она двигалась как во сне, механически переставляя ноги, пока не дошла до отцовской спальни. Немного постояла, держась за дверную ручку. Заходить в комнату не хотелось. А что, если его изуродовало? А что, если за закрытой дверью ее ждало нечто ужасное? Но она тут же отбросила эти мысли, как ребячество, и, сделав глубокий вздох, открыла дверь и вошла в комнату. Шторы были опущены, горели свечи в серебряных подсвечниках. По обе стороны кровати зажгли по одной свече.
Странно, но ее волнение улеглось и совсем исчезло, потому что в комнате царил покой, нежданный, непривычный покой, в котором она узнала безмятежное спокойствие смерти. Гизела подошла поближе к кровати. На секунду ей показалось, что Элси, должно быть, ошиблась, и отец всего-навсего спит. Но потом она увидела, что его руки сложены на груди.
Гизела все стояла и смотрела на него. Его губы чуть тронула улыбка, и он выглядел помолодевшим и гораздо более живым, чем при жизни. Тут вдруг она поняла, как все произошло. Он умер так, как мечтает умереть любой охотник, — когда брал препятствие, чувствуя, как взмывает в воздух его конь, готовясь опуститься на землю, а потом — ничего, кроме пустоты. Не было ни боли, ни страданий, ни сожалений, ни тревог, только неожиданное падение и затишье — смерть.
Все произошло так, как он сам бы пожелал, подумала Гизела и всем сердцем захотела оказаться на его месте.
Ради чего ей жить? Что теперь ей осталось? Только пустота одиночества и сознание того, что сердце больше не принадлежит ей самой и что она никогда вновь не увидит человека, которому отдала его.
— О, папа! — прошептала она. — Лучше бы это была я.
Но потом она поняла, что не должна завидовать его вновь обретенному покою. Он Выглядел счастливым, почти совсем как в те дни, когда дом наполнял смех и они жили дружной семьей. Гизела присела возле кровати. Те уроки, которые давала ей мать, когда Гизела только научилась говорить, вернулись к ней, наполнившись новым содержанием, новым смыслом. «Когда люди умирают, они соединяются на небесах с теми, кого любят». Она слышала, как мама произносит эти слова своим мягким голосом, с милым акцентом, превращавшим каждое слово в музыкальную ноту.
Сейчас они вместе. Гизела была уверена в этом настолько, что глаза ее наполнились слезами, и не потому, что отец умер, а потому, что они оба покинули ее здесь. Если бы только она могла быть с ними, если бы только ее не оставили одну сражаться в холодном, жестоком, безжалостном мире, в котором у нее не было даже друга, способного прийти на помощь.
Гизела склонила голову и попыталась молиться за душу отца. Но ей самой казалось, что молитвы не нужны. Если он вновь обрел свою первую жену, то большего рая ему и не нужно. А если нет — то никакие молитвы не помогут спасти его из чистилища, в котором он должен принять муки.
Слезы медленно потекли по ее щекам — скупые, горькие слезы, не дающие облегчения, а только усиливающие страдания. Сейчас она очень пожалела, что после смерти матери так мало для него значила. А еще она пожалела о том, что узнала правду — он не ее отец. Он был к ней по-своему добр. Любил ее, когда она была маленькой, а мама еще была жива. И только позже между ними встала леди Харриет, точно так же, как она вставала на пути всего хорошего и приятного в жизни отца, кроме его любимых лошадей. На конюшне, по крайней мере, ему не бросали в лицо обидные упреки и не доводили до исступления вечными ссорами и перебранками, ставшими неотъемлемой частью его семейной жизни с леди Харриет.
«Теперь он спасен», — подумала Гизела, и сердце ее упало, потому что для нее спасения не было.
Она еще немного постояла на коленях у отцовской кровати и ушла к себе в комнату. Там было холодно и неприветливо, а после роскошных, изысканных апартаментов в Истон Нестоне и замке Хок она взглянула на убогую обстановку новыми глазами. На ее комнату никогда не тратилось ни гроша, хотя леди Харриет переделала внизу все помещения самым затейливым и вычурным образом. А в спальне Гизелы обои свешивались по углам, ковер весь вытерся, шторы выгорели настолько, что с трудом можно было разобрать их цвет и узор. Гизела считала, что такое пренебрежение было намеренным со стороны мачехи. Леди Харриет ненавидела ее. У Гизелы не было в этом сомнения.
С растущим чувством отчаяния девушка подумала, что ей теперь делать. В комнату вбежала Элси с угольным ведерком в руке.
— Извините меня, мисс, что я не разожгла у вас огонь, — сказала она. — Но я не знала, когда вы вернетесь. Хозяйка накинулась бы на меня за бесполезную трату угля, если бы застала за этим занятием.
— Ты совершенно права, что подождала, — успокоила ее Гизела.
— Вы очень бледны, мисс, — продолжала тараторить Элси. — Принести вам что-нибудь поесть? Гизела покачала головой.
— Ничего не хочу, — отказалась она. — Я подожду до обеда.
Она заметила странное выражение на лице Элси и тут же недоверчиво спросила:
— Посторонних не будет?
— Хозяйка принимает двух джентльменов, — сообщила Элси.
— Кто они? — поинтересовалась Гизела.
— Один из них тот, кто вчера привез бедного хозяина домой, а другой — офицерик из казарм; он часто к нам заглядывает.
Гизела плотно сжала губы. Она прекрасно знала поклонника леди Харриет из соседних казарм. Это был развязный майор с большими претензиями, злоупотреблявший гостеприимством ее отца примерно весь последний месяц. Леди Харриет дала очень ясно понять, что она очарована им. Тот факт, что у него где-то осталась жена, совершенно очевидно не сдерживал ее ни в малейшей степени. Что касается второго гостя, то Элси поспешила просветить Гизелу:
— Джентльмена, который привез бедного хозяина домой, — сказала она, — зовут мистер Уотсон. Он задержался, чтобы пропустить стаканчик, пока ждали доктора, и я слышала, как хозяйка пригласила его прийти сегодня и остаться на обед. Тогда мне показалось это немного странным.
Гизела ничего не сказала. Она знала Уотсона, молодого фермера с дурными манерами, который как-то раз на охоте попытался фамильярно завязать с ней знакомство, так что ей пришлось его резко осадить. Он посчитает, что сделал большой шаг вверх по социальной лестнице, раз его пригласили на обед в дом сквайра. Но леди Харриет никогда бы не осмелилась принимать его в доме, если бы был жив сам сквайр.
— Тогда я не спущусь победу, Элси, — решила Гизела. — Принеси мне сюда что-нибудь, если тебе удастся.
— Удастся. Не сомневайтесь, — твердо заявила Элси. В свое время леди Харриет строго-настрого приказала всем в доме не прислуживать Гизеле. Она сама должна была заправлять постель, прибирать в своей комнате; и если кто-нибудь из слуг осмеливался помочь девушке выполнить очередное нелегкое задание мачехи (а перечень таких заданий был бесконечным), то им говорилось, что, раз у них мало собственных дел, придется увеличить круг их обязанностей, ведь они явно не отрабатывают своего жалованья.
Только у Элси хватало храбрости и доброты нарушать это распоряжение. Когда она готовила себе чай, то не забывала отнести украдкой чашку и Гизеле. Когда обстоятельства позволяли Элси оторваться от собственных дел, она всегда помогала Гизеле и обычно спешила в ее комнату с какой-нибудь очередной новостью или сплетней о том, что происходит в округе. Так что, по правде говоря, Элси была единственным человеком, который жалел и по-доброму относился к девушке, никому не нужной в этом доме.
Сейчас, когда Элси разожгла огонь, Гизела уселась на ковер перед камином и протянула закоченевшие руки к пламени.
— У вас новая прическа, мисс, — внимательно рассматривая девушку, сказала Элси. — Очень вам к лицу, если мне позволено будет заметить.
— Тебе нравится? — спросила Гизела.
Она забыла о себе и только теперь поняла, что, когда переодевалась в Истон Нестоне в свое старое платье, не изменила прически, оставив все так, как сделали умелые пальцы Фанни Анжерер.
— Вы очень переменились, — сказала Элси. — Я едва узнала вас, когда увидела внизу. Вы должны всегда так причесываться.
— Наверное, я не смогу сама так уложить волосы, — призналась Гизела.
— О, это совсем нетрудно, — решила Элси, тщательно рассмотрев прическу. — Думаю, сумею вам помочь, пока вы не привыкнете причесываться сами. Я вижу, как закреплены локоны. О, мисс, вы хорошо провели время?
Гизела не сразу ответила. Да и что она могла ответить? Она хорошо провела время? Трудно сказать. Она подумала о тех потрясениях, которые пережила; о страхе и волнениях, опасении подвести императрицу; о любви, проснувшейся в ее сердце и поглотившей ее без остатка; о непроходящей боли при мысли о том, что она потеряла и что уже никогда не сможет вновь пережить.
— Да, я хорошо провела время, — наконец проговорила она.
— Вы мне должны все рассказать, мисс, — сказала Элси. — А теперь мне пора идти. Скоро позвонит хозяйка, чтобы я пришла одевать ее. Я не скажу ей, что вы уже дома, если она не спросит.
— Да, не говори, — попросила Гизела. — Ничего не говори.
Она поняла, что совершенно не готова к встрече с мачехой. Девушка всегда боялась ее, но теперь, со смертью отца, рухнула ее последняя надежда на защиту. В ней всегда жило чувство, что каким бы слабым и безвольным от выпитого он ни был, она всегда могла прибегнуть к его помощи в самом крайнем случае. Гизеле казалось, что он обладает способностью как-то усмирять разбушевавшуюся леди Харриет, которая никогда не была столь жестока и безжалостна, как в его отсутствие. А теперь он умер и уже никогда не сможет защитить ее.
Гизела закрыла лицо руками. Спустя немного времени она услышала чьи-то шаги за дверью и вздрогнула, словно нервный, настороженный зверек, преследуемый охотником. Оказалось, ничего страшного. Просто лакей с садовником принесли ее сундук. Они поставили его посредине комнаты, расстегнули ремни на крышке и ушли, с шумом закрыв за собой дверь.
Гизела посмотрела на сундук и решила, что нужно разобрать вещи, но даже не пошевелилась. Удручала мысль, что придется развешивать в шкафу старые потертые платья, которые она возила с собой в Истон Нестон. Гизела знала, что они там не пригодятся ей, но тем не менее сделала вид, что собирает вещи, упаковав в сундук линялое платье, которое надевала дома по вечерам; старомодное бальное платье своей матери; штопаное-перештопаное белье, при виде которого Мария не смогла скрыть удивленного взгляда, помогая Гизеле надеть батистовое кружевное чудо, принадлежавшее императрице.
Гизела снова задала себе вопрос, почему императрица не оставила ей хоть одно платье из тех, что она носила в замке Хок. Но тут же горько улыбнулась: ее величеству никогда бы не пришла в голову подобная мысль. И хотя сама императрица не наденет больше те наряды, ей никогда не догадаться, что они были бы гораздо более полезным даром, нежели маленькая бриллиантовая звездочка.
И все же, подумала Гизела, каким бы непрактичным ни был этот подарок, он чрезвычайно дорог ее сердцу. Он явился символом того, что произошло с ней с тех пор, как она помогла упавшей на охоте женщине. Он символизировал то, что она поднялась высоко над своим положением ровно настолько, чтобы успеть заметить и восхититься великолепием звездного блеска и тут же, ослепнув от него, навсегда остаться в полной темноте.
Одно было ясно: мачеха не должна увидеть бриллиантовой броши. В противном случае она наверняка не позволит Гизеле оставить ее у себя. Поэтому, вынув футляр из сумочки, девушка спрятала его в самый дальний угол ящика туалетного столика. Пусть она никогда не сможет носить этот подарок, но ее утешала уже одна мысль, что он есть у нее и она никогда с ним не расстанется.
Гизела согрелась у огня, ее стало клонить в сон. Она и не подозревала, что так выбита из сил двумя бессонными ночами и бурными рыданиями. Девушка опустилась в кресло. Через несколько минут она склонила голову на согнутый локоть и уснула. Ей снилось, что кто-то держит ее в своих объятиях. Она чувствовала его сильные руки, его губы были совсем близко. Всем своим существом она потянулась навстречу им. Она жаждала поцелуя и восторга, который, она знала, наступит вслед за ним в ее душе.
А потом с шумом распахнулась дверь, и она, вздрогнув, проснулась. В первую секунду она не могла понять, где находится. Сон развеялся, и она почувствовала, что слегка ошеломлена возвратом к реальности. Затем она увидела, что в дверях стоит мачеха в немыслимо вычурном вечернем платье с черными перьями в волосах и черным веером в руке.
— Итак, ты вернулась!
Ее голос проскрипел на всю комнату и поднял Гизелу на ноги. Она ответила, немного заикаясь:
— Д-да, я вернулась.
— Как раз вовремя. Наверное, ты думаешь, что можешь превратить этот дом в гостиницу, приходить и уходить, когда тебе заблагорассудится. Наверное, ты думаешь, что я должна быть польщена Тем, что ты вообще снизошла вернуться после посещения такого избранного общества.
— Мне кажется… я говорила вам… что, возможно, вернусь завтра, — пробормотала Гизела. — Так случилось… что я приехала раньше.
— Так случилось! Наверное, мне следует быть благодарной за такое снисхождение, — с сарказмом заметила леди Харриет.
Она прошла в комнату, оглянулась и увидела нераспакованный сундук.
— Я слышала, что ты в доме уже несколько часов. Но ты весьма хорошо позаботилась о том, чтобы я не узнала о твоем возвращении. Боялась, что я найду тебе работу, наверное. И слишком разленилась, даже собственные вещи не распаковала. Что ж, по крайней мере, не придется беспокоиться о том, чтобы снова укладывать их.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила Гизела. Леди Харриет оглядела ее с ног до головы с почти фанатической ненавистью на грубом отталкивающем лице.
— Ты уже знаешь, что твой отец мертв, — сказала она, как отрубила. — Сломал себе шею на охоте, что, впрочем, никого не удивило. Он так много пил, что поразительно, почему это не случилось раньше.
Гизела поплотнее сжала губы, чтобы не произнести слова протеста, готовые сорваться у нее с языка. Она едва верила своим ушам, что кто-то, даже ее мачеха, может отзываться о мертвых такими словами. Девушка подумала, что леди Харриет рада освободиться от человека, к которому последние несколько лет питала неприязнь.
— Да, он мертв, — продолжала леди Харриет. — И мне поэтому не нужно больше терпеть твое нытье.
— Я… не понимаю, — пролепетала Гизела, охваченная внезапным холодом, как будто чья-то ледяная рука сжала ей горло и лишила последнего глотка воздуха.
Леди Харриет сощурилась.
— Ты что, еще больше отупела? — спросила она «. — Всегда прикидываешься дурочкой, когда тебе выгодно. Наверное, думаешь, что раз у тебя завелись шикарные друзья и прическа у тебя новая, то ты стала важной птицей? Так вот, я тебе напомню то, что уже не раз говорила: ты — всего-навсего незаконный щенок беспробудного пьяницы и иностранки, которая была не чем иным…
— Довольно! — взорвалась Гизела. — Не вздумайте оскорбить мою маму. Вы можете говорить что угодно обо мне; и все ваши слова не могут больше ранить отца, но вы не посмеете дурно отзываться о моей маме, пока я здесь.
Гизела восстала против леди Харриет с невиданной для себя смелостью, словно молодая львица, яростно ставшая на защиту своего потомства, — руки сжаты в кулаки, голова откинута назад, все тело напряжено от злости. Леди Харриет презрительно, с издевкой расхохоталась своим неприятным смехом, потом вдруг размахнулась и изо всех сил ударила Гизелу по лицу веером из слоновой кости. От неожиданности Гизела отступила, но леди Харриет успела нанести ей второй удар по щеке.
— Так ты полагаешь, что можешь разговаривать со мной, как тебе вздумается? — сказала она. — Это, без сомнения, подтверждает, что я правильно поступаю, стремясь от тебя избавиться. Ты можешь взять с собой свои вещи, которые не займут много места, и убирайся отсюда завтра к полудню. Если ослушаешься меня, тебя вышвырнут вон.
Гнев утих в Гизеле так же быстро, как и поднялся. От веера леди Харриет на ее бледных щеках остались две ярко-красные полосы. Дотронувшись до них пальцами, Гизела спросила:
— Что это значит?
— То, что я сказала, — последовал ответ. — Я не выношу тебя и не потерплю, чтобы ты праздно шаталась по дому. Убирайся прочь. И считай, тебе повезло, что я не выгнала тебя прямо сейчас, на ночь глядя.
— Но… куда же мне идти? — пробормотала Гизела.
— А мне какое дело? — отозвалась леди Харриет. — Отец… разве ничего мне не оставил? Леди Харриет снова расхохоталась.
— Я так и знала, что рано или поздно ты задашь этот вопрос, — сказала она. — И постарайся понять своей глупой головой раз и навсегда: он ничего тебе не оставил. Ничего! Ты слышишь?
— Я… не понимаю, — еле выговорила Гизела. — Он как-то раз пообещал, что если… умрет, то оставит мне, кроме всего прочего, своих лошадей.
— Так, значит, он пообещал тебе, не так ли? — протянула леди Харриет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23