– Я могу… могу убить тебя. – Мой голос глупейшим образом сорвался до визга. Я с трудом сдерживал страх. Мне однозначно дали понять, что угрозы бесполезны. Но, если я повернусь и побегу, тварь моментально вцепится мне в спину. Значит, мне придется убить ее. Я не имел представления, как это сделать. Особенно, если учесть, что она уже в некотором роде была мертва. Я оглянулся вокруг в поисках отцовского серебряного меча и вспомнил, что он остался наверху в сундуке.
– Это тоже ни к чему не приведет. Я ничего не значу.
– Таких, как я, еще сотни и тысячи.
– И чего же ты хочешь?
– Ваштэм, те, которых ты убил, те, которых ты предал, не упокоятся в мире. Они не сидят без дела. В свое время все они вернутся к тебе. Все-все-все.
– Почему же тогда они послали тебя предупредить меня?
– Потому что это их забавляет.
Я издал страшный нечеловеческий вопль – прежде я просто не представлял себе, что что-то можетзаставить меня так кричать – а потом сделал нечто, за чем рациональная часть моего сознания могла лишь бессильно наблюдать со стороны: вскочил с места, схватил чудовище за голову и резко повернул ее. Мне казалось, что все это делает кто-то другой. Я же следил за происходящим глазами бесстрастного наблюдателя. Кто-то другой свернул эту уродливую голову, а затем схватил тварь за плечи, холодные, мокрые, крошившиеся в пыль, как куча железных прутьев, долго пролежавших на дне реки, и выбросил ее из окна.
Мгновение спустя раздался всплеск – мой незваный гость упал в воду под балконом.
Я не стал смотреть ему вслед. Вместо этого я моментально закрыл ставни и запер их на засов, а потом как сумасшедший понесся по всему дому, запирая на своем пути все окна и двери, даже не выходившие на улицу, я запер даже все люки, ведущие во многочисленные неглубокие погребки. Лишь покончив со всем этим и забившись в дальний угол на чердаке между старыми сундуками, инструментами и разрозненными фрагментами маминых поделок, я по-настоящему пришел в себя, и меня едва не стошнило от того, что я сделал. Ноги не держали меня. Я присел на край сундука и откинулся на спину, устроившись на кипе маминых платьев. Я зарылся в пыльную одежду.
Заплакать я почему-то не смог. В голову пришла мысль о том, что магия, как и присутствие потусторонних существ, иссушает слезы. Великий чародей не может плакать. Это удел людей. Так, по крайней мере, я где-то прочел или услышал в рассказах или в сплетнях, или это открылось мне во сне.
Так ли это? Я не знал. Лежа на спине в сундуке с маминой одеждой, я очень осторожно протянул руку, чтобы ощупать лицо в поисках слез, и сердце тревожно забилось в предчувствии того, что я их там не обнаружу.
Лицо было мокрым от пота. Пальцы пропитались запахом ила и разлагающейся плоти. Тошнота подступила к горлу, и я вытер руки о подол рубашки, не о мамино платье – сама мысль об этом казалась мне кощунственной.
Пока я лежал там, дом вновь ожил, наполнившись негромкими звуками. Мне он представлялся громадным зверем, бормочущим во сне.
В конце концов я и сам заснул, и во сне ко мне пришел отец. Я понимал, что это сон, так как убил его, и какая-то часть моего разума даже радовалась этому, хотя, возможно, он сам отчасти вынудил меня это сделать. В его душе тоже пролегала глубокая пропасть, как и в моей. Теперь же он стал частью меня самого вместе с Орканром и Талъно, Бальредоном и Танниваром, и всеми остальными моими предшественниками в убийствах и в черной магии.
Отец поднялся из моего спящего разума, как струйка пара из чайника, потемнел, обрел форму и принялся расхаживать по чердаку взад-вперед. В своем сне я поднял голову и смотрел на него, испытывая необычную смесь чувств: любви и ненависти, восхищения, отвращения, сожаления и странной заинтригованности… Я ждал, когда он заговорит.
Но он продолжал в полной тишине мерить комнату шагами, не было слышно даже звука этих самых шагов. Лишь когда серый рассвет забрезжил сквозь щели в ставнях, он остановился и посмотрел на меня, губы его дрожали, а на лице были написаны те же противоречивые чувства, что и я испытывал к нему.
Он вложил мне что-то в руку, крепко сжав мои пальцы – нечто твердое и квадратное, пахнувшее кожей, воском, чернилами и чем-то непонятным.
В своем сне я попытался заговорить с ним. Думаю, мне хотелось одновременно и проклинать его, и вымаливать у него прощение. Но каким-то образом я понял, что должен приветствовать его с надлежащим почтением, словно он посол далекой страны. Сон требовал от меня такта и сдержанности. Я должен был не давить на него, а ждать, пока он сам не расскажет о своей цели. Откуда я это знал, я не имел ни малейшего представления.
Я попытался позвать его, но так и не смог этого сделать – мой голос был не громче шепота утреннего ветра, а слова подобны волнам, слабо плещущимся у свай под домом.
Солнечные лучи пронзили его, и он исчез. Тогда я проснулся, с изумлением обнаружив, что прижимаю к груди квадратный деревянный предмет. Я подумал, что это шкатулка; обнаружив замок, я открыл его и нашел внутри книгу, оказавшуюся дневником чародея, написанным необычайно корявым почерком и столь же корявым языком – хотя все слова были в ходу в Стране Тростников, я не мог связать их между собой. Страницы были сделаны скорее из дубленой кожи, чем из тростника или пергамента.
Имя автора сразу же приковало мое внимание – Таннивар Отцеубийца.
Не веря собственным глазам, я поспешно закрыл книгу, крепко сжав ее в руках. Через какое-то время я вновь открыл ее – имя осталось на своем месте. Этот Таннивар в каком-то смысле был мною. В этом смысле я сам написал эту книгу. Значит, и я был виновен в преступлении, о котором Таннивар с такой гордостью повествовал на этих страницах.
Моим первым порывом было выбросить рукопись в реку, но вместо этого я открыл окно, чтобы стало светлее, уселся на чердаке среди реликвий из жизни моих родителей и прочитал книгу от корки до корки.
Бедняга Таннивар тоже убил своего отца, но он – да, в самом деле, глупо – гордился этим, полагая, что таким образом положил конец возрождению магии. Он был гораздо старше меня – взрослый человек, уже под тридцать, когда совершил этот поступок, и уже за тридцать, когда писал свою книгу, которую он зачем-то представил как выдуманную историю о ком-то постороннем по имени Таннивар. Но в отличие от меня он решительно отрекался от своего отца. Все это время его мучили кошмарные сны и видения, чужие воспоминания и ночные гости, очень похожие на моего вчерашнего посетителя, но он продолжал заниматься самообманом, внушая себе, что все это – исчезающие следымагии. «Подобно дыму, остающемуся в воздухе после того, как погас костер», – вот как писал он по этому поводу. И все в таком роде. Иногда он прерывал повествование и констатировал, что дым пока не рассеялся. Он боялся за свой рассудок. Мне кажется, он и писал лишь для того, чтобы изгнать из собственного разума поселившихся там демонов. И все же он упорно отказывался признать очевидную истину. Каким был его конец, в книге не говорится. Рукопись резко обрывается, буквально на полуслове…
…Как будто, с ехидством подумал я, вернулся его отец, вытащил его из-за письменного стола и утащил в утробу Сюрат-Кемада.
А теперь мойотец вручает мне его книгу, возможно, лишь в качестве предупреждения, а возможно, и потому, что в ней кроется тайна. Я снова просмотрел рукопись в поисках сокрытого между строк. Многое в ней я не понимал. Мне даже показалось, что истинный смысл отцовского послания заключается в том, что разобраться в самом себе мне будет столь же сложно, как и в этой книге.
Все, что мне нужно было знать, уже было во мне, но это не принесло мне никакой пользы. Я напоминал заполненный до краев резервуар, содержавший не меньшее количество потерянных душ, чем бывает у одержимого демонами безумца. И хотя они дремали во мне, я, Секенр, чей разум бодрствовал, до сих пор практически ничего не понимал в магии. Я не мог пользоватьсятем, чем владел. Представьте себе короля, который создал совет из самых мудрых и влиятельных людей своей страны, а потом с удивлением обнаружил, что они говорят на незнакомом ему языке.
Только в моем случае по-настоящему мудрый человек не стал бы присоединяться к избранному обществу. Да, все они были влиятельными и могущественными, и по крайней мере некоторые из них, в отличие от Таннивара Отцеубийцы, жертвы, несмотря на совершенное им преступление – были по-настоящему опасными. Но мудрыми? Нет.
Я их боялся. И вместе с тем понимал, что они мне нужны. Внутри меня должно было свершиться нечто заранее предопределенное, истории Таннивара еще предстояло завершиться, быть рассказанной и записанной.
Значит, это должно произойти через меня, посредством меня, решил я для себя раз и навсегда. Не через кого-то, кто придет после меня. Хватит. Таннивар Отцеубийца жил во времена Сестобаста, властелина Средней Реки, до того, как первый из Великих царей основал Гегемонию Дельты и разделил страну на провинции, раздав их своим сатрапам. Это свершилось пять веков назад. А наша история длится гораздо дольше. Даже Таннивар не знал ее истоков. Он был так же несведущ в этом вопросе, как и я.
И все же теперь эта истории обязательно должна завершиться. Хоть каким-то образом, но завершиться. И именно я должен буду поставить в ней последнюю точку.
Несмотря ни на что я продолжал обманывать себя, отрицая очевидное. Сиюминутные отважные мысли, смелые слова в этих мыслях, а потом…
Вот что произошло потом: я отнес книгу вниз, в отцовский кабинет.
Там отчетливее всего были слышны голоса дома – скрипы, скрежет, вздохи, стоны. И стоило мне присесть там в тени, которая никогда не рассеивалась, не важно, как бы ярко ни светило солнце и как бы широко я ни открывал ставни, в кабинете постоянно ощущалось присутствие отца. Он так и остался егокабинетом. Священники со своим ладаном и заговорами, изгоняющими нечистую силу, так и не смогли ничего изменить, даже развесив по стенам иконы (одну икону Сюрат-Кемада, вторую – Шедельвендры, Матери Вод, третью – Бель-Кемада, Всепрощающего Бога), а по потолку – амулеты и талисманы. Все это оказалось сплошным вздором: и громадные сферы со звездами и причудливыми линиями, которые священники нацарапали на стенах и раскрасили на скорую руку, и подчеркнуто разорванное изображение змея, заглатывающего собственный хвост – что должно было означать вечный круг жизни и смерти, прерывающийся окончательно и бесповоротно.
В почерневшем ночном горшке у двери когда-то курился ладан.
Но это ни к чему не привело. Священники полностью очистили полки от книг, бутылок и странных приспособлений, и все же, когда наступал вечер и сгущались тени, полки, казалось, заполнялись вновь. Трудно было проследить отдельные детали – они походили на мимолетные видения, которые можно заметить лишь краем глаза – но все по-прежнему оставалось на своем месте.
Изо всех сил сконцентрировавшись на своей цели, я протянул руку и взял с полки бутылку.
Она оказалась довольно тяжелой. Сжав ее в руках, я сквозь темное стекло рассмотрел в ней нечто бледное и бесформенное, напоминавшее сырой яичный желток – нет, оно неуклюже носилось внутри, как аморфный паук со множеством ножек. Меня внезапно озарило – я знаю, как зовут этого человека. Да, этот узник был человеком. При желании я мог бы допросить его или помучить, приди мне это в голову.
Я быстро поставил бутылку на полку, словно она жгла мне руки. Она затерялась и растаяла в тени вместе со всеми остальными. Я бессильно опустился на отцовский стул перед его рабочим столом.
И еще кое-что я тоже понял. Без сомнения, это разум Ваштэма работал у меня в голове – его мысли поднимались из темных глубин моего сознания, как пузыри со дна тихого пруда. Он сообщал мне, что в доме чародея времятечет по-другому, что прошлое и будущее неразрывно связаны между собой и переплетаются, как причудливые яркие линии эффектных заглавных букв. Комната осталась прежней – вопреки всем усилиям священников, время и события были не властны над ней. Чем дольше я сидел там, тем очевиднее становилось, что все возвращается на свои места. Книги и бутылки, которые на моих глазах утопили в реке, вновь появлялись на полках.
Более того…
– Секенр, быстрее. Мы опоздаем на урок.
В дверях стояла моя сестра Хамакина, нет, не призрак, действительно она, живая, в своем простом повседневном платье, тщательно причесанная, с сумкой с бумагой, кистями и перьями под мышкой.
Я не знал, что сказать.
– Поспеши! Велахронос ждет!
Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, но мне так хотелось этого, что я не стал задаваться вопросом, как мне удалось вернуть те счастливые дни, когда мы вдвоем обучались каллиграфии и классическим наукам под руководством Велахроноса. Я просто поднялся со своего места.
– Я иду.
Она взяла меня за руку. Ее рука оказалась теплой и мягкой. Она нетерпеливо потянула меня в сторону спальни. Я огляделся вокруг в поисках своих школьных принадлежностей и был готов забыть обо всем на свете, пока складывал в сумку ручки, бутылочки чернил и свой неоконченный труд. Потом до меня дошло, что я одет в старую рубашку, перепачканную грязью и илом.
Поспешно сбросив ее, я надел все лучшее, что у меня было: светло-голубую тунику, слишком длинную для меня, доходившую до коленей, свободные белые штаны и широкий пояс с сумкой.
Но я по– прежнему остался босым. А я уже был мужчиной. Сивилла совершила торжественный ритуал, я прошел посвящение. Значит, я должен носить туфли. Но весь абсурд ситуации заключался как раз в том, что несмотря на все, что мне довелось пережить, мне так и не довелось надеть башмаки -у меня их просто не было.
Я в замешательстве уставился на Хамакину.
– Идем же!
Я последовал за ней, и в тот же миг мне показалось, что все идет своим чередом, что обуви у меня и не должно быть. Я уже был готов – так мало мне потребовалось, дабы убедить самого себя, что событий последних месяцев попросту никогда не было. Значит, я так и остался мальчишкой.
Мы открыли люк и спустились на причал за домом. Моей лодки не было на месте. Какая-то часть моего сознания прекрасно понимала, что в последний раз я видел ее, стоявшей на якоре у дома Сивиллы, и что теперь она, без всякого сомнения, вошла в ее необъятную коллекцию талисманов. Но туда ходил другой Секенр, герой книги. И все же мне стало грустно из-за пропажи лодки, как бы это ни было банально, ведь я плавал в ней, сколько себя помнил, к тому же она была своеобразной ниточкой, связывавшей меня с детством. Однако часть моего сознания, упорно желавшая, чтобы я остался ребенком, мечтавшая вернуться в счастливые детские годы, так и не смогла понять, что же произошло с моей лодкой.
– Пойдем же!– повторила Хамакина, потянув меня за руку.
Мы снова поднялись по лестнице в дом. Мне даже показалось, я слышу, как мама возится на кухне. Она печет хлеб. Кто-то расхаживает взад-вперед по кабинету…
Мы с Хамакиной выбежали из парадной двери на балкон, а с него – на деревянный настил, соединявший наш дом с городом. Многие доски на нем оторвались, расшатались или сломались. Это не было последствием бури, постарался кто-то из соседей.
Почему? – недоумевала часть моего сознания. Ответ на этот вопрос так и не пришел мне в голову, пока мы осторожно балансировали по единственному бревну, оставшемуся там, где были оторваны все остальные доски и опоры.
Моя способность игнорировать очевидное поражала даже меня самого – я шел в город, где не был уже много месяцев, хотя в это время рука Хамакины постепенно таяла в моей руке. Вначале я словно держал пустую перчатку, затем – перышко, потом – дым, а потом и вовсе ничего.
Я продолжил свое путешествие по закоулкам Города Тростников в одиночестве. Никто не узнавал меня. Никто не ругался и не кричал, когда я проходил мимо. Возможно, я исхудал до неузнаваемости (волосы, отросшие ниже плеч, я завязал хвостом), а может быть, просто обо мне забыли. Так я и шел, не привлекая к себе внимания, сквозь толпу иноземных моряков, по улицам со множеством лотков, мимо храмов, где немногочисленные просители предлагали свои подношения тысячам разных богов. Так я и достиг хорошо знакомого квартала богатых домов, где многие здания поддерживали каменные опоры, а некоторые и целиком были выстроены из камня. Я миновал главный городской храм Сюрат-Кемада, где жили священники, но и там меня не заметили.
И вот я уже стоял, исхудавший до крайности, пеший и босой, но одетый во все свои лучшие вещи, с сумкой с письменными принадлежностями в руках, в очень знакомом дворе перед очень знакомой дверью. Я постучал, а мои пальцы нежно погладили резных птиц, украшавших дверь.
Дверь распахнулась, на пороге стоял Велахронос с широко раскрытыми глазами. Он узналменя. Выражение боли и ужаса у него на лице шокировало меня, и я отшатнулся, как от удара хлыстом, не зная, куда деть глаза, и сгорая от стыда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51