В блаженном неведении пребывают виновные, и еще ничего не знает Сальвадор, и еще неизвестно, каков будет его приговор, когда завистливый доносчик, неважно, мужчина или женщина, явится к нему и скажет: Что же это за срам такой, сеньор Сальвадор! — и хорошо, если управляющий, следуя давнему примеру и оправдывая данное ему при крещении имя [24] Сальвадор (Salvador) — спаситель (португ.).
, которое иногда способно подвигнуть своего носителя на благородные душевные движения, ответит: Кто из вас без греха, пусть первым бросит в них камень. В ту минуту, когда объятый внутренним трепетом Рикардо Рейс подходит к стойке, Сальвадор что-то кричит в телефон, но тут же выясняется, что повышенный тон разговора вызван всего лишь отвратительной слышимостью: Ей-Богу, он будто на Луне, алло, алло, да, сеньор Сампайо, мне нужно знать, когда вы прибудете, да! да! да, вот теперь немного лучше, дело в том, что у нас неожиданный наплыв постояльцев, почему? из-за испанских событий, да-да, из Испании, очень много народу приехало оттуда, сегодня? двадцать шестого? понял, после карнавала, очень хорошо, зарезервируем вам два номера, что вы, сеньор доктор, как вы могли подумать, вы наш — постоянный клиент, прежде всего мы обязаны заботиться об интересах наших друзей, три года — это не три дня, поклон сеньорите Марсенде, да, сеньор доктор, вот тут рядом со мной доктор Рейс, он вам тоже кланяется, и это чистая правда: Рикардо Рейс знаками и словами, которые можно прочесть по губам, но не услышать, в самом деле шлет доктору Сампайо и дочери его сердечный привет и делает это по двум причинам: при других обстоятельствах первой и главной стало бы его стремление напомнить о себе Марсенде, пусть и через посредство третьего лица, но в данном случае, он стремится прежде всего и всего лишь подружиться с Сальвадором, продемонстрировать, что считает его ровней себе, и таким образом лишить его властных полномочий: это противоречие только кажется неразрешимым и вопиющим, поскольку не сводятся отношения между людьми к сложению или вычитанию — о, сколько раз казалось нам, что мы приобрели что-то, а на деле оставались в убытке, сколько раз прикидывали мы потери и протори, а оказывались с прибылью, и пахло тут уже не суммой, а произведением. Сальвадор торжествующе, благо ему удалось провести с городом Коимброй разговор своевременный и окончательный, повесил трубку и теперь отвечает на «Что стряслось?» Рикардо Рейса: Как снег на голову, нагрянули три испанских семейства, два из Мадрида, одно из Касереса, беженцы. Что? Ну да, убежали от коммунистов — те ведь победили на выборах. Не коммунисты, а левые. Какая разница? Неужели и вправду — беженцы? Даже в газетах было. Не заметил. Но с этой минуты не заметить было уже невозможно. Из-за дверей доносится испанская речь, можно даже не напрягать слух, звучный язык Сервантеса ничем не заглушишь, в иные времена не было на всей планете места, где бы не говорили по-испански, нам такого добиться никогда не удавалось. За ужином стало видно и очевидно, что беженцы — люди состоятельные, о чем можно было судить и по одежде, и по изобилию выставленных напоказ у мужчин и у женщин драгоценностей — колец, перстней, запонок, галстучных булавок, заколок, браслетов, цепочек, кулонов, серег, брошек, колье, ожерелий, брелков — в которых золото и брильянты сверкали вперемежку с изумрудами, рубинами, сапфирами, бирюзой, и по тому, как громко новоприбывшие перекликались со стола на стол, словно бахвалясь триумфом своего несчастья — право, не уверен, есть ли смысл соединять в одной фразе столь противоречащие друг другу слова. Но других Рикардо Рейс не находит, не знает, как еще определить странную смесь властности и плаксивой мстительности, звучавшую в том, как произносили они: Los rojos [25] Красные (исп.).
, кривя губы, точно это брань, и ресторан в отеле «Браганса» вдруг сделался похож на театральную сцену — того и гляди, появится на ней изящный кальдероновский Кларин и скажет: Escondido, desde aquн toda la fiesta he dе ver, и понимать это следует так, что испанский праздник откроется ему из Португалии, pues уа la muerte по mе hallarб, dos higas para la muerte [26] «Здесь притаясь, весь праздник я увижу, // И черта с два отыщет смерть меня» (исп.) — строчка из пьесы Кальдерона «Жизнь есть сон».
. A официанты — Рамон, Фелипе и еще третий, ну, тот, впрочем, португалец из Гуарды — носятся по залу особенно проворно и заметно волнуются, они всякое в жизни видали и не в первый раз обслуживают соотечественников, но не в таком количестве и не по таким причинам попавших в Лиссабон, однако не замечают, пока еще не заметили — а вот со стороны это отлично видно, — что многочленные семейства из Мадрида и Касереса держатся с ними отнюдь не как с земляками, в чьи братские объятия бросила их злосчастная судьбина, и произносят «галисийцы» так же, как и «красные», если только вместо ненависти поставить презрение. Рамон, впрочем, перехватив брошенный на него злобный взгляд в сопровождении бранного шипения, что-то уже почувствовал, раз, подавая блюдо Рикардо Рейсу, не сумел сдержаться: Могли бы и в номерах оставить свои цацки, никто их не тронет, «Браганса» — почтенное заведение, и, произнося эту сентенцию, не знает Рамон — не то бы переменил бы свое мнение насчет отеля, — что горничная Лидия шастает по ночам в двести первый номер. И все же будем справедливы — ну, хотя бы когда мы можем себе позволить такую роскошь — к этим людям, которые в страхе прибежали к нам, собрав драгоценности, сняв деньги с банковских счетов, прихватив, словом, все, что было возможно при столь поспешном отъезде, признаем, что чем-то и на что-то же им нужно жить: окажись они здесь с пустыми руками, разве тот же Рамон, движимый милосердием, дал бы им хоть медный грошик, ссудил бы хоть пятак, да и с какой стати ему это делать, об этом ни слова нет в заповедях Христова учения, а если в вопросах давания и одалживания еще как-то можно руководствоваться призывом «Возлюби ближнего, как самого себя», признаем все же, что не хватило двух тысячелетий для того, чтобы Рамон возлюбил ближних своих из Мадрида и Касереса, хоть и утверждает автор «Заговора», будто мы выбрались на верный путь, на столбовую дорогу, и ныне труд идет по ней об руку с капиталом, и, вероятно, сойдясь на братский ужин в термах Эсторила, определят наши прокуроры и депутаты, кто же должен будет дорогу эту мостить.О, если бы не гнусная погода, установившаяся так надолго, не ливень, хлещущий день и ночь без передышки, причинивший столько неприятностей земледельцам вкупе с иными аграриями — за сорок лет, если верить припоминанию старожилов и архивам метеослужбы, не случалось подобных наводнений — то карнавал в этом году вполне бы удался: во-первых, таковым ему и пристало быть, а, во-вторых, таковым запечатлелся он в памяти потомства. Не забудем и о невиданном прежде наплыве испанских беженцев, получающих возможность для укрепления духа обрести в нашей стране развлечения, которые в их собственной давно уже вывелись и перевелись, а уж при нынешней политической ситуации — и подавно не до них. Что ж, нам и самим есть отчего испытывать чувство законного удовлетворения — взять хоть распоряжение правительства о начале строительства моста через Тежо или указ, регламентирующий пользование служебным автотранспортом, или благотворительную акцию в провинции Доуро: тамошние трудящиеся получат на рыло по пять кило рису, по пять кило трески и деньгами по десять эскудо, и пусть никого не вгоняет в столбняк подобная щедрость, граничащая с расточительством, ибо что-что, а треска в нашем государстве обходится дешевле газетной трескотни, и на днях выступит министр и даст указание организовать в каждом приходе раздачу бесплатного супа для неимущих наших сограждан, а в интервью заявит: После посещения провинции Алентежо подтвердилась насущная необходимость расширения сферы благотворительности в целях ликвидации последствий кризиса на рынке труда, что в переводе с официального языка значит: Хозяин, ради всего святого, подайте хоть корочку хлебца. Но лучше всего остального, благо исходит почти что с самого верха — ну, лишь чуточку пониже Господа Бога — это заявление кардинала Пачелли, высказавшегося в том смысле, что Муссолини принадлежит исключительная роль в возрождении культурных традиций Римской империи, и сей многознающий и еще более многообещающий князь церкви, несомненно, заслуживает папской тиары, и, будем надеяться, Дух Святой и конклав не забудут про него, когда настанет счастливый день: вы подумайте, итальянские войска еще только расстреливают и бомбят эфиопов, архипастырь же провидит и предрекает империю и императора — Аве, Мария, идущие на смерть приветствуют тебя.Да уж, совсем другой карнавал в Португалии. Там, в тех чужедальних краях, что к рукам прибрал Кабрал, там, где свищет сабиа [27] Кабрал, Педро Алварес (1460 — 1526) — португальский мореплаватель, в 1500 году открывший Бразилию. «Там, где свищет сабиа» — рефрен хрестоматийного стихотворения бразильского поэта Гонсалвеса Диаса (1823 — 1864) «Песнь изгнания».
, где блещет Южный Крест, где жар и зной, где, даже если небо и принахмурится, все равно не озябнешь, проходят во всю ширь проспекта толпы танцующих, и стекляшки искрятся брильянтами, а стеклярус горит самоцветными каменьями, а яркое тряпье, облачающее или скорей разоблачающее тело, не уступит шелкам и атласу, хоть и рядом с ними не лежало, и над головами колышутся султаны и плюмажи из перьев попугаев-ара, райских птиц, глухарей, и гремит самба, самба, которая всколыхнет душу до такой степени, что и угрюмый человек Рикардо Рейс не раз и не два с трудом смирял внутри себя некое бушевание, и только страх перед собственной плотью не давал ему кинуться в водоворот вакханалии, ибо как это все начинается, мы знаем, а вот чем кончится — извините. В Лиссабоне ему такие опасности не грозят. День пасмурный и дождливый, ну и черт с ним, это еще не повод, чтобы карнавальное шествие отказалось от дефиле по Проспекту Свободы, на тротуарах которого плотными рядами стоят зрители из простонародья, хотя, приготовлены для тех, разумеется, кто способен за них заплатить, и кресла, но желающих занять их почти не найдется, очень уж мокро, и если сядешь, сядешь в лужу, игра слов вполне в духе карнавала Скрипят и раскачиваются пестро размалеванные платформы, а на них хохочут и строят гримасы ряженые в масках уродов и красавцев, усердно мечут в толпу мотки серпантина, мешочки с кукурузой и фасолью, которыми, если не туда попасть, можно и изувечить, толпа же в печальном воодушевлении отвечает тем же. Проезжают несколько открытых, груженных зонтами, повозок, машут с них девицы и юноши, осыпают друг друга конфетти. Публика тоже веселится схожим образом: вот к девушке, наблюдающей за шествием, подкрадывается сзади паренек с полной пригоршней конфетти, подносит их ей ко рту и растирает по всему лицу, чтобы, пользуясь замешательством жертвы, потискать ее где только можно и нельзя и с хохотом смыться, пока бедная девушка отплевывается — такая вот у нас в Португалии манера ухаживать, немало есть супружеских пар, именно так нашедших свое счастье. Прыскают через трубочки струйками воды, целясь в лицо или в шею — в прежние времена друг друга обливали духами, и это было салонной светской забавой, а потом стало достоянием улицы, и хорошо еще, если вода чистая, а не из канавы, такое тоже бывает. Рикардо Рейсу быстро наскучило шествие ряженых, но он продолжал стоять как вкопанный, словно ничего на свете не было важней, чем находиться здесь, дважды начинало моросить, а один раз дождь припустил по-настоящему: есть же такие, кто воссылает хвалы португальскому климату: да нет, я не говорю, что он плох, но для карнавалов не гож. К концу дня, ближе к вечеру, когда парад уже завершался, небо очистилось, платформы и повозки отправились своим путем туда, где ко вторнику их просушат, подновят облезшую и смывшуюся краску, приведут в порядок гирлянды, но их отсутствие, впрочем, не помешает ряженым продолжить веселье на улицах и площадях, в тупиках и переулках, на пролетах лестниц совершая то, на что не хватало духу при свете, и что в темноте совершается скорее, а обходится дешевле, и ослабелой плоти помогает вино, ведь пепельная среда [28] Традиционное название первого дня Великого поста.
, день скорби и забвения, еще только послезавтра. Рикардо Рейса познабливает и чуть лихорадит — может быть, все же простыл, пока смотрел на карнавальное шествие, а может быть, от печали бросает его то в жар, то в холод, но будем надеяться, что отвращение не вгонит его в горячку. К нему пристает некто ряженый и сильно подвыпивший: в одной руке у него — здоровенный деревянный тесак, в другой — трость, он постукивает ими друг о друга и напирает на поэта накладным брюхом: Выходи на бой со мной! — подушку, наверно, привязал или тряпья натолкал — вот смеху-то, чопорный господин в плаще и шляпе никак не может отделаться от этого маскарадного пирата в треуголке, шелковом кафтане, коротких панталонах и чулках: Выходи на бой со мной! — и ведь не даст пройти, пока на вино денег не получит. Рикардо Рейс сунул ему несколько монет, и тот, отколов еще два-три причудливых коленца, отстал наконец, двинулся в другую сторону в облаке перегара, в кольце хохочущих мальчишек. А вот в тележке, призванной изобразить колыбельку, провозят выставившего ножищи верзилу в чепчике, в слюнявчике, с размалеванным лицом: он делает вид, что заходится ревом, а может, и правда ревет, покуда не присасывается под громогласное одобрение зевак к рожку с красным вином, сунутому ему в рот еще каким-то чудищем, наряженным кормилицей, которое выскочивший из толпы мальчишка молниеносным движением ухватывает за обширную накладную грудь — и тотчас улепетывает, мамка же хриплым басом, не оставляющим сомнений в том, что это скорее все же папка, рявкает вслед: Куда? Куда сбежал, сукин сын, ты вот где пощупай! — сопровождая свой призыв жестом, достаточно красноречивым для того, чтобы близстоящие дамы и девицы, взглянув, отвели глаза, хоть, впрочем, ничего уж такого особенного им не было продемонстрировано: доходящее до середины икры платье на лже-кормилице дает лишь намек на анатомическую выпуклость, за которую ухватилась он — она? — обеими руками, так что все вполне невинно. Что ж вы хотите, это португальский карнавал. Вот проходит человек, не подозревая, что к хлястику его пальто английской булавкой прицеплен мочальный хвост, а на спину ему повесили плакатик: Эта скотинa продается, но только никто почему-то не приценивается, хотя один из шутников, возглашая: Любую кладь свезет, как пушинку, идет перед бедолагой, а тот ничего не замечает, радуется от души окрестным забавам, не принимает на свой счет веселье встречных, но вот почуял неладное, завел руку за спину, отодрал бумажку, яростно порвал ее в клочья, и ведь каждый год у нас на карнавале повторяют эту самую шутку, а мы радуемся ей, как в первый раз. Рикардо Рейс не очень беспокоится, тая, что в плащ булавку незаметно не воткнешь, но опасности подстерегают со всех сторон — так и ость, со второго этажа проворно спустилась на бечевке рейка и сшибла с него шляпу, и две девицы в окне залились визгливым хохотом, выкликая хором: На карнавале обижаться не принято! — и очевидность этой аксиомы столь сокрушительно очевидна, что Рикардо Рейс смиренно подбирает с мостовой выпачканную в грязи шляпу и молча идет своей дорогой: ладно, лиссабонский карнавал мы посмотрели, в памяти его воскресили, пора и честь знать. Слава Богу, есть дети. Их ведут за ручку и несут на руках матери, тетушки и бабушки, они рассматривают маски и сами корчат гримасы, нет для них большего счастья, чем казаться не тем, что есть они на самом деле — они заполняют партер и ярусы на утренних спектаклях этого странного мира, похожего на огромный сумасшедший дом, они держат в руках мотки серпантина, накладные усы и бакенбарды щекочут их покрытые румянами и белилами личики, они путаются в длинных юбках и наступают на подолы кринолинов, ноют молочные зубы, в которых они, выпячивая подбородки, пытаются удержать трубки, нет, право, дети — лучшее, что есть на свете, тем более, что и рифма это подтверждает. Вот они, невинные наши ангелочки, и кто знает, по собственному ли вкусу они так вырядились или потому что взрослые, исполняя собственную свою давнюю мечту, выбрали и взяли напрокат костюм голландской пейзанки или крестьянина из окрестностей Лиссабона, пирата или ковбоя, арлекина или пьеро, кучера или казака, сестры милосердия или пастушка, укротителя или цветочницы, солдата или моряка, знатной дамы прежних времен или феи, волка, цыгана, паяца — а потом их сфотографируют репортеры, и завтра в газетах появятся их снимки, и кое-кто из детей, посетивших нашу редакцию, снял маску, которую носил в дополнение к маскарадному костюму, чтоб стать уж совсем неузнаваемым, или вот эту таинственную полумаску коломбины, и как хорошо, что теперь можно их узнать, и бабушка может порадоваться от всей души:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
, которое иногда способно подвигнуть своего носителя на благородные душевные движения, ответит: Кто из вас без греха, пусть первым бросит в них камень. В ту минуту, когда объятый внутренним трепетом Рикардо Рейс подходит к стойке, Сальвадор что-то кричит в телефон, но тут же выясняется, что повышенный тон разговора вызван всего лишь отвратительной слышимостью: Ей-Богу, он будто на Луне, алло, алло, да, сеньор Сампайо, мне нужно знать, когда вы прибудете, да! да! да, вот теперь немного лучше, дело в том, что у нас неожиданный наплыв постояльцев, почему? из-за испанских событий, да-да, из Испании, очень много народу приехало оттуда, сегодня? двадцать шестого? понял, после карнавала, очень хорошо, зарезервируем вам два номера, что вы, сеньор доктор, как вы могли подумать, вы наш — постоянный клиент, прежде всего мы обязаны заботиться об интересах наших друзей, три года — это не три дня, поклон сеньорите Марсенде, да, сеньор доктор, вот тут рядом со мной доктор Рейс, он вам тоже кланяется, и это чистая правда: Рикардо Рейс знаками и словами, которые можно прочесть по губам, но не услышать, в самом деле шлет доктору Сампайо и дочери его сердечный привет и делает это по двум причинам: при других обстоятельствах первой и главной стало бы его стремление напомнить о себе Марсенде, пусть и через посредство третьего лица, но в данном случае, он стремится прежде всего и всего лишь подружиться с Сальвадором, продемонстрировать, что считает его ровней себе, и таким образом лишить его властных полномочий: это противоречие только кажется неразрешимым и вопиющим, поскольку не сводятся отношения между людьми к сложению или вычитанию — о, сколько раз казалось нам, что мы приобрели что-то, а на деле оставались в убытке, сколько раз прикидывали мы потери и протори, а оказывались с прибылью, и пахло тут уже не суммой, а произведением. Сальвадор торжествующе, благо ему удалось провести с городом Коимброй разговор своевременный и окончательный, повесил трубку и теперь отвечает на «Что стряслось?» Рикардо Рейса: Как снег на голову, нагрянули три испанских семейства, два из Мадрида, одно из Касереса, беженцы. Что? Ну да, убежали от коммунистов — те ведь победили на выборах. Не коммунисты, а левые. Какая разница? Неужели и вправду — беженцы? Даже в газетах было. Не заметил. Но с этой минуты не заметить было уже невозможно. Из-за дверей доносится испанская речь, можно даже не напрягать слух, звучный язык Сервантеса ничем не заглушишь, в иные времена не было на всей планете места, где бы не говорили по-испански, нам такого добиться никогда не удавалось. За ужином стало видно и очевидно, что беженцы — люди состоятельные, о чем можно было судить и по одежде, и по изобилию выставленных напоказ у мужчин и у женщин драгоценностей — колец, перстней, запонок, галстучных булавок, заколок, браслетов, цепочек, кулонов, серег, брошек, колье, ожерелий, брелков — в которых золото и брильянты сверкали вперемежку с изумрудами, рубинами, сапфирами, бирюзой, и по тому, как громко новоприбывшие перекликались со стола на стол, словно бахвалясь триумфом своего несчастья — право, не уверен, есть ли смысл соединять в одной фразе столь противоречащие друг другу слова. Но других Рикардо Рейс не находит, не знает, как еще определить странную смесь властности и плаксивой мстительности, звучавшую в том, как произносили они: Los rojos [25] Красные (исп.).
, кривя губы, точно это брань, и ресторан в отеле «Браганса» вдруг сделался похож на театральную сцену — того и гляди, появится на ней изящный кальдероновский Кларин и скажет: Escondido, desde aquн toda la fiesta he dе ver, и понимать это следует так, что испанский праздник откроется ему из Португалии, pues уа la muerte по mе hallarб, dos higas para la muerte [26] «Здесь притаясь, весь праздник я увижу, // И черта с два отыщет смерть меня» (исп.) — строчка из пьесы Кальдерона «Жизнь есть сон».
. A официанты — Рамон, Фелипе и еще третий, ну, тот, впрочем, португалец из Гуарды — носятся по залу особенно проворно и заметно волнуются, они всякое в жизни видали и не в первый раз обслуживают соотечественников, но не в таком количестве и не по таким причинам попавших в Лиссабон, однако не замечают, пока еще не заметили — а вот со стороны это отлично видно, — что многочленные семейства из Мадрида и Касереса держатся с ними отнюдь не как с земляками, в чьи братские объятия бросила их злосчастная судьбина, и произносят «галисийцы» так же, как и «красные», если только вместо ненависти поставить презрение. Рамон, впрочем, перехватив брошенный на него злобный взгляд в сопровождении бранного шипения, что-то уже почувствовал, раз, подавая блюдо Рикардо Рейсу, не сумел сдержаться: Могли бы и в номерах оставить свои цацки, никто их не тронет, «Браганса» — почтенное заведение, и, произнося эту сентенцию, не знает Рамон — не то бы переменил бы свое мнение насчет отеля, — что горничная Лидия шастает по ночам в двести первый номер. И все же будем справедливы — ну, хотя бы когда мы можем себе позволить такую роскошь — к этим людям, которые в страхе прибежали к нам, собрав драгоценности, сняв деньги с банковских счетов, прихватив, словом, все, что было возможно при столь поспешном отъезде, признаем, что чем-то и на что-то же им нужно жить: окажись они здесь с пустыми руками, разве тот же Рамон, движимый милосердием, дал бы им хоть медный грошик, ссудил бы хоть пятак, да и с какой стати ему это делать, об этом ни слова нет в заповедях Христова учения, а если в вопросах давания и одалживания еще как-то можно руководствоваться призывом «Возлюби ближнего, как самого себя», признаем все же, что не хватило двух тысячелетий для того, чтобы Рамон возлюбил ближних своих из Мадрида и Касереса, хоть и утверждает автор «Заговора», будто мы выбрались на верный путь, на столбовую дорогу, и ныне труд идет по ней об руку с капиталом, и, вероятно, сойдясь на братский ужин в термах Эсторила, определят наши прокуроры и депутаты, кто же должен будет дорогу эту мостить.О, если бы не гнусная погода, установившаяся так надолго, не ливень, хлещущий день и ночь без передышки, причинивший столько неприятностей земледельцам вкупе с иными аграриями — за сорок лет, если верить припоминанию старожилов и архивам метеослужбы, не случалось подобных наводнений — то карнавал в этом году вполне бы удался: во-первых, таковым ему и пристало быть, а, во-вторых, таковым запечатлелся он в памяти потомства. Не забудем и о невиданном прежде наплыве испанских беженцев, получающих возможность для укрепления духа обрести в нашей стране развлечения, которые в их собственной давно уже вывелись и перевелись, а уж при нынешней политической ситуации — и подавно не до них. Что ж, нам и самим есть отчего испытывать чувство законного удовлетворения — взять хоть распоряжение правительства о начале строительства моста через Тежо или указ, регламентирующий пользование служебным автотранспортом, или благотворительную акцию в провинции Доуро: тамошние трудящиеся получат на рыло по пять кило рису, по пять кило трески и деньгами по десять эскудо, и пусть никого не вгоняет в столбняк подобная щедрость, граничащая с расточительством, ибо что-что, а треска в нашем государстве обходится дешевле газетной трескотни, и на днях выступит министр и даст указание организовать в каждом приходе раздачу бесплатного супа для неимущих наших сограждан, а в интервью заявит: После посещения провинции Алентежо подтвердилась насущная необходимость расширения сферы благотворительности в целях ликвидации последствий кризиса на рынке труда, что в переводе с официального языка значит: Хозяин, ради всего святого, подайте хоть корочку хлебца. Но лучше всего остального, благо исходит почти что с самого верха — ну, лишь чуточку пониже Господа Бога — это заявление кардинала Пачелли, высказавшегося в том смысле, что Муссолини принадлежит исключительная роль в возрождении культурных традиций Римской империи, и сей многознающий и еще более многообещающий князь церкви, несомненно, заслуживает папской тиары, и, будем надеяться, Дух Святой и конклав не забудут про него, когда настанет счастливый день: вы подумайте, итальянские войска еще только расстреливают и бомбят эфиопов, архипастырь же провидит и предрекает империю и императора — Аве, Мария, идущие на смерть приветствуют тебя.Да уж, совсем другой карнавал в Португалии. Там, в тех чужедальних краях, что к рукам прибрал Кабрал, там, где свищет сабиа [27] Кабрал, Педро Алварес (1460 — 1526) — португальский мореплаватель, в 1500 году открывший Бразилию. «Там, где свищет сабиа» — рефрен хрестоматийного стихотворения бразильского поэта Гонсалвеса Диаса (1823 — 1864) «Песнь изгнания».
, где блещет Южный Крест, где жар и зной, где, даже если небо и принахмурится, все равно не озябнешь, проходят во всю ширь проспекта толпы танцующих, и стекляшки искрятся брильянтами, а стеклярус горит самоцветными каменьями, а яркое тряпье, облачающее или скорей разоблачающее тело, не уступит шелкам и атласу, хоть и рядом с ними не лежало, и над головами колышутся султаны и плюмажи из перьев попугаев-ара, райских птиц, глухарей, и гремит самба, самба, которая всколыхнет душу до такой степени, что и угрюмый человек Рикардо Рейс не раз и не два с трудом смирял внутри себя некое бушевание, и только страх перед собственной плотью не давал ему кинуться в водоворот вакханалии, ибо как это все начинается, мы знаем, а вот чем кончится — извините. В Лиссабоне ему такие опасности не грозят. День пасмурный и дождливый, ну и черт с ним, это еще не повод, чтобы карнавальное шествие отказалось от дефиле по Проспекту Свободы, на тротуарах которого плотными рядами стоят зрители из простонародья, хотя, приготовлены для тех, разумеется, кто способен за них заплатить, и кресла, но желающих занять их почти не найдется, очень уж мокро, и если сядешь, сядешь в лужу, игра слов вполне в духе карнавала Скрипят и раскачиваются пестро размалеванные платформы, а на них хохочут и строят гримасы ряженые в масках уродов и красавцев, усердно мечут в толпу мотки серпантина, мешочки с кукурузой и фасолью, которыми, если не туда попасть, можно и изувечить, толпа же в печальном воодушевлении отвечает тем же. Проезжают несколько открытых, груженных зонтами, повозок, машут с них девицы и юноши, осыпают друг друга конфетти. Публика тоже веселится схожим образом: вот к девушке, наблюдающей за шествием, подкрадывается сзади паренек с полной пригоршней конфетти, подносит их ей ко рту и растирает по всему лицу, чтобы, пользуясь замешательством жертвы, потискать ее где только можно и нельзя и с хохотом смыться, пока бедная девушка отплевывается — такая вот у нас в Португалии манера ухаживать, немало есть супружеских пар, именно так нашедших свое счастье. Прыскают через трубочки струйками воды, целясь в лицо или в шею — в прежние времена друг друга обливали духами, и это было салонной светской забавой, а потом стало достоянием улицы, и хорошо еще, если вода чистая, а не из канавы, такое тоже бывает. Рикардо Рейсу быстро наскучило шествие ряженых, но он продолжал стоять как вкопанный, словно ничего на свете не было важней, чем находиться здесь, дважды начинало моросить, а один раз дождь припустил по-настоящему: есть же такие, кто воссылает хвалы португальскому климату: да нет, я не говорю, что он плох, но для карнавалов не гож. К концу дня, ближе к вечеру, когда парад уже завершался, небо очистилось, платформы и повозки отправились своим путем туда, где ко вторнику их просушат, подновят облезшую и смывшуюся краску, приведут в порядок гирлянды, но их отсутствие, впрочем, не помешает ряженым продолжить веселье на улицах и площадях, в тупиках и переулках, на пролетах лестниц совершая то, на что не хватало духу при свете, и что в темноте совершается скорее, а обходится дешевле, и ослабелой плоти помогает вино, ведь пепельная среда [28] Традиционное название первого дня Великого поста.
, день скорби и забвения, еще только послезавтра. Рикардо Рейса познабливает и чуть лихорадит — может быть, все же простыл, пока смотрел на карнавальное шествие, а может быть, от печали бросает его то в жар, то в холод, но будем надеяться, что отвращение не вгонит его в горячку. К нему пристает некто ряженый и сильно подвыпивший: в одной руке у него — здоровенный деревянный тесак, в другой — трость, он постукивает ими друг о друга и напирает на поэта накладным брюхом: Выходи на бой со мной! — подушку, наверно, привязал или тряпья натолкал — вот смеху-то, чопорный господин в плаще и шляпе никак не может отделаться от этого маскарадного пирата в треуголке, шелковом кафтане, коротких панталонах и чулках: Выходи на бой со мной! — и ведь не даст пройти, пока на вино денег не получит. Рикардо Рейс сунул ему несколько монет, и тот, отколов еще два-три причудливых коленца, отстал наконец, двинулся в другую сторону в облаке перегара, в кольце хохочущих мальчишек. А вот в тележке, призванной изобразить колыбельку, провозят выставившего ножищи верзилу в чепчике, в слюнявчике, с размалеванным лицом: он делает вид, что заходится ревом, а может, и правда ревет, покуда не присасывается под громогласное одобрение зевак к рожку с красным вином, сунутому ему в рот еще каким-то чудищем, наряженным кормилицей, которое выскочивший из толпы мальчишка молниеносным движением ухватывает за обширную накладную грудь — и тотчас улепетывает, мамка же хриплым басом, не оставляющим сомнений в том, что это скорее все же папка, рявкает вслед: Куда? Куда сбежал, сукин сын, ты вот где пощупай! — сопровождая свой призыв жестом, достаточно красноречивым для того, чтобы близстоящие дамы и девицы, взглянув, отвели глаза, хоть, впрочем, ничего уж такого особенного им не было продемонстрировано: доходящее до середины икры платье на лже-кормилице дает лишь намек на анатомическую выпуклость, за которую ухватилась он — она? — обеими руками, так что все вполне невинно. Что ж вы хотите, это португальский карнавал. Вот проходит человек, не подозревая, что к хлястику его пальто английской булавкой прицеплен мочальный хвост, а на спину ему повесили плакатик: Эта скотинa продается, но только никто почему-то не приценивается, хотя один из шутников, возглашая: Любую кладь свезет, как пушинку, идет перед бедолагой, а тот ничего не замечает, радуется от души окрестным забавам, не принимает на свой счет веселье встречных, но вот почуял неладное, завел руку за спину, отодрал бумажку, яростно порвал ее в клочья, и ведь каждый год у нас на карнавале повторяют эту самую шутку, а мы радуемся ей, как в первый раз. Рикардо Рейс не очень беспокоится, тая, что в плащ булавку незаметно не воткнешь, но опасности подстерегают со всех сторон — так и ость, со второго этажа проворно спустилась на бечевке рейка и сшибла с него шляпу, и две девицы в окне залились визгливым хохотом, выкликая хором: На карнавале обижаться не принято! — и очевидность этой аксиомы столь сокрушительно очевидна, что Рикардо Рейс смиренно подбирает с мостовой выпачканную в грязи шляпу и молча идет своей дорогой: ладно, лиссабонский карнавал мы посмотрели, в памяти его воскресили, пора и честь знать. Слава Богу, есть дети. Их ведут за ручку и несут на руках матери, тетушки и бабушки, они рассматривают маски и сами корчат гримасы, нет для них большего счастья, чем казаться не тем, что есть они на самом деле — они заполняют партер и ярусы на утренних спектаклях этого странного мира, похожего на огромный сумасшедший дом, они держат в руках мотки серпантина, накладные усы и бакенбарды щекочут их покрытые румянами и белилами личики, они путаются в длинных юбках и наступают на подолы кринолинов, ноют молочные зубы, в которых они, выпячивая подбородки, пытаются удержать трубки, нет, право, дети — лучшее, что есть на свете, тем более, что и рифма это подтверждает. Вот они, невинные наши ангелочки, и кто знает, по собственному ли вкусу они так вырядились или потому что взрослые, исполняя собственную свою давнюю мечту, выбрали и взяли напрокат костюм голландской пейзанки или крестьянина из окрестностей Лиссабона, пирата или ковбоя, арлекина или пьеро, кучера или казака, сестры милосердия или пастушка, укротителя или цветочницы, солдата или моряка, знатной дамы прежних времен или феи, волка, цыгана, паяца — а потом их сфотографируют репортеры, и завтра в газетах появятся их снимки, и кое-кто из детей, посетивших нашу редакцию, снял маску, которую носил в дополнение к маскарадному костюму, чтоб стать уж совсем неузнаваемым, или вот эту таинственную полумаску коломбины, и как хорошо, что теперь можно их узнать, и бабушка может порадоваться от всей души:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54