Под ударами молота из бесформенного оранжевого кома рождалась прекрасная черная роза. Работа была поразительно тонкой, каждый железный в совершенстве сформированный лепесток стоял отдельно. Кузнец окунул розу в ведро холодной воды возле наковальни. Цветок зашипел, из ведра повалил пар. Остудив и вытерев розу, Кузнец протянул ее толстяку в кольчуге, который терпеливо ждал в сторонке. Толстяк выразил свое удовлетворение и взамен дал Кузнецу зеленый пластиковый пакет «Маркс энд Спенсер», набитый кусками самых разных сыров.
– Кузнец? – окликнула со своего насеста д’Верь. – Познакомься, это мои друзья.
Рука Ричарда почти скрылась в огромной, как лопата, лапище. Кузнец пожал ее с воодушевлением, но очень мягко, словно в прошлом уже – по несчастной случайности – имел немало неприятностей с пожиманием рук и потому практиковался в этом особом ритуале, пока не научился делать все как надо.
– Очень рад, – загудел он.
– Ричард, – ответил Ричард. Кузнец просиял.
– Ричард! Отличное имя! У меня был конь по имени Ричард. – Отпустив руку Ричарда, он повернулся к Охотнику. – А ты… Охотник? Охотник! Да будь я проклят! И впрямь Охотник.
Покраснев, как мальчишка, Кузнец плюнул себе на ладонь и неловко попытался пригладить волосы. Потом протянул руку, но сообразил, что только что на нее плюнул, и, переминаясь с ноги на ногу, поспешил вытереть ее о кожаный передник.
– Здравствуй, Кузнец, – с карамельной улыбкой откликнулась Охотник.
– Кузнец? – позвала д’Верь. – Сними меня, пожалуйста.
Он пристыженно обернулся.
– Прошу прощения, госпожа, – сказал он и осторожно поставил ее на землю.
Тут Ричарду пришло в голову, что Кузнец знал д’Верь совсем маленькой девочкой, и поймал себя на приступе необъяснимой ревности к здоровяку.
– А теперь, – спросил, обращаясь к д’Вери, Кузнец, – чем могу быть вам полезен?
– Кое-чем, – ответила она. – Но сначала… – Она повернулась к Ричарду. – У меня есть для тебя поручение, Ричард.
– Для него? – подняла бровь Охотник. Д’Верь кивнула.
– Для вас обоих. Не могли бы вы пойти поискать нам чего-нибудь поесть? Пожалуйста.
Ричард испытал прилив необычайной гордости. Он с честью выдержал испытание. Его приняли в команду. Он совершит подвиг: он Пойдет и Принесет Еду. Он даже грудь выпятил от гордости.
– Я твоя телохранительница, – возразила Охотник. – Я останусь с тобой.
Многоцветные глаза д’Вери вспыхнули.
– На Ярмарке? – усмехнулась она. – Да будет тебе, Охотник. Ярмарочное Перемирие – это Ярмарочное Перемирие. Здесь меня никто не тронет. К тому же Ричард больше меня нуждается в присмотре.
Ричард немедленно сдулся, но этого никто не заметил.
– А что, если кто-то нарушит Перемирие? – спросила Охотник.
– Нарушит Ярмарочное Перемирие? Бр-р-р! – Несмотря на жар от мехов, Кузнец поежился.
– Это не произойдет. Идите. Вдвоем. Принесите мне что-нибудь с карри, пожалуйста. И еще хорошо бы пахлавы. Только, пожалуйста, пряной.
Охотник провела ладонью по волосам. Потом повернулась и без единого слова направилась в самую гущу толпы, Ричард потащился следом.
– А что будет, если кто-то нарушит Ярмарочное Перемирие? – спросил он, продираясь сквозь толчею вслед за Охотником.
Над этим она минуту подумала.
– В последний раз такое случилось около трехсот лет назад. Двое друзей поссорились на Ярмарке из-за женщины. Один выхватил нож, и другой погиб. Зачинщик бежал.
– Что с ним сталось? Его убили?
Охотник покачала головой.
– Совсем наоборот. Он по сей день жалеет, что это не он тогда умер.
– Он еще жив? Охотник поджала губы.
– Вроде как, – сказала она, помолчав немного. – Вроде как жив.
– Бэ-э! – Ричарду показалось, его сейчас стошнит. – Это еще что за вонь?
– Клоачный народец.
Отвернув лицо, Ричард решил не дышать через нос, пока они не отойдут подальше от стойбища Клоачного народца.
– Маркиза все еще не видать? – спросил он. Охотник покачала головой, а ведь могла бы протянуть руку и его коснуться.
Они поднялись по сходням к палаткам с едой и более привлекательным ароматам.
Старый Бейли нашел Клоачный народец без особого труда – положившись на обоняние. Он знал, что ему предстоит сделать, и немного подурачился, превратив все в небольшой спектакль: внимательно рассмотрел дохлого кокер-спаниеля, искусственную ногу, отсыревший и заплесневелый сотовый телефон и на каждый предмет скорбно качал головой. Потом он подчеркнуто сделал вид, что только-только заметил тело маркиза. Почесал задумчиво нос. Надел очки и внимательно через них всмотрелся. Потом мрачно кивнул самому себе, надеясь изобразить покупателя, которому нужен труп, но который, разочаровавшись в выборе, смирился с судьбой, понимая, что придется обходиться тем, что предлагают. И лишь затем поманил к себе Данникина и указал на труп.
Блаженно улыбаясь, Данникин развел руки, возвел очи горе, изображая процветание и счастье, которые принесли в жизнь его народа останки маркиза. Он поднес руку ко лбу, потом опустил, приняв вид удрученный, дабы показать, какой трагедией обернется утрата столь замечательного трупа.
Тогда Старый Бейли опустил руку в карман, извлек наполовину использованный шариковый дезодорант и протянул Данникину. Вождь прищурился на флакон, лизнул и, не удовлетворившись, вернул назад. Старый Бейли убрал его в карман и снова поглядел на труп маркиза де Карабаса – полуодетый, босой, еще мокрый после своего путешествия по канализации. Цвет у тела был мертвенно-бледный, землистый, кровь вытекла из множества порезов, больших и малых, а кожа от долгого пребывания в воде сморщилась, как черносливина.
Вытащив из-под накидки бутылочку, на три четверти наполненную желтой жидкостью, Старый Бейли бросил ее Данникину. На эту Данникин поглядел подозрительно. Клоачный народец знает, как выглядит флакон «Шанель № 5», а потому, расширив глаза, все как один члены племени собрались вокруг Данникина. Напустив на себя большую значительность и важность, вождь осторожно откупорил флакон и нанес мельчайшее пятнышко себе на запястье. Затем с серьезностью, которой позавидовал бы лучший парижский парфюмер, Данникин понюхал. И тут же с воодушевлением закивал, подошел обнять Старого Бейли и тем самым скрепить сделку. Старый Бейли отвернул лицо и на время объятий задержал дыхание.
Когда с формальностями было покончено, Старый Бейли поднял палец и всеми способами попытался изобразить, что уже не так молод, как прежде, а маркиз, пусть и мертвый, все же довольно тяжел. Данникин задумчиво поковырял в носу, потом жестом, показывающим, что не только великодушие, но и неуместная и глупая щедрость рано или поздно доведут его, Данникина, а с ним и весь Клоачный народец до нищеты, приказал одному из своих юнцов привязать труп к нижней части детской коляски.
Прикрыв тело брезентом, старый крышный человек потащил свою «волокушу» по переполненной палубе.
– Одну порцию овощного карри, пожалуйста, – сказал Ричард женщине за стойкой в палатке, где торговали блюдами с соусом карри. – И… э… я вот спрашиваю себя… Карри с мясом… Что же там за мясо?
Торговка сказала.
– Ох, – не выдержал Ричард. – Вот как. Э… Тогда пусть будет овощной карри на всех.
– Здравствуй еще раз, – произнес у него за спиной грудной голос.
Это была бледная красавица, которую они встретили в пещерах. Та самая, в черном платье и с глазами цвета наперстянки.
– Привет, – улыбнулся Ричард. – О… и пахлаву, пожалуйста, – обернулся он к торговке, а затем снова обратился к девушке: – Э… Пришла за карри?
Устремив на него взгляд фиалковых глаз, она сказала, пародируя Белу Лугоши:
– Я не ем… карри.
А потом от души и радостно рассмеялась, и только тут Ричард осознал, как давно не слышал из уст женщины шутки.
– О. Э… Ричард. Ричард Мейхью.
Он протянул руку, но вместо пожатия она только коснулась пальцами. Пальцы у нее были ледяные, но если уж на то пошло, был поздний вечер на исходе осени, и на борту пришвартованного на Темзе корабля было очень холодно.
– Ламия, – представилась она. – Я из Бархатных.
– Э… Верно. И много вас?
– Не очень.
Ричард собрал пластиковые коробки с рисом и карри.
– А чем ты занимаешься? – спросил он.
– Когда не ищу еду, – с улыбкой ответила она, – подвизаюсь провожатой. Я знаю каждый дюйм Подмирья.
Охотник, которая – и в этом Ричард готов был поклясться – всего минуту назад стояла в другом углу палатки, очутилась рядом с Ламией.
– Он не твой, – отрезала она. Ламия только мило улыбнулась.
– Предоставь об этом судить мне.
– Охотник, это Ламия, – вмешался Ричард. – Она Бархотка.
– Бархатная, – ласково поправила Ламия.
– Она проводник.
– Куда бы вы ни захотели пойти, я вас отведу.
– Пора возвращаться. – Охотник забрала у Ричарда сумку с едой.
– Ну, – протянул Ричард, – если мы направляемся на встречу – сама знаешь с кем, – быть может, она сумеет нам помочь.
Прищурив глаза, Охотник поглядела на Ричарда. Под таким взглядом он еще вчера умолк бы и больше к этой теме не возвращался. Но то было вчера.
– Давай спросим у д’Вери, – предложил он. – Никаких следов маркиза?
– Пока никаких, – ответила Охотник.
* * *
Старый Бейли стащил со сходней труп, привязанный к остову коляски и похожий на жутковатое чучело Гая Фокса из тех, которые еще не так давно лондонские сорванцы катали и таскали в начале ноября по улицам и показывали прохожим, чтобы затем, пятого ноября, бросить в костер. Он потянул волокушу мимо лондонского Тауэра к Башенному мосту, держа путь к станции «Тауэр-Хилл», и остановился, чуть до нее не дойдя, у большого выступа серой стены. Конечно, не крыша, подумал Старый Бейли, но, наверное, сойдет.
Это был один из последних реликтов Лондонской стены. Согласно легендам, Лондонская стена была построена по приказу римского императора Константина Великого в третьем веке нашей эры по просьбе его матери Елены, которая была родом из Лондона и которой надоело слушать, как властители и царьки со всей империи бесцеремонно высказываются о том, как высоки городские стены в тех краях, откуда они родом, и спрашивают, какие стены у городов в ее землях. Когда стену закончили, она окружила город целиком. Тридцати футов высотой и шести футов шириной, это была, бесспорно, стена. Но сейчас ни о каких тридцати футах не было и речи, ведь уровень земли со времен матери Константина поднялся (большая часть изначальной Лондонской стены сегодня в пятнадцати футах под улицами), и стена уже никак не окружала город. Но и обломок производил внушительное впечатление.
Энергично кивнув самому себе, Старый Бейли привязал кусок веревки к нижней перекладине коляски и вскарабкался на стену. Затем, хмыкая себе под нос «Господи помилуй, Господи помилуй», он втащил наверх маркиза – навзничь, руки по бокам. Отвязав тело от коляски, он осторожно выложил его на стене. Из нескольких ран на теле еще сочилась кровь. Оно было совсем мертвым.
– Ах ты, глупый шельма, – прошептал Старый Бейли. – И чего ради ты дал себя убить?
Луна в холодной ночи стояла высоко, такая яркая и маленькая, осенние созвездия усеяли черное небо, точно пыль раздавленных алмазов. Хлопая крыльями, на стену опустился соловей, осмотрел его внимательно и ласково защебетал.
– Не твоего клюва дело, – проворчал ему Старый Бейли. – От вас, наглых птиц, тоже не розами пахнет.
На что соловей прощебетал ему мелодичное соловьиное ругательство и улетел в ночь.
Запустив руку в глубокий карман накидки, Старый Бейли достал черного крысюка, который за время путешествия успел уснуть. Крысюк сонно огляделся по сторонам и зевнул, показывая огромный, по-крысиному пестрый и длинный язык.
– Лично я, – сказал черному крысюку Старый Бейли, – был бы счастлив, если бы у меня вообще обоняние отшибло.
Он посадил крысюка на камни Лондонской стены, и крысюк тут же запищал, защелкал и замахал передними лапками. Вздохнув, Старый Бейли пошарил по карманам, осторожно вынул из одного серебряный ларчик, а из другого, внутреннего, – вилку для жарки гренок.
Серебряный ларчик он положил де Карабасу на грудь. Потом отошел на несколько шагов и, с опаской протянув вилку, откинул ею с ларчика крышку. Внутри на подушке из красного бархата белело утиное яйцо, показавшееся в лунном свете голубовато-зеленым. Старый Бейли занес вилку, зажмурился и разбил яйцо.
Треснуло оно с громким хрустом.
На несколько мгновений воцарилась полнейшая тишина, а потом ни с того ни с сего поднялся ветер. Направления у него не было, но дул он как будто со всех сторон – налетел, как внезапный смерч, подняв в воздух опавшие листья, страницы газет, весь городской сор. Ветер встопорщил поверхность Темзы и взметнул ее воду тонкой пылью.
Это был сумасбродный ветер, опасный, безумный ветер. Все владельцы палаток и прилавков на палубе «Белфаста» его прокляли, вцепившись в свои пожитки, чтобы их не унеслось прочь.
А потом, как раз в то мгновение, когда уже почудилось, что ветер вот-вот станет настолько силен, что сдует и мир, и сами звезды, и люди полетят по воздуху точно иссохшие, кружевные осенние листья…
В это мгновение…
…все кончилось, и листья, и газеты, и целлофановые пакеты попадали на землю, на мостовую, на воду.
Высоко на обломке Лондонской стены последовавшая за ветром тишина была в своем роде столь же громкой, как сам ветер.
И вдруг ее нарушил кашель. Гадкий мокрый кашель. За ним последовали шорохи, с которыми человек переворачивается на бок, а за ними – шум, какой издает тот, кто ужасающе и непристойно блюет.
Маркиз де Карабас выблевывал клоачную жижу на Лондонскую стену, коричневой слизью пачкая серые камни. Немало времени потребовалось, чтобы из его тела вышла вся вода.
А потом хриплым голосом, больше похожим на скрежещущий шепот, он произнес:
– Мне, кажется, перерезали горло. У тебя нет ничего, чем бы его завязать?
Старый Бейли порылся в карманах и вытащил оттуда длинную неряшливую тряпку, которую протянул маркизу. Обернув ею несколько раз шею, маркиз туго ее завязал. Старому Бейли это не к месту напомнило высоко подвязанный шейный платок денди времен Регентства.
– Попить есть что-нибудь? – проскрипел маркиз. Достав фляжку, Старый Бейли отвернул с нее крышку и протянул маркизу, который отпил добрый глоток и, поморщившись от боли, слабо закашлялся. Черный крысюк, с большим интересом наблюдавший за происходящим, начал спускаться со стены. Он расскажет Златовласкам: все услуги оплачены, все долги возвращены.
Маркиз вернул фляжку Старому Бейли, который поспешил спрятать ее под оперенной накидкой.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Бывало и лучше.
Маркиз неуверенно сел, его била дрожь. Из носа у него текло, взгляд безотчетно перескакивал с предмета на предмет: он смотрел на мир так, словно никогда прежде его не видел.
– Хотелось бы знать, чего ради ты пошел туда и дал себя убить? – спросил Старый Бейли.
– Ради информации, – прошептал маркиз. – Люди говорят гораздо больше, если твердо знают, что тебе недолго осталось. А когда с тобой покончено, они выбалтывают еще больше.
– Значит, ты узнал, что хотел?
Маркиз ощупал раны у себя на руках и ногах.
– О да. Большую часть. У меня теперь есть основательное подозрение, ради чего все затевалось.
Тут он снова закрыл глаза и, обхватив себя руками, медленно закачался из стороны в сторону.
– Ну и каково это? – спросил Старый Бейли. – Я хочу сказать – быть мертвым, каково это?
Маркиз вздохнул, потом скривил губы в слабом подобии улыбки и с проблеском прежнего сарказма ответил:
– Проживи достаточно долго, Старый Бейли, сам узнаешь.
Вид у Старого Бейли стал разочарованный.
– Сволочь. И это после того, как я столько трудился, чтобы достать тебя из той речки мертвых, откуда не возвращаются. Ну – как правило, не возвращаются.
Маркиз де Карабас поднял на него взгляд. В лунном свете его глаза казались очень, очень белыми.
– Каково это – быть мертвым? – прошептал он. – Очень холодно, друг мой. Очень темно и очень холодно.
Рассматривая, д’Верь подняла цепочку повыше. С нее свисал, поблескивая красным и оранжевым в свете от жаровни Кузнеца, серебряный ключ.
– Отличная работа, Кузнец, – улыбнулась она.
– Благодарю тебя, госпожа.
Надев цепочку на шею, она спрятала ключ под многими наслоениями одежды.
– Чего бы ты хотел взамен? Кузнец заметно смешался.
– Мне бы не хотелось злоупотреблять вашим добросердечием… – забормотал он.
Но д’Верь скорчила рожицу, мол, «ладно тебе, валяй».
Наклонившись, он достал из-под горы инструментов резную шкатулку. Выточенная из черного дерева и украшенная вставками из стекла и меди шкатулка была размером с увесистый словарь. Кузнец повертел ее в руках.
– Это шкатулка с секретом, – объяснил он. – Я получил ее за мелкую работу несколько лет назад. Но сколько ни пытался, все равно не смог открыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Кузнец? – окликнула со своего насеста д’Верь. – Познакомься, это мои друзья.
Рука Ричарда почти скрылась в огромной, как лопата, лапище. Кузнец пожал ее с воодушевлением, но очень мягко, словно в прошлом уже – по несчастной случайности – имел немало неприятностей с пожиманием рук и потому практиковался в этом особом ритуале, пока не научился делать все как надо.
– Очень рад, – загудел он.
– Ричард, – ответил Ричард. Кузнец просиял.
– Ричард! Отличное имя! У меня был конь по имени Ричард. – Отпустив руку Ричарда, он повернулся к Охотнику. – А ты… Охотник? Охотник! Да будь я проклят! И впрямь Охотник.
Покраснев, как мальчишка, Кузнец плюнул себе на ладонь и неловко попытался пригладить волосы. Потом протянул руку, но сообразил, что только что на нее плюнул, и, переминаясь с ноги на ногу, поспешил вытереть ее о кожаный передник.
– Здравствуй, Кузнец, – с карамельной улыбкой откликнулась Охотник.
– Кузнец? – позвала д’Верь. – Сними меня, пожалуйста.
Он пристыженно обернулся.
– Прошу прощения, госпожа, – сказал он и осторожно поставил ее на землю.
Тут Ричарду пришло в голову, что Кузнец знал д’Верь совсем маленькой девочкой, и поймал себя на приступе необъяснимой ревности к здоровяку.
– А теперь, – спросил, обращаясь к д’Вери, Кузнец, – чем могу быть вам полезен?
– Кое-чем, – ответила она. – Но сначала… – Она повернулась к Ричарду. – У меня есть для тебя поручение, Ричард.
– Для него? – подняла бровь Охотник. Д’Верь кивнула.
– Для вас обоих. Не могли бы вы пойти поискать нам чего-нибудь поесть? Пожалуйста.
Ричард испытал прилив необычайной гордости. Он с честью выдержал испытание. Его приняли в команду. Он совершит подвиг: он Пойдет и Принесет Еду. Он даже грудь выпятил от гордости.
– Я твоя телохранительница, – возразила Охотник. – Я останусь с тобой.
Многоцветные глаза д’Вери вспыхнули.
– На Ярмарке? – усмехнулась она. – Да будет тебе, Охотник. Ярмарочное Перемирие – это Ярмарочное Перемирие. Здесь меня никто не тронет. К тому же Ричард больше меня нуждается в присмотре.
Ричард немедленно сдулся, но этого никто не заметил.
– А что, если кто-то нарушит Перемирие? – спросила Охотник.
– Нарушит Ярмарочное Перемирие? Бр-р-р! – Несмотря на жар от мехов, Кузнец поежился.
– Это не произойдет. Идите. Вдвоем. Принесите мне что-нибудь с карри, пожалуйста. И еще хорошо бы пахлавы. Только, пожалуйста, пряной.
Охотник провела ладонью по волосам. Потом повернулась и без единого слова направилась в самую гущу толпы, Ричард потащился следом.
– А что будет, если кто-то нарушит Ярмарочное Перемирие? – спросил он, продираясь сквозь толчею вслед за Охотником.
Над этим она минуту подумала.
– В последний раз такое случилось около трехсот лет назад. Двое друзей поссорились на Ярмарке из-за женщины. Один выхватил нож, и другой погиб. Зачинщик бежал.
– Что с ним сталось? Его убили?
Охотник покачала головой.
– Совсем наоборот. Он по сей день жалеет, что это не он тогда умер.
– Он еще жив? Охотник поджала губы.
– Вроде как, – сказала она, помолчав немного. – Вроде как жив.
– Бэ-э! – Ричарду показалось, его сейчас стошнит. – Это еще что за вонь?
– Клоачный народец.
Отвернув лицо, Ричард решил не дышать через нос, пока они не отойдут подальше от стойбища Клоачного народца.
– Маркиза все еще не видать? – спросил он. Охотник покачала головой, а ведь могла бы протянуть руку и его коснуться.
Они поднялись по сходням к палаткам с едой и более привлекательным ароматам.
Старый Бейли нашел Клоачный народец без особого труда – положившись на обоняние. Он знал, что ему предстоит сделать, и немного подурачился, превратив все в небольшой спектакль: внимательно рассмотрел дохлого кокер-спаниеля, искусственную ногу, отсыревший и заплесневелый сотовый телефон и на каждый предмет скорбно качал головой. Потом он подчеркнуто сделал вид, что только-только заметил тело маркиза. Почесал задумчиво нос. Надел очки и внимательно через них всмотрелся. Потом мрачно кивнул самому себе, надеясь изобразить покупателя, которому нужен труп, но который, разочаровавшись в выборе, смирился с судьбой, понимая, что придется обходиться тем, что предлагают. И лишь затем поманил к себе Данникина и указал на труп.
Блаженно улыбаясь, Данникин развел руки, возвел очи горе, изображая процветание и счастье, которые принесли в жизнь его народа останки маркиза. Он поднес руку ко лбу, потом опустил, приняв вид удрученный, дабы показать, какой трагедией обернется утрата столь замечательного трупа.
Тогда Старый Бейли опустил руку в карман, извлек наполовину использованный шариковый дезодорант и протянул Данникину. Вождь прищурился на флакон, лизнул и, не удовлетворившись, вернул назад. Старый Бейли убрал его в карман и снова поглядел на труп маркиза де Карабаса – полуодетый, босой, еще мокрый после своего путешествия по канализации. Цвет у тела был мертвенно-бледный, землистый, кровь вытекла из множества порезов, больших и малых, а кожа от долгого пребывания в воде сморщилась, как черносливина.
Вытащив из-под накидки бутылочку, на три четверти наполненную желтой жидкостью, Старый Бейли бросил ее Данникину. На эту Данникин поглядел подозрительно. Клоачный народец знает, как выглядит флакон «Шанель № 5», а потому, расширив глаза, все как один члены племени собрались вокруг Данникина. Напустив на себя большую значительность и важность, вождь осторожно откупорил флакон и нанес мельчайшее пятнышко себе на запястье. Затем с серьезностью, которой позавидовал бы лучший парижский парфюмер, Данникин понюхал. И тут же с воодушевлением закивал, подошел обнять Старого Бейли и тем самым скрепить сделку. Старый Бейли отвернул лицо и на время объятий задержал дыхание.
Когда с формальностями было покончено, Старый Бейли поднял палец и всеми способами попытался изобразить, что уже не так молод, как прежде, а маркиз, пусть и мертвый, все же довольно тяжел. Данникин задумчиво поковырял в носу, потом жестом, показывающим, что не только великодушие, но и неуместная и глупая щедрость рано или поздно доведут его, Данникина, а с ним и весь Клоачный народец до нищеты, приказал одному из своих юнцов привязать труп к нижней части детской коляски.
Прикрыв тело брезентом, старый крышный человек потащил свою «волокушу» по переполненной палубе.
– Одну порцию овощного карри, пожалуйста, – сказал Ричард женщине за стойкой в палатке, где торговали блюдами с соусом карри. – И… э… я вот спрашиваю себя… Карри с мясом… Что же там за мясо?
Торговка сказала.
– Ох, – не выдержал Ричард. – Вот как. Э… Тогда пусть будет овощной карри на всех.
– Здравствуй еще раз, – произнес у него за спиной грудной голос.
Это была бледная красавица, которую они встретили в пещерах. Та самая, в черном платье и с глазами цвета наперстянки.
– Привет, – улыбнулся Ричард. – О… и пахлаву, пожалуйста, – обернулся он к торговке, а затем снова обратился к девушке: – Э… Пришла за карри?
Устремив на него взгляд фиалковых глаз, она сказала, пародируя Белу Лугоши:
– Я не ем… карри.
А потом от души и радостно рассмеялась, и только тут Ричард осознал, как давно не слышал из уст женщины шутки.
– О. Э… Ричард. Ричард Мейхью.
Он протянул руку, но вместо пожатия она только коснулась пальцами. Пальцы у нее были ледяные, но если уж на то пошло, был поздний вечер на исходе осени, и на борту пришвартованного на Темзе корабля было очень холодно.
– Ламия, – представилась она. – Я из Бархатных.
– Э… Верно. И много вас?
– Не очень.
Ричард собрал пластиковые коробки с рисом и карри.
– А чем ты занимаешься? – спросил он.
– Когда не ищу еду, – с улыбкой ответила она, – подвизаюсь провожатой. Я знаю каждый дюйм Подмирья.
Охотник, которая – и в этом Ричард готов был поклясться – всего минуту назад стояла в другом углу палатки, очутилась рядом с Ламией.
– Он не твой, – отрезала она. Ламия только мило улыбнулась.
– Предоставь об этом судить мне.
– Охотник, это Ламия, – вмешался Ричард. – Она Бархотка.
– Бархатная, – ласково поправила Ламия.
– Она проводник.
– Куда бы вы ни захотели пойти, я вас отведу.
– Пора возвращаться. – Охотник забрала у Ричарда сумку с едой.
– Ну, – протянул Ричард, – если мы направляемся на встречу – сама знаешь с кем, – быть может, она сумеет нам помочь.
Прищурив глаза, Охотник поглядела на Ричарда. Под таким взглядом он еще вчера умолк бы и больше к этой теме не возвращался. Но то было вчера.
– Давай спросим у д’Вери, – предложил он. – Никаких следов маркиза?
– Пока никаких, – ответила Охотник.
* * *
Старый Бейли стащил со сходней труп, привязанный к остову коляски и похожий на жутковатое чучело Гая Фокса из тех, которые еще не так давно лондонские сорванцы катали и таскали в начале ноября по улицам и показывали прохожим, чтобы затем, пятого ноября, бросить в костер. Он потянул волокушу мимо лондонского Тауэра к Башенному мосту, держа путь к станции «Тауэр-Хилл», и остановился, чуть до нее не дойдя, у большого выступа серой стены. Конечно, не крыша, подумал Старый Бейли, но, наверное, сойдет.
Это был один из последних реликтов Лондонской стены. Согласно легендам, Лондонская стена была построена по приказу римского императора Константина Великого в третьем веке нашей эры по просьбе его матери Елены, которая была родом из Лондона и которой надоело слушать, как властители и царьки со всей империи бесцеремонно высказываются о том, как высоки городские стены в тех краях, откуда они родом, и спрашивают, какие стены у городов в ее землях. Когда стену закончили, она окружила город целиком. Тридцати футов высотой и шести футов шириной, это была, бесспорно, стена. Но сейчас ни о каких тридцати футах не было и речи, ведь уровень земли со времен матери Константина поднялся (большая часть изначальной Лондонской стены сегодня в пятнадцати футах под улицами), и стена уже никак не окружала город. Но и обломок производил внушительное впечатление.
Энергично кивнув самому себе, Старый Бейли привязал кусок веревки к нижней перекладине коляски и вскарабкался на стену. Затем, хмыкая себе под нос «Господи помилуй, Господи помилуй», он втащил наверх маркиза – навзничь, руки по бокам. Отвязав тело от коляски, он осторожно выложил его на стене. Из нескольких ран на теле еще сочилась кровь. Оно было совсем мертвым.
– Ах ты, глупый шельма, – прошептал Старый Бейли. – И чего ради ты дал себя убить?
Луна в холодной ночи стояла высоко, такая яркая и маленькая, осенние созвездия усеяли черное небо, точно пыль раздавленных алмазов. Хлопая крыльями, на стену опустился соловей, осмотрел его внимательно и ласково защебетал.
– Не твоего клюва дело, – проворчал ему Старый Бейли. – От вас, наглых птиц, тоже не розами пахнет.
На что соловей прощебетал ему мелодичное соловьиное ругательство и улетел в ночь.
Запустив руку в глубокий карман накидки, Старый Бейли достал черного крысюка, который за время путешествия успел уснуть. Крысюк сонно огляделся по сторонам и зевнул, показывая огромный, по-крысиному пестрый и длинный язык.
– Лично я, – сказал черному крысюку Старый Бейли, – был бы счастлив, если бы у меня вообще обоняние отшибло.
Он посадил крысюка на камни Лондонской стены, и крысюк тут же запищал, защелкал и замахал передними лапками. Вздохнув, Старый Бейли пошарил по карманам, осторожно вынул из одного серебряный ларчик, а из другого, внутреннего, – вилку для жарки гренок.
Серебряный ларчик он положил де Карабасу на грудь. Потом отошел на несколько шагов и, с опаской протянув вилку, откинул ею с ларчика крышку. Внутри на подушке из красного бархата белело утиное яйцо, показавшееся в лунном свете голубовато-зеленым. Старый Бейли занес вилку, зажмурился и разбил яйцо.
Треснуло оно с громким хрустом.
На несколько мгновений воцарилась полнейшая тишина, а потом ни с того ни с сего поднялся ветер. Направления у него не было, но дул он как будто со всех сторон – налетел, как внезапный смерч, подняв в воздух опавшие листья, страницы газет, весь городской сор. Ветер встопорщил поверхность Темзы и взметнул ее воду тонкой пылью.
Это был сумасбродный ветер, опасный, безумный ветер. Все владельцы палаток и прилавков на палубе «Белфаста» его прокляли, вцепившись в свои пожитки, чтобы их не унеслось прочь.
А потом, как раз в то мгновение, когда уже почудилось, что ветер вот-вот станет настолько силен, что сдует и мир, и сами звезды, и люди полетят по воздуху точно иссохшие, кружевные осенние листья…
В это мгновение…
…все кончилось, и листья, и газеты, и целлофановые пакеты попадали на землю, на мостовую, на воду.
Высоко на обломке Лондонской стены последовавшая за ветром тишина была в своем роде столь же громкой, как сам ветер.
И вдруг ее нарушил кашель. Гадкий мокрый кашель. За ним последовали шорохи, с которыми человек переворачивается на бок, а за ними – шум, какой издает тот, кто ужасающе и непристойно блюет.
Маркиз де Карабас выблевывал клоачную жижу на Лондонскую стену, коричневой слизью пачкая серые камни. Немало времени потребовалось, чтобы из его тела вышла вся вода.
А потом хриплым голосом, больше похожим на скрежещущий шепот, он произнес:
– Мне, кажется, перерезали горло. У тебя нет ничего, чем бы его завязать?
Старый Бейли порылся в карманах и вытащил оттуда длинную неряшливую тряпку, которую протянул маркизу. Обернув ею несколько раз шею, маркиз туго ее завязал. Старому Бейли это не к месту напомнило высоко подвязанный шейный платок денди времен Регентства.
– Попить есть что-нибудь? – проскрипел маркиз. Достав фляжку, Старый Бейли отвернул с нее крышку и протянул маркизу, который отпил добрый глоток и, поморщившись от боли, слабо закашлялся. Черный крысюк, с большим интересом наблюдавший за происходящим, начал спускаться со стены. Он расскажет Златовласкам: все услуги оплачены, все долги возвращены.
Маркиз вернул фляжку Старому Бейли, который поспешил спрятать ее под оперенной накидкой.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Бывало и лучше.
Маркиз неуверенно сел, его била дрожь. Из носа у него текло, взгляд безотчетно перескакивал с предмета на предмет: он смотрел на мир так, словно никогда прежде его не видел.
– Хотелось бы знать, чего ради ты пошел туда и дал себя убить? – спросил Старый Бейли.
– Ради информации, – прошептал маркиз. – Люди говорят гораздо больше, если твердо знают, что тебе недолго осталось. А когда с тобой покончено, они выбалтывают еще больше.
– Значит, ты узнал, что хотел?
Маркиз ощупал раны у себя на руках и ногах.
– О да. Большую часть. У меня теперь есть основательное подозрение, ради чего все затевалось.
Тут он снова закрыл глаза и, обхватив себя руками, медленно закачался из стороны в сторону.
– Ну и каково это? – спросил Старый Бейли. – Я хочу сказать – быть мертвым, каково это?
Маркиз вздохнул, потом скривил губы в слабом подобии улыбки и с проблеском прежнего сарказма ответил:
– Проживи достаточно долго, Старый Бейли, сам узнаешь.
Вид у Старого Бейли стал разочарованный.
– Сволочь. И это после того, как я столько трудился, чтобы достать тебя из той речки мертвых, откуда не возвращаются. Ну – как правило, не возвращаются.
Маркиз де Карабас поднял на него взгляд. В лунном свете его глаза казались очень, очень белыми.
– Каково это – быть мертвым? – прошептал он. – Очень холодно, друг мой. Очень темно и очень холодно.
Рассматривая, д’Верь подняла цепочку повыше. С нее свисал, поблескивая красным и оранжевым в свете от жаровни Кузнеца, серебряный ключ.
– Отличная работа, Кузнец, – улыбнулась она.
– Благодарю тебя, госпожа.
Надев цепочку на шею, она спрятала ключ под многими наслоениями одежды.
– Чего бы ты хотел взамен? Кузнец заметно смешался.
– Мне бы не хотелось злоупотреблять вашим добросердечием… – забормотал он.
Но д’Верь скорчила рожицу, мол, «ладно тебе, валяй».
Наклонившись, он достал из-под горы инструментов резную шкатулку. Выточенная из черного дерева и украшенная вставками из стекла и меди шкатулка была размером с увесистый словарь. Кузнец повертел ее в руках.
– Это шкатулка с секретом, – объяснил он. – Я получил ее за мелкую работу несколько лет назад. Но сколько ни пытался, все равно не смог открыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36