лежит у них перед глазами. Это – фаланга мизинца Жервезы. Мизинец с татуировкой на подушечке.
Он завернут в листок с посланием, которое и вызвало это гробовое молчание.
Через два дня получите руку. Мало будет руки – пришлю вам младенца. Я чувствую, что во мне просыпается аппетит повитухи.
Записочка, которую Сенклер подписал своим именем.
67
Она заметила грусть во взгляде инспектора Титюса, когда он вошел к ней в камеру тем вечером.
– Ну что же, Мари-Анж, сегодня я пришел к вам в последний раз.
В руках он, как всегда, держал корзину, из которой выглядывало золотистое горлышко бутылки шампанского, накрытой ресторанной салфеткой.
– Икра, – объявил он.
Она помогла ему разложить приборы. Серебро, фарфор и два хрустальных фужера.
– Какая глупость – втискивать шампанское в эти узкие мензурки; шампанское требует свободного пространства.
Марка производителя на банке с икрой была одобрительно встречена Мари-Анж.
Инспектор Титюс перехватил ее взгляд.
– Каждый раз я замечаю, как вы украдкой посматриваете на этикетки, – проверить, не подсовываю ли я вам какую-нибудь дрянь, – спокойно сказал он. – За кого вы меня принимаете? Не все полицейские – полицейские чиновники. Некоторые тоже знают толк в жизни…
Она не смогла удержаться от улыбки.
Он открыл шампанское осторожно, без хлопка.
Мелодия игристого вина полилась в широкие бокалы. Мелкие пузырьки, высокие ноты.
– Еще я принес вам это.
Ее первый розовый костюм. Ее вторая кожа. Приятной чистоты и свежести. И в придачу к этому трусики и бюстгальтер, которые были на ней в день ареста. Она не смогла удержаться и через какое-то мгновение уже стояла перед ним нагая, сбросив все, что на ней было, на пол и протягивала руки.
Он смотрел на нее, не дыша. Ему пришлось призвать на помощь всю свою любовь к Таните, чтобы не выйти за рамки профессиональной этики. И все же на несколько секунд он окаменел, застыв с костюмом в руках и глядя на нее. Потом, в который раз, он повторил:
– Нет, решительно, я ненавижу тюрьму.
Он заметил нечто вроде белой тени на ее светлой коже. Он обвел указательным пальцем контуры бледного следа, который начинался от груди, покрывал все левое плечо, стягивался к горлу и спадал по животу к правому бедру. Девушка носила на себе призрак рисунка.
– Попробую догадаться, что это была за татуировка…
Она не отступила под легким нажимом его любопытного пальца. А он чувствовал, как плавится жизнь в напряжении этого тела.
– «Меланхолия», – сказал он наконец. – Не дюреровская, а другая – Кранаха.
Он покачивал головой.
– Ноги ангела – вот здесь, у вашего бедра, а голова – вот в этом месте, как раз под ключицей.
Он протянул ей ее вещи.
– Почему вы решили свести татуировку? – спросил он, пока она одевалась.
О, этот волнующий изгиб бедер, проскальзывающих в узкие юбки костюмов!
– Попробую угадать…
Бюстгальтер – из тех, что больше выпячивают, чем поддерживают грудь.
– Ах да! Точно. Вы ее продали старику Флорентису, так?
Розовый пиджак раскрывался от линии талии и распускался по плечам, будто высовываясь из горлышка изящного кувшина.
– Ну конечно! Вы ее продали старику Флорентису, чтобы оплатить первый номер «Болезни».
Он открыл банку с икрой.
– С этого-то все и началось, не так ли?
Она опять сидела на своем месте, перед горкой зернистого жемчуга, серого, почти живого. Он развернул фольгу, в которую Танита положила пышущие жаром блины.
Между делом он рассказывал. Слова его были столь же точны, как и движения:
– Вот как все это случилось, Мари-Анж. В то время вы работали на студии Флорентиса. Ваш Сенклер поручил вам поискать в той стороне финансовых вливаний, и вы решили инвестировать в это дело свое природное богатство, если можно так выразиться. Флорентис влюбился, но не в вас, а в Кранаха на вашей коже. Старик Рональд с ума сходил по вашей «Меланхолии». Он показал вам свою коллекцию татуировок, и вам пришла в голову счастливая мысль ее пополнить. Вы стали набивать цену, и, когда она дошла до нужной планки, вы принесли ему «Меланхолию» на блюдечке с голубой каемочкой, так?
Так. Он читал по ее глазам, что это было так. И потом, это было то, что рассказал им Флорентис, слово в слово.
– Наверное, больно было свести эту татуировку… Немного сливок?
«Так издеваться над собой, чтобы профинансировать такое дерьмо, как эта „Болезнь"… – думал он. – Должно быть она его любит до беспамятства, эту сволочь Сенклера!» Она протянула свою тарелку. Сливки завитками легли на блины и тут же исчезли в пористом гречишном тесте, как снег в полях.
– Тогда-то у вас и появилась идея продать ему и другие татуировки, да? Вы свели подопечных Жервезы с Сенклером. Некоторые согласились обменять кусочек собственной кожи на мешок денег. В то же время вы внушали Рональду, что, скупая татуировки бывших проституток, он помогал им вернуться в общество. Таким образом, несчастный старик отправлял девиц на смерть, полагая, что вытаскивает их из грязи.
И вдруг он спросил:
– И как? Это было забавно?
Он задал этот вопрос, глядя, как она подносит полную ложку ко рту, и не мог не заметить, что ей было довольно трудно проглотить. Он положил свою ложку, не притронувшись к ее содержимому.
– Но, может быть, вы не знали, что Сенклер просто-напросто убивает ваших бывших подружек?
Он уже не повторял сказанное Рональдом. Он начал вплетать собственные размышления.
– Они пропадали, но вам не было до этого никакого дела. Вы ведь были всего лишь загонщиком. Посредницей, не более того.
Неожиданно пришедшая к нему мысль поразила его самого.
– И вы не знали, что он истязал этих несчастных, снимая садистские фильмы?
Она тоже положила ложку.
Они долго молчали.
Потом он спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46