— А после двух бутылок этого портвейна, уверяю тебя, Гизела, я с самим дьяволом помирюсь.
Что касается леди Харриет, то она не так легко удовлетворилась подобным объяснением. Иногда от их ссор дрожали и раскачивались светильники над головой. В такие, вечера Гизела предпочитала пораньше пробраться к себе в спальню, чтобы не слушать их резкие голоса, выкрикивающие оскорбления друг другу.
— Ты — жалкий пьяница, — визжала как-то леди Харриет Мазгрейв, когда отец обвинил ее в неверности. — Думаешь, мне приятно сидеть здесь и смотреть, как ты надираешься? Я молода и хочу радоваться жизни, хочу веселиться. Не для того я вышла замуж, чтоб быть сиделкой старика.
Гизела не разобрала, что ответил отец, но на следующий вечер, вернувшись с охоты, он напился до бесчувствия в курительной комнате, пока Харриет флиртовала в гостиной со своим очередным молодым кавалером.
С каждым годом Харриет все труднее и труднее удавалось завладеть чьим-либо вниманием. Да она никогда и не была привлекательной: грубые, резкие черты лица, желтоватый цвет кожи и фигура, которую одна сварливая старая сплетница описала, как «фонарный столб с талией». Она была пятой дочерью в семье мелкопоместных дворян старинного рода, и ей трудно было найти себе мужа. Вдовец — сквайр Мазгрейв — был для нее последним шансом. Не было никаких сомнений, что она любила его, когда выходила замуж. Впрочем, она полюбила бы любого другого, кто только бросил в ее сторону взгляд.
Но замужество не принесло ей пылкой, вечной любви, которой она жаждала всей душой и телом. Она не любила охоту, так как боялась лошадей, и презирала самозабвенную преданность ее мужа и почти всех мужчин в округе этому увлечению, казавшемуся ей просто смешной тратой времени. Она принадлежала к тому типу женщин, кто хочет быть центром всеобщего внимания. Поэтому она так и не смогла простить сквайру, что он вернулся к охоте, как только закончился медовый месяц, и предпочитал проводить большую часть дня в компании своих лошадей, а не рядом с ней.
Харриет невзлюбила Гизелу с того момента, как впервые взглянула на нее. Причина такой нелюбви была до сих пор непонятна девушке — то ли из-за ее природной скромности, то ли из-за забитости.
Аллея, ведущая к Грейнджу, была длинной и заросшей. Массивные дубы, растущие вдоль нее, роняли капли дождя на усыпанную гравием дорогу со стоячими лужами, которые множились из-за того, что дорогой давно никто не занимался; по траве по обе стороны расползлись заросли шиповника и ежевики.
Когда вдали показался дом, можно было сразу заметить, что ему тоже не помешал бы ремонт. Краска вокруг окон облупилась, несколько стекол на фасаде были с трещинами или вообще отсутствовали, каменный портик обвалился. По красной кирпичной стене дома вскарабкался безо всякой опоры плющ; от всего строения веяло обветшанием и разрухой.
Гизела, однако, настолько привыкла к своему дому, что не находила ничего особенно плохого в его внешнем виде. Утренний дождь дочиста вымыл ступени при входе, так что они даже лучше смотрелись, чем обычно; правда, на скобах для чистки сапог осталась засохшая грязь, и несколько собак уже успели наследить, пробежав по ступеням и натертому полу прихожей.
Прихожая была большой и темной, ее обшитые дубом стены были увешаны портретами Мазгрейвов, живших еще при Карле II. В доме было очень холодно. Огонь не разожгли, хотя кто-то швырнул охапку дров в огромный открытый камин. Гизела вздохнула. Стоит ей уйти — всегда одно и то же. Джеймс ни на что не годен. Он почти что ненормальный, но где еще они могли бы найти такого дешевого лакея? Хилл, дворецкий, уже давно не работник. Ему вот-вот стукнет семьдесят пять. Он и так почти ничего не видит и не слышит. Единственное, на что он способен — принести бутылку вина, которую требовал отец, стоило ему появиться в доме. Гизела подозревала, что прежде чем перелить вино в графин, старик прикладывался к бутылке, а потом утром допивал остатки.
Девушка сняла накидку, бросила ее на стул и присела перед камином, чтобы разжечь огонь. Тут же с лестницы донесся голос:
— Это ты, Гизела?
Гизела не знала, что делать. Так почти инстинктивно засомневался бы любой человек, который не хочет отвечать и надеется, вопреки всему, что, может быть, его не заметят.
— Гизела!
Голос был резким и очень пронзительным.
— Да.
— Я так и думала, что не ошиблась, услышав шаги.
Почему ты сразу не ответила? Где ты была?
— В Таусестере. Вы знаете, у меня было поручение.
— Ну так что? Почему ты задержалась? Сейчас же ступай наверх. Ты мне нужна.
— Я только хотела разжечь огонь.
— Оставь это. Поднимись ко мне.
Гизела поднялась с колен, отряхнула пыль с юбки, и в ту же секунду перед ее глазами неожиданно промелькнула картина: незнакомец в лавке шорника с королевским достоинством и гордостью медленно ступает по деревянному полу.
«Как бы он поступил на моем месте?»— подумала она и сразу поняла, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не оказался бы в таком положении, во всяком случае, не потерпел бы его. Он бы нашел выход, противостоял бы своим недругам благодаря силе воли и характеру.
— Гизела! — прозвучало более настойчиво.
— Иду, — отозвалась девушка. — Иду.
Она поднялась по лестнице почти бегом, ее охватил тот глупый детский страх, который всегда вызывала в ней мачеха. Это началось, когда Харриет впервые появилась в доме, и за все последующие годы чувство страха и беспомощности не смогли рассеяться.
Леди Харриет стояла в дверях большой спальни, выходившей на лестничную площадку. В комнате находилась огромная кровать с пологом, на которой спали леди Харриет и сквайр, когда он был не настолько пьян, что ему приходилось проводить ночь в своем кресле в курительной. Обстановка комнаты удивительно не соответствовала облику Харриет; все здесь говорило о легкомыслии и женственности — розовые атласные занавески, кисейные оборочки на туалетном столике, купидоны, летящие по расписанному потолку, и крошечные стулья на тонких золоченых ножках, перенесенные сюда из какой-то комнаты внизу.
Посреди комнаты стояла Харриет — высокая, угловатая, с темными волосами, рассыпавшимися кольцами по широким скулам. Она казалась незваным гостем в собственной комнате, хотя не оставалось ни малейшего сомнения, кто хозяин и в этой комнате, и во всем доме.
— Где ты копалась, несносная девчонка? — набросилась она на Гизелу, как только та вошла в комнату. — Тебе прекрасно известно, что я собиралась сегодня обедать в замке в этом лиловом платье. Кружево внизу оторвано. Еще на прошлой неделе я велела тебе пришить его.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, — робко возразила Гизела. — Я не помню, чтобы вы упоминали об этом.
Вместо ответа леди Харриет метнулась к Гизеле, схватила ее за плечо, сильно впившись пальцами, и поволокла к кровати, где было разложено платье, о котором шла речь.
— Раз так, смотри сама, — сказала она, отвешивая падчерице увесистый подзатыльник. — Смотри хорошенько. Ведь ты убирала платье. Разве я не говорила тебе тысячу раз — прежде чем вешать платье в шкаф, посмотри, не нужно ли где-нибудь заштопать или починить?
Она принялась грубо трясти Гизелу, все глубже впиваясь ногтями в руку девушки, так что та даже вскрикнула от боли.
— О, прошу вас! Мне больно.
— И будет еще больнее, если ты сию же секунду не займешься платьем, — ответила леди Харриет. — Ты маленькая ленивая тупица. Ничего не можешь сделать, о чем тебя просят. Ну какой от тебя толк, хотела бы я знать? Берись за иголку с ниткой и не смей выходить из комнаты, пока не закончишь работу.
— Могу ли я сначала выпить чашку чая? — попросила Гизела. — В Таусестере было так холодно, что у меня окоченели пальцы.
— Работа согреет их, — отрезала леди Харриет. — Я уже сказала, что тебе нужно делать. Распивать чай некогда. Пошевеливайся! Слышишь меня? Сегодня вечером я должна быть в этом платье, или тебе будет такая взбучка, которую ты не скоро забудешь.
И она толкнула Гизелу так, что та полетела по комнате к самым дверям. С трудом удержавшись на ногах, девушка открыла дверь и помчалась вверх по лестнице в свою комнату, бросила накидку и шляпу на кровать. И хотя она знала, что волосы ее в полном беспорядке, растрепанные ветром и примятые шляпой, она не посмела задержаться на минуту, чтобы привести себя в опрятный вид. Взяв рабочую корзинку, она поспешила вернуться в комнату мачехи и с облегчением обнаружила, что леди Харриет уже ушла.
Проворно придвинув стул к кровати, она начала пришивать крошечными, почти невидимыми стежками кружевной волан, который оторвался от затейливых оборок по подолу платья. Только сев за работу, Гизела почувствовала, что рука, там, где схватила ее мачеха, была в синяках и слегка ныла. К тому же девушка До сих пор ощущала острую боль в затылке от костлявых пальцев леди Харриет. Глаза Гизелы наполнились слезами. Почему, спрашивала она себя, что бы она ни сделала — все не так? Почему она не могла все предусмотреть и вовремя обо всем позаботиться? Она и вправду изо всех сил старалась умиротворить леди Харриет — не столько ради себя, сколько ради отца и всех домочадцев.
— Не могу понять, почему бы тебе не постараться угодить своей мачехе, — не раз упрекал ее отец.
Но Гизела не могла объяснить ему, что, как бы она ни старалась, леди Харриет никогда не будет довольна. Отец представить себе не мог, как жестоко она обращалась с Гизелой, без конца награждая ее пинками и щипками. Еще с тех пор, как Гизела была ребенком, леди Харриет находила малейший повод, чтобы поколотить ее. Разбитая чашка, невыполненное поручение, случайная реплика, которая расценивалась как дерзость, — все это приводило к тому, что леди Харриет доставала тонкий жесткий кнутик для собак, который держала у себя в спальне специально для этой цели.
Шли годы, Гизела пыталась протестовать против такого унизительного наказания, говоря, что она уже взрослая. Но маленькая и щуплая девушка была не в состоянии противостоять гораздо более сильной мачехе. Гизела знала также из своего печального опыта, что протесты и крики только больше злили леди Харриет, так что она принималась стегать свою падчерицу еще сильнее и яростнее. В такие минуты в глазах женщины появлялся зловещий огонек, а губы кривились в жестокой усмешке. Гизела никак не могла понять, отчего это происходит, и страшно пугалась такого неестественного и злобного проявления чувств.
Теперь, сидя за шитьем, Гизела смахивала слезы. Как глупо, что она обращает на мачеху внимание! Сколько раз она себе повторяла, что леди Харриет ничего в ее жизни не значит! Ну почему бы ей не думать вместо мачехи о своей матери? Такой доброй и такой красивой. А как счастливы они были, когда она была жива! Весь дом казался наполненным смехом, они ели только самое вкусное, а слуги работали охотно и весело. В то время они были нисколько не богаче, но средств им хватало. Деньги не уходили, как теперь, на немыслимые туалеты леди Харриет, на меха и шляпки, драгоценности, веера и безделушки. И все это для того, чтобы попытаться заманить в ловушку какого-нибудь недалекого зеленого офицерика из соседней казармы или очередного искателя приключений, которому только и нужно, что бесплатная еда и кров. Деньги, которые раньше расходовались на дом и сад, все теперь уходили на старания леди Харриет сохранить или создать красоту, которой она никогда не обладала. Но было бы удивительно, если бы кто-нибудь пожалел мужеподобную громогласную мегеру, которая умудрилась превратить жизнь своих домочадцев в сплошной ад.
— Ох, мама, мама, — всхлипнула Гизела. — Ну почему ты умерла?
Девушка очень хорошо помнила тот вечер. Всю неделю накануне ее мать чувствовала себя превосходно и была еще прекрасней, чем всегда. Красоту ей придавала вера в то, что наконец-то сбудется ее заветная мечта.
— Гизела, я собираюсь подарить тебе маленького братика, — сказала она, обняв десятилетнюю девочку.
— Ой, мама, а когда? — обрадовалась Гизела.
— Уже совсем скоро, дорогая. Они принялись возбужденно обсуждать радостную новость, потом в комнату вошел отец.
— Ты уже сказала ребенку, Стефани? — спросил он. Мать взглянула на него сияющими глазами.
— Она тоже очень счастлива, Джордж.
— Но ты не должна разочаровываться, если это окажется девочка, — сказал он, и Гизела сразу поняла по тому, как голос отца стал неожиданно хрипловатым, что он старается скрыть свои чувства, скрыть восторг, который он разделял вместе с ними.
— Это будет сын, — ответила его жена. — Сын для тебя, Джордж, ведь ты так хотел этого, а я очень переживала, что не могу подарить тебе его.
— Неужели ты думаешь, мне кто-нибудь нужен, кроме тебя?
Отец опустился на колени рядом со стулом матери и обнял ее. Они оба забыли, что на них смотрит их девчушка.
Поздним вечером, когда Гизела была уже в кроватке, она услышала крик. Утром она узнала, что ее мать, спускаясь по лестнице к обеду, оступилась и упала, пролетев вниз от первой ступеньки до последней. В ту же ночь преждевременно родился ребенок. Это был мальчик. И он, и его мать оба умерли прежде, чем солнце поднялось над холмами.
С того момента все переменилось. Сначала сквайр Мазгрейв словно умом тронулся, метался по дому, требовал новых и новых докторов, специалистов, любого, кто смог бы вернуть к жизни его жену. А затем, после похорон, он погрузился в полное отчаяние, из которого никто не мог его вытащить. В течение нескольких месяцев он находился в безнадежном состоянии, пока не наступил охотничий сезон и его не заставили выехать поохотиться на лисят, хотя бы ради своих лошадей. Так был спасен его разум.
Гизела так и не узнала, как и где он познакомился с леди Харриет. Когда Гизела была еще совсем ребенком, она стала подмечать, что леди Харриет стала все чаще и чаще к ним наведываться; она приходила без приглашения, по ее собственному выражению, «заглядывала на огонек», надеясь застать сквайра дома. Следовали затянувшиеся приемы в курительной комнате, где они болтали и смеялись без умолку, вечера, когда она приводила с собой нескольких друзей к обеду. Довольно часто леди Харриет принимала сквайра в своем доме.
И вот однажды наступил вечер, когда Гизела, сидя за фортепиано в гостиной, оторвала взгляд от клавиш и увидела их стоящими в дверях. Отец был пьян. Она сразу поняла это по глупому выражению его лица, по тому, как он качнулся, входя в комнату. Ничего необычного в этом не было, она спокойно отнеслась к такому состоянию отца. Но вот в леди Харриет произошла какая-то перемена. Гизела сразу почувствовала это, как только встала из-за фортепиано, застенчиво и немного неловко.
— Я… разучивала гаммы, — пояснила Гизела, как будто нужно было что-то объяснять.
— У нас с отцом есть для тебя новость, — сказала леди Харриет.
Гизела сразу догадалась, какая именно, — по голосу и по недоброму огоньку, мелькнувшему в глазах леди Харриет.
— Сегодня утром мы поженились.
Несколько слов ранили почти смертельно. Гизела не смогла произнести ни звука, а только стояла и молча смотрела на них.
— Ты не хочешь нас поздравить?
В голосе леди Харриет прозвучало удовлетворение и ядовитость одновременно, слова стегнули Гизелу, как кнут.
— Нет, нет! Это не правда! Этого не может быть! Девочка услышала свой голос — пронзительный и испуганный. Все это напоминало ночной кошмар — кошмар, от которого она должна проснуться в любую секунду. Но когда она кричала, когда беспомощно переводила взгляд с одного на другого, она знала, что это правда. Папа женился на леди Харриет. Кто-то другой занял место ее матери!
Глава 2
Гончие мчались во весь опор, и Гизела, чувствуя на щеках бодрящий утренний ветерок с легким морозцем, летела за ними, как на крыльях. Ее лошадь была отлично вышколена, и они неслись галопом по пересеченной местности, легко перепрыгивая через все препятствия. Затем, оставив лесной массив слева, они выехали в открытое поле. Впереди мелькала стая гончих, а алые куртки охотников ярким пятном выделялись на фоне голубого неба.
Захваченная преследованием, Гизела обо всем забыла, как всегда с ней бывало во время охоты. Сердце наездницы обуял дикий восторг, который рос с каждым препятствием, взятым ее лошадью. Вскоре очень многие охотники остались позади, но самые ловкие и отважные продолжали погоню. Только тогда Гизела увидела фигурку женщины, мчавшейся немного впереди. Сначала она заметила темную амазонку на сером коне, который перелетал, словно сам Пегас, через препятствия, становившиеся все выше и опаснее, так что все меньшее число охотников рисковало брать их.
Мимолетный интерес Гизелы превратился в любопытство. Не часто кому-то удавалось превзойти ее в верховой езде. Она знала здесь каждый дюйм и немедленно оказывалась впереди тех наездниц, которые также обладали большим опытом и были столь же храбры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Что касается леди Харриет, то она не так легко удовлетворилась подобным объяснением. Иногда от их ссор дрожали и раскачивались светильники над головой. В такие, вечера Гизела предпочитала пораньше пробраться к себе в спальню, чтобы не слушать их резкие голоса, выкрикивающие оскорбления друг другу.
— Ты — жалкий пьяница, — визжала как-то леди Харриет Мазгрейв, когда отец обвинил ее в неверности. — Думаешь, мне приятно сидеть здесь и смотреть, как ты надираешься? Я молода и хочу радоваться жизни, хочу веселиться. Не для того я вышла замуж, чтоб быть сиделкой старика.
Гизела не разобрала, что ответил отец, но на следующий вечер, вернувшись с охоты, он напился до бесчувствия в курительной комнате, пока Харриет флиртовала в гостиной со своим очередным молодым кавалером.
С каждым годом Харриет все труднее и труднее удавалось завладеть чьим-либо вниманием. Да она никогда и не была привлекательной: грубые, резкие черты лица, желтоватый цвет кожи и фигура, которую одна сварливая старая сплетница описала, как «фонарный столб с талией». Она была пятой дочерью в семье мелкопоместных дворян старинного рода, и ей трудно было найти себе мужа. Вдовец — сквайр Мазгрейв — был для нее последним шансом. Не было никаких сомнений, что она любила его, когда выходила замуж. Впрочем, она полюбила бы любого другого, кто только бросил в ее сторону взгляд.
Но замужество не принесло ей пылкой, вечной любви, которой она жаждала всей душой и телом. Она не любила охоту, так как боялась лошадей, и презирала самозабвенную преданность ее мужа и почти всех мужчин в округе этому увлечению, казавшемуся ей просто смешной тратой времени. Она принадлежала к тому типу женщин, кто хочет быть центром всеобщего внимания. Поэтому она так и не смогла простить сквайру, что он вернулся к охоте, как только закончился медовый месяц, и предпочитал проводить большую часть дня в компании своих лошадей, а не рядом с ней.
Харриет невзлюбила Гизелу с того момента, как впервые взглянула на нее. Причина такой нелюбви была до сих пор непонятна девушке — то ли из-за ее природной скромности, то ли из-за забитости.
Аллея, ведущая к Грейнджу, была длинной и заросшей. Массивные дубы, растущие вдоль нее, роняли капли дождя на усыпанную гравием дорогу со стоячими лужами, которые множились из-за того, что дорогой давно никто не занимался; по траве по обе стороны расползлись заросли шиповника и ежевики.
Когда вдали показался дом, можно было сразу заметить, что ему тоже не помешал бы ремонт. Краска вокруг окон облупилась, несколько стекол на фасаде были с трещинами или вообще отсутствовали, каменный портик обвалился. По красной кирпичной стене дома вскарабкался безо всякой опоры плющ; от всего строения веяло обветшанием и разрухой.
Гизела, однако, настолько привыкла к своему дому, что не находила ничего особенно плохого в его внешнем виде. Утренний дождь дочиста вымыл ступени при входе, так что они даже лучше смотрелись, чем обычно; правда, на скобах для чистки сапог осталась засохшая грязь, и несколько собак уже успели наследить, пробежав по ступеням и натертому полу прихожей.
Прихожая была большой и темной, ее обшитые дубом стены были увешаны портретами Мазгрейвов, живших еще при Карле II. В доме было очень холодно. Огонь не разожгли, хотя кто-то швырнул охапку дров в огромный открытый камин. Гизела вздохнула. Стоит ей уйти — всегда одно и то же. Джеймс ни на что не годен. Он почти что ненормальный, но где еще они могли бы найти такого дешевого лакея? Хилл, дворецкий, уже давно не работник. Ему вот-вот стукнет семьдесят пять. Он и так почти ничего не видит и не слышит. Единственное, на что он способен — принести бутылку вина, которую требовал отец, стоило ему появиться в доме. Гизела подозревала, что прежде чем перелить вино в графин, старик прикладывался к бутылке, а потом утром допивал остатки.
Девушка сняла накидку, бросила ее на стул и присела перед камином, чтобы разжечь огонь. Тут же с лестницы донесся голос:
— Это ты, Гизела?
Гизела не знала, что делать. Так почти инстинктивно засомневался бы любой человек, который не хочет отвечать и надеется, вопреки всему, что, может быть, его не заметят.
— Гизела!
Голос был резким и очень пронзительным.
— Да.
— Я так и думала, что не ошиблась, услышав шаги.
Почему ты сразу не ответила? Где ты была?
— В Таусестере. Вы знаете, у меня было поручение.
— Ну так что? Почему ты задержалась? Сейчас же ступай наверх. Ты мне нужна.
— Я только хотела разжечь огонь.
— Оставь это. Поднимись ко мне.
Гизела поднялась с колен, отряхнула пыль с юбки, и в ту же секунду перед ее глазами неожиданно промелькнула картина: незнакомец в лавке шорника с королевским достоинством и гордостью медленно ступает по деревянному полу.
«Как бы он поступил на моем месте?»— подумала она и сразу поняла, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не оказался бы в таком положении, во всяком случае, не потерпел бы его. Он бы нашел выход, противостоял бы своим недругам благодаря силе воли и характеру.
— Гизела! — прозвучало более настойчиво.
— Иду, — отозвалась девушка. — Иду.
Она поднялась по лестнице почти бегом, ее охватил тот глупый детский страх, который всегда вызывала в ней мачеха. Это началось, когда Харриет впервые появилась в доме, и за все последующие годы чувство страха и беспомощности не смогли рассеяться.
Леди Харриет стояла в дверях большой спальни, выходившей на лестничную площадку. В комнате находилась огромная кровать с пологом, на которой спали леди Харриет и сквайр, когда он был не настолько пьян, что ему приходилось проводить ночь в своем кресле в курительной. Обстановка комнаты удивительно не соответствовала облику Харриет; все здесь говорило о легкомыслии и женственности — розовые атласные занавески, кисейные оборочки на туалетном столике, купидоны, летящие по расписанному потолку, и крошечные стулья на тонких золоченых ножках, перенесенные сюда из какой-то комнаты внизу.
Посреди комнаты стояла Харриет — высокая, угловатая, с темными волосами, рассыпавшимися кольцами по широким скулам. Она казалась незваным гостем в собственной комнате, хотя не оставалось ни малейшего сомнения, кто хозяин и в этой комнате, и во всем доме.
— Где ты копалась, несносная девчонка? — набросилась она на Гизелу, как только та вошла в комнату. — Тебе прекрасно известно, что я собиралась сегодня обедать в замке в этом лиловом платье. Кружево внизу оторвано. Еще на прошлой неделе я велела тебе пришить его.
— Мне кажется, вы ошибаетесь, — робко возразила Гизела. — Я не помню, чтобы вы упоминали об этом.
Вместо ответа леди Харриет метнулась к Гизеле, схватила ее за плечо, сильно впившись пальцами, и поволокла к кровати, где было разложено платье, о котором шла речь.
— Раз так, смотри сама, — сказала она, отвешивая падчерице увесистый подзатыльник. — Смотри хорошенько. Ведь ты убирала платье. Разве я не говорила тебе тысячу раз — прежде чем вешать платье в шкаф, посмотри, не нужно ли где-нибудь заштопать или починить?
Она принялась грубо трясти Гизелу, все глубже впиваясь ногтями в руку девушки, так что та даже вскрикнула от боли.
— О, прошу вас! Мне больно.
— И будет еще больнее, если ты сию же секунду не займешься платьем, — ответила леди Харриет. — Ты маленькая ленивая тупица. Ничего не можешь сделать, о чем тебя просят. Ну какой от тебя толк, хотела бы я знать? Берись за иголку с ниткой и не смей выходить из комнаты, пока не закончишь работу.
— Могу ли я сначала выпить чашку чая? — попросила Гизела. — В Таусестере было так холодно, что у меня окоченели пальцы.
— Работа согреет их, — отрезала леди Харриет. — Я уже сказала, что тебе нужно делать. Распивать чай некогда. Пошевеливайся! Слышишь меня? Сегодня вечером я должна быть в этом платье, или тебе будет такая взбучка, которую ты не скоро забудешь.
И она толкнула Гизелу так, что та полетела по комнате к самым дверям. С трудом удержавшись на ногах, девушка открыла дверь и помчалась вверх по лестнице в свою комнату, бросила накидку и шляпу на кровать. И хотя она знала, что волосы ее в полном беспорядке, растрепанные ветром и примятые шляпой, она не посмела задержаться на минуту, чтобы привести себя в опрятный вид. Взяв рабочую корзинку, она поспешила вернуться в комнату мачехи и с облегчением обнаружила, что леди Харриет уже ушла.
Проворно придвинув стул к кровати, она начала пришивать крошечными, почти невидимыми стежками кружевной волан, который оторвался от затейливых оборок по подолу платья. Только сев за работу, Гизела почувствовала, что рука, там, где схватила ее мачеха, была в синяках и слегка ныла. К тому же девушка До сих пор ощущала острую боль в затылке от костлявых пальцев леди Харриет. Глаза Гизелы наполнились слезами. Почему, спрашивала она себя, что бы она ни сделала — все не так? Почему она не могла все предусмотреть и вовремя обо всем позаботиться? Она и вправду изо всех сил старалась умиротворить леди Харриет — не столько ради себя, сколько ради отца и всех домочадцев.
— Не могу понять, почему бы тебе не постараться угодить своей мачехе, — не раз упрекал ее отец.
Но Гизела не могла объяснить ему, что, как бы она ни старалась, леди Харриет никогда не будет довольна. Отец представить себе не мог, как жестоко она обращалась с Гизелой, без конца награждая ее пинками и щипками. Еще с тех пор, как Гизела была ребенком, леди Харриет находила малейший повод, чтобы поколотить ее. Разбитая чашка, невыполненное поручение, случайная реплика, которая расценивалась как дерзость, — все это приводило к тому, что леди Харриет доставала тонкий жесткий кнутик для собак, который держала у себя в спальне специально для этой цели.
Шли годы, Гизела пыталась протестовать против такого унизительного наказания, говоря, что она уже взрослая. Но маленькая и щуплая девушка была не в состоянии противостоять гораздо более сильной мачехе. Гизела знала также из своего печального опыта, что протесты и крики только больше злили леди Харриет, так что она принималась стегать свою падчерицу еще сильнее и яростнее. В такие минуты в глазах женщины появлялся зловещий огонек, а губы кривились в жестокой усмешке. Гизела никак не могла понять, отчего это происходит, и страшно пугалась такого неестественного и злобного проявления чувств.
Теперь, сидя за шитьем, Гизела смахивала слезы. Как глупо, что она обращает на мачеху внимание! Сколько раз она себе повторяла, что леди Харриет ничего в ее жизни не значит! Ну почему бы ей не думать вместо мачехи о своей матери? Такой доброй и такой красивой. А как счастливы они были, когда она была жива! Весь дом казался наполненным смехом, они ели только самое вкусное, а слуги работали охотно и весело. В то время они были нисколько не богаче, но средств им хватало. Деньги не уходили, как теперь, на немыслимые туалеты леди Харриет, на меха и шляпки, драгоценности, веера и безделушки. И все это для того, чтобы попытаться заманить в ловушку какого-нибудь недалекого зеленого офицерика из соседней казармы или очередного искателя приключений, которому только и нужно, что бесплатная еда и кров. Деньги, которые раньше расходовались на дом и сад, все теперь уходили на старания леди Харриет сохранить или создать красоту, которой она никогда не обладала. Но было бы удивительно, если бы кто-нибудь пожалел мужеподобную громогласную мегеру, которая умудрилась превратить жизнь своих домочадцев в сплошной ад.
— Ох, мама, мама, — всхлипнула Гизела. — Ну почему ты умерла?
Девушка очень хорошо помнила тот вечер. Всю неделю накануне ее мать чувствовала себя превосходно и была еще прекрасней, чем всегда. Красоту ей придавала вера в то, что наконец-то сбудется ее заветная мечта.
— Гизела, я собираюсь подарить тебе маленького братика, — сказала она, обняв десятилетнюю девочку.
— Ой, мама, а когда? — обрадовалась Гизела.
— Уже совсем скоро, дорогая. Они принялись возбужденно обсуждать радостную новость, потом в комнату вошел отец.
— Ты уже сказала ребенку, Стефани? — спросил он. Мать взглянула на него сияющими глазами.
— Она тоже очень счастлива, Джордж.
— Но ты не должна разочаровываться, если это окажется девочка, — сказал он, и Гизела сразу поняла по тому, как голос отца стал неожиданно хрипловатым, что он старается скрыть свои чувства, скрыть восторг, который он разделял вместе с ними.
— Это будет сын, — ответила его жена. — Сын для тебя, Джордж, ведь ты так хотел этого, а я очень переживала, что не могу подарить тебе его.
— Неужели ты думаешь, мне кто-нибудь нужен, кроме тебя?
Отец опустился на колени рядом со стулом матери и обнял ее. Они оба забыли, что на них смотрит их девчушка.
Поздним вечером, когда Гизела была уже в кроватке, она услышала крик. Утром она узнала, что ее мать, спускаясь по лестнице к обеду, оступилась и упала, пролетев вниз от первой ступеньки до последней. В ту же ночь преждевременно родился ребенок. Это был мальчик. И он, и его мать оба умерли прежде, чем солнце поднялось над холмами.
С того момента все переменилось. Сначала сквайр Мазгрейв словно умом тронулся, метался по дому, требовал новых и новых докторов, специалистов, любого, кто смог бы вернуть к жизни его жену. А затем, после похорон, он погрузился в полное отчаяние, из которого никто не мог его вытащить. В течение нескольких месяцев он находился в безнадежном состоянии, пока не наступил охотничий сезон и его не заставили выехать поохотиться на лисят, хотя бы ради своих лошадей. Так был спасен его разум.
Гизела так и не узнала, как и где он познакомился с леди Харриет. Когда Гизела была еще совсем ребенком, она стала подмечать, что леди Харриет стала все чаще и чаще к ним наведываться; она приходила без приглашения, по ее собственному выражению, «заглядывала на огонек», надеясь застать сквайра дома. Следовали затянувшиеся приемы в курительной комнате, где они болтали и смеялись без умолку, вечера, когда она приводила с собой нескольких друзей к обеду. Довольно часто леди Харриет принимала сквайра в своем доме.
И вот однажды наступил вечер, когда Гизела, сидя за фортепиано в гостиной, оторвала взгляд от клавиш и увидела их стоящими в дверях. Отец был пьян. Она сразу поняла это по глупому выражению его лица, по тому, как он качнулся, входя в комнату. Ничего необычного в этом не было, она спокойно отнеслась к такому состоянию отца. Но вот в леди Харриет произошла какая-то перемена. Гизела сразу почувствовала это, как только встала из-за фортепиано, застенчиво и немного неловко.
— Я… разучивала гаммы, — пояснила Гизела, как будто нужно было что-то объяснять.
— У нас с отцом есть для тебя новость, — сказала леди Харриет.
Гизела сразу догадалась, какая именно, — по голосу и по недоброму огоньку, мелькнувшему в глазах леди Харриет.
— Сегодня утром мы поженились.
Несколько слов ранили почти смертельно. Гизела не смогла произнести ни звука, а только стояла и молча смотрела на них.
— Ты не хочешь нас поздравить?
В голосе леди Харриет прозвучало удовлетворение и ядовитость одновременно, слова стегнули Гизелу, как кнут.
— Нет, нет! Это не правда! Этого не может быть! Девочка услышала свой голос — пронзительный и испуганный. Все это напоминало ночной кошмар — кошмар, от которого она должна проснуться в любую секунду. Но когда она кричала, когда беспомощно переводила взгляд с одного на другого, она знала, что это правда. Папа женился на леди Харриет. Кто-то другой занял место ее матери!
Глава 2
Гончие мчались во весь опор, и Гизела, чувствуя на щеках бодрящий утренний ветерок с легким морозцем, летела за ними, как на крыльях. Ее лошадь была отлично вышколена, и они неслись галопом по пересеченной местности, легко перепрыгивая через все препятствия. Затем, оставив лесной массив слева, они выехали в открытое поле. Впереди мелькала стая гончих, а алые куртки охотников ярким пятном выделялись на фоне голубого неба.
Захваченная преследованием, Гизела обо всем забыла, как всегда с ней бывало во время охоты. Сердце наездницы обуял дикий восторг, который рос с каждым препятствием, взятым ее лошадью. Вскоре очень многие охотники остались позади, но самые ловкие и отважные продолжали погоню. Только тогда Гизела увидела фигурку женщины, мчавшейся немного впереди. Сначала она заметила темную амазонку на сером коне, который перелетал, словно сам Пегас, через препятствия, становившиеся все выше и опаснее, так что все меньшее число охотников рисковало брать их.
Мимолетный интерес Гизелы превратился в любопытство. Не часто кому-то удавалось превзойти ее в верховой езде. Она знала здесь каждый дюйм и немедленно оказывалась впереди тех наездниц, которые также обладали большим опытом и были столь же храбры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23