Однако глубина философского мышления мирно уживалась с величайшей политической наивностью. Небольшая брошюра «Горе и гений», изданная Константином Эдуардовичем в 1916 году, – тому убедительнейшее свидетельство.
История этой брошюры – последней дореволюционной работы Циолковского – заслуживает внимания. Циолковский пытается подбодрить самого себя, внушить себе веру в собственные силы, без которых дальнейшая борьба невозможна. Измотанный неприятностями, не понятый современниками, пишет Циолковский, эту брошюру, совсем не похожую на то, что он издавал раньше.
– Почему мы терпим нужду, когда богатства и силы природы неисчерпаемы?
– Почему на старости лет остаемся без крова и умираем от лишений?
– Почему подстерегают людей бедность, горести и несчастья?
– Как устранить лишения?
Залп вопросов, заданных Циолковским, звучит как речь прокурора. Нам понятна его страстность: хочется ответить на вопросы, которые уже не раз задавал самому себе. Но как наивны эти ответы!..
Циолковский далек от понимания социальной обстановки окружающего мира. Он мечтает о переустройстве человеческого общества. Для этого, по его мнению, нужно лишь одно – расчистить путь гениям. «Если бы были отысканы гении, то самые ужасные несчастья и горести, которые даже кажутся нам сейчас неизбежными, были бы устранены! Гении совершали и совершают чудеса. Кому же это не известно!»
Константин Эдуардович верен себе. Больше всего на свете он надеется на человеческое знание. «Гигиена дает здоровье и продолжает жизнь. Хирургия оживляет умирающего, исцеляет калеку, дает зрение, слух и проч. ...Техника делает человека сильнее тигра, быстрее лани. Она дает ему крылья и дворцы, заставляет природу работать, как раба...»
Брошюра «Горе и гений» – своеобразный рецепт выращивания людей, способных сдвинуть человечество с мертвой точки. Читая ее даже не веришь, что она вышла из-под пера человека, столь глубоко осмыслившего проблему тепловой смерти. Да как же не удивляться, читая описание большого, светлого, очищенного от пыли и бактерий здания? В нем есть все, что нужно человеку, – от мастерских для работы до библиотек и школ. По замыслу Циолковского, обитатели этого рафинированного мирка должны были изучать друг друга, разыскивать лучших – одним словом, путешествовать к высшей мудрости.
Не много времени понадобилось, чтобы увидеть наивность и несостоятельность этих рассуждений. Человек шагнул в новый мир не через дома, очищенные от бактерий, а через гром революции, через гражданскую войну. В величайших лишениях отвоевал себе советский народ право на лучшую жизнь.


Глава четвертая
Да здравствует жизнь!

20. Ученый просит шинель солдата

Сознаюсь, этот заголовок заимствован. Чуть дальше я объясняю откуда. Но сейчас хочется рассказать другую историю, ту, что послужила Алексею Толстому для начала научно-фантастического романа «Аэлита». Раскроем роман, и мы станем свидетелями символической встречи на улице Красных Зорь.
Американский корреспондент Арчибальд Скайлс и демобилизованный красноармеец Иван Гусев остановились у серого листка, приклеенного к стене. Объявление гласило: инженеру Лосю нужен спутник в полете на Марс.
Дул ветер, дома с разбитыми и заколоченными окнами выглядели нежилыми. Американец с интересом разглядывал широкоплечего человека в солдатских обмотках, с косым шрамом на виске. О, эти русские! Арчибальд Скайлс писал в одной из своих статей: «...Отсутствие в их глазах определенности, то насмешливость, то безумная решительность, и, наконец, непонятное выражение превосходства крайне болезненно действуют на европейского человека».
– Вы думаете пойти по этому объявлению? – спросил американец.
– Обязательно пойду.
– Но ведь это вздор – лететь в безвоздушном пространстве пятьдесят миллионов километров.
– Что говорить – далеко.
– Это шарлатанство или бред.
– Все может быть!..
Арчибальд Скайлс не был бы журналистом, если бы не пустился на розыски инженера Лося. Выслушав его рассказ, американец деловито спросил:
– На какие средства построен аппарат?
– На средства республики.
– Вы рассчитываете найти на Марсе живых существ?
– Это я увижу утром в пятницу...
Спустя сорок лет после того, как Толстой написал «Аэлиту», диалог героев романа имел продолжение. «Комсомольская правда» напечатала статью председателя первого советского Общества астронавтики Г. Крамарова.
«Однажды, – писал Г. Крамаров, – я зашел к нему на квартиру. Это была небольшая комната с полками, заваленными книгами. На тумбочке лежала пачка толстых тетрадей.
Я поинтересовался, что это за тетради.
– Это мои расчеты воздушного реактивного корабля и пути его следования на Марс, – ответил он.
– Почему именно на Марс? – спросил я.
– Предполагается, что на Марсе имеется атмосфера и возможно существование жизни. К тому же, – добавил он, – Марс считается красной звездой, а это эмблема нашей Советской Красной Армии...».
Разумеется, инженер Лось был создан воображением А. Толстого. Председатель первого советского Общества астронавтики вспомнил о замечательном инженере Фридрихе Артуровиче Цандере.
Но вернемся к роману Алексея Толстого. Сопоставим его еще раз с действительностью. Сравните, к примеру, Арчибальда Скайлса с Гербертом Уэллсом. Ведь именно Уэллс писал о революционном Петрограде: «Поразительно, что цветы до сих пор продаются и покупаются в этом городе, где большинство оставшихся жителей почти умирает с голоду и вряд ли у кого-нибудь найдется второй костюм или смена изношенного и залатанного белья».
Революционная Россия потрясла английского писателя. «Основное наше впечатление, – читаем мы в его книге „Россия во мгле“, – это картина колоссального, непоправимого краха... История не знала еще такой грандиозной катастрофы. На наш взгляд, этот крах затмевает даже саму революцию».
Спорить трудно. Голод, холод, штыки интервентов и белогвардейцев – все было против восставшего народа. И в то же время веришь Алексею Толстому, когда он заставляет стартовать космический корабль на фоне разрухи. Не случайно герои «Аэлиты» совершают невозможное. Символично и название улицы, на которой повесил свое объявление инженер Лось. Вспомните: называлась она улицей Красных Зорь не только в романе.
Итак, исторический роман (а сегодня «Аэлита» роман в значительной степени исторический) рассказывает нам о русской интеллигенции в трудные послереволюционные годы.
Измученному голодом и разрухой народу очень трудно. Нелегко и Циолковскому. В 1917 году пошел седьмой десяток, а чего он добился? Его талант отметили Сеченов и Менделеев, Столетов и Жуковский. Увы, кого интересовало их мнение? Что оно изменило в жизни Циолковского? Тридцать шесть лет изо дня в день тянул он лямку провинциального учителя, мечтая отдать свои силы науке. А результат? До революции никакого, но вот теперь случилось чудо. Стоило Циолковскому напомнить о себе, как он ощутил внимание и заботу, для него совсем непривычные.
Поддержку оказала Социалистическая академия общественных наук, учрежденная декретом ВЦИК 13 июля 1918 года Социалистическая академия общественных наук была в 1923 году переименована в коммунистическую академию, а в 1936 ее основные институты были переданы Академии наук СССР.

. Константина Эдуардовича привели в нее вопросы переустройства мира. Наивно и безуспешно он пытался решать их в брошюре «Горе и гений». Естественно, что бурные события (две революции за год!) изменили мировоззрение ученого. Он спешит сообщить академии, что его идеалы социалистического устройства человека близки Советской Конституции. Он просит помощи, без которой не может окончить работу, способную принести пользу в уяснении духа и разума этого важнейшего политического документа.
Одной лишь фразой поминает ученый свои трудности, но эта фраза страшна: «Теперь получаю пенсию в 35 рублей и не умираю с голода только потому, что дочь служит (в местном продовольственном отделе) и получает 270 рублей Переписка К. Э. Циолковского с Социалистической академией была обнаружена в Центральном государственном архиве Октябрьской революции и опубликована в журнале «Исторический архив» № 5 за 1960 год научным сотрудником Н. Н. Винокуровой.

».
Письмо из Калуги, подкрепленное пачкой брошюр в разноцветных обложках, вскрыли добрые руки. Разумеется, старый учитель не бог весть какой политический грамотей. И все же его мысли не могли не подкупать своей дерзостью, смелостью, космическим размахом. Коль скоро идея мировой революции не сходит со страниц печати (а ее действительно обсуждали тогда и стар и млад), то почему же не понести в будущем революционные идеи на другие планеты?
Москвичи сумели разглядеть в Циолковском незаурядную личность. 26 августа 1918 года Социалистическая академия избрала его своим членом-соревнователем.
К официальному извещению, посланному в Калугу, было приложено письмо. «Социалистическая академия не может исправить прошлого, – читал в нем Константин Эдуардович, – но она старается хоть на будущее оказать возможное содействие Вашему бескорыстному стремлению сделать что-нибудь полезное для людей. Несмотря на крайние невзгоды, Ваш дух не сломлен. Вы не старик. Мы ждем от Вас еще очень многого. И мы желаем устранить в Вашей жизни материальные преграды, препятствовавшие полному расцвету и завершению Ваших гениальных способностей».
Итак, преграды рухнули. Ему предлагают переехать в Москву. Он сможет работать в коллективе. Перед ним откроются двери библиотек. Мечта молодости внезапно обернулась явью. Но поздно, слишком поздно... Он стар, болен, голоден. Переезд в Москву ему не по силам...
Константин Эдуардович просит разрешения работать в Калуге. Москва настойчива. Новое письмо из академии, подкрепленное денежным переводам, подчеркивает: «Если Вы не сможете приехать без дочери, то уверен, что мы здесь найдем службу для Вашей дочери на оклад, отнюдь не меньший того, какой она получает в Калуге».
Как это заманчиво! И все же он вынужден отказаться: «...моя тяжкая для меня, несносная для других глухота, старость, болезненность, отощалость от голода, семья из четырех человек с одним работоспособным членом делают мое пребывание в Москве положительно губительным. Здесь же я буду спокоен и мало-мальски сыт... При таких условиях я легче смогу перенести суровую действительность...»
Циолковский остался в Калуге. По-прежнему хлопочет Варвара Евграфовна. Целыми днями что-то толчет, сушит, провяливает, стараясь сделать мало-мальски пригодными для пищи овес, свеклу, гнилую картофельную муку, а Константин Эдуардович пишет работу, которую от него ждут в Москве...
Социалистическая академия установила новому члену-соревнователю постоянное денежное содержание. Расписка Циолковского за первую половину июня 1919 года, уцелевшая среди его писем в академию, свидетельствует – двухнедельное жалованье составило 835 рублей. Это ощутимая поддержка. В 1919 году мешок картошки в Калуге стоил 450 рублей.
Циолковскому хочется отплатить государству за заботу. И он совершает поступок, удивительно точно раскрывающий его настроение. Константин Эдуардович вознамерился выехать на Южный фронт.
Это выяснилось совсем недавно. Сотрудница Центрального государственного архива Советской Армии Т. Андреева стала разбирать одну из папок документов Южного фронта. Ничто, казалось, не сулило интересной находки. Керосин, лес, хлеб, обмундирование... Архивную папку наполняли заявки, доверенности, накладные. Скучно и буднично. Но вдруг под одной из бумаг совершенно неожиданно подпись: «Циолковский».
Андреева осторожна. Она сличает почерк с опубликованными автографами Циолковского. Сомнения тают – среди хозяйственной переписки штабистов Южного фронта оригиналы двух неизвестных писем Циолковского.
Оба документа – заявление в Народный комиссариат торговли и промышленности и ответ начальнику авиации при штабе Южного фронта – на одну тему. Оба написаны почти одновременно – 6 и 8 февраля 1919 года. Отправив в штаб Южного фронта 58 своих брошюр, Циолковский писал: «..нельзя ли начать стройку металлических дирижаблей для расширения транспорта? На ремонт рельсов и подвижного состава материалов понадобится гораздо больше, чем для железных дирижаблей...
Сам я стар (61 г.), глух и слаб. Мне необходим проводник, достаточное питание, самую простую одежду (моя не подходит к делу, и надо одеться просто – по-солдатски)...
Напишите в Москву, в Глав. штаб или куда нужно и поговорите о возможности и полезности этого дела... Избегайте формальностей... Повторяю – я готов...»
В двух словах «я готов» яснее, чем в самой обширной речи, сформулировано отношение ученого к революции. Ведь письмо-то было адресовано на фронт!
Никто не пытался тогда заменять железнодорожный транспорт дирижабельным. Но, как это ни парадоксально, через много лет мысль Циолковского о транспорте без дорог все же сбылась. В наши дни, когда стали реальностью исполинские реактивные самолеты, подчас дешевле и целесообразнее проложить воздушную линию, нежели строить железную дорогу.
Интересно и другое письмо, адресованное в Народный комиссариат торговли и промышленности. Циолковский, категорически отказавшийся от приглашения Социалистической академии переехать в Москву, выражал полное согласие на поездку в любой город, где будет строиться дирижабль его системы. Ради пользы дела он готов отправиться куда потребуется вместе «со всеми моими моделями, чертежами, книгами, расчетами, фотографиями и туманными картинами». Таковы факты, которыми обогатила наши представления о жизни Циолковского Т. Андреева в статье «Ученый просит шинель солдата».
Академик Циолковский полон энергии и желания служить народу. Он вовсе не похож на убежденного отшельника, каким его подчас пытались изображать. Напротив, новое время заставило еще громче звучать общественную струну характера Циолковского.
Стремление познакомиться с теми, кто хорошо знал моего героя, свело меня с В. В. Ассоновым (сыном В. И. Ассонова). А он-то и был одним из создателей Калужского пролетарского университета, в котором активно сотрудничал Циолковский.
Организованный в первую годовщину Октября, этот университет весьма типичен для своей эпохи. То было время наиболее жестоких боев с безграмотностью, с бескультурьем. «Факультеты» Пролетарского университета на редкость не похожи друг на друга. И если на одном учились писать и читать, то на другом преподавалось актерское мастерство, на третьем – кройка и шитье, на четвертом – живопись и графика. Где-то между ними втиснулись лекции, которые читал Циолковский.
О том, что представляли собой эти лекции, рассказывают документы, Один из них извещал Циолковского, что «Организ. комиссия на своем собрании 22 ноября (1918 г.) постановила назначить Вас для чтения вступительной лекции по физике». Другой, адресованный Социалистической академии, вышел из-под пера самого Циолковского: «Читал в Народном университете философию знания, социальное устройство человечества. Прервал по нездоровью».
В университете очень огорчились, узнав об отказе Циолковского. Несколько лет назад калужская газета «Знамя» опубликовала в связи с этим статью С. Самойловича, содержащую любопытные подробности.
«В своем письме от 2 января 1919 года, – читаем мы в этой статье, – президиум организационной комиссии Пролетарского университета памяти годовщины Октябрьской революции писал: „Собрание лекторов постановило принести Вам глубокую благодарность и признательность за Ваше сочувственное отношение к пролетарскому университету, а также глубокое сожаление по поводу Вашего отказа и выразить надежду, что Вы вновь вернетесь в среду пролетарского университета, как только допустят Ваши силы!“.
Человек, приносящий пользу хорошему, доброму делу, и, сам становится духовно богаче. Брошюра «Гондола металлического дирижабля», изданная в 1918 году, подтверждает эту нехитрую мысль. Циолковский отмечает в ней свое участие в работе Народного университета, пишет, что решил издать подготовленные лекции «в доступном и даже фантастическом изложении». Название задуманного труда – «Жизнь безначальная и бесконечная» – свидетельствовало о широте философского мышления. Один из наиболее интересных тезисов задуманной работы (Константин Эдуардович перечисляет их на последней странице брошюры) – «Бесконечности времени рождают непонятные друг другу миры...»
А пока Циолковский пытается нащупать в дебрях философии свой собственный «ум», вокруг него, не утихая ни надень, ни на час, происходило столкновение непонятных друг другу миров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35