Спрос на спиртное возрос троекратно.
Сорок секунд. Пришел вызов от Жанны. Я подержал руку над индикатором, но не соединился. Видеть ее сейчас, сию минуту, я был не в состоянии.
Тридцать секунд.
— Френдик, оба генератора в режиме. Что дальше?!
— Будем надеяться, они убрали людей внизу… — Я включил стационары. Теперь нас снова слышали.
— Ты свихнулся! Двадцать секунд.
— Импульс по моей команде!
— Мистер Антонио, с вами говорит Генеральный секретарь ООН. Прекратите приготовления. Ваши предложения приняты, европейский Город отключен. Вы слышите, мистер Антонио? Вы слышите меня?..
— Да, — наконец выговорил я. — Слышу. Один реактор и генераторы будут заглушены. Дайте дорогу, я сяду на взлетной площадке Хранилища.
— Вас встретят президент концерна и Главный Смотритель.
— Нет! Постарайтесь, чтобы никого не было. Я доверяю только Севажу. Меня встретит и проводит вниз президент банка, один, без охраны. Если я кого-нибудь замечу, взорву реактор дистанционно. Вы поняли? Никого чтобы не было, у меня с собой гамма-экструдер, буду стрелять без предупреждения.
— Хорошо, господин Антонио, не волнуйтесь. Двадцать минут, мы верно вас поняли?
— Да, двадцать минут. Потом делайте со мной, что хотите.
Taken: , 1 22. Город Мудрых
Я лежал в той же Ракушке. В отличие от прошлого раза, в коридоре с пушками наготове дежурили четверо из отряда «Мангуста». Такие же амбалы, поднаторевшие в тренингах высокого тяготения, никакой кибернетики, и моложе меня почти вдвое. Еще четверо блокировали лифты. Севаж сделал, что было в его силах. Если бы не заступничество концерна, бедный Снейк сидел бы уже за решеткой. Перед тем как сдаться, я накрепко связал Бронислава. Мы оба понимали, что эта детская увертка вряд ли поможет. На прощание Воробей сказал только одно:
— Обидно, Макс, чертовски обидно! У меня в руках была такая машина… Елена восемь лет занималась демпфером магнитной напряженности, а тут готовое решение…
— Я завидую тебе, Броня.
— Мне?! Ты точно крейзи, звереныш. Но с тобой пиково было спикать…
— У тебя есть эта… положительная доминанта, — выговорил я. — И не спрашивай, что это такое!
Комиссар полиции получил указание с самого верха. Двадцать минут, и ни мгновением больше. Двадцать минут на погружение, и меня выдернут, утрамбуют в кокон и отправят куда следует.
Пока мы спускались, я видел опустевшие рабочие ячейки криэйторов. Функционировали посты жизнеобеспечения и пост дежурного Смотрителя. На подземных этажах толпились лишь киберы вспомогательных служб. Впервые с момента постройки, за двести с лишним лет, Город был отрезан от Глубины. Я не знал, что происходит в других Городах, я не знал, успели ли заговорщики прикончить еще кого-нибудь, кроме несчастных программистов в Пекине, я не знал, удастся ли найти противоядие от заразы. Скорее всего, нет. Джинн вырвался, сегодня я его перехватил на полпути к свободе, завтра он найдет другую лазейку. Прогресс, мать его… Но сейчас меня увлекал совсем иной вопрос.
Смотритель ввел команды погружения вручную. Тоже, очевидно, впервые за два с лишним столетия. Севаж сделал робкую попытку меня отговорить:
— Вы понимаете, что рискуете не подняться? Я говорил с человеком из разведки. В Пекине и Токио в командах криэйторов объявлен карантин. Проверка служебных хардов погибших выявила скрытые подпрограммы неясного назначения. Неизвестно, сколько народу они успели заразить по цепочке и в чем это проявится.
— Хотите еще один коммерческий совет? — не очень вежливо перебил я и пошевелил конечностями, устраиваясь поудобнее. — Подойдите поближе, шепну вам на ушко, а то эти добры молодцы из «Мангусты» побросают службу и уйдут в брокеры!
Севаж приблизился. Не смог удержаться, чтобы не стрельнуть глазами под сдвинутую крышку Ракушки. Я сказал чуть слышно, но ему этого оказалось более чем достаточно. Глава «Националя» отшатнулся.
— Не тревожьтесь, месье! — Я подал знак ожидавшему Смотрителю. Поползла крышка, на лицо опускался колпак с загубником. — Вы же бизнесмен, неужели не придумаете, как и на этом сделать деньги?
Никаких следов деревенского дома, полянки с клевером и знакомого чадолюбивого аиста. Как и предупреждал Смотритель, я «высадился» вне персональных зон влияния, на нейтральной территории Города. Фантазия дизайнера, скорее всего, отразила его эклектическое представление о древнеримских термах. Я лежал на теплой мраморной скамье в клубах ароматного пара, слева и справа, отделенные легкими колышущимися занавесами, полукругом стояли подобные лежанки.
Я подсчитал. Единовременно спуститься в Город смогли бы двадцать человек. Скамьи покоились на львиных лапах на самом верхнем ярусе глубокого амфитеатра, атласные покрывала, вышитые золотом, небрежно устилали пологие ступени. За спинками каменных лож, огибая чашу, поднималась стена из шлифованного розового мрамора. Мрамор чудесным образом изгибался, из него выдавались вперед стилизованные лики древних богов, еще выше вздымалась балюстрада коринфских колонн, сквозь которые просовывали ветки сочно-зеленые кипарисы. Из приоткрытой пасти вооруженного молотком монстра, возможно Гефеста, нависающего над моим ложем, не к месту струилась вода, сбегала игристыми водопадами в желоба мраморных перил, змеящихся вниз, вдоль ступеней, к далекой сцене. Преувеличенно ярко мерцал Млечный Путь, небрежным багровым мазком догорал навеки замерший закат, но, несмотря на якобы поздний вечер, тени отсутствовали, свет поступал снизу, будто под полом горело небольшое подземное солнце.
Я спустился, перепрыгивая через две ступеньки. Стоило одолеть первые метры, заиграла музыка; и чем ниже я продвигался, тем громче и отчетливей были звуки. Точно не описать, но мне казалось, будто я слышу электронную версию мазурки: то протяжно всхлипывали нижние регистры органа, то яростно вступали вибрирующие металлом флейты.
Достигнув черного мрамора арены, я остановился, пытаясь понять, куда же идти дальше. Глухие стенки сходились к подобию форума, увитого неправдоподобно спелым виноградом, и нигде ни единого выхода. Я оглянулся и вздрогнул. Перспектива позади изменилась в лучших традициях Эшера, амфитеатр исчез.
Вместо мягкой позолоты шелка, вместо вяжущего дымка курилен в лицо смотрела бездна. Край арены обрывался, словно срезанный гигантской бритвой, в точности там, где стояла моя левая пятка. Вместо застывшего пурпурного заката — стремительно надвигающийся влажный морской рассвет. Звезды таяли одна за другой, эбеновый блеск сменился аквамарином, тут же уступившим место трепещущей нежнейшей бирюзе. С такой скоростью на планете Земля никогда не светало; казалось, кто-то прокручивает пленку с записью восхода в три раза быстрее, к тому же усилив, доведя глубину цвета до крайности.
Самым забавным было то, что небо разворачивалось надо мной на двести семьдесят градусов, и следующий шаг предстояло сделать в пропасть. Я встал на четвереньки и заглянул вниз, за грань мраморной плиты. Под прямым углом невозмутимо расстилался идеально подстриженный английский парк. В каком-то полуметре, если лечь на живот, подползти к краю и вытянуть вниз руку, распускал утренние сонные цветы фантастически роскошный розовый куст. Со своего места я видел мельчайшие капельки росы на желтых бутонах.
Оставалось плюнуть на старину Евклида и сделать шаг за борт. Они молодцы, создатели Глубины. Теперь я хорошо представлял себе, что увижу вскоре. Дизайнерам ни к чему было повторять реальные законы перспективы: спустя сотню метров посетителя, скорее всего, поджидает следующая грань кубика, и так до бесконечности. Я попытался на секунду представить сотни игровых миров, куда так неистово стремились миллионы сограждан Снейка. Какие еще бредовые фантазии могли там воплотиться? Если даже тут, в официальной приемной ведущих умов планеты, обкуренный разум не смог удержаться от демонстрации компьютерных чудес, не удивительно, что младший Изи не вылезает из Глубины месяцами.
Насвистывали флейты, стонал орган, шуршали марокасы. Я шагнул в пропасть, сжав зубы, подсознательно ожидая падения…
И встал на гравийную змейку… взбегающую по ковру карликовых сосен, по фигурным террасам стелющегося можжевельника. Вершину холма венчало подобие четырехгранной часовни. Нет, это больше походило на высокий храмовый портик, над куполом которого вместо креста или знака иной религии стремительно вращалась модель атома. С каждой из четырех сторон — стрельчатые двери, во всю высоту стен. И с каждой стороны обложенные цветным камнем пышные газоны.
Если четыре двери распахнуть одновременно, подумал я, стен как таковых не останется, лишь узкие колонны и купол; правда, здесь ни в чем нельзя быть уверенным.
Музыка сменилась. От раскрывавшихся вдоль тропинки роз доносилось нечто, напоминавшее Седьмую симфонию Шостаковича. У самого подножия портика я не удержался и посмотрел туда, откуда пришел. Святые яйца, опять не угадал! Вместо покинутого обрыва в полусотне метров прямо из буйства шиповника поднималась в небо отвесная стена. Она уходила влево и вправо, насколько мог проследить взгляд. С внешней поверхности кубика я угодил на его внутреннюю грань.
Присмотревшись, я убедился: стена была не чем иным, как брусчатой мостовой, колоссальным плацем, из которого тут и там торчали палочки газовых фонарей и тумбы чугунных скамеек. Если задрать голову к сузившемуся сегменту небосвода, то вдали, с края плаца, надвигались очертания средневековых строений, в стрельчатых оконных витражах играли солнечные блики и блестели тяжелые медные ручки многочисленных деревянных ворот.
Куда идти? Я не сомневался, что жители Диипа осведомлены о появлении гостя, но только теперь до меня дошло, что со Снейком попросту могут не пожелать вести переговоры. Не было разницы, в какую сторону свернуть, какую из преломляющихся реальностей выбрать. Если обиженные внезапным пленом Мудрые захотят, я так и прошляюсь тут, среди виртуальных кварталов, не встретив ни единой души…
— Стасов! — позвал я. — Стасов! Изабель, у нас мало времени!
Молчание. Звук заглох, будто я выкрикнул в подушку.
— Изабель, я знаю, что вы меня слышите. Если я вернусь наверх ни с чем, это конец. Конец для всего Города. Возможно, вам всем сохранят жизнь, но до смерти оставят в ящике этих долбаных иллюзий!
Я подобрался вплотную к двустворчатой двери часовни. Высоко, на уровне плеч, находилась массивная бронзовая задвижка, размером с кусок рельса, с дырой, и в эту дыру было продето истертое кольцо. Еще один необычный эффект: за пять шагов я оценивал высоту здания метров в шесть, теперь же глазомер подсказывал, что портик вытянулся вверх как минимум вдвое.
— Послушайте! Вас же тут много, и вы меня слышите, я уверен! Стасов, ты можешь думать обо мне все, что хочешь, обзывать идиотом или изменником, но я вернулся! Это ты помнишь? Я вернулся, черт подери, и я не жалуюсь, чего мне это стоило. Я принес то, что обещал. Ради формулы ты угробил полтысячи арестантов! Если бы я знал, что за гадость мне зашили в грудь, хрен бы я вернулся! Ты слышишь, умник? Я добыл «барабан», но в Ваннах очистки нет и следов состава…
— Конечно, нет. Ты же слышишь только себя, мальчишка.
Я крутанулся на пятке, инстинктивно принимая боевую стойку. В Глубине это выглядело более чем комично, и если бы мой виртуальный двойник умел краснеть, то стал бы сейчас цвета моркови, но рефлексы Снейка удержать под контролем непросто. Стасов невозмутимо стоял на брусчатой вертикали под кругом желтого света от фонаря в двадцати метрах надо мной. Мне на щеки падали косые лучи солнца, а в его мирке каким-то образом скоропостижно надвигалась ночь. Он выглядел гораздо моложе, чем в прошлый раз, выше, шире в плечах и не настолько седой. Сельское рубище в духе Льва Толстого он сменил на цветастую гавайку и рэперские желтые штаны и увенчал это модное великолепие фиолетовой тюбетейкой.
— Заходи! — кивнул он и исчез.
Я дернул кольцо. Створки неторопливо распахнулись.
Они все были здесь. Может быть, сорок, может быть, пятьдесят человек, изображений людей, отголосков людей, таких, какими они себя помнили. Узкая часовня, как я и ожидал, развернулась изнутри ступенчатой университетской аудиторией. Здесь было почти по-домашнему уютно, на столах через равные промежутки светили библиотечные лампы под абажурами со свисающей бахромой. Библиотека, ну конечно, библиотека, ряды книг до самого потолка. Нет, не до потолка, черт возьми! И в помине нет потолка, только книги; возможно, это единственное место на планете, где помнили, что такое книга.
Стасов примостился сбоку, в четвертом ряду, между знойным черноволосым красавцем и плотным усатым чернокожим, замотанным в клетчатый шарф, и всем своим видом давал понять, что он тут вовсе не главный. Здесь вообще не было главных, не может быть главных в компании, где диалог происходит мгновенно и не требует участия языка, где неоткуда взяться алчности и стремлению к власти, где нет желаний, провоцирующих неравенство.
И я прозрел. Мне казалось, они смотрели на меня и видели насквозь, хотя не было на самом деле ни глаз, ни лиц, ни библиотеки. Пусть видели насквозь, но взаимопонимания это не добавляло. Общаясь, они не открывали ртов; я вращал головой, но не мог сообразить, кто именно говорит. Они не потрудились даже сформировать свои нижние половинки тел. Спасибо, что вообще дали возможность послушать.
— Вонг, довериться пробитому…
— Нестабильная психопатия дикаря…
— Он абсолютно далек от реалий…
— Малыш, ты всерьез считаешь нас врагами человечества?
— Парень, в твое время так же поступали с государственными секретами?
— Стасов, почему ты сразу не сдал его в Психо? У меня от разноголосого гама в голове начал пульсировать затылок.
— Дайте сказать, дайте же мне сказать…
— Ты не идиот, Молин… — Стасов вдруг переместился на два ряда ближе и оказался напротив меня. — Я тебя несколько недооценил. Ты опасный фанатик, только я не пойму, чему посвящена твоя вера. На чей алтарь ты собираешься лить кровь?
— Месяц назад ты доказывал мне, что необходимо предотвратить войну! — Я изо всех сил сохранял спокойствие. — А теперь ты сам ее начинаешь!
Ответил мне не Стасов.
— Малыш, какого черта? Ты абсолютный профан в инженерной биотике, а встреваешь в военный эксперимент! И встреваешь на стороне китайцев! Нет войны и нет мира, малыш, есть лишь успешная или неуспешная дипломатия. Не проще ли сразу отдать им Сибирь? А заодно Урал и Поволжье, а? Они будут совсем не против, и япошки с ними заодно, не откажутся.
Еще один голос:
— Вонг, это и есть твой протеже, что собирался ликвидировать пробои? Я бы ему не доверил выгребать дерьмо!
— Ты не слышишь, что тебе говорят! — Опять Стасов. — Тебе же намекнули, что без аппаратных средств вирус не оживет! Он навсегда остался бы фольклором, как и искусственный мозг! Я вынужден выносить на общую дискуссию сверхсекретные сведения, надеюсь, коллеги, посвященные в проект, меня извинят. Кто тебе внушил идею, что инфекция передается через харды? Мы апробировали лишь первичный шлейф, с достижением мозгового нэта вступает фаза самоликвидации, чтобы пресечь возможность расшифровки. Любое оружие на сегодня является фактором сдерживания, и даже среди нас, — он сделал жест в сторону зала, — нет полного единства в отношении спорных российских территорий.
— Спорных?! — Мне показалось, я ослышался.
— Управленцы, Максим, генерируют общую идею и воплощают ее технически, но даже самые сильные криэйторы не способны написать программы такого уровня сложности, для этого необходимо многомесячное состояние сенсорного голода, достижимое только здесь. Нет никакого мозга, Молин, а вирус есть! А знаешь, почему нет мозга? Потому что если его создам я, то он невольно отразит прототип, с его видением причинно-следственных механизмов. А если его породишь ты, он станет тобой, вот так, он вберет в себя твой бестолковый детский нонконформизм, и никак иначе… Ему нужна готовая модель! Как тебе мир, управляемый сплошными Молиными, а? И подобный социум не может показаться привлекательным, пока демократия держится на полифонии суждений, в том числе относительно равных прав людей на землю. Но ты не сумеешь создать кибер-двойника с набором этических аксиом, ты зверь, а не ученый, а я могу, не один, конечно, и не сегодня. Ты запаниковал, ты наплел репортерам такой чепухи, они теперь раздуют истерику, будто все Мудрые планеты подчиняются группе монстров под Брюсселем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Сорок секунд. Пришел вызов от Жанны. Я подержал руку над индикатором, но не соединился. Видеть ее сейчас, сию минуту, я был не в состоянии.
Тридцать секунд.
— Френдик, оба генератора в режиме. Что дальше?!
— Будем надеяться, они убрали людей внизу… — Я включил стационары. Теперь нас снова слышали.
— Ты свихнулся! Двадцать секунд.
— Импульс по моей команде!
— Мистер Антонио, с вами говорит Генеральный секретарь ООН. Прекратите приготовления. Ваши предложения приняты, европейский Город отключен. Вы слышите, мистер Антонио? Вы слышите меня?..
— Да, — наконец выговорил я. — Слышу. Один реактор и генераторы будут заглушены. Дайте дорогу, я сяду на взлетной площадке Хранилища.
— Вас встретят президент концерна и Главный Смотритель.
— Нет! Постарайтесь, чтобы никого не было. Я доверяю только Севажу. Меня встретит и проводит вниз президент банка, один, без охраны. Если я кого-нибудь замечу, взорву реактор дистанционно. Вы поняли? Никого чтобы не было, у меня с собой гамма-экструдер, буду стрелять без предупреждения.
— Хорошо, господин Антонио, не волнуйтесь. Двадцать минут, мы верно вас поняли?
— Да, двадцать минут. Потом делайте со мной, что хотите.
Taken: , 1 22. Город Мудрых
Я лежал в той же Ракушке. В отличие от прошлого раза, в коридоре с пушками наготове дежурили четверо из отряда «Мангуста». Такие же амбалы, поднаторевшие в тренингах высокого тяготения, никакой кибернетики, и моложе меня почти вдвое. Еще четверо блокировали лифты. Севаж сделал, что было в его силах. Если бы не заступничество концерна, бедный Снейк сидел бы уже за решеткой. Перед тем как сдаться, я накрепко связал Бронислава. Мы оба понимали, что эта детская увертка вряд ли поможет. На прощание Воробей сказал только одно:
— Обидно, Макс, чертовски обидно! У меня в руках была такая машина… Елена восемь лет занималась демпфером магнитной напряженности, а тут готовое решение…
— Я завидую тебе, Броня.
— Мне?! Ты точно крейзи, звереныш. Но с тобой пиково было спикать…
— У тебя есть эта… положительная доминанта, — выговорил я. — И не спрашивай, что это такое!
Комиссар полиции получил указание с самого верха. Двадцать минут, и ни мгновением больше. Двадцать минут на погружение, и меня выдернут, утрамбуют в кокон и отправят куда следует.
Пока мы спускались, я видел опустевшие рабочие ячейки криэйторов. Функционировали посты жизнеобеспечения и пост дежурного Смотрителя. На подземных этажах толпились лишь киберы вспомогательных служб. Впервые с момента постройки, за двести с лишним лет, Город был отрезан от Глубины. Я не знал, что происходит в других Городах, я не знал, успели ли заговорщики прикончить еще кого-нибудь, кроме несчастных программистов в Пекине, я не знал, удастся ли найти противоядие от заразы. Скорее всего, нет. Джинн вырвался, сегодня я его перехватил на полпути к свободе, завтра он найдет другую лазейку. Прогресс, мать его… Но сейчас меня увлекал совсем иной вопрос.
Смотритель ввел команды погружения вручную. Тоже, очевидно, впервые за два с лишним столетия. Севаж сделал робкую попытку меня отговорить:
— Вы понимаете, что рискуете не подняться? Я говорил с человеком из разведки. В Пекине и Токио в командах криэйторов объявлен карантин. Проверка служебных хардов погибших выявила скрытые подпрограммы неясного назначения. Неизвестно, сколько народу они успели заразить по цепочке и в чем это проявится.
— Хотите еще один коммерческий совет? — не очень вежливо перебил я и пошевелил конечностями, устраиваясь поудобнее. — Подойдите поближе, шепну вам на ушко, а то эти добры молодцы из «Мангусты» побросают службу и уйдут в брокеры!
Севаж приблизился. Не смог удержаться, чтобы не стрельнуть глазами под сдвинутую крышку Ракушки. Я сказал чуть слышно, но ему этого оказалось более чем достаточно. Глава «Националя» отшатнулся.
— Не тревожьтесь, месье! — Я подал знак ожидавшему Смотрителю. Поползла крышка, на лицо опускался колпак с загубником. — Вы же бизнесмен, неужели не придумаете, как и на этом сделать деньги?
Никаких следов деревенского дома, полянки с клевером и знакомого чадолюбивого аиста. Как и предупреждал Смотритель, я «высадился» вне персональных зон влияния, на нейтральной территории Города. Фантазия дизайнера, скорее всего, отразила его эклектическое представление о древнеримских термах. Я лежал на теплой мраморной скамье в клубах ароматного пара, слева и справа, отделенные легкими колышущимися занавесами, полукругом стояли подобные лежанки.
Я подсчитал. Единовременно спуститься в Город смогли бы двадцать человек. Скамьи покоились на львиных лапах на самом верхнем ярусе глубокого амфитеатра, атласные покрывала, вышитые золотом, небрежно устилали пологие ступени. За спинками каменных лож, огибая чашу, поднималась стена из шлифованного розового мрамора. Мрамор чудесным образом изгибался, из него выдавались вперед стилизованные лики древних богов, еще выше вздымалась балюстрада коринфских колонн, сквозь которые просовывали ветки сочно-зеленые кипарисы. Из приоткрытой пасти вооруженного молотком монстра, возможно Гефеста, нависающего над моим ложем, не к месту струилась вода, сбегала игристыми водопадами в желоба мраморных перил, змеящихся вниз, вдоль ступеней, к далекой сцене. Преувеличенно ярко мерцал Млечный Путь, небрежным багровым мазком догорал навеки замерший закат, но, несмотря на якобы поздний вечер, тени отсутствовали, свет поступал снизу, будто под полом горело небольшое подземное солнце.
Я спустился, перепрыгивая через две ступеньки. Стоило одолеть первые метры, заиграла музыка; и чем ниже я продвигался, тем громче и отчетливей были звуки. Точно не описать, но мне казалось, будто я слышу электронную версию мазурки: то протяжно всхлипывали нижние регистры органа, то яростно вступали вибрирующие металлом флейты.
Достигнув черного мрамора арены, я остановился, пытаясь понять, куда же идти дальше. Глухие стенки сходились к подобию форума, увитого неправдоподобно спелым виноградом, и нигде ни единого выхода. Я оглянулся и вздрогнул. Перспектива позади изменилась в лучших традициях Эшера, амфитеатр исчез.
Вместо мягкой позолоты шелка, вместо вяжущего дымка курилен в лицо смотрела бездна. Край арены обрывался, словно срезанный гигантской бритвой, в точности там, где стояла моя левая пятка. Вместо застывшего пурпурного заката — стремительно надвигающийся влажный морской рассвет. Звезды таяли одна за другой, эбеновый блеск сменился аквамарином, тут же уступившим место трепещущей нежнейшей бирюзе. С такой скоростью на планете Земля никогда не светало; казалось, кто-то прокручивает пленку с записью восхода в три раза быстрее, к тому же усилив, доведя глубину цвета до крайности.
Самым забавным было то, что небо разворачивалось надо мной на двести семьдесят градусов, и следующий шаг предстояло сделать в пропасть. Я встал на четвереньки и заглянул вниз, за грань мраморной плиты. Под прямым углом невозмутимо расстилался идеально подстриженный английский парк. В каком-то полуметре, если лечь на живот, подползти к краю и вытянуть вниз руку, распускал утренние сонные цветы фантастически роскошный розовый куст. Со своего места я видел мельчайшие капельки росы на желтых бутонах.
Оставалось плюнуть на старину Евклида и сделать шаг за борт. Они молодцы, создатели Глубины. Теперь я хорошо представлял себе, что увижу вскоре. Дизайнерам ни к чему было повторять реальные законы перспективы: спустя сотню метров посетителя, скорее всего, поджидает следующая грань кубика, и так до бесконечности. Я попытался на секунду представить сотни игровых миров, куда так неистово стремились миллионы сограждан Снейка. Какие еще бредовые фантазии могли там воплотиться? Если даже тут, в официальной приемной ведущих умов планеты, обкуренный разум не смог удержаться от демонстрации компьютерных чудес, не удивительно, что младший Изи не вылезает из Глубины месяцами.
Насвистывали флейты, стонал орган, шуршали марокасы. Я шагнул в пропасть, сжав зубы, подсознательно ожидая падения…
И встал на гравийную змейку… взбегающую по ковру карликовых сосен, по фигурным террасам стелющегося можжевельника. Вершину холма венчало подобие четырехгранной часовни. Нет, это больше походило на высокий храмовый портик, над куполом которого вместо креста или знака иной религии стремительно вращалась модель атома. С каждой из четырех сторон — стрельчатые двери, во всю высоту стен. И с каждой стороны обложенные цветным камнем пышные газоны.
Если четыре двери распахнуть одновременно, подумал я, стен как таковых не останется, лишь узкие колонны и купол; правда, здесь ни в чем нельзя быть уверенным.
Музыка сменилась. От раскрывавшихся вдоль тропинки роз доносилось нечто, напоминавшее Седьмую симфонию Шостаковича. У самого подножия портика я не удержался и посмотрел туда, откуда пришел. Святые яйца, опять не угадал! Вместо покинутого обрыва в полусотне метров прямо из буйства шиповника поднималась в небо отвесная стена. Она уходила влево и вправо, насколько мог проследить взгляд. С внешней поверхности кубика я угодил на его внутреннюю грань.
Присмотревшись, я убедился: стена была не чем иным, как брусчатой мостовой, колоссальным плацем, из которого тут и там торчали палочки газовых фонарей и тумбы чугунных скамеек. Если задрать голову к сузившемуся сегменту небосвода, то вдали, с края плаца, надвигались очертания средневековых строений, в стрельчатых оконных витражах играли солнечные блики и блестели тяжелые медные ручки многочисленных деревянных ворот.
Куда идти? Я не сомневался, что жители Диипа осведомлены о появлении гостя, но только теперь до меня дошло, что со Снейком попросту могут не пожелать вести переговоры. Не было разницы, в какую сторону свернуть, какую из преломляющихся реальностей выбрать. Если обиженные внезапным пленом Мудрые захотят, я так и прошляюсь тут, среди виртуальных кварталов, не встретив ни единой души…
— Стасов! — позвал я. — Стасов! Изабель, у нас мало времени!
Молчание. Звук заглох, будто я выкрикнул в подушку.
— Изабель, я знаю, что вы меня слышите. Если я вернусь наверх ни с чем, это конец. Конец для всего Города. Возможно, вам всем сохранят жизнь, но до смерти оставят в ящике этих долбаных иллюзий!
Я подобрался вплотную к двустворчатой двери часовни. Высоко, на уровне плеч, находилась массивная бронзовая задвижка, размером с кусок рельса, с дырой, и в эту дыру было продето истертое кольцо. Еще один необычный эффект: за пять шагов я оценивал высоту здания метров в шесть, теперь же глазомер подсказывал, что портик вытянулся вверх как минимум вдвое.
— Послушайте! Вас же тут много, и вы меня слышите, я уверен! Стасов, ты можешь думать обо мне все, что хочешь, обзывать идиотом или изменником, но я вернулся! Это ты помнишь? Я вернулся, черт подери, и я не жалуюсь, чего мне это стоило. Я принес то, что обещал. Ради формулы ты угробил полтысячи арестантов! Если бы я знал, что за гадость мне зашили в грудь, хрен бы я вернулся! Ты слышишь, умник? Я добыл «барабан», но в Ваннах очистки нет и следов состава…
— Конечно, нет. Ты же слышишь только себя, мальчишка.
Я крутанулся на пятке, инстинктивно принимая боевую стойку. В Глубине это выглядело более чем комично, и если бы мой виртуальный двойник умел краснеть, то стал бы сейчас цвета моркови, но рефлексы Снейка удержать под контролем непросто. Стасов невозмутимо стоял на брусчатой вертикали под кругом желтого света от фонаря в двадцати метрах надо мной. Мне на щеки падали косые лучи солнца, а в его мирке каким-то образом скоропостижно надвигалась ночь. Он выглядел гораздо моложе, чем в прошлый раз, выше, шире в плечах и не настолько седой. Сельское рубище в духе Льва Толстого он сменил на цветастую гавайку и рэперские желтые штаны и увенчал это модное великолепие фиолетовой тюбетейкой.
— Заходи! — кивнул он и исчез.
Я дернул кольцо. Створки неторопливо распахнулись.
Они все были здесь. Может быть, сорок, может быть, пятьдесят человек, изображений людей, отголосков людей, таких, какими они себя помнили. Узкая часовня, как я и ожидал, развернулась изнутри ступенчатой университетской аудиторией. Здесь было почти по-домашнему уютно, на столах через равные промежутки светили библиотечные лампы под абажурами со свисающей бахромой. Библиотека, ну конечно, библиотека, ряды книг до самого потолка. Нет, не до потолка, черт возьми! И в помине нет потолка, только книги; возможно, это единственное место на планете, где помнили, что такое книга.
Стасов примостился сбоку, в четвертом ряду, между знойным черноволосым красавцем и плотным усатым чернокожим, замотанным в клетчатый шарф, и всем своим видом давал понять, что он тут вовсе не главный. Здесь вообще не было главных, не может быть главных в компании, где диалог происходит мгновенно и не требует участия языка, где неоткуда взяться алчности и стремлению к власти, где нет желаний, провоцирующих неравенство.
И я прозрел. Мне казалось, они смотрели на меня и видели насквозь, хотя не было на самом деле ни глаз, ни лиц, ни библиотеки. Пусть видели насквозь, но взаимопонимания это не добавляло. Общаясь, они не открывали ртов; я вращал головой, но не мог сообразить, кто именно говорит. Они не потрудились даже сформировать свои нижние половинки тел. Спасибо, что вообще дали возможность послушать.
— Вонг, довериться пробитому…
— Нестабильная психопатия дикаря…
— Он абсолютно далек от реалий…
— Малыш, ты всерьез считаешь нас врагами человечества?
— Парень, в твое время так же поступали с государственными секретами?
— Стасов, почему ты сразу не сдал его в Психо? У меня от разноголосого гама в голове начал пульсировать затылок.
— Дайте сказать, дайте же мне сказать…
— Ты не идиот, Молин… — Стасов вдруг переместился на два ряда ближе и оказался напротив меня. — Я тебя несколько недооценил. Ты опасный фанатик, только я не пойму, чему посвящена твоя вера. На чей алтарь ты собираешься лить кровь?
— Месяц назад ты доказывал мне, что необходимо предотвратить войну! — Я изо всех сил сохранял спокойствие. — А теперь ты сам ее начинаешь!
Ответил мне не Стасов.
— Малыш, какого черта? Ты абсолютный профан в инженерной биотике, а встреваешь в военный эксперимент! И встреваешь на стороне китайцев! Нет войны и нет мира, малыш, есть лишь успешная или неуспешная дипломатия. Не проще ли сразу отдать им Сибирь? А заодно Урал и Поволжье, а? Они будут совсем не против, и япошки с ними заодно, не откажутся.
Еще один голос:
— Вонг, это и есть твой протеже, что собирался ликвидировать пробои? Я бы ему не доверил выгребать дерьмо!
— Ты не слышишь, что тебе говорят! — Опять Стасов. — Тебе же намекнули, что без аппаратных средств вирус не оживет! Он навсегда остался бы фольклором, как и искусственный мозг! Я вынужден выносить на общую дискуссию сверхсекретные сведения, надеюсь, коллеги, посвященные в проект, меня извинят. Кто тебе внушил идею, что инфекция передается через харды? Мы апробировали лишь первичный шлейф, с достижением мозгового нэта вступает фаза самоликвидации, чтобы пресечь возможность расшифровки. Любое оружие на сегодня является фактором сдерживания, и даже среди нас, — он сделал жест в сторону зала, — нет полного единства в отношении спорных российских территорий.
— Спорных?! — Мне показалось, я ослышался.
— Управленцы, Максим, генерируют общую идею и воплощают ее технически, но даже самые сильные криэйторы не способны написать программы такого уровня сложности, для этого необходимо многомесячное состояние сенсорного голода, достижимое только здесь. Нет никакого мозга, Молин, а вирус есть! А знаешь, почему нет мозга? Потому что если его создам я, то он невольно отразит прототип, с его видением причинно-следственных механизмов. А если его породишь ты, он станет тобой, вот так, он вберет в себя твой бестолковый детский нонконформизм, и никак иначе… Ему нужна готовая модель! Как тебе мир, управляемый сплошными Молиными, а? И подобный социум не может показаться привлекательным, пока демократия держится на полифонии суждений, в том числе относительно равных прав людей на землю. Но ты не сумеешь создать кибер-двойника с набором этических аксиом, ты зверь, а не ученый, а я могу, не один, конечно, и не сегодня. Ты запаниковал, ты наплел репортерам такой чепухи, они теперь раздуют истерику, будто все Мудрые планеты подчиняются группе монстров под Брюсселем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36