Я спущусь к ужину, но подходить к вам не стану, раскланяюсь с вашим отцом издали, чтобы не отвлекать его от новых испанских друзей. Я как раз собиралась вас об этом попросить. О том, чтобы я не приближался? О том, чтобы вы спустились — тогда я вас увижу. Марсенда, зачем, ну, зачем вам меня видеть? Не знаю. Она отошла, стала подниматься по склону, наверху остановилась, чтобы половчее пристроить левую руку в кармане, потом продолжила путь, не оборачиваясь. Рикардо Рейс смотрел на реку, в которую в это самое время вошел крупный пароход, но это был не «Хайленд Бригэйд», уж его-то он изучил досконально, время было. Отец он ей, как считаешь? — сказал один из стариков. Как же, отец, — отвечал другой. Я вот только не понял, чего там все это время торчал рядом с ними какой-то хмырь в черном. Какой еще хмырь в черном? Да вон он, прислонился к ограде. Никого не вижу. Очки заведи. А ты пьян, — каждый раз с этими стариками одна и та же история: поговорят, поспорят, поссорятся, рассядутся на разные скамейки, потом снова сойдутся. Рикардо Рейс спустился, огибая клумбы, оказал -ся я на той же улице, по которой пришел сюда. Случайно повернув голову налево, он увидел дом с какими-то буквами, выбитыми на уровне второго этажа. Под порывом ветра затряслись ветви пальм. Старики встали. И все равно — казалось, там, на Алто-да-Санта-Катарина, кто-то остался.
* * *
Тот, кто утверждает, будтоприрода равнодушна к горестям и заботам людей, не знает ни людей, ни природы. Мимолетная неприятность или легкая мигрень мгновенно изменяют ход небесных светил, нарушают неизменную очередность приливов и отливов, задерживают рождение месяца, ну, и, конечно, влияют на движение воздушных потоков, приводя их в полнейший беспорядок, так что если не хватило одного-единственного медного грошика для уплаты по слегка уже просроченному векселю, как сразу же налетает ветер, небо вдруг точно бельма затягивают — это природа сочувствует огорченному должнику. Скептики, избравшие себе профессию во всем сомневаться, если даже нет доказательств ни в пользу, ни против того или иного явления, скажут нам, пожалуй, что выдвинутая гипотеза безосновательна, ибо одна заблудившаяся ласточка весны, как известно, не делает, а просто она не туда залетела, ошиблась адресом, и сами того не понимают, что никак иначе не объяснить эту вот непогоду, длящуюся много месяцев кряду — месяцев, а может статься, и лет, о чем мы судить не можем, ибо нас здесь давно не было — все эти бесконечные оползни и паводки, наводнения и прочие стихийные пакости, и довольно уже было говорено о здешнем народе, чтобы именно в его горестях и мытарствах искать причину всех этих бед — припомним хоть покусанных бешеной лисой жителей Алентежо, эпидемию оспы, вспыхнувшую в Лебусане и Фателе, тифоидную горячку в Вальбоме — которые не ограничиваются тем, что принимают обличье болезней: возьмите эти вот две сотни человек, живущих без света в трехэтажном доме в квартале Мирагайя в городе Порто, возьмите их, спящих вповалку, просыпающихся под крики, становящихся в очередь, чтобы опорожнить ночные сосуды, ну, а прочее пусть дополнит воображение, на что-то же дано оно вам? И вот теперь, во всеоружии неопровержимых доказательств, представленных вам сию минуту, добавим, что именно тогда, когда ветер вырывал с корнем деревья, сносил крыши с домов и валил телеграфные столбы, Рикардо Рейс со смятенной душой шел в полицию, придерживая шляпу, чтобы ураган не унес, и молился, чтобы не полило с такой же силой, как задувает. А задувает с юга, то есть если идти по Розмариновой улице вверх — в спину, и, значит, это еще полбеды. О маршруте мы с вами уже имеем исчерпывающее представление: у церкви Преображения Господнего свернуть, пройти шестьдесят шагов до следующего угла, ах, не надо, не надо обманывать себя и других, ибо ветер никуда не делся и дует теперь в лицо — он ли не дает шагу ступить или ноги не идут? но как бы то ни было, указанный час есть указанный час, а этот человек — воплощенная пунктуальность, еще десяти нет, а он уже входит в заветную дверь, показывает бумажку, которой его сюда вызвали — с получением сего вам надлежит — вот он и явился со шляпой в руке и на секунду испытывает дурацкое облегчение оттого, что ветра нет, ему велят подняться на второй этаж, вот он и пошел по лестнице, неся повестку перед собой, как свечу, без которой невдомек бы ему было, в какую сторону идти, куда ногу поставить, в этой повестке — его судьба, и предугадать ее невозможно, он — как тот неграмотный бедолага, посланный к палачу с письмом, где сказано: Отрубить голову подателю сего, вот он и идет, быть может, даже напевая, ибо утро ясное и погожее, природа ведь тоже читать не умеет — вот когда слетит под топором голова с плеч, посыпятся звезды с неба, да поздно будет. Пока что сидит Рикардо Рейс в коридоре на длинной скамейке, ибо сказано ему было: Присядьте, подождите, и чувствует себя совсем беззащитным, ибо повестка у него была отобрана, а рядом с ним еще другие люди — до чего ж славно было бы, если дело бы происходило на приеме у врача, и пациенты рассказывали бы друг другу о своих недугах: у этого — с легкими нелады, у того — печень пошаливает, у третьего почки не в порядке, а что у этих вот болит, неизвестно, потому что они молчат, а разверзли бы уста, сказали бы, скорей всего: Знаете, вдруг все прошло, как рукой сняло, можно, я домой пойду? — истинно говорю вам: нет от зубной боли средства лучше, чем порог зубоврачебного кабинета. Минуло полчаса, но Рикардо Рейса не вызывали, открывались и закрывались двери кабинетов, слышались телефонные звонки, двое каких-то остановились неподалеку, и один из них громко рассмеялся: Да уж, знал бы он, что его ждет — и оба исчезли за углом. Они обо мне говорят, подумал Рикардо Рейс, и у него засосало под ложечкой, теперь, по крайней мере, будет что ответить на вопрос: На что жалуетесь? Он потянулся было к жилетному карману, чтобы достать часы и узнать, сколько же времени он тут сидит, но на полдороге остановился: ему не хотелось обнаруживать признаки нетерпения. Наконец его выкликнули, то есть не выкликнули, а просто из приоткрывшейся двери высунулась и кивнула ему голова, и Рикардо Рейс встрепенулся, привскочил, заторопился, но потом, безотчетно оберегая чувство собственного достоинства — а может ли оно, спросим, быть безотчетным? — умерил шаг, используя медлительность как единственный и тайный способ выразить несогласие. Следом за своим провожатым, распространявшим нестерпимый запах лука, он шествовал вдоль длинного коридора, по обе стороны которого располагались кабинеты за закрытыми дверями, и вот одну из них, расположенную в самом конце коридора, провожатый, негромко постучавшись, приоткрыл, приказал: Входите, и сам тоже вошел, и человек за письменным столом ему бросил: Побудь здесь, можешь понадобиться, а Рикардо Рейсу, показывая на стул: Садитесь, и сел Рикардо Рейс, испытывая теперь сильное раздражение, беспомощное недовольство, и подумал: Это он специально, чтобы меня запугать. Человек за письменным столом взял в руки повестку и стал вчитываться в нее так, словно никогда в жизни не видал ничего подобного, потом осторожно положил ее на столешницу, затянутую зеленым клякс-папиром, окинул напоследок взглядом, как бы окончательно удостоверяясь, что ничего не напутано, все точно, верно и правильно, и сказал: Паспорт, будьте добры, и два последних слова таинственным образом умерили беспокойство Рикардо Рейса, не зря, видно, говорится, что вежливым обхождением всего на свете добьешься. Вытаскивая из бумажника паспорт и протягивая его, для чего пришлось чуть привстать со стула, он выронил в результате этих эволюции шляпу и от допущенной неловкости вновь занервничал. Человек за столом внимательно изучил все графы и пункты, сравнил фотографию с оригиналом, сидевшим напротив, что-то записал, потом так же бережно, как повестку, положил книжечку рядом с ней. Маньяк, подумал Рикардо Рейс, но вслух произнес то, о чем его спрашивали: Совершенно верно, я — врач, два месяца назад приехал из Рио-де-Жанейро. И с тех пор проживаете в отеле «Браганса»? Да. На каком корабле прибыли к нам? На «Хайленд Бригэйд», британской судовой компании, я сошел на берег двадцать девятого декабря. Один или вас кто-нибудь сопровождал? Один. Вы женаты? Нет, не женат, но мне бы желательно было узнать, в чем, собственно говоря, дело, по какому поводу меня вызвали сюда, я никогда не думал, что. Как долго вы прожили в Бразилии? Я уехал туда в девятнадцатом году и все же я хочу знать причину, по которой. Давайте так: я буду задавать вопросы, вы — отвечать, и тогда все у нас будет хорошо. Хорошо. Ну, а коли речь у нас с вами зашла о причинах и поводах, не скажете ли, чем объяснялся ваш отъезд? Я эмигрировал, вот и все. Врачи в большинстве своем не эмигрируют. А я вот эмигрировал. А почему — у вас, что, пациентов здесь не было? Почему же, были, но мне хотелось познакомиться с Бразилией, поработать там, только потому я и уехал. Уехали, а теперь, стало быть, вернулись? Вернулся. А почему? Португальские эмигранты иногда возвращаются на родину. Из Бразилии — почти никогда. А я вот вернулся. Дела не пошли? Напротив, у меня даже была своя клиника. И все же вернулись? Как видите. А чем намерены заняться здесь, если практиковать не собираетесь? С чего вы взяли, что я не собираюсь практиковать? Да уж знаю. Сейчас я на время отошел от медицины, но подумываю, не открыть ли здесь кабинет, не пустить ли корни, ведь это моя родина. Иными словами, вас по прошествии шестнадцати лет внезапно обуяла ностальгия? Именно так, но я решительно не понимаю, к чему этот допрос? Это не допрос: вы же сами видите, что ваши слова не заносятся в протокол и вообще никак не фиксируются. Тогда я тем более не понимаю. Да нет, просто занятно было познакомиться с вами — португальский врач, уехал в Бразилию, далеко не бедствовал, а через шестнадцать лет возвращается в отечество, два месяца живет в гостинице, не работает. Я ведь вам сказал, что собираюсь начать практику. Где? Еще не знаю, где будет кабинет, надо как следует выбрать место, такие вопросы с маху не решаются. Ну, хорошо, теперь о другом, скажите-ка, у вас обширный круг знакомств в Рио-де-Жанейро и в других бразильских городах? Нет, я мало ездил по стране, все мои друзья — в столице. И кто же ваши друзья? Ваши вопросы затрагивают мою частную жизнь, и я не считаю обязанным отвечать на них иначе, как в присутствии моего адвоката. У вас что — есть адвокат? Нет, но я могу пригласить. Адвокатам сюда ходу нет, а, кроме того, вас ни в чем не обвиняют, мы просто беседуем. Пусть так, но, видите ли, не я определяю направление этой беседы, а вопросы, которые вы мне задаете, выходят далеко за ее рамки. Ну, хорошо, ближе к делу: так кто же входил в число этих ваших друзей? Я не стану отвечать. Сеньор доктор Рикардо Рейс, на вашем месте я не стал бы упрямиться, так, поверьте, будет гораздо лучше для вас, зачем без всякой на то необходимости осложнять дело? Португальцы, бразильцы, поначалу они прибегали к моей профессиональной помощи, впоследствии у нас завязывались иные отношения, завязывались и продолжались, у меня возникали связи в обществе, но не буду же я, в самом деле, перечислять людей, которые совершенно вам неизвестны. Вы ошибаетесь — нам известны очень многие. Я никого называть не буду. Что ж, прекрасно, если понадобится, мы все равно их узнаем иным способом. Это ваше дело. Скажите, не было ли среди них военных или кого-либо из политических деятелей? Нет, ни с теми, ни с другими я знакомства не водил. Ни одного военного, ни одного политика? Я не могу поручиться, что их не было среди моих пациентов. Но с ними вы не подружились? Да вот, как ни странно, нет. Ни с кем, ни с кем? Представьте себе, так уж совпало. Удивительное совпадение. Жизнь вообще богата на совпадения. В период последних по времени беспорядков вы были в Рио-де-Жанейро? Да. А вам не кажется странным, что Бразилию вы покинули сразу же после того, как там произошла попытка переворота — это что, тоже удивительное совпадение? Не более удивительное, чем то, что отель, в котором я остановился, полон испанцами, ринувшимися сюда после выборов у себя в стране. А, вы хотите сказать, что бежали из Бразилии? Я этого не говорил. Однако вы провели параллель между испанцами, приехавшими к нам, и собой? Лишь для того, чтобы показать — не бывает следствия без причины. И вследствие какой же причины мы имеем удовольствие видеть вас у себя? Я ведь вам уже сказал — стосковался по родине и решил вернуться. Иными словами, к возвращению вас подтолкнул не страх? Страх чего? Ну, к примеру, вы не опасались, что тамошние власти вас, так сказать, побеспокоят? Ни до, ни после восстания власти мною не интересовались. Есть вещи, которые сразу не делаются — мы ведь тоже пригласили вас лишь по прошествии двух месяцев. И мне еще предстоит узнать, зачем. А вот скажите лучше — если бы восстание завершилось победой, вы бы остались в Бразилии или вернулись сюда? Еще раз повторяю, причина моего возвращения не имеет ни малейшего касательства ни к политике, ни к революциям, тем паче, что это была не первая и не единственная революция за время, проведенное мною в Бразилии. Ответ хорош, замечу только, что революция революции рознь и цели у них не всегда совпадают. Я — врач, я ничего не знаю и знать не хочу о революциях, и интересуют меня только больные. Не очень-то они вас интересуют. Это — временное явление. А скажите, в пору вашего житья в Бразилии у вас не возникало никаких, ну, скажем, проблем с власть предержащими? Нет, я — мирный человек и законопослушный гражданин. Ну, а здесь, возобновили ли вы прежние свои знакомства? Шестнадцать лет — достаточный срок для того, чтобы все забыть и всеми быть забытым. Вы не ответили на мой вопрос. Отвечаю: я всех забыл, меня все забыли, друзей у меня здесь нет. Вы никогда не собирались получить бразильское гражданство? Нет, никогда. Как, на ваш взгляд, сильно ли изменилась Португалия с того времени, как вы покинули страну? Право, не знаю, я нигде, кроме Лиссабона, пока не был. Ну, а Лиссабон? Разумеется, произошли перемены — немудрено, за шестнадцать-то лет. На улицах — спокойствие и порядок. Да, я заметил. Правительство Национальной Диктатуры заставило страну работать. Не сомневаюсь. Правительство, движимое патриотизмом, стремлением ко всеобщему благу, все делает для народа. Народ остается только поздравить. Стало быть, и вас — тоже, ведь и вы — португалец? Что ж, от причитающейся мне доли всеобщего блага я отказываться не стану: я вот заметил, что бедным раздают бесплатный суп. Но вы-то — не бедный. Когда-нибудь, глядишь, и обеднею. Смотрите, накличете. В этом случае вернусь в Бразилию. Однако нам не грозят революции — последняя случилась два года назад и обернулась очень скверно для тех, кто ее затевал. Я не знаю, о чем вы говорите, и с этой минуты мне больше нечего вам ответить. Это нестрашно, я уже задал вам все вопросы. Я могу идти? Можете, вот ваш паспорт, Виктор, проводи сеньора доктора к выходу. Пожалуйте за мной, ударил в нос луковый смрад. Как же это так, подумал Рикардо Рейс, так рано — что же, он его на завтрак, что ли, ест? В коридоре Виктор сказал: Я заметил, вы, сеньор доктор, сильно его рассердили, нехорошо это, неосторожно. Чем же это я его рассердил? Отвечать на вопросы не хотели, разговор не поддерживали, зря вы это, он, хоть и помощник, а начальство к его мнению очень даже прислушивается. Я так и не понял, зачем все-таки меня вызывали. И не надо вам ничего понимать, скажите спасибо, что так дешево отделались. Да уж, надеюсь, что отделался — и навсегда. Вот этого никто гарантировать не может, сюда, сюда, ну, вот и пришли, Антунес, выпусти, будьте здоровы, сеньор доктор, если что понадобится — сразу ко мне, спросите Виктора, и протянул руку, до которой Рикардо Рейс дотронулся кончиками пальцев, почувствовав, что сам пропитывается запахом лука, и испытал приступ дурноты. Вам бы, конечно, хотелось, чтобы меня вывернуло прямо здесь, а вот и нет, и ветер, ударив в лицо, встряхнул его, развеял тошнотное луковое облако, и он оказался, сам не понимая как, на улице, и дверь за ним закрылась. Не успел он дойти до церкви Преображения, как с небес со всей силы обрушился на него поток воды — в газетах завтра скажут что-нибудь насчет обильных ливневых дождей, что есть вопиющий плеоназм, ибо если «ливневые», так уж наверняка «обильные» — так вот, повторяем, обрушился на него поток воды, и прохожие попрятались под крыши и навесы, отряхиваясь наподобие промокших псов: уподобление их бешеным котам было бы вдвойне неуместным, ибо коты, даже не страдающие водобоязнью, воды терпеть не могут, и только один человек продолжал шагать вниз по переулку мимо Театра Людовика Святого, вероятно, у него была назначена встреча, и он опаздывал, и, вероятно, душа его пребывала в таком же смятении, как совсем недавно — у Рикардо Рейса, потому и хлестали его толстые струи, хотя природа, согласитесь, могла бы выразить свое сочувствие и иными способами — наслать, к примеру, землетрясение, которое погребло бы под развалинами и Виктора, и следователя до тех пор, пока не выветрился бы окончательно запах лука, пока не истлели бы оба, оставив по себе одни только чистые косточки, если, конечно, тела подобных личностей способны дойти до такого состояния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
* * *
Тот, кто утверждает, будтоприрода равнодушна к горестям и заботам людей, не знает ни людей, ни природы. Мимолетная неприятность или легкая мигрень мгновенно изменяют ход небесных светил, нарушают неизменную очередность приливов и отливов, задерживают рождение месяца, ну, и, конечно, влияют на движение воздушных потоков, приводя их в полнейший беспорядок, так что если не хватило одного-единственного медного грошика для уплаты по слегка уже просроченному векселю, как сразу же налетает ветер, небо вдруг точно бельма затягивают — это природа сочувствует огорченному должнику. Скептики, избравшие себе профессию во всем сомневаться, если даже нет доказательств ни в пользу, ни против того или иного явления, скажут нам, пожалуй, что выдвинутая гипотеза безосновательна, ибо одна заблудившаяся ласточка весны, как известно, не делает, а просто она не туда залетела, ошиблась адресом, и сами того не понимают, что никак иначе не объяснить эту вот непогоду, длящуюся много месяцев кряду — месяцев, а может статься, и лет, о чем мы судить не можем, ибо нас здесь давно не было — все эти бесконечные оползни и паводки, наводнения и прочие стихийные пакости, и довольно уже было говорено о здешнем народе, чтобы именно в его горестях и мытарствах искать причину всех этих бед — припомним хоть покусанных бешеной лисой жителей Алентежо, эпидемию оспы, вспыхнувшую в Лебусане и Фателе, тифоидную горячку в Вальбоме — которые не ограничиваются тем, что принимают обличье болезней: возьмите эти вот две сотни человек, живущих без света в трехэтажном доме в квартале Мирагайя в городе Порто, возьмите их, спящих вповалку, просыпающихся под крики, становящихся в очередь, чтобы опорожнить ночные сосуды, ну, а прочее пусть дополнит воображение, на что-то же дано оно вам? И вот теперь, во всеоружии неопровержимых доказательств, представленных вам сию минуту, добавим, что именно тогда, когда ветер вырывал с корнем деревья, сносил крыши с домов и валил телеграфные столбы, Рикардо Рейс со смятенной душой шел в полицию, придерживая шляпу, чтобы ураган не унес, и молился, чтобы не полило с такой же силой, как задувает. А задувает с юга, то есть если идти по Розмариновой улице вверх — в спину, и, значит, это еще полбеды. О маршруте мы с вами уже имеем исчерпывающее представление: у церкви Преображения Господнего свернуть, пройти шестьдесят шагов до следующего угла, ах, не надо, не надо обманывать себя и других, ибо ветер никуда не делся и дует теперь в лицо — он ли не дает шагу ступить или ноги не идут? но как бы то ни было, указанный час есть указанный час, а этот человек — воплощенная пунктуальность, еще десяти нет, а он уже входит в заветную дверь, показывает бумажку, которой его сюда вызвали — с получением сего вам надлежит — вот он и явился со шляпой в руке и на секунду испытывает дурацкое облегчение оттого, что ветра нет, ему велят подняться на второй этаж, вот он и пошел по лестнице, неся повестку перед собой, как свечу, без которой невдомек бы ему было, в какую сторону идти, куда ногу поставить, в этой повестке — его судьба, и предугадать ее невозможно, он — как тот неграмотный бедолага, посланный к палачу с письмом, где сказано: Отрубить голову подателю сего, вот он и идет, быть может, даже напевая, ибо утро ясное и погожее, природа ведь тоже читать не умеет — вот когда слетит под топором голова с плеч, посыпятся звезды с неба, да поздно будет. Пока что сидит Рикардо Рейс в коридоре на длинной скамейке, ибо сказано ему было: Присядьте, подождите, и чувствует себя совсем беззащитным, ибо повестка у него была отобрана, а рядом с ним еще другие люди — до чего ж славно было бы, если дело бы происходило на приеме у врача, и пациенты рассказывали бы друг другу о своих недугах: у этого — с легкими нелады, у того — печень пошаливает, у третьего почки не в порядке, а что у этих вот болит, неизвестно, потому что они молчат, а разверзли бы уста, сказали бы, скорей всего: Знаете, вдруг все прошло, как рукой сняло, можно, я домой пойду? — истинно говорю вам: нет от зубной боли средства лучше, чем порог зубоврачебного кабинета. Минуло полчаса, но Рикардо Рейса не вызывали, открывались и закрывались двери кабинетов, слышались телефонные звонки, двое каких-то остановились неподалеку, и один из них громко рассмеялся: Да уж, знал бы он, что его ждет — и оба исчезли за углом. Они обо мне говорят, подумал Рикардо Рейс, и у него засосало под ложечкой, теперь, по крайней мере, будет что ответить на вопрос: На что жалуетесь? Он потянулся было к жилетному карману, чтобы достать часы и узнать, сколько же времени он тут сидит, но на полдороге остановился: ему не хотелось обнаруживать признаки нетерпения. Наконец его выкликнули, то есть не выкликнули, а просто из приоткрывшейся двери высунулась и кивнула ему голова, и Рикардо Рейс встрепенулся, привскочил, заторопился, но потом, безотчетно оберегая чувство собственного достоинства — а может ли оно, спросим, быть безотчетным? — умерил шаг, используя медлительность как единственный и тайный способ выразить несогласие. Следом за своим провожатым, распространявшим нестерпимый запах лука, он шествовал вдоль длинного коридора, по обе стороны которого располагались кабинеты за закрытыми дверями, и вот одну из них, расположенную в самом конце коридора, провожатый, негромко постучавшись, приоткрыл, приказал: Входите, и сам тоже вошел, и человек за письменным столом ему бросил: Побудь здесь, можешь понадобиться, а Рикардо Рейсу, показывая на стул: Садитесь, и сел Рикардо Рейс, испытывая теперь сильное раздражение, беспомощное недовольство, и подумал: Это он специально, чтобы меня запугать. Человек за письменным столом взял в руки повестку и стал вчитываться в нее так, словно никогда в жизни не видал ничего подобного, потом осторожно положил ее на столешницу, затянутую зеленым клякс-папиром, окинул напоследок взглядом, как бы окончательно удостоверяясь, что ничего не напутано, все точно, верно и правильно, и сказал: Паспорт, будьте добры, и два последних слова таинственным образом умерили беспокойство Рикардо Рейса, не зря, видно, говорится, что вежливым обхождением всего на свете добьешься. Вытаскивая из бумажника паспорт и протягивая его, для чего пришлось чуть привстать со стула, он выронил в результате этих эволюции шляпу и от допущенной неловкости вновь занервничал. Человек за столом внимательно изучил все графы и пункты, сравнил фотографию с оригиналом, сидевшим напротив, что-то записал, потом так же бережно, как повестку, положил книжечку рядом с ней. Маньяк, подумал Рикардо Рейс, но вслух произнес то, о чем его спрашивали: Совершенно верно, я — врач, два месяца назад приехал из Рио-де-Жанейро. И с тех пор проживаете в отеле «Браганса»? Да. На каком корабле прибыли к нам? На «Хайленд Бригэйд», британской судовой компании, я сошел на берег двадцать девятого декабря. Один или вас кто-нибудь сопровождал? Один. Вы женаты? Нет, не женат, но мне бы желательно было узнать, в чем, собственно говоря, дело, по какому поводу меня вызвали сюда, я никогда не думал, что. Как долго вы прожили в Бразилии? Я уехал туда в девятнадцатом году и все же я хочу знать причину, по которой. Давайте так: я буду задавать вопросы, вы — отвечать, и тогда все у нас будет хорошо. Хорошо. Ну, а коли речь у нас с вами зашла о причинах и поводах, не скажете ли, чем объяснялся ваш отъезд? Я эмигрировал, вот и все. Врачи в большинстве своем не эмигрируют. А я вот эмигрировал. А почему — у вас, что, пациентов здесь не было? Почему же, были, но мне хотелось познакомиться с Бразилией, поработать там, только потому я и уехал. Уехали, а теперь, стало быть, вернулись? Вернулся. А почему? Португальские эмигранты иногда возвращаются на родину. Из Бразилии — почти никогда. А я вот вернулся. Дела не пошли? Напротив, у меня даже была своя клиника. И все же вернулись? Как видите. А чем намерены заняться здесь, если практиковать не собираетесь? С чего вы взяли, что я не собираюсь практиковать? Да уж знаю. Сейчас я на время отошел от медицины, но подумываю, не открыть ли здесь кабинет, не пустить ли корни, ведь это моя родина. Иными словами, вас по прошествии шестнадцати лет внезапно обуяла ностальгия? Именно так, но я решительно не понимаю, к чему этот допрос? Это не допрос: вы же сами видите, что ваши слова не заносятся в протокол и вообще никак не фиксируются. Тогда я тем более не понимаю. Да нет, просто занятно было познакомиться с вами — португальский врач, уехал в Бразилию, далеко не бедствовал, а через шестнадцать лет возвращается в отечество, два месяца живет в гостинице, не работает. Я ведь вам сказал, что собираюсь начать практику. Где? Еще не знаю, где будет кабинет, надо как следует выбрать место, такие вопросы с маху не решаются. Ну, хорошо, теперь о другом, скажите-ка, у вас обширный круг знакомств в Рио-де-Жанейро и в других бразильских городах? Нет, я мало ездил по стране, все мои друзья — в столице. И кто же ваши друзья? Ваши вопросы затрагивают мою частную жизнь, и я не считаю обязанным отвечать на них иначе, как в присутствии моего адвоката. У вас что — есть адвокат? Нет, но я могу пригласить. Адвокатам сюда ходу нет, а, кроме того, вас ни в чем не обвиняют, мы просто беседуем. Пусть так, но, видите ли, не я определяю направление этой беседы, а вопросы, которые вы мне задаете, выходят далеко за ее рамки. Ну, хорошо, ближе к делу: так кто же входил в число этих ваших друзей? Я не стану отвечать. Сеньор доктор Рикардо Рейс, на вашем месте я не стал бы упрямиться, так, поверьте, будет гораздо лучше для вас, зачем без всякой на то необходимости осложнять дело? Португальцы, бразильцы, поначалу они прибегали к моей профессиональной помощи, впоследствии у нас завязывались иные отношения, завязывались и продолжались, у меня возникали связи в обществе, но не буду же я, в самом деле, перечислять людей, которые совершенно вам неизвестны. Вы ошибаетесь — нам известны очень многие. Я никого называть не буду. Что ж, прекрасно, если понадобится, мы все равно их узнаем иным способом. Это ваше дело. Скажите, не было ли среди них военных или кого-либо из политических деятелей? Нет, ни с теми, ни с другими я знакомства не водил. Ни одного военного, ни одного политика? Я не могу поручиться, что их не было среди моих пациентов. Но с ними вы не подружились? Да вот, как ни странно, нет. Ни с кем, ни с кем? Представьте себе, так уж совпало. Удивительное совпадение. Жизнь вообще богата на совпадения. В период последних по времени беспорядков вы были в Рио-де-Жанейро? Да. А вам не кажется странным, что Бразилию вы покинули сразу же после того, как там произошла попытка переворота — это что, тоже удивительное совпадение? Не более удивительное, чем то, что отель, в котором я остановился, полон испанцами, ринувшимися сюда после выборов у себя в стране. А, вы хотите сказать, что бежали из Бразилии? Я этого не говорил. Однако вы провели параллель между испанцами, приехавшими к нам, и собой? Лишь для того, чтобы показать — не бывает следствия без причины. И вследствие какой же причины мы имеем удовольствие видеть вас у себя? Я ведь вам уже сказал — стосковался по родине и решил вернуться. Иными словами, к возвращению вас подтолкнул не страх? Страх чего? Ну, к примеру, вы не опасались, что тамошние власти вас, так сказать, побеспокоят? Ни до, ни после восстания власти мною не интересовались. Есть вещи, которые сразу не делаются — мы ведь тоже пригласили вас лишь по прошествии двух месяцев. И мне еще предстоит узнать, зачем. А вот скажите лучше — если бы восстание завершилось победой, вы бы остались в Бразилии или вернулись сюда? Еще раз повторяю, причина моего возвращения не имеет ни малейшего касательства ни к политике, ни к революциям, тем паче, что это была не первая и не единственная революция за время, проведенное мною в Бразилии. Ответ хорош, замечу только, что революция революции рознь и цели у них не всегда совпадают. Я — врач, я ничего не знаю и знать не хочу о революциях, и интересуют меня только больные. Не очень-то они вас интересуют. Это — временное явление. А скажите, в пору вашего житья в Бразилии у вас не возникало никаких, ну, скажем, проблем с власть предержащими? Нет, я — мирный человек и законопослушный гражданин. Ну, а здесь, возобновили ли вы прежние свои знакомства? Шестнадцать лет — достаточный срок для того, чтобы все забыть и всеми быть забытым. Вы не ответили на мой вопрос. Отвечаю: я всех забыл, меня все забыли, друзей у меня здесь нет. Вы никогда не собирались получить бразильское гражданство? Нет, никогда. Как, на ваш взгляд, сильно ли изменилась Португалия с того времени, как вы покинули страну? Право, не знаю, я нигде, кроме Лиссабона, пока не был. Ну, а Лиссабон? Разумеется, произошли перемены — немудрено, за шестнадцать-то лет. На улицах — спокойствие и порядок. Да, я заметил. Правительство Национальной Диктатуры заставило страну работать. Не сомневаюсь. Правительство, движимое патриотизмом, стремлением ко всеобщему благу, все делает для народа. Народ остается только поздравить. Стало быть, и вас — тоже, ведь и вы — португалец? Что ж, от причитающейся мне доли всеобщего блага я отказываться не стану: я вот заметил, что бедным раздают бесплатный суп. Но вы-то — не бедный. Когда-нибудь, глядишь, и обеднею. Смотрите, накличете. В этом случае вернусь в Бразилию. Однако нам не грозят революции — последняя случилась два года назад и обернулась очень скверно для тех, кто ее затевал. Я не знаю, о чем вы говорите, и с этой минуты мне больше нечего вам ответить. Это нестрашно, я уже задал вам все вопросы. Я могу идти? Можете, вот ваш паспорт, Виктор, проводи сеньора доктора к выходу. Пожалуйте за мной, ударил в нос луковый смрад. Как же это так, подумал Рикардо Рейс, так рано — что же, он его на завтрак, что ли, ест? В коридоре Виктор сказал: Я заметил, вы, сеньор доктор, сильно его рассердили, нехорошо это, неосторожно. Чем же это я его рассердил? Отвечать на вопросы не хотели, разговор не поддерживали, зря вы это, он, хоть и помощник, а начальство к его мнению очень даже прислушивается. Я так и не понял, зачем все-таки меня вызывали. И не надо вам ничего понимать, скажите спасибо, что так дешево отделались. Да уж, надеюсь, что отделался — и навсегда. Вот этого никто гарантировать не может, сюда, сюда, ну, вот и пришли, Антунес, выпусти, будьте здоровы, сеньор доктор, если что понадобится — сразу ко мне, спросите Виктора, и протянул руку, до которой Рикардо Рейс дотронулся кончиками пальцев, почувствовав, что сам пропитывается запахом лука, и испытал приступ дурноты. Вам бы, конечно, хотелось, чтобы меня вывернуло прямо здесь, а вот и нет, и ветер, ударив в лицо, встряхнул его, развеял тошнотное луковое облако, и он оказался, сам не понимая как, на улице, и дверь за ним закрылась. Не успел он дойти до церкви Преображения, как с небес со всей силы обрушился на него поток воды — в газетах завтра скажут что-нибудь насчет обильных ливневых дождей, что есть вопиющий плеоназм, ибо если «ливневые», так уж наверняка «обильные» — так вот, повторяем, обрушился на него поток воды, и прохожие попрятались под крыши и навесы, отряхиваясь наподобие промокших псов: уподобление их бешеным котам было бы вдвойне неуместным, ибо коты, даже не страдающие водобоязнью, воды терпеть не могут, и только один человек продолжал шагать вниз по переулку мимо Театра Людовика Святого, вероятно, у него была назначена встреча, и он опаздывал, и, вероятно, душа его пребывала в таком же смятении, как совсем недавно — у Рикардо Рейса, потому и хлестали его толстые струи, хотя природа, согласитесь, могла бы выразить свое сочувствие и иными способами — наслать, к примеру, землетрясение, которое погребло бы под развалинами и Виктора, и следователя до тех пор, пока не выветрился бы окончательно запах лука, пока не истлели бы оба, оставив по себе одни только чистые косточки, если, конечно, тела подобных личностей способны дойти до такого состояния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54