Весь мир его перевернулся и вывернулся наизнанку за прошлую неделю. Он ощущал запах гнили, исходящий от самых основ его веры, и слышал, как они трещат и рушатся.
«Где Ты, Господи? Здесь дьявол подсуетился, сотворив чистое зло, которое нельзя объяснить случайностью, или стечением обстоятельств, или естественными причинами. Это нечестно, Господи! Дай мне руку, пожалуйста!»
Только один раз в жизни ему встречалось нечто смутно напоминающее то, что произошло с Дэнни. Тот оборванец... Спано... напомнил ему. Почти двадцать лет назад в викторианском особняке на Лонг-Айленде он видел, как в десяти шагах от него умирала Эмма Стивенс с топором в черепе. Он видел, как она лежит перед ним, безжизненная, словно тряпка, словно тот ковер, который впитывал ее кровь. А потом он увидел, как она встала, пошла и убила двух человек, прежде чем снова упасть замертво.
Он объяснил это, убедив себя, что если б врачи имели возможность обследовать Эмму в тот момент, когда она валялась на ковре с торчащим в голове топором, они обнаружили бы, что она лишь казалась мертвой и теплившейся в ней искорки жизни оказалось достаточно для завершения начатого ею дела, прерванного ударом топора.
Но весь штат Медицинского центра целую неделю обследовал Дэнни. Все заявили, что он должен быть мертв, а он почему-то не умирал.
Как Эмма Стивенс. Если не принимать во внимание, что Эмма опомнилась только на пару минут. Дэнни держался неделю, и нет никаких признаков, что дело идет к концу. Так может длиться вечно.
«...Это не прекратится... пока вы меня не похороните...» Билл гадал, возможна ли связь между тем, что произошло с Эммой, и тем, что происходит с Дэнни. Должно быть, спившийся Спано на это и намекал на автомобильной стоянке.
Он оборвал себя. Нет. Как это может быть? Он просто хватается за соломинку.
Он остановился в глубокой тени под потухшим уличным фонарем. Потухшим потому, что он его разбил. Купил вчера газовый пистолет, приехал сюда прошлой ночью и прострелил лампу. Пришлось расстрелять целую обойму, прежде чем попал в яблочко.
А сегодняшним вечером, раньше, как только стало темнеть, вернулся на это место с киркой и лопатой.
Билл склонился вперед и положил голову на руль. Устал. Как же он устал! Когда в последний раз выпадало проспать часа два подряд? Может быть, если сейчас на минутку прикрыть глаза, удастся...
Нет! Он вздернул голову. От этого не уйти. Это надо сделать, и он — единственный, кто может это сделать, единственный, кто понимает, что для Дэнни никто ничего другого сделать не может. Выбора нет. Вот так. Он слышал это из уст самого Дэнни.
Эта мысль подбодрила его, и Билл тронул фургон с места, перевалил через бровку тротуара и пересек его, притирая другой бок машины к восьмифутовой стене под кривым дубом, раскинувшимся над дальним концом кладбища. Он вышел, открыл заднюю дверцу и поднял Дэнни с сиденья. С завернутым тельцем мальчика на руках влез на бампер, потом на капот, потом на крышу фургона. Оттуда оставался лишь небольшой прыжок на стену. Он чуточку потоптался там наверху, устанавливая ноги поближе к наружному краю, и спрыгнул на землю с другой стороны.
Хорошо. Он на кладбище. Темно. Сюда не доходил свет уличных фонарей, но он знал, куда надо идти. Несколько шагов вдоль стены влево. Вот тут он провел вчера несколько часов после заката...
... несколько часов... с киркой и лопатой...
О Господи, он не хочет этого делать, отдаст все, чтобы его миновала чаша сия. Но никто не слетел на крыльях, чтобы отвести от его губ эту чашу.
Билл секунду помедлил на краю прямоугольной ямы в земле, потом спрыгнул туда. Когда он выпрямился, мерзлая трава оказалась на уровне пояса. Ему хотелось вырыть яму поглужбе, футов в шесть, но он так вымотался, пока докопался до этой глубины, а сейчас уже не было времени. Сойдет и так.
Он встал на колени и уложил Дэнни на дно ямы. В темноте он не видел лица мальчика, поэтому просто развернул дрожащее тело и вытащил простыни и одеяло. Он совершил таинство, которое в годы его учебы в семинарии называлось последним помазанием, а теперь — помазанием болящих. В течение последней недели он каждый день совершал этот обряд над Дэнни и всякий раз не находил в нем смысла. Он превратился теперь в набор пустых слов и жестов.
Пустых... как и все остальное в его жизни. Законы, по которым он жил, вера, на которой основывал свою жизнь, — все исчезло. Бог, в которого он верил, пальцем не пошевельнул, чтобы помешать силе, которая завладела Дэнни.
Но он проделал все, что полагается. И когда все проделал, обхватил ладонями ввалившиеся щеки мальчика.
— Дэнни? — шепнул он. — Дэнни, тебе это поможет? Я знаю, ты один раз сказал, что поможет, но, пожалуйста, скажи еще. Я переступил через все, во что когда-либо верил, чтобы сделать для тебя это. Мне надо услышать еще раз.
Дэнни ничего не сказал. Он оставался в агонии и ничем не показал, что хотя бы слышит его. Билл прижался лбом к лобику Дэнни.
— Надеюсь, ты меня слышишь, надеюсь, ты меня понимаешь. Я делаю это для тебя, Дэнни, ибо это единственный способ, которым ты можешь покончить со всем. Вся боль, все муки закончатся через несколько минут. Не знаю, сколько осталось в тебе от прежнего Дэнни, но знаю, что что-то осталось. Я иногда замечал это в твоих глазах и не хочу, чтобы ты... умер, не зная, что я сделал это, чтобы избавить тебя от ужасного и мучительного зла. Я сделал это, чтобы прекратить твои муки и защитить от врачей, которые намереваются превратить тебя в экспонат. Ты знаешь — если бы был другой путь, я нашел бы его. Ты это знаешь, правда? — Он наклонился и поцеловал Дэнни в лоб. — Я люблю тебя, малыш. Ты это тоже знаешь, правда?
На уместившееся между двумя ударами сердца мгновение страдальческие спазмы Дэнни прекратились, шипящие стоны смолкли, и Билл почувствовал, как голова мальчика качнулась вверх-вниз. Один раз.
— Дэнни! — вскричал он. — Дэнни, ты меня слышишь? Ты понял, что я сказал?
Но судорожные корчи и беззвучный плач Дэнни возобновились. Билл не мог больше сдерживать рыдания. Они вырвались у него, он на секунду крепко прижал к себе Дэнни, потом подавил слезы и вновь уложил мальчика. Накрыл лицо Дэнни простыней — он не мог швырнуть грязью в это лицо — и вылез из ямы.
Огляделся. Вокруг никого. Теперь надо действовать быстро. Начать и кончить, пока еще есть силы. Он взял лопату с того места, где оставил ее, рядом с ямой, и глубоко воткнул в землю, которую выкопал несколько часов назад. Но когда поднял лопату, нагруженную землей, остановился, колени его подогнулись, руки задрожали.
«Я не могу это сделать!»
Он глянул в беззвездное, затянутое тучами ночное небо.
«Пожалуйста, Господи. Если Ты там, если Тебе есть до этого дело, если Ты собираешься приложить руку и отвратить зло, совершившееся над этим мальчиком, сделай это сейчас. В иных обстоятельствах я счел бы эту просьбу ребячеством. Но Ты знаешь, что мне довелось повидать. Ты знаешь, как страдало это дитя, как оно до сих пор страдает. Мы — свидетели действия чистого Зла, Господи. Не думаю, что погрешу, прося Тебя заступиться и все уладить. Дай мне знак, Господи. Что скажешь?»
Пошел снег.
— Снег? — вслух произнес Билл. — Снег?
Что это должно означать? Вьюга в июле была бы знамением. В январе она ничего не значит.
Кроме одного — перекопанная сегодня земля надолго останется скрытой. Может быть, навсегда.
Он бросил лопату земли в яму, и она упала на покрывало Дэнни.
«Вот, Господи. Я начал. Я — Авраам. Я занес нож над самым близким мне существом, над единственным сыном. Пора Тебе остановить меня и сообщить, что я выдержал испытание».
Он бросил еще одну лопату, потом еще одну.
«Давай, Господи! Останови меня! Скажи, что я сделал достаточно! Умоляю Тебя!»
Он начал швырять грязь в яму так быстро, как только мог, оскользаясь на комьях мерзлой земли, пинками сбрасывая куски, трудясь как сумасшедший, всхлипывая, поскуливая горлом, как обезумевшее животное, не позволяя себе думать о том, что он делает, зная, что это лучшее и единственное, что он может сделать для маленького мальчика, которого любит, отпустив все тормоза, разрывая все связи с нормальной жизнью, с двухтысячелетней верой, отводя взор от ямы, хотя в ее черной жадной утробе уже ничего не было видно.
И вот яма засыпана полностью.
— Ты доволен? — выкрикнул Билл в полное летящих хлопьев небо. — Теперь можно его выкапывать?
В куче еще оставалась земля, и ему пришлось принудить себя наступить на яму, утаптывать ее ногами, утрамбовывать ее над Дэнни, а потом набросать еще сверху. И еще оставалась земля, и еще он насыпал сверху, а остальное разбросал вокруг.
И вот это было сделано. Он стоял весь в поту, на холоде от него шел пар, а вокруг танцевали крошечные снежинки, бесчувственные и прекрасные. Он боролся с безумным искушением раскопать яму и забросил лопату за стену, чтоб не поддаться ему.
Сделано. Все сделано.
Со стоном, вырвавшимся из самых глубин его существа, он упал на могилу и прижался ухом к безмолвной земле. Уже пятнадцать минут. По меньшей мере пятнадцать минут, как он закопал пустое тельце. Смертный приговор Биллу подписан, отныне никаких отсрочек и передышек. Он сделал немыслимое. Но муки Дэнни кончились. Вот что действительно важно.
— До свиданья, малыш, — сказал он, когда смог говорить. — Покойся с миром, ладно? Я уйду ненадолго, но вернусь навестить тебя при первой возможности.
Чувствуя себя совершенно потерянным и опустошенным, он встал на ноги, бросил один, последний, взгляд, потом влез на дуб и спрыгнул с другой стороны стены. Подобрал лопату, швырнул ее в фургон и поехал. А по Дороге начал сыпать проклятиями. Он вопил, что не верит в Бога, допустившего это, он проклинал медицину, бессильную против этого, он клялся отомстить Саре, или, вернее, женщине, присвоившей имя подлинной Сары. Но надо всем этим поднималась волна отвращения к самому себе, ко всему, чем он был, ко всему, что он сделал в жизни, особенно к тому, что он сделал сегодняшней ночью. Отвращение к самому себе — оно изливалось из него, клубилось, окутывало его, пока не заполнило всю машину, и он почувствовал, что вот-вот захлебнется в нем.
Каким-то образом ему удавалось управлять автомобилем. Раньше вечером он сходил в банк и закрыл счета. У него оказалась несколько сотен наличными, и все. Было бы больше, если бы он пристроил родительскую недвижимость, но у него не дошли руки завершить дело.
На несколько сотен далеко не уедешь, но это его не заботило. Собственно говоря, и душа не лежала к бегству. Он предпочел бы явиться в ближайший полицейский участок и покончить с этим. Но они захотят знать, где Дэнни. И будут допытываться, пока он не скажет. А когда он наконец расколется и расскажет, они выкопают тело Дэнни, и его примется кромсать следующая компания врачей.
Билл не может этого допустить. Цель нынешнего ночного кошмара — упокоить Дэнни, принести ему мир.
И представать перед судом за убийство Биллу не хочется. Слишком много народу, невинных людей пострадает от этого — священничество в целом, «Общество Иисуса» в частности. Это нечестно. Он всю ответственность взял на себя. Лучше исчезнуть. Если его не поймают, то и не узнают, что Дэнни мертв. Если он не попадет под суд и не будет мелькать каждый день в газетах, шум скоро уляжется. Люди забудут о нем и о том, что он сделал.
Один только Билл никогда не забудет.
Он подумал, не направиться ли к Ист-Ривер, закрыть дверцы фургона, открыть окна на пару дюймов и разогнаться с набережной. Кто знает, когда его найдут?
Но его могут найти слишком скоро. Его могут даже спасти. А тогда придется пройти через суд.
Нет, лучше всего двигаться дальше.
Так что он ехал и ехал, час за часом. Снегу мало-помалу набиралось, пока он пробирался через жилые кварталы Куинса, избегая района, где жили Ломы, избегая района, где находился Святой Франциск. Сейчас его уже ищет полиция, и два эти места, конечно, взяты под наблюдение.
Близился рассвет, он был уже где-то на западном рубеже графства Нассо, когда заметил, что горючее на исходе. Нашел открытую заправку и залил бензин на колонке самообслуживания. Выпил у стойки чашку кофе, прихватил намазанный маслом батон. Расплачиваясь за все с клерком, бросил взгляд на портативный телевизор за стойкой и чуть не уронил чашку. На экране было его лицо. Клерк обратил внимание на его реакцию и тоже посмотрел на экран.
— Ужас, правда — нельзя доверить ребенка священнику! — пропел он писклявым говорком уроженца восточных штатов. — Это значит, вообще никому нельзя доверять.
Билл напрягся, готовясь бежать, уверенный, что служащий заметил сходство. Но, должно быть, экран был слишком маленький, а Билл на снимке был чисто выбрит, неплохо упитан и на несколько лет моложе, так что клерк не провел никаких параллелей. Билл пожал плечами и отвернулся, уставившись в ценник на бензин и еду.
И тогда зазвонил телефон. Длинным звонком, который звенел и звенел. Клерк бросил сдачу в дрожащую руку Билла и посмотрел на аппарат.
— Что такое? — сказал он.
Билл тоже смотрел на телефон. Этот звонок! Он обернулся, обвел глазами пустое помещение, потом глянул в окна на заснеженные предрассветные улицы. Вокруг никого. Он вновь перевел взгляд на телефон, а служащий снял трубку.
Как это может быть?
Билл смутно расслышал знакомый испуганный голосок.
Услышал, как клерк переспрашивает:
— Что? Что ты сказал? Но я не твой отец, малыш. По слушай...
Никто не знает, что он здесь, никто не преследовал его — этого не может быть!
Если только... если только тот, кто звонит, обладает не только человеческими возможностями.
Но кто? Кто или что терзает его, издевается над ним, преследуя мольбой Дэнни о помощи?
Еще одно доказательство, что жизнь его стала игрушкой чего-то предельно злого и нечеловеческого.
С колотящимся, как паровой молот, сердцем, Билл поспешил к дверям. Прочь отсюда — под снег, в спокойный нормальный фургон и снова на улицы.
Он понимал, что, если хочет остаться на свободе, надо убраться из города, из штата, из северо-восточной части страны. Но для этого придется проехать через Манхэттен.
Нет — можно перебраться через мост Верразано, пересечь Стейтон-Айленд и улизнуть в Нью-Джерси.
И он взял курс на юг к Белт-Парквей.
* * *
Звонок переключили на Ренни звонил иностранец, голос с акцентом, но вполне внятный.
— Господин детектив, сэр, я кажется, видел священника, которого вы ищете.
Ренни схватил карандаш.
— Где и когда?
— В магазине, где я работаю, на Флорал-парк, не более часа назад.
— Часа? Боже, чего вы так долго ждали?
— Я не знал, что это он, пока не пришел домой и не увидел его на экране телевизора. Не совсем похож, но мне кажется, это был он.
Опознание не назовешь положительным, однако это пока все, что есть.
— Он был один?
— Да, один. Ребенка с ним не было, по крайней мере, я не заметил.
— Вы не видели, какую он вел машину?
— Не помню.
— Вы не посмотрели?
— Может, и посмотрел, но я был так расстроен телефонным звонком, что...
Ренни вдруг вскочил на ноги.
— Телефонным звонком? Что за звонок?
Человек описал точно тот же звонок, какой Ренни слышал в больнице, тот же самый звонок, тот же самый испуганный детский голос — все точно.
Это дело рук Райана? И что за история с этими телефонными звонками? Их сам Райан устраивает, чтобы запутать дело? Или тут замешан еще кто-то?
Час от часу дело становится совсем сумасшедшим.
Лонг-Айленд... Райан ведь вырос на Лонг-Айленде? В Монро-Виллидж, или как там его? Может, туда он и направляется. Держит путь домой.
Он схватился за телефон.
* * *
Пришло утро, и рассвело, но солнце скрывалось за низко нависшими облаками, которые затянули небо и продолжали засыпать город снегом. Весь мир, весь белый свет стал серо-белым. Дороги оказались практически в распоряжении Билла. Сегодня, в конце концов, Новый год, и снег валит как сумасшедший. Одни безумцы да те, у кого не осталось выбора, шатаются по улицам. Но езда была медленной и нелегкой. Белт-Парквей не расчищали, фургон переваливался с боку на бок, словно баржа в бурю, прокладывая себе путь зигзагами. Хорошо бы иметь привод на передние колеса.
Дело пошло на лад, когда он въехал на нижний уровень моста Верразано. На его крытой поверхности снега было милосердно мало. За мостом лежал Стейтон-Айленд, за ним — Нью-Джерси и свобода.
«Свобода, — мрачно подумал он. — Но не освобождение».
* * *
— Где же он, черт его побери? — спрашивал Ренни всех и каждого.
Он сидел за своим столом в дежурке, пытаясь координировать розыски отца Райана, и ждал, что один из сидящих вокруг детективов предложит блестящий ответ, а они только прихлебывали кофе да глядели в пол.
Ренни оставалось ждать. И ожидание это было чистым адом.
Они задействовали всю полицию Монро, всех, кого можно, — пускай ищут, парень-то их, местный. Кроме того, ублюдок мог быть в любой точке Лонг-Айленда. Черт, вдруг его там занесло где-нибудь на повороте, и он валяется в канаве, замерзая насмерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
«Где Ты, Господи? Здесь дьявол подсуетился, сотворив чистое зло, которое нельзя объяснить случайностью, или стечением обстоятельств, или естественными причинами. Это нечестно, Господи! Дай мне руку, пожалуйста!»
Только один раз в жизни ему встречалось нечто смутно напоминающее то, что произошло с Дэнни. Тот оборванец... Спано... напомнил ему. Почти двадцать лет назад в викторианском особняке на Лонг-Айленде он видел, как в десяти шагах от него умирала Эмма Стивенс с топором в черепе. Он видел, как она лежит перед ним, безжизненная, словно тряпка, словно тот ковер, который впитывал ее кровь. А потом он увидел, как она встала, пошла и убила двух человек, прежде чем снова упасть замертво.
Он объяснил это, убедив себя, что если б врачи имели возможность обследовать Эмму в тот момент, когда она валялась на ковре с торчащим в голове топором, они обнаружили бы, что она лишь казалась мертвой и теплившейся в ней искорки жизни оказалось достаточно для завершения начатого ею дела, прерванного ударом топора.
Но весь штат Медицинского центра целую неделю обследовал Дэнни. Все заявили, что он должен быть мертв, а он почему-то не умирал.
Как Эмма Стивенс. Если не принимать во внимание, что Эмма опомнилась только на пару минут. Дэнни держался неделю, и нет никаких признаков, что дело идет к концу. Так может длиться вечно.
«...Это не прекратится... пока вы меня не похороните...» Билл гадал, возможна ли связь между тем, что произошло с Эммой, и тем, что происходит с Дэнни. Должно быть, спившийся Спано на это и намекал на автомобильной стоянке.
Он оборвал себя. Нет. Как это может быть? Он просто хватается за соломинку.
Он остановился в глубокой тени под потухшим уличным фонарем. Потухшим потому, что он его разбил. Купил вчера газовый пистолет, приехал сюда прошлой ночью и прострелил лампу. Пришлось расстрелять целую обойму, прежде чем попал в яблочко.
А сегодняшним вечером, раньше, как только стало темнеть, вернулся на это место с киркой и лопатой.
Билл склонился вперед и положил голову на руль. Устал. Как же он устал! Когда в последний раз выпадало проспать часа два подряд? Может быть, если сейчас на минутку прикрыть глаза, удастся...
Нет! Он вздернул голову. От этого не уйти. Это надо сделать, и он — единственный, кто может это сделать, единственный, кто понимает, что для Дэнни никто ничего другого сделать не может. Выбора нет. Вот так. Он слышал это из уст самого Дэнни.
Эта мысль подбодрила его, и Билл тронул фургон с места, перевалил через бровку тротуара и пересек его, притирая другой бок машины к восьмифутовой стене под кривым дубом, раскинувшимся над дальним концом кладбища. Он вышел, открыл заднюю дверцу и поднял Дэнни с сиденья. С завернутым тельцем мальчика на руках влез на бампер, потом на капот, потом на крышу фургона. Оттуда оставался лишь небольшой прыжок на стену. Он чуточку потоптался там наверху, устанавливая ноги поближе к наружному краю, и спрыгнул на землю с другой стороны.
Хорошо. Он на кладбище. Темно. Сюда не доходил свет уличных фонарей, но он знал, куда надо идти. Несколько шагов вдоль стены влево. Вот тут он провел вчера несколько часов после заката...
... несколько часов... с киркой и лопатой...
О Господи, он не хочет этого делать, отдаст все, чтобы его миновала чаша сия. Но никто не слетел на крыльях, чтобы отвести от его губ эту чашу.
Билл секунду помедлил на краю прямоугольной ямы в земле, потом спрыгнул туда. Когда он выпрямился, мерзлая трава оказалась на уровне пояса. Ему хотелось вырыть яму поглужбе, футов в шесть, но он так вымотался, пока докопался до этой глубины, а сейчас уже не было времени. Сойдет и так.
Он встал на колени и уложил Дэнни на дно ямы. В темноте он не видел лица мальчика, поэтому просто развернул дрожащее тело и вытащил простыни и одеяло. Он совершил таинство, которое в годы его учебы в семинарии называлось последним помазанием, а теперь — помазанием болящих. В течение последней недели он каждый день совершал этот обряд над Дэнни и всякий раз не находил в нем смысла. Он превратился теперь в набор пустых слов и жестов.
Пустых... как и все остальное в его жизни. Законы, по которым он жил, вера, на которой основывал свою жизнь, — все исчезло. Бог, в которого он верил, пальцем не пошевельнул, чтобы помешать силе, которая завладела Дэнни.
Но он проделал все, что полагается. И когда все проделал, обхватил ладонями ввалившиеся щеки мальчика.
— Дэнни? — шепнул он. — Дэнни, тебе это поможет? Я знаю, ты один раз сказал, что поможет, но, пожалуйста, скажи еще. Я переступил через все, во что когда-либо верил, чтобы сделать для тебя это. Мне надо услышать еще раз.
Дэнни ничего не сказал. Он оставался в агонии и ничем не показал, что хотя бы слышит его. Билл прижался лбом к лобику Дэнни.
— Надеюсь, ты меня слышишь, надеюсь, ты меня понимаешь. Я делаю это для тебя, Дэнни, ибо это единственный способ, которым ты можешь покончить со всем. Вся боль, все муки закончатся через несколько минут. Не знаю, сколько осталось в тебе от прежнего Дэнни, но знаю, что что-то осталось. Я иногда замечал это в твоих глазах и не хочу, чтобы ты... умер, не зная, что я сделал это, чтобы избавить тебя от ужасного и мучительного зла. Я сделал это, чтобы прекратить твои муки и защитить от врачей, которые намереваются превратить тебя в экспонат. Ты знаешь — если бы был другой путь, я нашел бы его. Ты это знаешь, правда? — Он наклонился и поцеловал Дэнни в лоб. — Я люблю тебя, малыш. Ты это тоже знаешь, правда?
На уместившееся между двумя ударами сердца мгновение страдальческие спазмы Дэнни прекратились, шипящие стоны смолкли, и Билл почувствовал, как голова мальчика качнулась вверх-вниз. Один раз.
— Дэнни! — вскричал он. — Дэнни, ты меня слышишь? Ты понял, что я сказал?
Но судорожные корчи и беззвучный плач Дэнни возобновились. Билл не мог больше сдерживать рыдания. Они вырвались у него, он на секунду крепко прижал к себе Дэнни, потом подавил слезы и вновь уложил мальчика. Накрыл лицо Дэнни простыней — он не мог швырнуть грязью в это лицо — и вылез из ямы.
Огляделся. Вокруг никого. Теперь надо действовать быстро. Начать и кончить, пока еще есть силы. Он взял лопату с того места, где оставил ее, рядом с ямой, и глубоко воткнул в землю, которую выкопал несколько часов назад. Но когда поднял лопату, нагруженную землей, остановился, колени его подогнулись, руки задрожали.
«Я не могу это сделать!»
Он глянул в беззвездное, затянутое тучами ночное небо.
«Пожалуйста, Господи. Если Ты там, если Тебе есть до этого дело, если Ты собираешься приложить руку и отвратить зло, совершившееся над этим мальчиком, сделай это сейчас. В иных обстоятельствах я счел бы эту просьбу ребячеством. Но Ты знаешь, что мне довелось повидать. Ты знаешь, как страдало это дитя, как оно до сих пор страдает. Мы — свидетели действия чистого Зла, Господи. Не думаю, что погрешу, прося Тебя заступиться и все уладить. Дай мне знак, Господи. Что скажешь?»
Пошел снег.
— Снег? — вслух произнес Билл. — Снег?
Что это должно означать? Вьюга в июле была бы знамением. В январе она ничего не значит.
Кроме одного — перекопанная сегодня земля надолго останется скрытой. Может быть, навсегда.
Он бросил лопату земли в яму, и она упала на покрывало Дэнни.
«Вот, Господи. Я начал. Я — Авраам. Я занес нож над самым близким мне существом, над единственным сыном. Пора Тебе остановить меня и сообщить, что я выдержал испытание».
Он бросил еще одну лопату, потом еще одну.
«Давай, Господи! Останови меня! Скажи, что я сделал достаточно! Умоляю Тебя!»
Он начал швырять грязь в яму так быстро, как только мог, оскользаясь на комьях мерзлой земли, пинками сбрасывая куски, трудясь как сумасшедший, всхлипывая, поскуливая горлом, как обезумевшее животное, не позволяя себе думать о том, что он делает, зная, что это лучшее и единственное, что он может сделать для маленького мальчика, которого любит, отпустив все тормоза, разрывая все связи с нормальной жизнью, с двухтысячелетней верой, отводя взор от ямы, хотя в ее черной жадной утробе уже ничего не было видно.
И вот яма засыпана полностью.
— Ты доволен? — выкрикнул Билл в полное летящих хлопьев небо. — Теперь можно его выкапывать?
В куче еще оставалась земля, и ему пришлось принудить себя наступить на яму, утаптывать ее ногами, утрамбовывать ее над Дэнни, а потом набросать еще сверху. И еще оставалась земля, и еще он насыпал сверху, а остальное разбросал вокруг.
И вот это было сделано. Он стоял весь в поту, на холоде от него шел пар, а вокруг танцевали крошечные снежинки, бесчувственные и прекрасные. Он боролся с безумным искушением раскопать яму и забросил лопату за стену, чтоб не поддаться ему.
Сделано. Все сделано.
Со стоном, вырвавшимся из самых глубин его существа, он упал на могилу и прижался ухом к безмолвной земле. Уже пятнадцать минут. По меньшей мере пятнадцать минут, как он закопал пустое тельце. Смертный приговор Биллу подписан, отныне никаких отсрочек и передышек. Он сделал немыслимое. Но муки Дэнни кончились. Вот что действительно важно.
— До свиданья, малыш, — сказал он, когда смог говорить. — Покойся с миром, ладно? Я уйду ненадолго, но вернусь навестить тебя при первой возможности.
Чувствуя себя совершенно потерянным и опустошенным, он встал на ноги, бросил один, последний, взгляд, потом влез на дуб и спрыгнул с другой стороны стены. Подобрал лопату, швырнул ее в фургон и поехал. А по Дороге начал сыпать проклятиями. Он вопил, что не верит в Бога, допустившего это, он проклинал медицину, бессильную против этого, он клялся отомстить Саре, или, вернее, женщине, присвоившей имя подлинной Сары. Но надо всем этим поднималась волна отвращения к самому себе, ко всему, чем он был, ко всему, что он сделал в жизни, особенно к тому, что он сделал сегодняшней ночью. Отвращение к самому себе — оно изливалось из него, клубилось, окутывало его, пока не заполнило всю машину, и он почувствовал, что вот-вот захлебнется в нем.
Каким-то образом ему удавалось управлять автомобилем. Раньше вечером он сходил в банк и закрыл счета. У него оказалась несколько сотен наличными, и все. Было бы больше, если бы он пристроил родительскую недвижимость, но у него не дошли руки завершить дело.
На несколько сотен далеко не уедешь, но это его не заботило. Собственно говоря, и душа не лежала к бегству. Он предпочел бы явиться в ближайший полицейский участок и покончить с этим. Но они захотят знать, где Дэнни. И будут допытываться, пока он не скажет. А когда он наконец расколется и расскажет, они выкопают тело Дэнни, и его примется кромсать следующая компания врачей.
Билл не может этого допустить. Цель нынешнего ночного кошмара — упокоить Дэнни, принести ему мир.
И представать перед судом за убийство Биллу не хочется. Слишком много народу, невинных людей пострадает от этого — священничество в целом, «Общество Иисуса» в частности. Это нечестно. Он всю ответственность взял на себя. Лучше исчезнуть. Если его не поймают, то и не узнают, что Дэнни мертв. Если он не попадет под суд и не будет мелькать каждый день в газетах, шум скоро уляжется. Люди забудут о нем и о том, что он сделал.
Один только Билл никогда не забудет.
Он подумал, не направиться ли к Ист-Ривер, закрыть дверцы фургона, открыть окна на пару дюймов и разогнаться с набережной. Кто знает, когда его найдут?
Но его могут найти слишком скоро. Его могут даже спасти. А тогда придется пройти через суд.
Нет, лучше всего двигаться дальше.
Так что он ехал и ехал, час за часом. Снегу мало-помалу набиралось, пока он пробирался через жилые кварталы Куинса, избегая района, где жили Ломы, избегая района, где находился Святой Франциск. Сейчас его уже ищет полиция, и два эти места, конечно, взяты под наблюдение.
Близился рассвет, он был уже где-то на западном рубеже графства Нассо, когда заметил, что горючее на исходе. Нашел открытую заправку и залил бензин на колонке самообслуживания. Выпил у стойки чашку кофе, прихватил намазанный маслом батон. Расплачиваясь за все с клерком, бросил взгляд на портативный телевизор за стойкой и чуть не уронил чашку. На экране было его лицо. Клерк обратил внимание на его реакцию и тоже посмотрел на экран.
— Ужас, правда — нельзя доверить ребенка священнику! — пропел он писклявым говорком уроженца восточных штатов. — Это значит, вообще никому нельзя доверять.
Билл напрягся, готовясь бежать, уверенный, что служащий заметил сходство. Но, должно быть, экран был слишком маленький, а Билл на снимке был чисто выбрит, неплохо упитан и на несколько лет моложе, так что клерк не провел никаких параллелей. Билл пожал плечами и отвернулся, уставившись в ценник на бензин и еду.
И тогда зазвонил телефон. Длинным звонком, который звенел и звенел. Клерк бросил сдачу в дрожащую руку Билла и посмотрел на аппарат.
— Что такое? — сказал он.
Билл тоже смотрел на телефон. Этот звонок! Он обернулся, обвел глазами пустое помещение, потом глянул в окна на заснеженные предрассветные улицы. Вокруг никого. Он вновь перевел взгляд на телефон, а служащий снял трубку.
Как это может быть?
Билл смутно расслышал знакомый испуганный голосок.
Услышал, как клерк переспрашивает:
— Что? Что ты сказал? Но я не твой отец, малыш. По слушай...
Никто не знает, что он здесь, никто не преследовал его — этого не может быть!
Если только... если только тот, кто звонит, обладает не только человеческими возможностями.
Но кто? Кто или что терзает его, издевается над ним, преследуя мольбой Дэнни о помощи?
Еще одно доказательство, что жизнь его стала игрушкой чего-то предельно злого и нечеловеческого.
С колотящимся, как паровой молот, сердцем, Билл поспешил к дверям. Прочь отсюда — под снег, в спокойный нормальный фургон и снова на улицы.
Он понимал, что, если хочет остаться на свободе, надо убраться из города, из штата, из северо-восточной части страны. Но для этого придется проехать через Манхэттен.
Нет — можно перебраться через мост Верразано, пересечь Стейтон-Айленд и улизнуть в Нью-Джерси.
И он взял курс на юг к Белт-Парквей.
* * *
Звонок переключили на Ренни звонил иностранец, голос с акцентом, но вполне внятный.
— Господин детектив, сэр, я кажется, видел священника, которого вы ищете.
Ренни схватил карандаш.
— Где и когда?
— В магазине, где я работаю, на Флорал-парк, не более часа назад.
— Часа? Боже, чего вы так долго ждали?
— Я не знал, что это он, пока не пришел домой и не увидел его на экране телевизора. Не совсем похож, но мне кажется, это был он.
Опознание не назовешь положительным, однако это пока все, что есть.
— Он был один?
— Да, один. Ребенка с ним не было, по крайней мере, я не заметил.
— Вы не видели, какую он вел машину?
— Не помню.
— Вы не посмотрели?
— Может, и посмотрел, но я был так расстроен телефонным звонком, что...
Ренни вдруг вскочил на ноги.
— Телефонным звонком? Что за звонок?
Человек описал точно тот же звонок, какой Ренни слышал в больнице, тот же самый звонок, тот же самый испуганный детский голос — все точно.
Это дело рук Райана? И что за история с этими телефонными звонками? Их сам Райан устраивает, чтобы запутать дело? Или тут замешан еще кто-то?
Час от часу дело становится совсем сумасшедшим.
Лонг-Айленд... Райан ведь вырос на Лонг-Айленде? В Монро-Виллидж, или как там его? Может, туда он и направляется. Держит путь домой.
Он схватился за телефон.
* * *
Пришло утро, и рассвело, но солнце скрывалось за низко нависшими облаками, которые затянули небо и продолжали засыпать город снегом. Весь мир, весь белый свет стал серо-белым. Дороги оказались практически в распоряжении Билла. Сегодня, в конце концов, Новый год, и снег валит как сумасшедший. Одни безумцы да те, у кого не осталось выбора, шатаются по улицам. Но езда была медленной и нелегкой. Белт-Парквей не расчищали, фургон переваливался с боку на бок, словно баржа в бурю, прокладывая себе путь зигзагами. Хорошо бы иметь привод на передние колеса.
Дело пошло на лад, когда он въехал на нижний уровень моста Верразано. На его крытой поверхности снега было милосердно мало. За мостом лежал Стейтон-Айленд, за ним — Нью-Джерси и свобода.
«Свобода, — мрачно подумал он. — Но не освобождение».
* * *
— Где же он, черт его побери? — спрашивал Ренни всех и каждого.
Он сидел за своим столом в дежурке, пытаясь координировать розыски отца Райана, и ждал, что один из сидящих вокруг детективов предложит блестящий ответ, а они только прихлебывали кофе да глядели в пол.
Ренни оставалось ждать. И ожидание это было чистым адом.
Они задействовали всю полицию Монро, всех, кого можно, — пускай ищут, парень-то их, местный. Кроме того, ублюдок мог быть в любой точке Лонг-Айленда. Черт, вдруг его там занесло где-нибудь на повороте, и он валяется в канаве, замерзая насмерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39