У меня с ним никогда не было проблем.
— Конечно.
Хозяйка фермы скрестила руки на груди:
— А вы-то сами кто? Тоже “старые” приятели-должники? — она задала вопрос, обращаясь к Солу.
— Мы вообще с ним не знакомы.
Женщина улыбнулась, очевидно, она не ожидала услышать искренний ответ.
Сол кивнул в сторону Эрики:
— Но отец моей жены был другом Эфраима Авидана, — для большего эффекта он выдержал паузу. — И ее отец тоже исчез. Лицо хозяйки выражало удивление и скепсис одновременно.
— Однако ваше объяснение может быть всего лишь более изобретательно, чем объяснение “старых” приятелей-должников.
— Почему вы так подозрительны? — спросила Эрика. — Все, что нам надо, — это информация.
— Подозрительна? Когда тебя оставил муж… когда ты одна должна справляться… — она замолчала, глядя на пастбище, где паслись коровы. — Если бы не священник, может, я бы не была такой подозрительной?
У Сола участился пульс.
— Священник?
— Не то чтобы он так представился. Он был красивый, мужественный. Путешествовал пешком, так он сказал. Он появился за две недели до израильтян. У него были голубые глаза и соломенного цвета волосы. Чтобы приготовить ужин, он ходил в лес за дровами. Он был сильный, мускулистый. Но я обратила внимание на его руки.
— И что же вас в них привлекло?
— Он очень о них заботился. Я не считала странным, что он надевал перчатки, когда рубил дрова. Занозы, мозоли — это понятно. Но потом, когда мы вместе ужинали, он снял перчатки, и я не могла не заметить, какими нежными и ухоженными были его руки по сравнению с его мускулатурой. Он был загорелый, но на левой руке… здесь, на среднем пальце… была полоска от недавно снятого кольца. Я до сих пор не знаю, почему он это сделал. Кто знает? Может, он просто потерял его. Но его правая рука… здесь — большой палец, указательный и средний… — за ними он особенно внимательно следил. Он не прикасался ими к еде, а позднее, когда помогал мыть посуду, на эту руку набросил полотенце, а тарелки брал левой. Понимаете, о чем я?
— Извините, — сказала Эрика, — боюсь, что нет.
— Я так и предполагала, ведь вы израильтяне. Сама я лютеранка, что для римских католических священников большой, указательный и средний пальцы правой руки — самые важные части их тела. Они благословенны. Ими священник берет хлеб, который освящает. Если священнику ампутировать один из этих пальцев, он больше не сможет служить мессу, не сможет быть священником вообще никогда. И раз уж эти пальцы благословенны, он должен оберегать их не только от физических травм, но и от всего недостойного.
— Но разве он не мог быть просто левшой? — недоуменно спросила Эрика. — Это бы все объяснило.
— После ужина он снова надел перчатки и вызвался сходить в сарай нарубить еще дров. Мне нужна была помощь, я согласилась и пообещала приготовить ему завтрак. — Женщина указала на виднеющийся из-за дома угол сарая. — Он работал дольше, чем я ожидала. Когда я пошла проверить, все ли с ним в порядке, то застала его врасплох. Он засовывал в рюкзак маленькую черную книжечку. Тогда я окончательно убедилась.
— Я не совсем вас понимаю, — сказала Эрика. Но Сол понял. Он помнил, что ему рассказывал о церкви его приемный брат, который был ирландским католиком.
— Книжка, по-видимому, сборник молитв, которые священник должен читать каждый день, — пояснил он и посмотрел на хозяйку. — Но вы сказали, что “окончательно убедились”. Простите, но это все еще похоже на предположения.
— Нет, — сказала хозяйка. — Ночью я пошла в его комнату в сарае и обыскала рюкзак. Черная книжка была сборником молитв.
— Обыскали?..
— Высчитаете, я дурно поступила? Но как он может обвинять меня, если сам поступил не лучше? Он прокрался из сарая к домику Авидана и обыскал его жилье, — ее лицо пылало от негодования. — Я оставила в домике Авидана все на своих местах. Он мог вернуться в любой момент, и раз уж никто не хотел снимать его дом, я не собиралась тратить время и что-то там менять. Да и куда мне складывать его имущество? Когда я поднялась по холму, я услышала, как там орудует священник. Было слышно, как он выдвигает и задвигает ящики, а сквозь щель в занавесках я видела луч фонарика.
— И как же вы поступили?
— А чего бы вы от меня ожидали? От одинокой женщины? Как я должна была поступить с вполне невинным с виду гостем, который оказался бродягой или вором? Я просто вернулась в дом и не стала ничего предпринимать. Утром я изобразила, будто не знаю, что он был в домике Авидана, а он, если и догадывался, что я обыскала его рюкзак, тоже изобразил, что ни о чем не подозревает. Он съел приготовленный мной завтрак, поинтересовался, нужна ли мне помощь, и, когда я отказалась, продолжил свое “путешествие”. Несколько ночей подряд после этого я наблюдала за домиком. Насколько я могу судить, священник больше туда не возвращался.
— А что должно означать кольцо, которое он снял с пальца? — спросила Эрика.
— Должно быть, это знак его ордена, — сказал Сол. — Некоторые религиозные группы используют их.
— В рюкзаке кольца не было, — сказала женщина.
— Видимо, оно было для него слишком ценным, и он предпочитал носить его в кармане.
— Может быть. Потом, через две недели, приехали два израильтянина, Они спросили, можно ли им осмотреть домик Авидана, вдруг что-нибудь подскажет им, куда он отправился. Вы понимаете? Тогда они как бы смогут отдать Авидану свой мифический долг.
— И вы разрешили им?
— Да. Я подумала, что если откажу, они все равно вернутся ночью и обыщут его. Или же сразу приступят к обыску, несмотря на мои возражения. Мне не нужны лишние проблемы. Я надеюсь, что, если позволю им это, увижу, чем все это кончится. И потом, что мне было прятать?
— Или Авидану? — добавил Сол.
— Теперь вот приехали вы и спрашиваете, почему я так подозрительна. Кто этот Авидан? Почему он интересует вас и остальных?
— О священнике я ничего не могу сказать, — ответил Сол. — Для меня он такая же загадка, как и для вас. Но те два израильтянина наверняка агенты разведки Моссад. Авидан раньше работал на них. Если кто-то из этой организации — даже тот, кто вышел в отставку, — исчезает, они хотят знать почему, особенно если это связано с другим исчезновением их бывшего сотрудника. С исчезновением отца моей жены.
Женщина набрала побольше воздуху:
— Политика? Я не хочу иметь дел с политикой.
— Мы не уверены в том, что это политика. Это может быть личное дело, связанное с чем-то в прошлом. Если честно, мы не знаем. Но для нас — это личное дело.
— Вы из Моссада? Эрика колебалась:
— Раньше я работала на них.
— Политика.
— Я сказала “раньше”. Пожалуйста, поймите, мы сказали вам больше, чем должны бы были. Как мы можем заставить вас поверить нам?
— Как? Скажите мне, как сделать так, чтобы избавиться от приезжающих сюда, которых интересует Авидан?
— Если вы нам поможете, может, нам удастся выяснить, что с ним случилось, и тогда сюда перестанут приезжать интересующиеся Авиданом.
Женщина изучающе посмотрела на Сола и Эрику.
— Мы можем осмотреть домик Авидана? — спросил Сол. Женщина не шелохнулась. Сол затаил дыхание. Она кивнула.
3
Жилище Авидана было за домом и сараем, выше по пастбищу. За ним на крутых, каменистых склонах густо росли деревья. Воздух Альп был чистым, сладким, с легким ароматом хвойных.
Маленький одноэтажный домик был сложен из бревен. На крыше торчала давно нуждающаяся в чистке ржавая труба. Сол огляделся вокруг: внизу — зеленая долина, вдалеке — озера, справа, в километре от этого места, частично скрытые деревьями, виднелись деревенские дома.
Почему Авидан выбрал такой примитивный, заброшенный дом, подумал Сол.
— Как долго он здесь прожил? — спросил Сол женщину.
— Он пришел сюда осенью в октябре.
— Планировал провести здесь зиму?
— Он представился писателем. Сказал, что ему нужны покой и уединение, чтобы закончить роман.
Отставник Моссада — писатель? — подумал Сол. Возможно. Возможно все, что угодно. Но вероятно ли? Когда начинают дуть зимние ветра… Покой и одиночество? Авидан, безусловно, добился этих условий в самой крайней форме. Что заставило его выбрать именно это место?
Они вошли в домик. Он был разделен на комнату и кухню. Камина не было, для отопления дома, как и для приготовления пищи, служила большая, черная плита, которую топили дровами. В обеих частях дома царила спартанская обстановка. Стены обшиты досками из сосны. Сколоченные доски на козлах заменяли кухонный стол, рядом стояла лавка. Кроме того, там были: простой сервант, кресло-качалка и еще одна лавка вдоль стены. Вместо кровати — койка с набитыми соломой матрацами. Над облупленным бюро висело треснутое зеркало, ящики трюмо были выложены пожелтевшими газетами за 1975 год, там лежала кое-какая одежда. Полки на стене рядом с бюро были заставлены книгами, в основном об истории Израиля. То тут, то там по стенам висели фотографии с видами израильской пустыни, людных улиц Тель-Авива… В кухне Эрика осмотрела сервант — там были лишь пластиковая посуда и консервы. Под раковиной стояла тумбочка с туалетными принадлежностями.
Проведя здесь зиму, можно сойти с ума, подумал Сол.
Он повернулся к хозяйке фермы:
— По вашим словам, ничего здесь не трогали, поскольку думали, что он в любой день может вернуться. Не похоже, что ему пришлось бы многое упаковывать.
— Если он писал роман, — сказала Эрика, — то, наверное, взял его с собой. Пишущей машинки я не заметила, рукописи тоже.
Хозяйка стояла в открытых дверях, из-за солнечного света был различим только ее силуэт.
— С октября по февраль я его почти не видела. Иногда так валил снег, что из моего дома невозможно было разглядеть этот домик. Временами мне казалось, что его занесло снегом. Но в ясные дни я видела, как из трубы валит дым, и переставала волноваться. В первый день каждого месяца Авидан пробирался сюда по заснеженному пастбищу и платил ренту.
Сол вспомнил, как женщина говорила, что ее оставил муж. Ежемесячная плата от Авидана была для нее слишком существенным подспорьем, чтобы ее волновала экстравагантность жильца.
— Что-то было не так — я чувствовала это. И когда он исчез, я решила ничего не трогать, на случай, если полиция возобновит дело.
— Но, как я понимаю, вы не думаете, что священнику и израильтянам удалось что-нибудь выяснить, — сказал Сол. — Мы можем просмотреть все книги, проверить все продукты, простучать пол. Догадываюсь, что мы только зря потеряем время. Авидан был профессионалом.
— Священник и израильтяне считали, что могут переиграть меня, попросту обмануть, — раздраженно сказала женщина, — никто из них не предложил денег.
Сол напрягся.
— А если мы предложим вам деньги?
— Тяжело справляться с хозяйством одной.
— Конечно, — сказала Эрика. — Мы хотим помочь вам. Но ограничены в средствах. Ведь мы недавно покинули свой дом в Израиле. Но мы с удовольствием поможем вам.
Женщина задумалась, посмотрела по сторонам и назвала цифру. Сумма была приличная, почти половина того, что дал Эрике и Солу Миша. Но расстаться с деньгами имело смысл — судя по лицу хозяйки фермы, у нее была ценная информация.
— Договорились, — сказал Сол. — Конечно, если вы не собираетесь показать нам какую-нибудь старую книжку с адресами или…
— Дневник, — сказала женщина. — Начало датировано октябрем прошлого года, он вел его, пока не исчез. Там написано об этом домике. Об этом самом. Есть фотографии. Мне от них дурно стало.
Эрика шагнула вперед:
— Как они у вас оказались?
— Я нашла место, где все это было спрятано.
— Да, но как?
— После того как священник обыскал домик Авидана, мне стало интересно, что же он искал. Когда я поняла, что он действительно ушел, я поднялась сюда и тоже все обыскала. Я простучала пол. Стены. Потолок. Я даже сдвинула плиту и подняла кирпичи.
— И?
— Ничего не нашла. Но священник не все осмотрел, — сказала женщина. — Он не знал повседневную жизнь Авидана. Он не поставил себя на его место. Есть еще одно строение.
— Сортир, — понял Сол.
— Там под доской я и нашла дневник и фотографии. Каждый день он ходил туда по тропинке, прорытой в снегу, и брал дневник с собой.
— Дневник стоит той суммы, которую вы назвали?
— Об этом вам судить. Сумму вы знаете. Эрика потянулась к карману:
— Деньги австрийские.
— Мне все равно, хоть японские. Это Швейцария — здесь принимают любую валюту, — женщина пересчитала деньги.
— И где же то, за что мы заплатили?
— Идемте в дом.
4
Они сидели за столом на кухне. Пока хозяйка готовила кофе, Сол открыл завернутый в полиэтилен пакет. Он содрогнулся, увидев фотографии. Эрика трясущимися руками перебирала снимки.
Немецкие концентрационные лагеря. Солдаты SS направили автоматы на выпрыгивающих из грузовиков и товарных вагонов беженцев. Изможденные пленники с голодными глазами смотрят из-за колючей проволоки. Бесконечные рвы, полные трупов, присыпанных негашеной известью, рядом бульдозеры приготовились засыпать их землей. Газовые камеры, голые люди — в основном дети, старики, женщины, — они так прижаты друг к другу, что умирали стоя. Открытые двери массивных печей. Невообразимое количество пепла и костей.
Сол просмотрел их все, каждую из них, и, когда уже отложил их в сторону, он опять понял то, что знал и до этого, — человеческая изощренность в изобретении жестокости не имеет границ.
Он сложил фотографии вместе и положил их на стол изображением вниз.
— Такая жизнь не стоит того, чтобы жить, — сказал он срывающимся голосом. — Бог знает, что еще в этом дневнике…
— В ту ночь, когда я просматривала содержимое этого пакета, сколько бы поленьев я ни подкладывала в камин, мне все равно было холодно, — сказала женщина. — Я ходила по комнате всю ночь до рассвета. Я знала о подобных зверствах, но когда увидела и прочитала…
— Прочитала?.. — спросила Эрика. Глядя на дневник, она потянулась к нему, но потом отдернула руку, как от чего-то гадкого.
— Да, дневник, — сказала женщина. — Авидан, его родители, сестра и два брата жили в Мюнхене. В тысяча девятьсот сорок втором, когда началось истребление евреев, нацисты арестовали их и отправили в Дахау. Лагерь был всего в двадцати километрах от их дома. Это не был лагерь смерти, хотя, судя по тому, как его описывает Авидан, разница невелика. Он и его родственники работали как каторжники вместе с другими заключенными на фабрике, где шили амуницию. Их почти не кормили. Почти не оставляли времени для сна. Не было никаких санитарных условий. Вместо туалета — простая канава. Вода заражена. Крыши бараков протекали. Там было полно крыс. Два года они работали на победу Гитлера в войне. И один за другим умирали. Первая — мать Авидана, она надорвалась на фабрике и умерла. Однажды утром отец Авидана не смог подняться с пола, эсэсовец выволок его из барака и застрелил на глазах у других заключенных. Его тело лежало на площади для построений три дня, а потом заключенным приказали положить его на тележку и отвезти к яме для захоронений за лагерем. Потом десятилетняя сестра Авидана умерла от чахотки. Его старший брат передвигался не так быстро, как хотелось бы охраннику, и ему размозжили дубинкой череп. Оставшийся брат сошел сума и вскрыл себе вены щепкой от бревна. Авидан же твердо решил выжить. Незаметно для других он умудрялся отдыхать во время работы и копил силы. Он ел жуков, мух, пауков — все, что мог найти в лагере. И он победи л. В сентябре сорок четвертого он оказался в группе заключенных, которых отправили перевозить из города еду и выпивку для какого-то праздника нацистов. У грузовика спустила шина. Произошла заминка, и заключенные бежали. Эсэсовцы быстро пришли в себя и открыли огонь. Троих из четырех убили. Четвертым был Авидан. На него так подействовало ощущение свободы, что у него открылись резервы, о которых он и не подозревал. Он воровал продукты. Спал в стогах сена. И все время шел. Дахау — в ста километрах от Швейцарии. В дневнике Авидан не описывает, как он пересек границу, но он дошел до нейтральной территории и продолжал двигаться дальше, все еще не уверенный, что в безопасности. В конце концов, здесь он нашел себе пристанище. Я и мой бывший муж купили эту ферму в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Я понятия не имею, кому она принадлежала во время войны. Но кто бы тогда здесь ни жил, однажды они нашли в сарае Авидана. Они поняли, в каких он был обстоятельствах, посочувствовали и разрешили остаться в домике. Они снабжали его продуктами. Он жил здесь с октября сорок четвертого до конца воины, то есть до следующего мая, а потом уехал в Палестину.
Женщина замолчала. В комнате повисла звенящая тишина. Сол был так поглощен ее рассказом, что ему потребовалось какое-то время, чтобы осознать смысл последних слов женщины.
— Пришел сюда в октябре сорок четвертого? — Солу стало жарко. — Но разве вы не говорили, что он вернулся в прошлом году в…
— В октябре, — сказала женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Конечно.
Хозяйка фермы скрестила руки на груди:
— А вы-то сами кто? Тоже “старые” приятели-должники? — она задала вопрос, обращаясь к Солу.
— Мы вообще с ним не знакомы.
Женщина улыбнулась, очевидно, она не ожидала услышать искренний ответ.
Сол кивнул в сторону Эрики:
— Но отец моей жены был другом Эфраима Авидана, — для большего эффекта он выдержал паузу. — И ее отец тоже исчез. Лицо хозяйки выражало удивление и скепсис одновременно.
— Однако ваше объяснение может быть всего лишь более изобретательно, чем объяснение “старых” приятелей-должников.
— Почему вы так подозрительны? — спросила Эрика. — Все, что нам надо, — это информация.
— Подозрительна? Когда тебя оставил муж… когда ты одна должна справляться… — она замолчала, глядя на пастбище, где паслись коровы. — Если бы не священник, может, я бы не была такой подозрительной?
У Сола участился пульс.
— Священник?
— Не то чтобы он так представился. Он был красивый, мужественный. Путешествовал пешком, так он сказал. Он появился за две недели до израильтян. У него были голубые глаза и соломенного цвета волосы. Чтобы приготовить ужин, он ходил в лес за дровами. Он был сильный, мускулистый. Но я обратила внимание на его руки.
— И что же вас в них привлекло?
— Он очень о них заботился. Я не считала странным, что он надевал перчатки, когда рубил дрова. Занозы, мозоли — это понятно. Но потом, когда мы вместе ужинали, он снял перчатки, и я не могла не заметить, какими нежными и ухоженными были его руки по сравнению с его мускулатурой. Он был загорелый, но на левой руке… здесь, на среднем пальце… была полоска от недавно снятого кольца. Я до сих пор не знаю, почему он это сделал. Кто знает? Может, он просто потерял его. Но его правая рука… здесь — большой палец, указательный и средний… — за ними он особенно внимательно следил. Он не прикасался ими к еде, а позднее, когда помогал мыть посуду, на эту руку набросил полотенце, а тарелки брал левой. Понимаете, о чем я?
— Извините, — сказала Эрика, — боюсь, что нет.
— Я так и предполагала, ведь вы израильтяне. Сама я лютеранка, что для римских католических священников большой, указательный и средний пальцы правой руки — самые важные части их тела. Они благословенны. Ими священник берет хлеб, который освящает. Если священнику ампутировать один из этих пальцев, он больше не сможет служить мессу, не сможет быть священником вообще никогда. И раз уж эти пальцы благословенны, он должен оберегать их не только от физических травм, но и от всего недостойного.
— Но разве он не мог быть просто левшой? — недоуменно спросила Эрика. — Это бы все объяснило.
— После ужина он снова надел перчатки и вызвался сходить в сарай нарубить еще дров. Мне нужна была помощь, я согласилась и пообещала приготовить ему завтрак. — Женщина указала на виднеющийся из-за дома угол сарая. — Он работал дольше, чем я ожидала. Когда я пошла проверить, все ли с ним в порядке, то застала его врасплох. Он засовывал в рюкзак маленькую черную книжечку. Тогда я окончательно убедилась.
— Я не совсем вас понимаю, — сказала Эрика. Но Сол понял. Он помнил, что ему рассказывал о церкви его приемный брат, который был ирландским католиком.
— Книжка, по-видимому, сборник молитв, которые священник должен читать каждый день, — пояснил он и посмотрел на хозяйку. — Но вы сказали, что “окончательно убедились”. Простите, но это все еще похоже на предположения.
— Нет, — сказала хозяйка. — Ночью я пошла в его комнату в сарае и обыскала рюкзак. Черная книжка была сборником молитв.
— Обыскали?..
— Высчитаете, я дурно поступила? Но как он может обвинять меня, если сам поступил не лучше? Он прокрался из сарая к домику Авидана и обыскал его жилье, — ее лицо пылало от негодования. — Я оставила в домике Авидана все на своих местах. Он мог вернуться в любой момент, и раз уж никто не хотел снимать его дом, я не собиралась тратить время и что-то там менять. Да и куда мне складывать его имущество? Когда я поднялась по холму, я услышала, как там орудует священник. Было слышно, как он выдвигает и задвигает ящики, а сквозь щель в занавесках я видела луч фонарика.
— И как же вы поступили?
— А чего бы вы от меня ожидали? От одинокой женщины? Как я должна была поступить с вполне невинным с виду гостем, который оказался бродягой или вором? Я просто вернулась в дом и не стала ничего предпринимать. Утром я изобразила, будто не знаю, что он был в домике Авидана, а он, если и догадывался, что я обыскала его рюкзак, тоже изобразил, что ни о чем не подозревает. Он съел приготовленный мной завтрак, поинтересовался, нужна ли мне помощь, и, когда я отказалась, продолжил свое “путешествие”. Несколько ночей подряд после этого я наблюдала за домиком. Насколько я могу судить, священник больше туда не возвращался.
— А что должно означать кольцо, которое он снял с пальца? — спросила Эрика.
— Должно быть, это знак его ордена, — сказал Сол. — Некоторые религиозные группы используют их.
— В рюкзаке кольца не было, — сказала женщина.
— Видимо, оно было для него слишком ценным, и он предпочитал носить его в кармане.
— Может быть. Потом, через две недели, приехали два израильтянина, Они спросили, можно ли им осмотреть домик Авидана, вдруг что-нибудь подскажет им, куда он отправился. Вы понимаете? Тогда они как бы смогут отдать Авидану свой мифический долг.
— И вы разрешили им?
— Да. Я подумала, что если откажу, они все равно вернутся ночью и обыщут его. Или же сразу приступят к обыску, несмотря на мои возражения. Мне не нужны лишние проблемы. Я надеюсь, что, если позволю им это, увижу, чем все это кончится. И потом, что мне было прятать?
— Или Авидану? — добавил Сол.
— Теперь вот приехали вы и спрашиваете, почему я так подозрительна. Кто этот Авидан? Почему он интересует вас и остальных?
— О священнике я ничего не могу сказать, — ответил Сол. — Для меня он такая же загадка, как и для вас. Но те два израильтянина наверняка агенты разведки Моссад. Авидан раньше работал на них. Если кто-то из этой организации — даже тот, кто вышел в отставку, — исчезает, они хотят знать почему, особенно если это связано с другим исчезновением их бывшего сотрудника. С исчезновением отца моей жены.
Женщина набрала побольше воздуху:
— Политика? Я не хочу иметь дел с политикой.
— Мы не уверены в том, что это политика. Это может быть личное дело, связанное с чем-то в прошлом. Если честно, мы не знаем. Но для нас — это личное дело.
— Вы из Моссада? Эрика колебалась:
— Раньше я работала на них.
— Политика.
— Я сказала “раньше”. Пожалуйста, поймите, мы сказали вам больше, чем должны бы были. Как мы можем заставить вас поверить нам?
— Как? Скажите мне, как сделать так, чтобы избавиться от приезжающих сюда, которых интересует Авидан?
— Если вы нам поможете, может, нам удастся выяснить, что с ним случилось, и тогда сюда перестанут приезжать интересующиеся Авиданом.
Женщина изучающе посмотрела на Сола и Эрику.
— Мы можем осмотреть домик Авидана? — спросил Сол. Женщина не шелохнулась. Сол затаил дыхание. Она кивнула.
3
Жилище Авидана было за домом и сараем, выше по пастбищу. За ним на крутых, каменистых склонах густо росли деревья. Воздух Альп был чистым, сладким, с легким ароматом хвойных.
Маленький одноэтажный домик был сложен из бревен. На крыше торчала давно нуждающаяся в чистке ржавая труба. Сол огляделся вокруг: внизу — зеленая долина, вдалеке — озера, справа, в километре от этого места, частично скрытые деревьями, виднелись деревенские дома.
Почему Авидан выбрал такой примитивный, заброшенный дом, подумал Сол.
— Как долго он здесь прожил? — спросил Сол женщину.
— Он пришел сюда осенью в октябре.
— Планировал провести здесь зиму?
— Он представился писателем. Сказал, что ему нужны покой и уединение, чтобы закончить роман.
Отставник Моссада — писатель? — подумал Сол. Возможно. Возможно все, что угодно. Но вероятно ли? Когда начинают дуть зимние ветра… Покой и одиночество? Авидан, безусловно, добился этих условий в самой крайней форме. Что заставило его выбрать именно это место?
Они вошли в домик. Он был разделен на комнату и кухню. Камина не было, для отопления дома, как и для приготовления пищи, служила большая, черная плита, которую топили дровами. В обеих частях дома царила спартанская обстановка. Стены обшиты досками из сосны. Сколоченные доски на козлах заменяли кухонный стол, рядом стояла лавка. Кроме того, там были: простой сервант, кресло-качалка и еще одна лавка вдоль стены. Вместо кровати — койка с набитыми соломой матрацами. Над облупленным бюро висело треснутое зеркало, ящики трюмо были выложены пожелтевшими газетами за 1975 год, там лежала кое-какая одежда. Полки на стене рядом с бюро были заставлены книгами, в основном об истории Израиля. То тут, то там по стенам висели фотографии с видами израильской пустыни, людных улиц Тель-Авива… В кухне Эрика осмотрела сервант — там были лишь пластиковая посуда и консервы. Под раковиной стояла тумбочка с туалетными принадлежностями.
Проведя здесь зиму, можно сойти с ума, подумал Сол.
Он повернулся к хозяйке фермы:
— По вашим словам, ничего здесь не трогали, поскольку думали, что он в любой день может вернуться. Не похоже, что ему пришлось бы многое упаковывать.
— Если он писал роман, — сказала Эрика, — то, наверное, взял его с собой. Пишущей машинки я не заметила, рукописи тоже.
Хозяйка стояла в открытых дверях, из-за солнечного света был различим только ее силуэт.
— С октября по февраль я его почти не видела. Иногда так валил снег, что из моего дома невозможно было разглядеть этот домик. Временами мне казалось, что его занесло снегом. Но в ясные дни я видела, как из трубы валит дым, и переставала волноваться. В первый день каждого месяца Авидан пробирался сюда по заснеженному пастбищу и платил ренту.
Сол вспомнил, как женщина говорила, что ее оставил муж. Ежемесячная плата от Авидана была для нее слишком существенным подспорьем, чтобы ее волновала экстравагантность жильца.
— Что-то было не так — я чувствовала это. И когда он исчез, я решила ничего не трогать, на случай, если полиция возобновит дело.
— Но, как я понимаю, вы не думаете, что священнику и израильтянам удалось что-нибудь выяснить, — сказал Сол. — Мы можем просмотреть все книги, проверить все продукты, простучать пол. Догадываюсь, что мы только зря потеряем время. Авидан был профессионалом.
— Священник и израильтяне считали, что могут переиграть меня, попросту обмануть, — раздраженно сказала женщина, — никто из них не предложил денег.
Сол напрягся.
— А если мы предложим вам деньги?
— Тяжело справляться с хозяйством одной.
— Конечно, — сказала Эрика. — Мы хотим помочь вам. Но ограничены в средствах. Ведь мы недавно покинули свой дом в Израиле. Но мы с удовольствием поможем вам.
Женщина задумалась, посмотрела по сторонам и назвала цифру. Сумма была приличная, почти половина того, что дал Эрике и Солу Миша. Но расстаться с деньгами имело смысл — судя по лицу хозяйки фермы, у нее была ценная информация.
— Договорились, — сказал Сол. — Конечно, если вы не собираетесь показать нам какую-нибудь старую книжку с адресами или…
— Дневник, — сказала женщина. — Начало датировано октябрем прошлого года, он вел его, пока не исчез. Там написано об этом домике. Об этом самом. Есть фотографии. Мне от них дурно стало.
Эрика шагнула вперед:
— Как они у вас оказались?
— Я нашла место, где все это было спрятано.
— Да, но как?
— После того как священник обыскал домик Авидана, мне стало интересно, что же он искал. Когда я поняла, что он действительно ушел, я поднялась сюда и тоже все обыскала. Я простучала пол. Стены. Потолок. Я даже сдвинула плиту и подняла кирпичи.
— И?
— Ничего не нашла. Но священник не все осмотрел, — сказала женщина. — Он не знал повседневную жизнь Авидана. Он не поставил себя на его место. Есть еще одно строение.
— Сортир, — понял Сол.
— Там под доской я и нашла дневник и фотографии. Каждый день он ходил туда по тропинке, прорытой в снегу, и брал дневник с собой.
— Дневник стоит той суммы, которую вы назвали?
— Об этом вам судить. Сумму вы знаете. Эрика потянулась к карману:
— Деньги австрийские.
— Мне все равно, хоть японские. Это Швейцария — здесь принимают любую валюту, — женщина пересчитала деньги.
— И где же то, за что мы заплатили?
— Идемте в дом.
4
Они сидели за столом на кухне. Пока хозяйка готовила кофе, Сол открыл завернутый в полиэтилен пакет. Он содрогнулся, увидев фотографии. Эрика трясущимися руками перебирала снимки.
Немецкие концентрационные лагеря. Солдаты SS направили автоматы на выпрыгивающих из грузовиков и товарных вагонов беженцев. Изможденные пленники с голодными глазами смотрят из-за колючей проволоки. Бесконечные рвы, полные трупов, присыпанных негашеной известью, рядом бульдозеры приготовились засыпать их землей. Газовые камеры, голые люди — в основном дети, старики, женщины, — они так прижаты друг к другу, что умирали стоя. Открытые двери массивных печей. Невообразимое количество пепла и костей.
Сол просмотрел их все, каждую из них, и, когда уже отложил их в сторону, он опять понял то, что знал и до этого, — человеческая изощренность в изобретении жестокости не имеет границ.
Он сложил фотографии вместе и положил их на стол изображением вниз.
— Такая жизнь не стоит того, чтобы жить, — сказал он срывающимся голосом. — Бог знает, что еще в этом дневнике…
— В ту ночь, когда я просматривала содержимое этого пакета, сколько бы поленьев я ни подкладывала в камин, мне все равно было холодно, — сказала женщина. — Я ходила по комнате всю ночь до рассвета. Я знала о подобных зверствах, но когда увидела и прочитала…
— Прочитала?.. — спросила Эрика. Глядя на дневник, она потянулась к нему, но потом отдернула руку, как от чего-то гадкого.
— Да, дневник, — сказала женщина. — Авидан, его родители, сестра и два брата жили в Мюнхене. В тысяча девятьсот сорок втором, когда началось истребление евреев, нацисты арестовали их и отправили в Дахау. Лагерь был всего в двадцати километрах от их дома. Это не был лагерь смерти, хотя, судя по тому, как его описывает Авидан, разница невелика. Он и его родственники работали как каторжники вместе с другими заключенными на фабрике, где шили амуницию. Их почти не кормили. Почти не оставляли времени для сна. Не было никаких санитарных условий. Вместо туалета — простая канава. Вода заражена. Крыши бараков протекали. Там было полно крыс. Два года они работали на победу Гитлера в войне. И один за другим умирали. Первая — мать Авидана, она надорвалась на фабрике и умерла. Однажды утром отец Авидана не смог подняться с пола, эсэсовец выволок его из барака и застрелил на глазах у других заключенных. Его тело лежало на площади для построений три дня, а потом заключенным приказали положить его на тележку и отвезти к яме для захоронений за лагерем. Потом десятилетняя сестра Авидана умерла от чахотки. Его старший брат передвигался не так быстро, как хотелось бы охраннику, и ему размозжили дубинкой череп. Оставшийся брат сошел сума и вскрыл себе вены щепкой от бревна. Авидан же твердо решил выжить. Незаметно для других он умудрялся отдыхать во время работы и копил силы. Он ел жуков, мух, пауков — все, что мог найти в лагере. И он победи л. В сентябре сорок четвертого он оказался в группе заключенных, которых отправили перевозить из города еду и выпивку для какого-то праздника нацистов. У грузовика спустила шина. Произошла заминка, и заключенные бежали. Эсэсовцы быстро пришли в себя и открыли огонь. Троих из четырех убили. Четвертым был Авидан. На него так подействовало ощущение свободы, что у него открылись резервы, о которых он и не подозревал. Он воровал продукты. Спал в стогах сена. И все время шел. Дахау — в ста километрах от Швейцарии. В дневнике Авидан не описывает, как он пересек границу, но он дошел до нейтральной территории и продолжал двигаться дальше, все еще не уверенный, что в безопасности. В конце концов, здесь он нашел себе пристанище. Я и мой бывший муж купили эту ферму в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Я понятия не имею, кому она принадлежала во время войны. Но кто бы тогда здесь ни жил, однажды они нашли в сарае Авидана. Они поняли, в каких он был обстоятельствах, посочувствовали и разрешили остаться в домике. Они снабжали его продуктами. Он жил здесь с октября сорок четвертого до конца воины, то есть до следующего мая, а потом уехал в Палестину.
Женщина замолчала. В комнате повисла звенящая тишина. Сол был так поглощен ее рассказом, что ему потребовалось какое-то время, чтобы осознать смысл последних слов женщины.
— Пришел сюда в октябре сорок четвертого? — Солу стало жарко. — Но разве вы не говорили, что он вернулся в прошлом году в…
— В октябре, — сказала женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37