Ей одновременно хотелось и остаться, и уйти… Она чувствовала и смущение, и растерянность, и в то же время в ней зрело еще одно чувство, непонятное ей самой.
Гизеле показалось, что они оба не проронили ни слова с того момента, как лорд Куэнби признался, что любит ее. Хотя, конечно, они наверняка говорили о чем-то, произносили обычные фразы, когда слуги предлагали им десерт и кофе, но Гизела не могла ничего припомнить, как ни старалась. Она только помнила, как он произнес низким голосом: «Я люблю вас!», как испуганно забилось ее сердце, словно дикий зверек, пойманный в клетку.
Дверь за лакеями закрылась. Они остались вдвоем, и она испугалась, что лорд Куэнби услышит, как громко бьется ее сердце. Он стоял, облокотившись о каминную полку, и смотрел на нее. Гизела опустила голову, чтобы спрятать свое лицо, и от огня ярко сверкали бриллиантовые звезды в красной меди ее волос. Спустя мгновение он произнес:
— Мне кажется, я полюбил вас пять лет тому назад.
— Но вы, милорд, не видели меня, — пробормотала Гизела.
— Нет. Но я видел ваш портрет. Один мой друг привел меня как-то в студию Винтерхалтера. Тот как раз закончил ваш портрет. Вы обернулись и смотрите из-за плеча, и в ваших волосах сияют звезды, которые вы сейчас надели. С этой минуты, я убежден, они навсегда зажглись в моем сердце.
— Но ведь… вы ненавидели меня, — напомнила Гизела.
— Мне так казалось, — поправил он. — Потому что я не мог позабыть ваше лицо, глаза, губы. Они преследовали меня неотступно, куда бы я ни шел, что бы ни делал. Я все время снова и снова перечитывал письма Имре, потому что они рассказывали о вас. Я полагал, что делаю это потому, что хочу отомстить за него; теперь я, понял, что просто жаждал любого известия о вас.
— Вам не следует мне этого говорить, — довольно неуверенно произнесла Гизела.
Она ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось слушать. Она никогда не предполагала, что в голосе мужчины может звучать столько силы и глубоких чувств. Она никогда не предполагала, что ее может охватить дрожь при звуке чьего-то голоса. Так вот, значит, что имеют в виду люди, когда говорят о том, как завоевывают любовь. Она часто размышляла над этим, но так и не понимала. Теперь же, вопреки всем здравым решениям, созревшим в ней, она хотела остаться, чтобы слушать еще.
— Не знаю, понимаете ли вы сами, как вы красивы, — продолжал лорд Куэнби. — Вчера вечером, когда вы вошли в освещенный холл, ваши глаза были широко раскрыты. В них я увидел, как мне показалось, страх и ожидание какой-то неприятности. Помня ваш портрет, я ждал, что увижу красивую женщину, но я никак не думал, что вы окажетесь такой юной, такой ранимой. Не величественная императрица, а просто маленькая женщина, которую мне захотелось защитить, оградить от всех невзгод.
Он замолчал ненадолго и вдруг быстро прошел по комнате и сел на диван рядом с Гизелой.
— Неужели вы так воздействуете на каждого мужчину, который встречается на вашем пути? — спросил он неожиданно погрубевшим голосом.
Гизела не ответила, а он протянул руки и взял ее за плечи.
— Посмотрите на меня, — властно произнес он. Она подчинилась ему — ей ничего другого не оставалось, — вскинула темные ресницы и взглянула ему прямо в глаза, которые были в нескольких сантиметрах от ее собственных. В них она увидела свет, какого раньше никогда не замечала; казалось, он высвечивает самые затаенные уголки ее души. В первую минуту она была настолько ошеломлена, что не могла пошевелиться, не могла ни о чем думать, скованная каким-то непреодолимым магнетизмом. Но все же она ощущала каждой своей клеточкой, что дрожит и трепещет от его прикосновения.
Внезапно он выпустил ее из рук.
— Что вы со мной делаете? — хрипло произнес он. Он встал и прошелся по комнате. Немного постоял, рассматривая белые в алую крапинку орхидеи, что в изобилии стояли на всех сервировочных столиках.
— Наверное, я схожу с ума, — сказал он наконец — С моей стороны безумие так говорить, безумие надеяться, что вы выслушаете меня. И все же я теперь знаю, что не могу жить без вас.
Гизела не отвечала, и он повернулся и стал смотреть на нее горящими глазами, пожирая ее взглядом с ног до головы. Внезапно он снова оказался рядом с ней, поднял ее с дивана и с силой привлек к себе.
— Чего мы ждем? — спросил он. — Я люблю вас. Позвольте мне увезти вас туда, где вас никто не знает. Восточная Индия, Карибские острова. Южная Америка — какая разница, куда мы поедем, раз мы будем вместе, раз я смогу любить вас и вызвать в вас ответную любовь?
— Пожалуйста, прошу вас… — запиналась Гизела, вырываясь из его рук, напуганная ожесточенным неистовством, прозвучавшим в его словах.
Он отпустил ее так неожиданно, что она чуть не упала и вынуждена была опереться рукой о подлокотник.
— Неужели вы и впрямь так холодны? — со злостью выкрикнул лорд Куэнби. — Неужели мои слова не взволновали вам кровь? Неужели огонь, бушующий во мне, не пробудил в вас такого же пламени?
Гизела с усилием ответила ему дрожащими губами:
— Мне кажется… лорд Куэнби… — сказала она с трогательным старанием не уронить своего достоинства, — любая женщина… сочла бы трудным… понять вас или поверить вам. То вы говорите о ненависти и презрении ко мне, а в следующую минуту вы говорите… о любви.
— Разве я недостаточно ясно все объяснил? — спросил он, Гизела покачала головой.
— Нет, — сказала она и села на диван. Он помолчал, а потом совершенно для нее неожиданно опустился перед ней на одно колено.
— Ну где мне найти слова, чтобы вы поняли меня? — спросил он уже совершенно по-другому. — Я боюсь, что не успею, время так быстро бежит. В любой момент вы можете покинуть меня. Как мне сказать вам, что я люблю вас так, как никогда не думал, что смогу кого-нибудь полюбить?
Гизелу пронзило острое ощущение того, что он перед ней на коленях, что его лицо совсем близко от ее лица.
Но она сумела спокойно произнести:
— Мне кажется, не стоит верить тому чувству, что приходит к человеку в мгновение ока. Настоящей любовь становится только со временем. Та любовь, о которой вы говорите, лорд Куэнби, наверное, так же ошибочна, как и тот гнев, который, по вашему мнению, вы питали ко мне.
— Вы знаете, что вы восхитительны, когда хотите быть серьезной? — спросил он непоследовательно. — Когда стараетесь прозвучать укоризненно? Совсем как ребенок, который играет в судью. Моя дорогая, моя королева, почему вы теряете время на всякий вздор? Я люблю вас и верю, что в глубине души вы тоже немного любите меня.
Гизела от удивления широко раскрыла глаза. Потом, осознав свою вину, она вспомнила, кем должна быть.
— Я никогда не давала вам повода предполагать подобное, лорд Куэнби.
— Слова тут не нужны, — возразил он. — Мне поведал обо всем свет в ваших глазах, поворот головы, ваш взгляд, губы, которые чуть-чуть полураскрыты, когда вы приходите в восторг или когда вам что-то очень понравилось. Я знаю вас. Вы можете не верить, но это так. Вы так долго жили в моем воображении, что я узнал вас даже лучше, чем себя.
— Тогда вам должно быть известно, что я не могу серьезно отнестись к вашим словам, — сказала Гизела. — Вы забыли, кто я? Какое положение я занимаю в Австрии?
— Забыл ли я?! — воскликнул лорд Куэнби. — Да. Я отбросил все эти мысли. Я помню только, что вы женщина, та женщина, которую я люблю, которая нужна мне. Я помню только то, что мы здесь с вами одни, вы и я, и что нам дано так мало времени.
Он поднялся с места и снова привлек к себе Гизелу. Она хотела ускользнуть от него, но не успела; и теперь, очень нежно и бережно, но в то же время с решительностью, которой нельзя было перечить, он обнял ее и крепко прижал к себе.
На мгновение ее охватила паника, одно мгновение она трепетала в его руках, словно пойманная птица, но когда его губы коснулись ее, она поняла, что вырваться не удастся. От его поцелуя она стала совершенно беспомощной, полностью порабощенной. Пропало даже стремление спастись от него; она забыла, что ей следует отвергнуть его притязания, избежать его объятий; она забыла, кто она такая и кого должна здесь представлять. Его поцелуй заставил ее окунуться в глубокие, хрустальные воды моря. Она почувствовала, как они сомкнулись у нее над головой, и потеряла всякую способность размышлять; она ощутила только чудесный восторг, до сих пор ей неведомый, мерцающее, трепещущее пламя внутри, как будто он зажег в ней огонь.
Как долго длился поцелуй — она не знала. Мир вокруг нее был позабыт, все исчезло, она была в его руках, полностью, без остатка в его власти, а остальное — не имело значения. А когда, наконец, он отстранился от ее лица, она смогла только пробормотать что-то невнятное и спрятать лицо у него на плече.
— Дорогая моя! Любимая! Сердце мое и жизнь моя! — бормотал он. — Я мечтал об этом, хотел этого всю свою жизнь, сам того не подозревая.
Он наклонился к ней и осыпал поцелуями ее плечо, нежную шею, щеку, которую она все еще отворачивала, а потом его губы коснулись ее волос.
— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я люблю тебя. Господи, если бы ты только знала, как я люблю тебя!
Гизела попыталась очнуться от наваждения и подумать, как ей теперь поступить, попытаться внушить себе, что поступает не правильно, что ей следовало бы рассердиться или обидеться. Но она оставалась в его объятиях, чувствуя звон в ушах, охваченная дрожью и порывом радости, который нельзя было выразить никакими словами. , Его пальцы коснулись ее волос, и она поняла, что он вынимает из прически тщательно приколотые звезды. А потом он стал вынимать шпильки, рассыпав их по полу, распуская блестящие локоны, которые Фанни укладывала с таким старанием. Когда мягкие, шелковые пряди волос начали рассыпаться по плечам, Гизела попыталась протестовать. . — — Нет… нет… — пролепетала она. — Вы не должны.
Пожалуйста… прошу вас… отпустите меня.
Но он только торжествующе рассмеялся, и когда последняя шпилька была вынута, ее волосы водопадом хлынули вниз, окутав ее медным облаком изумительной красоты. Тяжелые пряди закрыли весь лиф с низким декольте и опустились гораздо ниже талии, вспыхивая и струясь, как живые, в свете свечей и огня в камине. Тогда он отступил назад, все еще удерживая Гизелу в своих руках, и любовался ею в ореоле великолепных волос. Он заметил смущение в ее глазах, она никак не хотела встретиться с ним взглядом, и ее длинные ресницы трепетали над зардевшимися щеками.
— Ты восхитительна! — воскликнул он, и в его голосе прозвучали благоговейные нотки. — Никогда не думал, что женщина может быть так прекрасна!
Он взял в горсть прядь ее волос и поцеловал с благоговением. А потом, прежде чем она смогла пошевелиться, его губы снова нашли ее. На этот раз поцелуи были жадные и властные, более страстные, чем в первый раз, от нежности не осталось и следа. В нем как будто бушевало пламя. И опять она оказалась беспомощной под его напором, снова почувствовала, что дрожит и трепещет, словно какой-то инструмент, который должен вибрировать от руки хозяина.
Вдруг он поднял ее на руки и опустил на диван. Ее голова оказалась на серебряных подушках, а длинные волосы соскользнули с них до пола. Он сел рядом с ней, склонившись, и его губы нежно коснулись сначала ее рта, потом глаз, а потом пульса, бешено стучавшего на белоснежной шее.
— Ты похожа на водяную нимфу, — пробормотал он, и Гизела, вздрогнув, вспомнила, что подумала то же самое накануне этого вечера.
Как странно, что они думают одинаково, что их умы созвучны даже когда кажется, что их губы и тела растворились друг в друге!
— Водяная нимфа! — повторил он. — Хотя теперь, дорогая, от тебя не веет прежним холодом.
Он стал искать ее губы, и они с готовностью раскрылись от его поцелуя навстречу восторженному трепету, наступившему вслед. Он крепче обнял Гизелу, прикасаясь к ее груди, целуя ее все более страстно и необузданно.
— Ты моя, моя! Сегодня и навсегда! — воскликнул он.
Только теперь Гизела очнулась и поняла, какая опасность ее ожидает, опасность не от лорда Куэнби, а от нее самой. Радость, поднявшаяся в душе, восторженный трепет во всем теле, ошеломивший ее, — все это было западней, из которой она должна выбраться любой ценой.
Его поцелуи одурманили ее своей пылкостью, слова любви, произнесенные невнятным шепотом, убаюкали ее разум, так что ей трудно было понять, что осталось за пределами этой комнаты. Она забыла, что наступит следующий день, а за ним придет другой. Потом ей как будто плеснули в лицо холодной водой, она вспомнила, что вовсе не ей предназначались сердечные признания, не ей он говорил о любви, а императрице Австрии.
Ответный поцелуй принадлежал другой женщине. Она была не более чем актрисой, двойником, и не имела никакого права на чувства, меньше всего — на любовь. Она поняла все это, увидела, какой опасности подвергается. Страсть лорда Куэнби была почти уже неуправляемой. С каждой секундой его поцелуи становились все более жаркими и неистовыми. Гизеле понадобилась большая решительность, чтобы отстраниться от него.
— Отпустите меня, — услышала она свое бормотание.
Казалось, он ее не слышит.
— Я люблю тебя! Господи, как я люблю тебя!
Ты — моя жизнь, мое дыхание, моя кровь!
Он спустил ее платье с одного плеча. Она услышала, как мягкая ткань рвется под его рукой, почувствовала прикосновение его пальцев, и тогда почти с нечеловеческим усилием она высвободилась из крепких объятий.
— Нет! Нет! — закричала она. — Прошу вас, оставьте меня.
Он отпустил ее от неожиданности, иначе ей не удалось бы вырваться. Гизела вскочила с дивана и убежала в другой конец комнаты. Ее волосы растрепались, платье спадало с одного плеча. Она инстинктивно, невинным жестом, прикрыла пальцами грудь и гордо откинула назад голову, как бы в знак своего презрения.
— «Гизела увидела на его лице выражение крайнего изумления, он медленно встал с колен и произнес:
— Почему ты испугалась меня? Что я сделал? Что я сказал, что так расстроил тебя?
И оттого, что он произнес все это мягко и проникновенно и не было в его голосе прежней страсти и яростного напора, ее ответ прозвучал как полная неожиданность для нее самой. Она почувствовала, как слезы навернулись на глаза и неудержимо хлынули по щекам. Гизела метнулась к дверям, все еще придерживая платье, ее волосы развевались на плечах, как огненная накидка.
— Вы все равно не поймете, — всхлипнула она. — Вы все равно не поймете.
Мгновенно взлетев по лестнице, она укрылась в спальне, захлопнув за собой дверь и заперев ее на замок. Хотя она прекрасно знала, что он не станет ее преследовать. Он остался недвижим там, где и был, с выражением полного недоумения в темных глазах.
С минуту она могла только стоять, прислонившись к двери, стараясь отдышаться и побороть бурные рыдания. Потом она прошла к камину и опустилась перед ним на ковер, склонив голову на колени. Она долго проплакала, когда поняла, что не имеет права побыть одной даже в горестные минуты. Мария и Фанни до сих пор не легли и ждут, чтобы приготовить ее ко сну. Неслыханное дело, если императрица Австрии сама разденется. Она должна позвонить им. Должна выдержать весь фарс, прикинувшись, что провела чудесный вечер.
Гизела с усилием поднялась, выскользнула из платья, положила его на стул и надела голубой бархатный халат, отделанный горностаем. Затем она щелкнула замком, дернула шнур колокольчика и, усевшись за туалетный столик, принялась расчесывать волосы щеткой.
Горничные поспешили прийти на звонок.
— Но вы уже разделись, фройляйн! — удивленно воскликнула Мария.
— Кажется, колокольчик неисправен, — сказала Гизела. — Я звонила много раз, но вы все не шли, и я начала раздеваться. Подумала, а вдруг вы так и не услышали меня.
— Вечная история в этих старых замках, — проворчала Фанни. — Не могут наладить как следует колокольчик. В Вене то же самое.» Я звонила «, — говорит ее величество, а мы не слышали ее, колокольчик внизу даже не шелохнулся.
— Я легко и сама могу приготовиться ко сну, — сказала Гизела. — Я всегда так делаю.
— А ее величество — никогда, — отрезала Фанни. Она взяла из рук Гизелы щетку и начала расчесывать ей волосы плавными, осторожными движениями, которые, как показалось девушке, умерили немного волнение в ее груди.
Тут раздался возглас Марии.
— Бриллиантовые звезды, фройляйн! Их здесь нет! Гизела слегка вздрогнула.
— Да, действительно. Они… внизу, — запинаясь проговорила она, лихорадочно придумывая, что бы сказать. — Его милость хотел… — рассмотреть их повнимательней, сравнить их с теми украшениями, которые принадлежат… его семье. Я… оставила их у него. С ними все будет в порядке.
— Когда мы путешествуем, я всегда сплю с драгоценностями ее величества под подушкой, — ворчала Мария. — Если с ними что-нибудь случится, императрица никогда не простит меня.
— Они в надежном месте, — машинально отозвалась Гизела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Гизеле показалось, что они оба не проронили ни слова с того момента, как лорд Куэнби признался, что любит ее. Хотя, конечно, они наверняка говорили о чем-то, произносили обычные фразы, когда слуги предлагали им десерт и кофе, но Гизела не могла ничего припомнить, как ни старалась. Она только помнила, как он произнес низким голосом: «Я люблю вас!», как испуганно забилось ее сердце, словно дикий зверек, пойманный в клетку.
Дверь за лакеями закрылась. Они остались вдвоем, и она испугалась, что лорд Куэнби услышит, как громко бьется ее сердце. Он стоял, облокотившись о каминную полку, и смотрел на нее. Гизела опустила голову, чтобы спрятать свое лицо, и от огня ярко сверкали бриллиантовые звезды в красной меди ее волос. Спустя мгновение он произнес:
— Мне кажется, я полюбил вас пять лет тому назад.
— Но вы, милорд, не видели меня, — пробормотала Гизела.
— Нет. Но я видел ваш портрет. Один мой друг привел меня как-то в студию Винтерхалтера. Тот как раз закончил ваш портрет. Вы обернулись и смотрите из-за плеча, и в ваших волосах сияют звезды, которые вы сейчас надели. С этой минуты, я убежден, они навсегда зажглись в моем сердце.
— Но ведь… вы ненавидели меня, — напомнила Гизела.
— Мне так казалось, — поправил он. — Потому что я не мог позабыть ваше лицо, глаза, губы. Они преследовали меня неотступно, куда бы я ни шел, что бы ни делал. Я все время снова и снова перечитывал письма Имре, потому что они рассказывали о вас. Я полагал, что делаю это потому, что хочу отомстить за него; теперь я, понял, что просто жаждал любого известия о вас.
— Вам не следует мне этого говорить, — довольно неуверенно произнесла Гизела.
Она ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось слушать. Она никогда не предполагала, что в голосе мужчины может звучать столько силы и глубоких чувств. Она никогда не предполагала, что ее может охватить дрожь при звуке чьего-то голоса. Так вот, значит, что имеют в виду люди, когда говорят о том, как завоевывают любовь. Она часто размышляла над этим, но так и не понимала. Теперь же, вопреки всем здравым решениям, созревшим в ней, она хотела остаться, чтобы слушать еще.
— Не знаю, понимаете ли вы сами, как вы красивы, — продолжал лорд Куэнби. — Вчера вечером, когда вы вошли в освещенный холл, ваши глаза были широко раскрыты. В них я увидел, как мне показалось, страх и ожидание какой-то неприятности. Помня ваш портрет, я ждал, что увижу красивую женщину, но я никак не думал, что вы окажетесь такой юной, такой ранимой. Не величественная императрица, а просто маленькая женщина, которую мне захотелось защитить, оградить от всех невзгод.
Он замолчал ненадолго и вдруг быстро прошел по комнате и сел на диван рядом с Гизелой.
— Неужели вы так воздействуете на каждого мужчину, который встречается на вашем пути? — спросил он неожиданно погрубевшим голосом.
Гизела не ответила, а он протянул руки и взял ее за плечи.
— Посмотрите на меня, — властно произнес он. Она подчинилась ему — ей ничего другого не оставалось, — вскинула темные ресницы и взглянула ему прямо в глаза, которые были в нескольких сантиметрах от ее собственных. В них она увидела свет, какого раньше никогда не замечала; казалось, он высвечивает самые затаенные уголки ее души. В первую минуту она была настолько ошеломлена, что не могла пошевелиться, не могла ни о чем думать, скованная каким-то непреодолимым магнетизмом. Но все же она ощущала каждой своей клеточкой, что дрожит и трепещет от его прикосновения.
Внезапно он выпустил ее из рук.
— Что вы со мной делаете? — хрипло произнес он. Он встал и прошелся по комнате. Немного постоял, рассматривая белые в алую крапинку орхидеи, что в изобилии стояли на всех сервировочных столиках.
— Наверное, я схожу с ума, — сказал он наконец — С моей стороны безумие так говорить, безумие надеяться, что вы выслушаете меня. И все же я теперь знаю, что не могу жить без вас.
Гизела не отвечала, и он повернулся и стал смотреть на нее горящими глазами, пожирая ее взглядом с ног до головы. Внезапно он снова оказался рядом с ней, поднял ее с дивана и с силой привлек к себе.
— Чего мы ждем? — спросил он. — Я люблю вас. Позвольте мне увезти вас туда, где вас никто не знает. Восточная Индия, Карибские острова. Южная Америка — какая разница, куда мы поедем, раз мы будем вместе, раз я смогу любить вас и вызвать в вас ответную любовь?
— Пожалуйста, прошу вас… — запиналась Гизела, вырываясь из его рук, напуганная ожесточенным неистовством, прозвучавшим в его словах.
Он отпустил ее так неожиданно, что она чуть не упала и вынуждена была опереться рукой о подлокотник.
— Неужели вы и впрямь так холодны? — со злостью выкрикнул лорд Куэнби. — Неужели мои слова не взволновали вам кровь? Неужели огонь, бушующий во мне, не пробудил в вас такого же пламени?
Гизела с усилием ответила ему дрожащими губами:
— Мне кажется… лорд Куэнби… — сказала она с трогательным старанием не уронить своего достоинства, — любая женщина… сочла бы трудным… понять вас или поверить вам. То вы говорите о ненависти и презрении ко мне, а в следующую минуту вы говорите… о любви.
— Разве я недостаточно ясно все объяснил? — спросил он, Гизела покачала головой.
— Нет, — сказала она и села на диван. Он помолчал, а потом совершенно для нее неожиданно опустился перед ней на одно колено.
— Ну где мне найти слова, чтобы вы поняли меня? — спросил он уже совершенно по-другому. — Я боюсь, что не успею, время так быстро бежит. В любой момент вы можете покинуть меня. Как мне сказать вам, что я люблю вас так, как никогда не думал, что смогу кого-нибудь полюбить?
Гизелу пронзило острое ощущение того, что он перед ней на коленях, что его лицо совсем близко от ее лица.
Но она сумела спокойно произнести:
— Мне кажется, не стоит верить тому чувству, что приходит к человеку в мгновение ока. Настоящей любовь становится только со временем. Та любовь, о которой вы говорите, лорд Куэнби, наверное, так же ошибочна, как и тот гнев, который, по вашему мнению, вы питали ко мне.
— Вы знаете, что вы восхитительны, когда хотите быть серьезной? — спросил он непоследовательно. — Когда стараетесь прозвучать укоризненно? Совсем как ребенок, который играет в судью. Моя дорогая, моя королева, почему вы теряете время на всякий вздор? Я люблю вас и верю, что в глубине души вы тоже немного любите меня.
Гизела от удивления широко раскрыла глаза. Потом, осознав свою вину, она вспомнила, кем должна быть.
— Я никогда не давала вам повода предполагать подобное, лорд Куэнби.
— Слова тут не нужны, — возразил он. — Мне поведал обо всем свет в ваших глазах, поворот головы, ваш взгляд, губы, которые чуть-чуть полураскрыты, когда вы приходите в восторг или когда вам что-то очень понравилось. Я знаю вас. Вы можете не верить, но это так. Вы так долго жили в моем воображении, что я узнал вас даже лучше, чем себя.
— Тогда вам должно быть известно, что я не могу серьезно отнестись к вашим словам, — сказала Гизела. — Вы забыли, кто я? Какое положение я занимаю в Австрии?
— Забыл ли я?! — воскликнул лорд Куэнби. — Да. Я отбросил все эти мысли. Я помню только, что вы женщина, та женщина, которую я люблю, которая нужна мне. Я помню только то, что мы здесь с вами одни, вы и я, и что нам дано так мало времени.
Он поднялся с места и снова привлек к себе Гизелу. Она хотела ускользнуть от него, но не успела; и теперь, очень нежно и бережно, но в то же время с решительностью, которой нельзя было перечить, он обнял ее и крепко прижал к себе.
На мгновение ее охватила паника, одно мгновение она трепетала в его руках, словно пойманная птица, но когда его губы коснулись ее, она поняла, что вырваться не удастся. От его поцелуя она стала совершенно беспомощной, полностью порабощенной. Пропало даже стремление спастись от него; она забыла, что ей следует отвергнуть его притязания, избежать его объятий; она забыла, кто она такая и кого должна здесь представлять. Его поцелуй заставил ее окунуться в глубокие, хрустальные воды моря. Она почувствовала, как они сомкнулись у нее над головой, и потеряла всякую способность размышлять; она ощутила только чудесный восторг, до сих пор ей неведомый, мерцающее, трепещущее пламя внутри, как будто он зажег в ней огонь.
Как долго длился поцелуй — она не знала. Мир вокруг нее был позабыт, все исчезло, она была в его руках, полностью, без остатка в его власти, а остальное — не имело значения. А когда, наконец, он отстранился от ее лица, она смогла только пробормотать что-то невнятное и спрятать лицо у него на плече.
— Дорогая моя! Любимая! Сердце мое и жизнь моя! — бормотал он. — Я мечтал об этом, хотел этого всю свою жизнь, сам того не подозревая.
Он наклонился к ней и осыпал поцелуями ее плечо, нежную шею, щеку, которую она все еще отворачивала, а потом его губы коснулись ее волос.
— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я люблю тебя. Господи, если бы ты только знала, как я люблю тебя!
Гизела попыталась очнуться от наваждения и подумать, как ей теперь поступить, попытаться внушить себе, что поступает не правильно, что ей следовало бы рассердиться или обидеться. Но она оставалась в его объятиях, чувствуя звон в ушах, охваченная дрожью и порывом радости, который нельзя было выразить никакими словами. , Его пальцы коснулись ее волос, и она поняла, что он вынимает из прически тщательно приколотые звезды. А потом он стал вынимать шпильки, рассыпав их по полу, распуская блестящие локоны, которые Фанни укладывала с таким старанием. Когда мягкие, шелковые пряди волос начали рассыпаться по плечам, Гизела попыталась протестовать. . — — Нет… нет… — пролепетала она. — Вы не должны.
Пожалуйста… прошу вас… отпустите меня.
Но он только торжествующе рассмеялся, и когда последняя шпилька была вынута, ее волосы водопадом хлынули вниз, окутав ее медным облаком изумительной красоты. Тяжелые пряди закрыли весь лиф с низким декольте и опустились гораздо ниже талии, вспыхивая и струясь, как живые, в свете свечей и огня в камине. Тогда он отступил назад, все еще удерживая Гизелу в своих руках, и любовался ею в ореоле великолепных волос. Он заметил смущение в ее глазах, она никак не хотела встретиться с ним взглядом, и ее длинные ресницы трепетали над зардевшимися щеками.
— Ты восхитительна! — воскликнул он, и в его голосе прозвучали благоговейные нотки. — Никогда не думал, что женщина может быть так прекрасна!
Он взял в горсть прядь ее волос и поцеловал с благоговением. А потом, прежде чем она смогла пошевелиться, его губы снова нашли ее. На этот раз поцелуи были жадные и властные, более страстные, чем в первый раз, от нежности не осталось и следа. В нем как будто бушевало пламя. И опять она оказалась беспомощной под его напором, снова почувствовала, что дрожит и трепещет, словно какой-то инструмент, который должен вибрировать от руки хозяина.
Вдруг он поднял ее на руки и опустил на диван. Ее голова оказалась на серебряных подушках, а длинные волосы соскользнули с них до пола. Он сел рядом с ней, склонившись, и его губы нежно коснулись сначала ее рта, потом глаз, а потом пульса, бешено стучавшего на белоснежной шее.
— Ты похожа на водяную нимфу, — пробормотал он, и Гизела, вздрогнув, вспомнила, что подумала то же самое накануне этого вечера.
Как странно, что они думают одинаково, что их умы созвучны даже когда кажется, что их губы и тела растворились друг в друге!
— Водяная нимфа! — повторил он. — Хотя теперь, дорогая, от тебя не веет прежним холодом.
Он стал искать ее губы, и они с готовностью раскрылись от его поцелуя навстречу восторженному трепету, наступившему вслед. Он крепче обнял Гизелу, прикасаясь к ее груди, целуя ее все более страстно и необузданно.
— Ты моя, моя! Сегодня и навсегда! — воскликнул он.
Только теперь Гизела очнулась и поняла, какая опасность ее ожидает, опасность не от лорда Куэнби, а от нее самой. Радость, поднявшаяся в душе, восторженный трепет во всем теле, ошеломивший ее, — все это было западней, из которой она должна выбраться любой ценой.
Его поцелуи одурманили ее своей пылкостью, слова любви, произнесенные невнятным шепотом, убаюкали ее разум, так что ей трудно было понять, что осталось за пределами этой комнаты. Она забыла, что наступит следующий день, а за ним придет другой. Потом ей как будто плеснули в лицо холодной водой, она вспомнила, что вовсе не ей предназначались сердечные признания, не ей он говорил о любви, а императрице Австрии.
Ответный поцелуй принадлежал другой женщине. Она была не более чем актрисой, двойником, и не имела никакого права на чувства, меньше всего — на любовь. Она поняла все это, увидела, какой опасности подвергается. Страсть лорда Куэнби была почти уже неуправляемой. С каждой секундой его поцелуи становились все более жаркими и неистовыми. Гизеле понадобилась большая решительность, чтобы отстраниться от него.
— Отпустите меня, — услышала она свое бормотание.
Казалось, он ее не слышит.
— Я люблю тебя! Господи, как я люблю тебя!
Ты — моя жизнь, мое дыхание, моя кровь!
Он спустил ее платье с одного плеча. Она услышала, как мягкая ткань рвется под его рукой, почувствовала прикосновение его пальцев, и тогда почти с нечеловеческим усилием она высвободилась из крепких объятий.
— Нет! Нет! — закричала она. — Прошу вас, оставьте меня.
Он отпустил ее от неожиданности, иначе ей не удалось бы вырваться. Гизела вскочила с дивана и убежала в другой конец комнаты. Ее волосы растрепались, платье спадало с одного плеча. Она инстинктивно, невинным жестом, прикрыла пальцами грудь и гордо откинула назад голову, как бы в знак своего презрения.
— «Гизела увидела на его лице выражение крайнего изумления, он медленно встал с колен и произнес:
— Почему ты испугалась меня? Что я сделал? Что я сказал, что так расстроил тебя?
И оттого, что он произнес все это мягко и проникновенно и не было в его голосе прежней страсти и яростного напора, ее ответ прозвучал как полная неожиданность для нее самой. Она почувствовала, как слезы навернулись на глаза и неудержимо хлынули по щекам. Гизела метнулась к дверям, все еще придерживая платье, ее волосы развевались на плечах, как огненная накидка.
— Вы все равно не поймете, — всхлипнула она. — Вы все равно не поймете.
Мгновенно взлетев по лестнице, она укрылась в спальне, захлопнув за собой дверь и заперев ее на замок. Хотя она прекрасно знала, что он не станет ее преследовать. Он остался недвижим там, где и был, с выражением полного недоумения в темных глазах.
С минуту она могла только стоять, прислонившись к двери, стараясь отдышаться и побороть бурные рыдания. Потом она прошла к камину и опустилась перед ним на ковер, склонив голову на колени. Она долго проплакала, когда поняла, что не имеет права побыть одной даже в горестные минуты. Мария и Фанни до сих пор не легли и ждут, чтобы приготовить ее ко сну. Неслыханное дело, если императрица Австрии сама разденется. Она должна позвонить им. Должна выдержать весь фарс, прикинувшись, что провела чудесный вечер.
Гизела с усилием поднялась, выскользнула из платья, положила его на стул и надела голубой бархатный халат, отделанный горностаем. Затем она щелкнула замком, дернула шнур колокольчика и, усевшись за туалетный столик, принялась расчесывать волосы щеткой.
Горничные поспешили прийти на звонок.
— Но вы уже разделись, фройляйн! — удивленно воскликнула Мария.
— Кажется, колокольчик неисправен, — сказала Гизела. — Я звонила много раз, но вы все не шли, и я начала раздеваться. Подумала, а вдруг вы так и не услышали меня.
— Вечная история в этих старых замках, — проворчала Фанни. — Не могут наладить как следует колокольчик. В Вене то же самое.» Я звонила «, — говорит ее величество, а мы не слышали ее, колокольчик внизу даже не шелохнулся.
— Я легко и сама могу приготовиться ко сну, — сказала Гизела. — Я всегда так делаю.
— А ее величество — никогда, — отрезала Фанни. Она взяла из рук Гизелы щетку и начала расчесывать ей волосы плавными, осторожными движениями, которые, как показалось девушке, умерили немного волнение в ее груди.
Тут раздался возглас Марии.
— Бриллиантовые звезды, фройляйн! Их здесь нет! Гизела слегка вздрогнула.
— Да, действительно. Они… внизу, — запинаясь проговорила она, лихорадочно придумывая, что бы сказать. — Его милость хотел… — рассмотреть их повнимательней, сравнить их с теми украшениями, которые принадлежат… его семье. Я… оставила их у него. С ними все будет в порядке.
— Когда мы путешествуем, я всегда сплю с драгоценностями ее величества под подушкой, — ворчала Мария. — Если с ними что-нибудь случится, императрица никогда не простит меня.
— Они в надежном месте, — машинально отозвалась Гизела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23